Текст книги "Клуб Дюма, или Тень Ришелье"

Бодри, издатель «Сьекля». Печатает «Трех мушкетеров» с 14 марта по 11 июля 1844 г.

Корсо заглянул в другие справки. По его данным, Дюма в отдельные периоды использовал труд помощников, всего их было пятьдесят два. С большинством он разрывал отношения очень бурно. Но теперь Корсо интересовало одно имя:

Маке, Огюст-Жюль (1813–1886). Вместе с Дюма работал над несколькими пьесами и 19 романами, в том числе – и самыми известными («Граф Монте-Кристо», «Шевалье де Мезон-Руж», «Черный тюльпан», «Ожерелье королевы»), и главное – над циклом о мушкетерах. Благодаря сотрудничеству с Дюма Маке делается богатым и знаменитым. Дюма умирает нищим, а тот – в собственном замке «Сен-Мезм». Но ни одно из написанных им самим произведений не пережило автора.

Корсо перешел к биографическим данным. Заглянул в выписки из «Мемуаров» Дюма:

Мы были изобретателями легкой литературы – Гюго, Бальзак, Сулье, Мюссе и я. И мы сумели создать себе репутацию именно литературой такого рода, какой бы легкой она ни была…

Мое воображение, обращенное к реальности, напоминает воображение человека, который, посетив развалины монумента, вынужден шагать по обломкам, пробираться по мосткам, заглядывать в проемы, чтобы хоть в малой степени восстановить первоначальный облик здания, когда здесь кипела жизнь, когда радость звенела здесь песнями и смехом и когда боль растекалась эхом рыданий.

Корсо раздраженно отвернулся от экрана. Чутье изменило ему, он рылся в закоулках памяти и ничего там не находил. Он встал и сделал несколько шагов по темной комнате. Потом направил свет лампы на стопку книг у стены. Присел и выбрал два толстых тома – современное издание «Мемуаров» Александра Дюма-отца. Вернулся к столу и принялся их листать. Вдруг внимание его привлекли три фотографии. На одной Дюма был запечатлен сидящим, присутствие африканской крови было очевидно – лицо мулата, курчавая шевелюра. Дюма с улыбкой смотрел на Изабель Констан, которая – прочитал Корсо надпись под фотографией – в пятнадцать лет стала любовницей писателя. Вторая фотография запечатлела уже зрелого Дюма с дочерью Мари. Патриарх беллетристики находился на вершине славы и позировал фотографу добродушно и вальяжно. Третья фотография оказалась, на взгляд Корсо, самой любопытной. Шестидесятипятилетний Дюма еще сильный, с прямой осанкой, сюртук распахнут на круглом животе – обнимал Аду Менкен, одну из последних своих возлюбленных, которой, как гласил текст, «нравилось фотографироваться в полуобнаженном виде рядом с великими мужами – после сеансов спиритизма и черной магии, которыми она очень увлекалась…». На снимке были хорошо видны обнаженные ноги, руки и шея Менкен, и такая фотография в ту эпоху свидетельствовала о скандальной распущенности. Девушка, больше внимания уделявшая камере, чем стоящему рядом старику, положила голову на его мощное плечо. Что касается Дюма, то на лице его читались следы долгой жизни, проведенной в роскоши и излишествах, наслаждениях и кутежах. Пухлые щеки бонвивана, губы, сложенные в ироничную, но довольную усмешку. А глаза смотрели на фотографа с шутливым ожиданием – словно просили не судить его слишком строго. Толстый старик и пылко-бесстыдная девица, которая явно выставляла напоказ, будто редкостный трофей, писателя, чьи герои и приключения успели покорить сердца стольких женщин. Старый Дюма словно просил с пониманием отнестись к тому, что он уступил капризу девушки, молодой и красивой, в конце-то концов, с нежной кожей и чувственными устами, которую судьба подарила ему на последнем отрезке жизненного пути – всего за три года до смерти. Старый развратник. Корсо, зевнув, захлопнул книгу. Старинные наручные часы, которые он частенько забывал завести, остановились на четверти первого. Он подошел к окну, открыл одну створку и вдохнул холодный ночной воздух. Улица по-прежнему выглядела пустынной.

Все это очень странно, пробурчал он, возвращаясь к столу, чтобы выключить компьютер. Взгляд его метнулся к папке с рукописью. Он машинально открыл ее и снова перелистал страницы, исписанные двумя разными почерками: одиннадцать голубых листов и четыре белых. «Après de nouvelles presque desesperees du roi…» После вестей о почти безнадежной болезни короля… Корсо направился к стопке книг, отыскал огромный красный том – анастатическое издание Х.-К. Латта, 1988 год, – включавший весь цикл романов о мушкетерах, а также «Графа Монте-Кристо», воспроизведенного по изданию «Ле Вассер» с гравюрами чуть ли не времен самого Дюма. Открыл главу «Анжуйское вино» на странице 144 и принялся читать, сравнивая текст с рукописью. Если не обращать внимания на одну мелкую опечатку, тексты были идентичными. Глава сопровождалась гравюрами Уйо по рисункам Мориса Лелуа[51]51
  Морис Лелуа (1853–1940) – французский художник, основатель общества французских акварелистов.


[Закрыть]. Король Людовик XIII прибывает в Ла-Рошель с десятитысячным войском. Среди тех, кто его сопровождает, на первом плане четыре всадника в широкополых шляпах и форменных мундирах королевских мушкетеров господина де Тревиля, в руках мушкеты. Разумеется, трое из них – Атос, Портос и Арамис. Вскоре они встретятся со своим другом д’Артаньяном, пока еще простым кадетом в роте гвардейцев господина Дезэссара. Гасконец пока еще не знает, что анжуйское вино отравлено, что это подарок его смертельного врага – миледи, которая решила таким образом отомстить ему за жестокое оскорбление: он проник на ее ложе, выдав себя за графа де Варда, и целую ночь наслаждался ее любовью. Хуже того, д’Артаньян случайно раскрыл страшную тайну миледи: на плече ее палач выжег позорное клеймо – цветок лилии. Такова предыстория, и, зная нрав миледи, легко угадать, что изображено на следующей картинке: на глазах изумленного д’Артаньяна и его товарищей бандит Бризмон в страшных муках испускает дух – ведь он выпил вина, предназначенного господам. Покоренный магией текста, который он не перечитывал лет двадцать, Корсо дошел до сцены, где мушкетеры и д’Артаньян ведут речь о миледи:

– Как видите, милый друг, – сказал д’Артаньян Атосу, – это война не на жизнь, а на смерть.

Атос покачал головой.

– Да-да, – ответил он, – я вижу. Но вы, значит, думаете, что это она?

– Я в этом уверен.

– А я должен сознаться, что все еще сомневаюсь.

– Однако же – лилия на плече?

– Это англичанка, совершившая во Франции какое-то преступление, за которое ее заклеймили.

– Атос, Атос, уверяю вас, это ваша жена! – повторял д’Артаньян. – Неужели вы забыли, как сходятся все приметы?

– И все-таки я думаю, что та, другая, умерла. Я так хорошо повесил ее…

На этот раз покачать головой пришлось уже д’Артаньяну.

– Но что же делать? – спросил он.

– Нельзя вечно жить под дамокловым мечом, – сказал Атос, – необходимо найти выход из положения.

– Но какой же?

– Постарайтесь увидеться с ней и объясниться. Скажите ей: «Мир или война! Даю честное слово дворянина, что никогда не скажу о вас ни слова, что никогда ничего не предприму против вас. Со своей стороны, вы должны торжественно поклясться, что не будете вредить мне. В противном случае я дойду до канцлера, дойду до короля, я найду палача, я восстановлю против вас двор, я заявлю о том, что вы заклеймены, я предам вас суду, и, если вас оправдают, тогда… ну, тогда, клянусь честью, я убью вас где-нибудь под забором, как бешеную собаку!»

– Я не возражаю против этого способа, – сказал д’Артаньян, – но как же увидеться с ней?

Одни воспоминания тянут за собой другие. В голове у Корсо вдруг сверкнул луч, и в памяти забрезжило что-то очень знакомое. На сей раз он не дал видению растаять: опять тот тип в черном, шофер «ягуара» перед домом Лианы Тайллефер, субъект, который сидел за рулем «мерседеса» в Толедо… Человек со шрамом. Именно мысль о миледи оживила память Корсо.

Он размышлял над этими фактами в некотором смущении – и тут все встало на свои места. Конечно же, миледи, леди Винтер, какой ее впервые увидел д’Артаньян: вот она выглядывает из окошка своей кареты перед гостиницей в Менге – в первой главе романа. Миледи, беседующая с незнакомцем… Корсо быстро перелистал страницы, отыскивая нужную сцену:

Он вперил гордый взгляд в незнакомца и увидел человека лет сорока, с черными проницательными глазами, с бледным лицом, с крупным носом и черными, весьма тщательно подстриженными усами.

Рошфор. Подлый агент кардинала, враг д’Артаньяна; тот, из-за кого гасконца поколотили в первой главе, кто украл у него рекомендательное письмо к господину де Тревилю и по чьей вине д’Артаньяну пришлось биться на дуэли с Атосом, Портосом и Арамисом… Вот такой пируэт сделала память Корсо, такие необычные ассоциации зародились у него в голове. Он растерянно почесал затылок. Но какая связь между соратником миледи и шофером, который намеревался сбить его в Толедо?.. Да еще этот шрам… В тексте ни о каком шраме не упоминалось; а ведь Корсо отлично помнил: эта метка всегда была у Рошфора на лице. Он снова полистал книгу и нашел нужный кусок в третьей главе, где д’Артаньян рассказывает господину де Тревилю, что с ним произошло:

– Скажите мне… – начал он, сам возвращаясь к происшествию в Менге, – скажите, не было ли у этого дворянина легкого рубца на виске?

– Да, как бы ссадина от пули.

Легкий рубец на виске. Вот оно, подтверждение. Но Корсо почему-то запомнилось, что шрам был больше, и не на виске, а на щеке, совсем каку шофера в черном. Он задумался и вдруг расхохотался. Теперь картина была полной и даже обрела цвет: Лана Тернер в «Трех мушкетерах» выглядывает из окошка кареты, рядом – классический злодей – Рошфор: но у него не бледное лицо, как в романе Дюма, а смуглое, широкополая шляпа с пером и большой шрам – да, большой шрам, пересекающий щеку сверху вниз. Так что воспоминание оказалось не столько литературным, сколько кинематографическим – это разом и позабавило, и разозлило Корсо. Проклятый Голливуд!

Итак, если не раздумывать над тем, при чем тут, собственно, кино, все более или менее встает на свои места: есть общая тема, которая хотя и подспудно, но управляет загадочной и сумбурной мелодией. Не случайно Корсо почувствовал смутную тревогу сразу после визита к вдове Тайллефер – теперь эта тревога обретала конкретные очертания, вырисовывались какие-то лица, обстоятельства, персонажи то ли живые, то ли выдуманные, и между ними существовали странные и непонятные ему связи. Дюма и книга XVII века, дьявол – и «Три мушкетера», миледи – и костры инквизиции… Правда, во всем этом было больше абсурда, чем здравого смысла, больше литературы, чем реальности.

Корсо погасил свет и лег в постель. Но заснуть сразу не смог. Ему не давал покоя некий образ – он словно парил в темноте перед его открытыми глазами. Что-то далекое, из прочитанного в юности, из мира теней – и теперь, двадцать лет спустя, оно возвратилось к нему, материализовалось в почти осязаемые формы. Шрам. Рошфор. Незнакомец из Менга. Агент его высокопреосвященства.

V. Remember

Экройд сидел в кресле перед камином в той же позе, в какой я его оставил.

А. Кристи. «Убийство Роджера Экройда»

Здесь я во второй раз появляюсь на сцене, потому что Корсо решил снова встретиться со мной. И, насколько помню, было это дня за три-четыре до его отъезда в Португалию. Как он признался позднее, уже тогда у него зародилось подозрение, что рукопись Дюма и «Девять врат» Варо Борхи – лишь вершина айсберга, и, чтобы разобраться во всем этом, нужно было непременно распутать другие истории, которые переплетались между собой и образовывали узлы, похожие на узел галстука, связавшего руки Энрике Тайллефера. Дело трудное, предупредил я, ведь в литературе не бывает четких границ; одно опирается, наслаивается на другое – в результате получается сложная интертекстуальная игра, своего рода система зеркал или конструкция типа русской матрешки, где почти невозможно установить, что откуда берется. Только совсем уж глупые или очень самоуверенные критики посягают на это. Разве можно, например, сказать, будто в романах Роберта Грейвза заметен след «Quo Vadis»[52]52
  Роберт Грейвз (1895–1985) – английский писатель, поэт, автор исторических романов. «Quo Vadis» («Камо грядеши?»; 1894–1896) – роман-эпопея польского писателя Генрика Сенкевича (1846–1916).


[Закрыть], а не Светония или Аполлония Родосского? Что касается меня, то я знаю только то, что ничего не знаю. А когда хочу узнать, ищу в книгах, потому что книги забывать не умеют.

– Граф де Рошфор – один из самых важных персонажей второго плана в «Трех мушкетерах», – объяснил я Корсо, когда он вновь появился у меня. – Агент кардинала и друг миледи, а также первый враг, которым обзавелся д’Артаньян. Я могу даже указать точную дату, когда это случилось: первый понедельник апреля 1625 года, Менг-на-Луаре… Я, естественно, имею в виду романного Рошфора, хотя похожий персонаж существовал и в реальности; Гасьен де Куртиль в «Мемуарах д’Артаньяна» описывает его под именем Рознаса… Но именно такого Рошфора – со шрамом – в жизни не было. Дюма позаимствовал этого героя из другой книги – из «Memoires de MLCDR» (Monsieur le comte de Rochefort), по всей вероятности – апокрифических, их также приписывают де Куртилю… Некоторые полагают, что речь шла об Анри Луи де Алуаньи, маркизе де Рошфоре, родившемся около 1625 года, но это, право, уже такие тонкости…

Мы сидели в кафе, где обычно собирается мой кружок. Я смотрел в окно на фары машин, проезжающих по вечернему бульвару. За нашим столом среди кучи газет стояли чашки с кофе и пепельницы с дымящимися сигаретами. Вокруг расположилась вся наша компания: пара писателей, один художник, переживающий творческий кризис, журналистка, взлетевшая на гребень успеха, театральный актер и четыре-пять студентов – из тех, что стараются быть понезаметнее и все время помалкивают, взирая на меня, как на самого Господа Бога. Корсо сидел с нами, так и не сняв плаща, прислонившись плечом к оконному стеклу. Он пил джин и время от времени что-то записывал.

– Разумеется, – добавил я, – читатель «Трех мушкетеров» на протяжении всех шестидесяти семи глав ждет дуэли между Рошфором и д’Артаньяном и испытывает разочарование. Дюма понадобилось всего три строчки, чтобы разрешить проблему, вернее, очень ловко замять дело; поэтому, когда мы вновь встречаемся с нашими героями в «Двадцать лет спустя», оказывается, что они бились уже трижды и у Рошфора на теле появились новые шрамы. Но ненависти между ними теперь нет, скорее – некое подобие взаимного уважения, которое может возникнуть только в отношениях двух старых врагов. И снова судьбе угодно, чтобы они сражались в разных лагерях; но их связывает род сообщничества, которое невольно зарождается, когда два дворянина знакомы двадцать лет… Рошфор попадает в немилость к Мазарини, бежит из Бастилии, помогает бежать герцогу де Бофору, участвует во Фронде и умирает на руках д’Артаньяна, который сам же и пронзил его шпагой, не узнав в пылу сражения… «Он был моей звездой», – что-то вроде этого произносит гасконец. «Я выжил после трех ударов вашей шпаги, четвертого мне не снести». И он умирает. «Я только что убил старого друга», – скажет д’Артаньян Портосу… Это и стало эпитафией заслуженному агенту кардинала Ришелье.

Тут разгорелась жаркая дискуссия. Актер, бывший герой-любовник, которому довелось когда-то сыграть графа Монте-Кристо в телесериале, – сейчас он пожирал глазами журналистку, – предался воспоминаниям о той своей работе. Надо заметить, рассказчиком он был блестящим, так что писатели и художник засыпали его вопросами. Потом мы перешли от Дюма к Мишелю Зевако и Полю Февалю и в очередной раз воздали должное бесспорному мастерству Сабатини, которому Сальгари[53]53
  Эмилио Сальгари (1863–1911) – популярный итальянский писатель, автор приключенческих романов.


[Закрыть] явно уступал. Помню, кто-то робко вспомнил о Жюле Верне, однако на него дружно зашикали. Среди неистовых поклонников романа плаща и шпаги Жюль Верн с его холодными, картонными героями был не в чести.

Что касается журналистки, весьма модной девицы, которая уже заимела свою колонку в воскресном приложении к респектабельной газете, ее литературная память начиналась с Милана Кундеры. Потому все это время она благоразумно помалкивала и с облегчением кивала всякий раз, когда слышала знакомые названия или имена героев: «Черный лебедь», Аньес, удар шпагой Невера[54]54
  Аньес – героиня романа М. Кундеры «Бессмертие» (1989); Heвер – герой романа П. Феваля «Горбун» (гл. 5 называется «Удар Невера»).


[Закрыть], – потому что вспоминала какой-нибудь из виденных по телевизору фильмов. Между тем Корсо выжидал с терпением опытного охотника; он неотрывно смотрел на меня поверх стакана с джином и ловил момент, когда можно будет вновь повернуть разговор на нужную ему тему. И повернул, воспользовавшись неловким молчанием, которое повисло над столом после того, как журналистка выпалила: ей, мол, приключенческие романы все-таки кажутся слишком легковесными… Поверхностными, если выразиться точнее. Иными словами…

Корсо покусывал кончик своего фаберовского карандаша.

– А какая роль, на ваш, сеньор Балкан, взгляд, отведена во всей этой истории Рошфору?

Все повернулись в мою сторону, и первыми – студенты, среди которых были две девушки. Не знаю почему, но в некоторых компаниях меня воспринимают как патриарха мира беллетристики; и стоит мне открыть рот, как люди буквально замирают, ожидая услышать некие неоспоримые истины и окончательные суждения. А, скажем, моя статья во влиятельном журнале может возвысить или погубить начинающего писателя. Абсурд, конечно, но такова жизнь. Вспомните, к примеру, последнего нобелевского лауреата, автора «Я, Онан», «В поисках себя» и знаменитейшей «Oui, c’est moi»[55]55
  «Да, это я» (фр.).


[Закрыть]. Ведь именно я благословил его пятнадцать лет назад, напечатав хвалебный отзыв в «Монде». Никогда себе этого не прощу, но так уж устроен мир.

– Во-первых, Рошфор – это враг, – начал я развивать свою мысль. – Он символизирует темные силы, черный рок… С его помощью строятся дьявольские козни против д’Артаньяна и его друзей; он служит коварному кардиналу, который, играя их жизнями, плетет свои интриги…

Я увидел, как одна из студенток улыбнулась; но не мог угадать, была ее чуть насмешливая улыбка реакцией на мои слова или ответом на собственные тайные мысли, далекие от происходящего здесь и сейчас. Я удивился, ибо, как уже сказал, привык к тому, что студенты внимают мне с тем же почтением, с каким редактор «Осерваторе романо» отнесся бы к эксклюзивному праву опубликовать папскую энциклику. Поэтому я взглянул на нее попристальнее, хотя, честно признаюсь, еще с самого начала, едва присоединившись к нам, она привлекла мое внимание – у нее были тревожные зеленые глаза и короткие, как у мальчика, каштановые волосы. Теперь она сидела чуть поодаль, отдельно от всей компании. Вокруг нашего стола всегда собирается молодежь – обычно я приглашаю в кафе студентов-филологов; но этой девушки я прежде не видел. Таких глаз я бы не забыл – очень светлого тона, почти прозрачные, на смуглом, да к тому же еще загорелом лице, словно она много времени проводит на солнце и свежем воздухе. Стройная и гибкая девушка с длинными ногами – и тоже загорелыми, подумал я, хотя она была в джинсах. Я заметил еще одну деталь: она не носила ни колец, ни часов, ни сережек; и мочки ушей у нее не проколоты.

– К тому же Рошфор – человек, который всюду мелькает, но его невозможно настичь, он неуловим, – продолжал я, не без труда ухватив нить прерванных рассуждений. – Маска тайны, загадочный шрам. Он – символ парадоксального бессилия д’Артаньяна, который преследует его и не может догнать, не может убить, как ни старается… Вспомните, это случилось только двадцать лет спустя, по ошибке, когда тот перестал быть противником и превратился в друга.

– Твой д’Артаньян – это человек, приносящий несчастья, – заметил один из собеседников, тот писатель, что постарше.

Его последний роман почти не продавался, разошлось всего пятьсот экземпляров, но он здорово зарабатывал, сочиняя детективы, которые печатал под двусмысленным псевдонимом Эмилия Форстер. Я посмотрел на него с благодарностью – он подкинул мне еще одну тему.

– Верно! Его вообще преследует невезение. Любимую женщину отравили. Несмотря на все свои подвиги и услуги, оказанные французской короне, он двадцать лет остается скромным лейтенантом мушкетеров. И когда в самом конце «Виконта де Бражелона» ему прислали маршальский жезл, за который он заплатил огромную цену – четыре тома и четыреста двадцать пять глав, – его настигает голландская пуля.

– Как и настоящего д’Артаньяна, – вставил актер, который к этому времени уже положил руку на бедро модной журналистки.

Я выпил глоток кофе, потом кивнул. Корсо не сводил с меня глаз.

– Нам известны три д’Артаньяна, – пояснил я. – о первом, Шарле де Батц Кастельморе, мы знаем, потому что в «Газетт де Франс»[56]56
  «Газетт де Франс» – первая французская газета, выходила с 1631 по 1914 г.


[Закрыть] было напечатано, что он погиб 23 июня 1673 года – пуля угодила ему в горло – при осаде Маастрихта. Вместе с ним пала половина его солдат… Иначе говоря, он был не более удачлив, чем его выдуманный однофамилец.

– И он тоже был гасконцем?

– Да, из Люпиака. Городок еще существует, и там установлена памятная доска: «Здесь около 1615 года родился д’Артаньян, чье настоящее имя было Шарль де Батц, он погиб при осаде Маастрихта в 1673 году».

– Тут историческая неувязочка, – заметил Корсо, сверяясь со своими записями. – У Дюма в начале романа, то есть приблизительно в 1625 году, д’Артаньяну восемнадцать лет. А настоящему д’Артаньяну в ту пору едва исполнилось десять. – Охотник за книгами улыбнулся как хорошо воспитанный кролик-скептик. – Он был слишком молод, чтобы управляться со шпагой.

– Верно, – согласился я. – Дюма внес коррективы, чтобы герой мог участвовать в истории с алмазными подвесками, встретиться с Ришелье и Людовиком XIII. Видимо, Шарль де Батц совсем юным прибыл в Париж: в 1640 году он уже числится гвардейцем в роте господина Дезэссара, его имя фигурирует в списках, затем он упоминается в документах об осаде Арраса, а два года спустя участвует в руссильонской кампании… Но он не служил мушкетером при Ришелье, он вступил в эту элитную роту лишь после смерти Людовика XIII. На самом деле его покровителем был кардинал Джулио Мазарини… Да, в действительности между двумя д’Артаньянами существует зазор в десять или пятнадцать лет; хотя Дюма после успеха «Трех мушкетеров» расширил время действия, охватив почти сорок лет истории Франции, и в последующих томах старался приблизить вымысел к реальным событиям.

– А много ли доподлинно известно об этом человеке? Я имею в виду роль настоящего д’Артаньяна в истории Франции.

– Известно немало. Его имя встречается в письмах Мазарини и в бумагах военного ведомства. Как и герой романа, он был агентом кардинала в период Фронды, выполнял деликатные поручения при дворе Людовика XIV. Именно ему довелось арестовать и препроводить в тюрьму генерального контролера, иначе – министра финансов Франции Фуке, и этот факт нашел подтверждение в письмах мадам де Севинье. Он познакомился с Веласкесом на острове Фазанов, сопровождая Людовика XIV, который отправился туда за своей невестой Марией Терезией Австрийской…

– Как видно, он был настоящим придворным. И весьма мало походил на бретера, изображенного Дюма.

Я поднял руку в знак того, что хочу внести в дело ясность:

– Не спешите с выводами. Шарль де Батц – или д’Артаньян – до самой смерти оставался в боевых рядах. Во Фландрии он служил под началом Тюренна и в 1657 году был назначен командиром роты «серых мушкетеров»[57]57
  «Серые мушкетеры» получили такое название из-за того, что носили костюмы мышиного цвета с серебряным крестом на груди и спине и ездили на серых в яблоках конях.


[Закрыть] – самой отборной части французской армии. Через десять лет его произвели в капитан-лейтенанты, а во Фландрии он сражался уже в звании полевого маршала – эквивалент бригадного генерала.

Корсо щурил глаза за стеклами очков.

– Извините… – Он наклонился ко мне над мраморной столешницей, так и не донеся карандаш до тетради. – В каком году это случилось?

– Присвоение ему генеральского чина?.. В 1667-м. Почему это вас заинтересовало?

Он закусил нижнюю губу, на миг показав свои кроличьи зубы.

– Просто так. – Стоило ему заговорить, как лицо его вновь сделалось невозмутимым. – Видите ли, в том же году в Риме сожгли на костре одного человека. Любопытное совпадение… – Теперь он смотрел мимо меня. – Вам говорит о чем-нибудь имя Аристида Торкьи?

Я напряг память. Ничего.

– Нет, никогда не слыхал, – ответил я. – Он имеет какое-то отношение к Дюма?

Корсо явно колебался.

– Нет, – выдавил он наконец, хотя полной уверенности в его голосе не прозвучало. – Думаю, что нет. Но продолжайте. Вы говорили о службе настоящего д’Артаньяна во Фландрии.

– Он погиб в Маастрихте, как я уже сказал, – вел своих солдат в атаку… Героическая смерть: англичане и французы штурмовали крепость, надо было преодолеть опасную зону, и д’Артаньян решил идти первым – своего рода знак вежливости по отношению к союзникам… Пуля попала ему в горло.

– Значит, маршалом он так и не стал!

– Не стал. Это щедрый Александр Дюма наградил выдуманного д’Артаньяна тем, в чем его прототипу из плоти и крови отказал скаредный Людовик XIV… Я знаю несколько интересных книг на эту тему. Запишите, ежели желаете, названия. Первая – Шарль Самарен, «D’Artagnan, capitaine des mousquetaires du roi, histoire veridique d’un heros de roman»[58]58
  «Д’Артаньян, капитан королевских мушкетеров, подлинная история героя романа» (фр.).


[Закрыть], опубликована в 1912 году. Вторая – «Le vrai d’Artagnan»[59]59
  «Настоящий д’Артаньян» (фр.).


[Закрыть]. Написал ее граф де Монтескье-Фезанзак, прямой потомок реального д’Артаньяна. Вышла, если мне не изменяет память, в 1963-м.

Ни одно из полученных сведений вроде бы не имело прямой связи с рукописью Дюма, но Корсо все записывал, как будто это были факты первостепенной важности. Время от времени он поднимал глаза от блокнота и выжидательно глядел на меня сквозь перекошенные очки. А иногда опускал голову и словно переставал слушать, тогда казалось, что он целиком погрузился в собственные мысли. Но в тот день я, хоть и знал во всех подробностях историю «Анжуйского вина» и некоторые тайные ключи, неведомые охотнику за книгами, и предположить не мог, какую роль в дальнейших событиях сыграют «Девять врат». А вот Корсо, вопреки привычке мыслить строго логически, начал угадывать роковые связи между известными ему фактами, с одной стороны, и литературной, если можно так выразиться, основой этих фактов – с другой. Все это звучит довольно невнятно, но следует иметь в виду, что тогда в глазах Корсо и ситуация в целом выглядела запутанной и невнятной. Нынешний рассказ ведется, естественно, по прошествии времени после финала тех важных событий, которые последовали за разговором в кафе, но прием кольцевой композиции – вспомните картины Эшера[60]60
  Морис Эшер (1898–1972) – голландский художник-график, мастер ксилографии и литографии в духе фантастического реализма; его композиции основаны на виртуозном использовании зрительных иллюзий.


[Закрыть] или выдумки шутника Баха – заставляет нас то и дело возвращаться к началу, оставаясь в границах тогдашних знаний Корсо. Знать и молчать – правило. А правила надо соблюдать, даже когда расставляешь ловушки, иначе никакой игры не получится.

– Ладно, – сказал охотник за книгами, записав продиктованные названия. – Это – первый д’Артаньян, настоящий. А герой Дюма был третьим. Смею предположить, что связующим звеном между обоими стала книга Гасьена де Куртиля, которую вы недавно мне показывали: «Мемуары господина д’Артаньяна».

– Совершенно верно. Ее можно считать утраченным звеном, наименее известным из трех. Именно его, этого гасконца-посредника, который разом был и литературным персонажем, и реальным лицом, использовал Дюма, создавая своего героя… Гасьен де Куртиль де Сандра был писателем, современным д’Артаньяну, он сумел понять, насколько этот герой литературен, – и принялся за работу. Полтора века спустя Дюма во время поездки в Марсель познакомился с его сочинением. У хозяина дома, где писатель остановился, был брат, который заведовал муниципальной библиотекой. Видимо, он и показал Дюма книгу, изданную в Кельне в 1700 году. И Дюма сразу смекнул, какую выгоду можно из всего этого извлечь… Он попросил книгу на время, но так и не вернул.

– А что известно о предшественнике Дюма – Гасьене де Куртиле?

– Много всего. Тут, надо заметить, помогло еще и объемистое дело, заведенное на него в полиции. Он родился не то в 1644-м, не то в 1647 году, был мушкетером, корнетом в королевском иностранном полку – в ту эпоху это было чем-то вроде Иностранного легиона; потом стал капитаном в кавалерийском полку под командованием Бопре-Шуазеля. После окончания войны с Голландией – на которой погиб д’Артаньян – Куртиль остался в этой стране, сменив шпагу на перо; он писал биографии, исторические сочинения, мемуары – не всегда от собственного лица, собирал анекдоты и непристойные сплетни, ходившие при французском дворе… Из-за чего у него и случились неприятности. «Воспоминания господина д’Артаньяна» имели оглушительный успех: пять изданий за десять лет. Но они вызвали недовольство Людовика XIV – его задел неуважительный тон, в котором рассказывались подробности из жизни королевской семьи и ее приближенных. Так что сразу по возвращении во Францию де Куртиля арестовали и отправили в Бастилию, где он прожил на казенный счет почти до самой своей смерти.

Актер воспользовался паузой в рассказе и совершенно некстати и невпопад продекламировал строки из «Заката во Фландрии» Маркины[61]61
  Эдуардo Маркина Ангуло (1879–1946) – испанский поэт, драматург, романист.


[Закрыть]:

 
Нами правил капитан, что явился
смертельно раненным в пылу
смертельной агонии.
Сеньоры, что за капитан!
Капитан тех времен…
 

Или что-то в этом роде. Ему очень хотелось покрасоваться перед журналисткой, на чьем бедре, кстати, рука его лежала уже совсем по-хозяйски. Другие, особенно прозаик – тот, что писал под псевдонимом Эмилия Форстер, – бросали на него взгляды, полные зависти или плохо скрытой злобы. Вежливо помолчав, Корсо вернул мне бразды правления:

– А много ли позаимствовал Дюма у де Куртиля, придумывая своего д’Артаньяна?

– Много. Правда, в «Двадцать лет спустя» и «Виконте де Бражелоне» он пользовался другими источниками, а вот истории, описанные в «Трех мушкетерах», взяты главным образом у де Куртиля. Но Дюма озарил их сиянием своего гения, сделал литературой совсем иного уровня. Хотя, повторяю, взял он готовые наброски: отец, благословляющий д’Артаньяна, письмо к господину де Тревилю, ссора с мушкетерами, которые в первом тексте были братьями… И миледи… Первый и второй д’Артаньяны похожи как две капли воды. У де Куртиля он чуть циничнее, чуть корыстолюбивее и чуть менее надежен. Но это – тот же человек.

Корсо склонился над столом.

– Раньше вы говорили, что Рошфор символизирует темные силы, злой рок, преследующий д’Артаньяна и его друзей… Но ведь Рошфор – всего лишь агент.

– Разумеется. Штатный агент его высокопреосвященства Армана Жана дю Плесси, кардинала де Ришелье…

– Злодея Ришелье, – вставил Корсо.

– Злодея Карабеля[62]62
  Отсылка к роману испанского писателя Венеслао Фернандеса Флореса (1886–1964) «Злодей Карабель».


[Закрыть], – провозгласил актер, видно решивший рта нынче не закрывать.

Студенты находились под впечатлением от лекции, они что-то записывали или просто старались слушать, не пропуская ни слова. Только девушка с зелеными глазами держалась независимо, в стороне от остальных, словно заглянула сюда случайно, пробегая мимо.

– Для Дюма, – продолжил я, возвращаясь к теме, – во всяком случае, в первой части цикла романов o мушкетерах, Ришелье становится тем героем, без которого не обходится ни одно романтическое или приключенческое сочинение: это пребывающий в тени могущественный враг, воплощение Зла. Для истории Франции Ришелье – великий человек, а вот в романах о мушкетерах автор реабилитировал его лишь двадцать лет спустя. Таким образом, хитрец Дюма будто бы покаялся и пошел на мировую с реальностью, хотя роман от этого не сделался менее интересным. Дюма же отыскал другого негодяя – Мазарини. Справедливость восстановлена, в уста д’Артаньяна и его товарищей вложены хвалы в адрес покойного, слова о величии былого врага. Но Дюма руководствовался отнюдь не нормами морали. Он всего лишь придумал подходящую форму раскаяния… А вспомните первую книгу цикла, где кардинал замышляет избавиться от герцога Бекингэма, погубить Анну Австрийскую или дает карт-бланш миледи… Там Ришелье – воплощенное злодейство. Его высокопреосвященство для д’Артаньяна – тоже, что Гонзаго для Лагардера[63]63
  Гонзаго и Лагардер – герои романа П. Феваля «Горбун»: принц Филипп Гонзаго – воплощение злодейства, отважный шевалье де Лагардер – благородный герой.


[Закрыть] или профессор Мориарти для Шерлока Холмса. Дьявольская тень…