Текст книги "Верность (сборник)"

Крылья таланта
Перевод С. Сущевского

Братьям-близнецам худож никам Сунгуровым

 
Прощайте!
Прощайте, два друга, два брата!
Навеки два мастера нас покидают.
Гасан и Гусейн – словно крылья таланта,
А птицы – всегда на лету погибают.
 
 
Еще не просохли веселые кисти.
Звенят на полотнах весенние реки,
Луга зелены, распускаются листья,
Но стужа сердца вам сковала навеки.
 
 
Согретые вашим кипучим талантом,
Поют на полотнах гармони и бубны,
Выходят с чунгурами в круг музыканты…
Но люди рыдают – вас больше не будет.
 
 
Две жизни зажглись, как две радуги вместе,
И мать в колыбели вас вместе качала.
Но годы промчались, и вместо невесты
Жестокая смерть в вашу дверь постучала.
 
 
Прогоркла буза, что для свадьбы варилась.
Склонитесь в печали, родимые горы.
Нежданное горе на плечи свалилось,
И горькие слезы сжимают нам горло.
 
 
Промчатся над вашей могилою годы.
Вы рано ушли, но так много успели.
Поэтому живы в душе у народа
Два имени светлых: Гасан и Гусейн!
 

В Грузии
Перевод С. Сущевского

 
Гул Куры летит над горной кручей.
Круче тропы облачных отар.
Я, подручный в кузнице созвучий,
На певучей родине Шота.
В чаши башен
Щедро льется солнце.
Замки над кипящею водой,
Словно рог, – как водится у горцев, —
В честь гостей,
Кавказских стихотворцев,
Грузия подъемлет тамадой.
 
 
На пирах рекой струятся вина.
Воды рек здесь, как вино, хмельны.
Леки[15]15
  Леки – древнее название всех дагестанцев.


[Закрыть], полонившие Давида[16]16
  Давид Гурамишвили.


[Закрыть],
Картлией[17]17
  Картлия – древнее название Грузии.


[Закрыть] навеки пленены.
 
 
Лозами дороги вьются в дали.
Рад гостям,
Встречает нас, как брат,
Старший виноградарь Цинандали,
Он и сам усат,
Как виноград.
 
 
Усадив друзей в тени чинары
И пустив по кругу турий рог,
О далеких временах Тамары
Речь ведет,
Что истинный знаток.
 
 
Садовод и мастер дел шашлычных,
Вина воспевает, как поэт;
Винодел,
В стихах иноязычных
С первой строчки чувствует букет.
 
 
А пока вокруг звучали тосты,
Любовались малышами гости.
(Мне они напомнили внучат),
Схожи меж собою, словно гроздья,
И курчавы, как цветущий чай.
 
 
А отец детишек сгреб руками,
На жену скосил лукавый взгляд:
«Я не агроном,
И черенками
Разводил с Нателой этот сад».
 
 
Дым костра плывет над росным лугом.
Час прощанья.
Мы стоим, грустим.
Дальний край,
Где повстречались с другом,
Стал отныне близким и родным.
 
 
Тронул вечер позолотой листья,
Кисти ветра обмакнув в закат.
Мы стихи о Грузии в Тбилиси
На своих читали языках.
 
 
Об одном мы только сожалели:
Здесь не знают горских языков,
Та любовь, что высказать хотели,
Не согреет наших кунаков.
 
 
Но грузинский академик вышел,
И тогда, доволен от души,
Турчидагский диалект услышав,
Аксакал усищи распушил[18]18
  Абуталиб Гафуров.


[Закрыть].
 
 
И, гостей навеки покоряя,
Не спеша, грузины повели
По-даргински речь о Батырае[19]19
  Даргинский поэт.


[Закрыть],
По-лезгински речь о Шарвили[20]20
  Лезгинский народный герой.


[Закрыть].
 
 
Вновь пленен я четкостью созвучий.
Для меня еще дороже стал
Мой язык певучий, словно ключик
У грузинки молодой в устах.
 
 
Для грузина дружба не для тостов.
Тут закон гостеприимства чтут.
Языком родным приветив гостя,
Честь его народу воздадут.
 

Памяти Галактиона Табидзе
Перевод С. Сущевского

 
Вскачь потоки мчат со скал высоких,
Рассекая склон неустрашимо.
Если стойкость и любовь в истоках,
Строки песен вспять текут к вершинам.
 
 
Чтобы к струям тина не пристала,
Легкий путь искать им не пристало.
Скалы – в прах, в песках – не иссякают.
Если ночь настала, как кресало,
Молнии из сердца высекают.
 
 
Сталью строф хребты столетий руша,
Станут морем, той стихией вечной,
Что от смертной стужи равнодушья
Укрывает души человечьи.
 
 
Я открыл нежданно эту тайну
На туманных улицах Тбилиси.
Дым кутанов в раннем небе таял,
И с платанов облетали листья.
 
 
Обнажив вершины, как кинжалы
Деды обнажали для обета,
В час рассвета горы провожали
В плаванье последнее поэта.
 
 
Выше жизни песни здесь ценили.
Ими и целили, и карали.
Вирши здесь всегда цари кропали,
А поэты в Картлии царили.
 
 
На плечах у юношей печальных,
Чуть качаясь на волнах канона[21]21
  Канон – повторение музыкальной темы разными, последовательно вступающими друг за другом голосами в виде непрерывной имитации.


[Закрыть],
Вверх по склонам, к вечному причалу
Уплывал корабль Галактиона.
 
 
Над поэтом женщины рыдали.
Встав рядами, скорбные грузины
На горе земле его предали,
Будто в море песен погрузили.
 
 
Чтоб с заветной высоты Мтацминды[22]22
  Мтацминда – гора над Тбилиси.


[Закрыть]
Видел он свой город на рассвете,
Где гурьбой курчавой гиацинты
В скверы выбегают, словно дети.
 
 
Чтобы пахот вешнее дыханье
С песнею волынки долетело,
Чтоб, услышав звон стихов в духанах,
Знал поэт, что чтут его картвелы.
 
 
Вскачь потоки мчат со скал высоких,
Рассекая склон неустрашимо.
Если стойкость и любовь в истоках,
Строки песен вспять текут к вершинам.
 
 
Но мудра, заботлива природа.
Воды ливнем в горы возвратятся.
Став душою своего народа,
Песни в новых песнях возродятся.
 

Девушка из Цинандали
Перевод Н. Гребнева

 
Благодатны земли Алазани,
Все здесь есть: и солнце и вода…
Девушка с жемчужными зубами,
С бархатными черными глазами,
Алазанка, ты спешишь куда?
 
 
Знаешь ты, вершина снеговая —
Давняя граница наших стран.
Склон один – земля твоя родная,
Склон другой – родной мой Дагестан.
 
 
Та гора, как белая царевна,
Смотрит вдаль, не поднимая глаз,
И пред ней смиряют нрав свой гневный
Ветры, к вам летящие от нас,
 
 
И, стремясь достичь ее скорее,
Прикоснуться к девичьей груди,
Каждый раз теплеют и добреют
К нам от вас спешащие дожди.
 
 
Дарим мы прохладу Алазани,
Ваше небо дарит нам дожди,
Алазанка, с черными глазами,
Не спеши, родная, погоди!
 
 
Есть деревья в парке Цинандали,
Прозванные в час большой беды
Деревами горя и печали,
Деревами смерти и вражды.
 
 
Старый дуб других дубов косматей.
Были времена: в дупле его
Черноглазая твоя праматерь
Пряталась от предка моего.
 
 
Есть и у дерев отцы и дети —
Возле старых юные растут.
Жаль, что молодым деревьям этим
Ни имен, ни прозвищ не дают.
 
 
Шелестят, взращенные на счастье,
Юные чинара и дубок.
Я б одно из них назвал «Согласье»
«Дружба» – так другое бы нарек.
 

«Был ночью схвачен стражею поэт.»
Перевод С. Сущевского

Мусе Джалилю

1

 
Был ночью схвачен
Стражею поэт
И к хану приведен.
Тот поднял очи
И усмехнулся:
– Ты мой трон порочил.
Теперь воспой,
Как славен он и прочен.
А если, червь ничтожный,
Не захочешь,
Под лютой пыткой
Путь земной закончишь! —
Но только «Нет!»
Услышал хан в ответ.
 
 
Под батогами из воловьих жил,
На дыбе у безжалостного ката
Поэт не дрогнул:
– Близится расплата,
И ты, тиран,
Дрожишь в своих палатах.
Да, я умру,
Но песня будет жить!..
 

2

 
Как тот батыр,
Ты знаешь слово «Йыр»[23]23
  Йыр – героическая песня.


[Закрыть],
Тобой отвага предков
Не забыта.
В плену бесстрашно
Продолжая битву,
Ты был убит
В застенках Моабита,
Но голос твой
Услышал целый мир.
 
 
«Готов ваш Кремль
Оружие сложить».
Орали репродукторы на плаце.
Совал в лицо
Газеты рыжий наци:
«Джалиль желает
Фюреру служить».
И, заглянув сочувственно
В глаза,
Он убеждал:
– Прочтут их и в Казани.
Вас дома ждут
Позор и наказанье,
Отныне нету
Вам пути назад.
 
 
Стучат шаги
Конвоев по ночам.
И прочен свод,
И раны кровоточат.
Но ненависть
В груди певца клокочет.
И, лживые зачеркивая строчки,
Стихи, как пули,
Бьют по палачам.
 
 
Ложь недругов
Истлела без следа.
Но песни,
Что сложил ты в Моабите,
Как сабли, обнаженные для битвы.
Их ржавчина не тронет
Никогда.
 

«Только первый пушок.»
Перевод С. Сущевского

 
Только первый пушок
Над губою пробился
(Как и все, я в семнадцать
Усы отпускал),
Чтобы я не форсил пред соседкой,
А брился, —
Самодельный кинжал
Мне вручил аксакал.
 
 
Рукоятка —
Из рога могучего тура,
Синеватый клинок —
Из обломка штыка.
А ножнами служила
Косматая шкура
За Акташем[24]24
  Акташ – река.


[Закрыть] убитого мной
Барсука.
 
 
Много лет над землей
С той поры пролетело.
Борода побелела,
Виски в седине.
Но кинжал на ремне
Я подправлю умело —
Лучшей бритвы поныне
Не надобно мне.
 
 
Старика, что кинжал
Подарил мне когда-то,
И болезни, и старость
Согнули дугой.
Вот тогда-то
Он посох завел узловатый
И в подошву его
Вбил обломок другой.
 
 
И уверенней сразу же
Сделалась поступь.
И спокойно старик
По тропинке идет.
Прочен штык,
На скале не затупится посох,
В гололед
Он хозяина
Не подведет.
 
 
Если б стали преданьем
Кровавые битвы,
Если б людям
О войнах жестоких забыть,
Все стальные штыки
Переделать на бритвы,
А обломки их
В посохи старцам забить.
 

Вернись, моя юность!
Перевод Дм. Голубкова

 
Снова, снова рощи Подмосковья!
Величавы грома перекаты.
Вспыхнувшею юностью объятый,
Встречусь ли с минувшею любовью?
 
 
Снова, снова я измаян маем,
Сердце пробивают ливня стрелы…
Мы с мечтою дождь пережидаем,
Стоя под крылом березы белой.
 
 
Ливню неуемному переча,
Костерок пылает пионерский.
Юность, юность,
Выбеги навстречу —
В прятки поиграем в перелеске.
 
 
Скачки молодецкие затеем,
Понесемся вдаль легко и споро…
Я теперь не буду ротозеем,
Я тебя не упущу так скоро!
 
 
Кажется,
Что зеленью вихрастой
Я, как почка вешняя, проклюнусь…
Здравствуй, Подмосковье!
Роща, здравствуй, —
Где-то здесь моя таится юность.
 

Ласточка
Перевод С. Сущевского

 
Снова крылья ласточки
Точеные
Над водой
Прозрачной Алазани
Брови мне
Напоминают черные
Над твоими
Синими глазами.
 
 
Верно, корм
Касатка ищет птенчикам.
Все снует,
Орнаменты вычерчивает.
Как твой нрав,
Ее полет изменчив.
О любви и радости
Доверчиво
Мне с утра до вечера
Щебечет.
 
 
Ласточка
Волны крылом касается.
Я же снова
Думаю ночами:
Ты для счастья
Рождена, красавица,
Но приносишь мне
Одни печали.
 

Весна
Перевод В. Микушевича

 
Трескается лед.
Зеленеет луг.
Дождь порою льет,
Дышит все вокруг.
 
 
Влагу пьют поля.
К черту белизну!
Черная земля
Слушает весну.
 
 
Жаворонков свист,
Кваканье в прудах.
Теплый воздух чист,
Жизнь кипит в кустах.
 
 
На холме поет
Звонкая зурна.
Танцевать зовет
Девушек весна.
 
 
Небосвод глубок.
Все цветет в тепле.
Целовать цветок
Хочется пчеле.
 
 
Прячется фазан
В зелени лесной.
Словно океан,
Мир широк весной.
 

«Ах, читатель, береги первую любовь!.»
Перевод Е. Елисеева

 
Ах, читатель,
                    береги
Первую любовь!..
Мы друг другу не враги,
Чтобы портить кровь,
 
 
Чтобы дать худой совет,
Чтобы обмануть,
Чтоб толкнуть на ложный след,
На неверный путь…
 
 
Оттого я вновь и вновь
Спрашиваю вас:
Всем ли первая любовь
В жизни удалась?
 
 
Слышу я со всех сторон,
Не от одного —
То ее не любит он,
То она – его.
 
 
А бывает на кону
И побольше счет:
Любят пятеро одну,
И наоборот.
 
 
Словом,
                    что ни говори,
А слепой судьбе
Ни к чему поводыри.
Знаю по себе.
Так ведется испокон.
Много лет назад
Я ведь тоже был влюблен
В нашу Рабият.
 
 
Я ходил за ней,
                    как тень,
И всегда молчал.
Начинал я с нею день,
С нею день кончал.
 
 
В сад, бывало, забреду —
Вор, ни дать ни взять:
Мне хотя б в ее саду
Дерево обнять.
 
 
И, на крыше притаясь,
Через дымоход
Я подслушивал
                    не раз,
Как она поет.
 
 
На несчастие свое,
Видно за грехи,
Начал я из-за нее
Сочинять стихи.
 

Матрешка
Перевод С. Сущевского

 
Я с вами хочу поразмыслить немножко
О кукле – обычной румяной матрешке,
В цветистой кофтешке, в узорчатой шали…
Земля – это шар, но есть атомы в шаре.
А в атоме есть и поменьше частицы,
Но могут и эти частицы делиться…
Здесь, впрочем, пора к знатокам обратиться.
 
 
Откроешь матрешку – другая матрешка,
И носик картошкой – и кофта в горошек.
А там и поменьше – одна за другою.
Все те же – румянец и брови дугою,
Все так же их шали повязаны туго.
Матрешки живут, защищая друг друга.
И старшая младшую холит и любит.
В матрешке – матрешка.
                    В частице – частица.
Грядущая жизнь – в предыдущей таится.
Так было, так будет! —
                    Запомните, люди!
 

Кукурузный чурек Забита
Перевод С. Сущевского

 
Наши дни давно минули.
А как будто бы вчера,
Коротали мы в июле
Вечера в родном ауле
С сыном старого Чора.
 
 
Мало сладкого испито,
Много всякого избыто,
Только дружбы – не избыть.
Ни за делом, ни за бытом
Мне Забита не забыть.
 
 
Рябоват, не вышел ростом,
Был он всем родней, чем брат.
Рад отдать, что ни попросим.
Долг несем – не хочет брать.
Поговорки сыпал просом:
«Сливки гостю —
Полной горстью,
Сам себе оставь обрат.
Добрым жить на свете просто,
Потому что нет добра».
 
 
Бедно жил, но, день встречая,
Не тужил наш старожил.
Будто устали не чая,
Рук, скучая, не сложил.
Обувь днем тачал сельчанам,
Ток ночами сторожил.
Мягкий днем, он поздней ночью
Был колючим, словно еж.
Всем, как будто между прочим,
Повторял одно и то ж:
– Коль мое, бери, что хочешь,
А народное – не трожь!
 
 
Помню, травы терпко пахли,
Смолкли птахи у проток.
А Забит лишь на порог,
И опять в руках папаха:
– Вечер лег,
Пора на ток.
 
 
– Ты присядь да пообедай, —
Как всегда ворчит Айшат. —
Так и в Мекку по обету
Перед смертью не спешат.
 
 
Растолкуй мне, много ль толку
До зари бродить по току,
Уходить в поля чуть свет?
В сакле хлеба только-только,
И толики лишней нет.
 
 
– Не избалованы ситным,
Нам знакома лебеда.
Пусть живем не очень сытно —
Не беда.
Зато постыдным
Хлеб наш не был никогда.
 
 
– Мне чужого и не надо.
Да с тобой не стало сладу.
Так, как ты бежишь на ток,
И на собственную свадьбу
Не спешил еще никто.
 
 
А Забит улыбку прячет.
– Дед сказал про свадьбы мне:
«Кто опаздывает – плачет,
Кто торопится – вдвойне».
 
 
Хороша зурна звучаньем,
А жена, Айшат, молчаньем.
Мгла легла,
Зовут дела.
И чем потчевать речами,
Ты бы хлеба мне дала.
– Начала я печь мичари[25]25
  Мичари – чурек из кукурузной муки.


[Закрыть],
Да, беда, недопекла.
 
 
Говорит народ обычно:
«Не прожарился испод,
В рот не взять чурек пшеничный,
Кукурузный – так сойдет».
 
 
Говорят, жене перечить —
Красным перцем черный перчить.
И Забит, не тратя слов,
Хвать сырой мичари с печки,
Со двора – и был таков.
 
 
Ночь промчалась, ночь кончалась.
Затуманилась вода.
Как сазан, в прудах качалась
Предрассветная звезда.
 
 
Тишина плыла над током.
Но, едва зашла луна,
Над потоком, как под током,
Резко вскрикнула желна.
И до срока в чаще дрока
Затрещала вдруг сорока,
Как сварливая жена.
 
 
– Неспроста не спится птице.
Знать, и мне дремать не след. —
Глядь – в кустах арба с пшеницей,
Обок – давний их сосед.
 
 
– Жаль, что поздно я на помощь… —
А ему в ответ Мужай:
– Коль соседство чтишь и помнишь,
Прочь ступай и не мешай!
 
 
Под покровом темной ночи
Кончим дело, ну а там,
Точно братья, если хочешь,
Все поделим пополам.
 
 
Говорит Забит со вздохом:
– Мне, сосед, хвала судьбе,
От чужой пшеницы плохо.
Ты ее оставь себе.
 
 
Подарил Аллах нам встречу,
Если он на небе есть.
Помнишь, ты в мечети речи
Людям вел про долг и честь?
 
 
Я до слова их запомнил.
Забывать их смысла нет.
Вижу, ты арбу заполнил,
Значит, едем в сельсовет.
 
 
Рвется только там, где тонко,
Где жена не подвила.
Ты подвел вола тихонько,
Да сорока подвела.
 
 
Как ни ловок коршун черный,
Меткой пули – не избечь.
Съел чурек недопеченный,
А тебя сумел допечь.
 
 
Мало сладкого испито,
Много всякого избыто.
Годы мчат, как реки с гор.
Только те слова Забита
Не забыты до сих пор.
 
 
Мысли в рифмы облекаю
Торопливо, на бегу.
Вечность им не предрекаю.
Пусть порой недопекаю,
Кой-кого допечь смогу.
 

Кичи-калайчи[26]26
  Кичи-калайчи – шутливое название лакских лудильщиков.


[Закрыть] на Луне
Перевод С. Сущевского

 
Стучит молоточком кичи-калайчи,
Паяет, лудит, выправляет.
Но тает закат, над кустами арчи
Из тучи луна выплывает.
 
 
Взглянул на нее калайчи и грустит:
«Такая работа кумухцам[27]27
  Кумухцы – жители аула Кумух, известного своими мастерами.


[Закрыть] не льстит.
Осудят лудильщиков люди.
Как старое блюдо, совсем не блестит,
Кой-где отлетела полуда».
 
 
Как каждый, кто в лакском ауле пожил,
Кузнец, и жестянщик, и медник,
В хурджин[28]28
  Хурджин – дагестанская ковровая сумка.


[Закрыть] он пожитки немедля сложил,
Надел свой прожженный передник.
 
 
Ручаться – нелепо, судить не берусь,
Где был калайчи, а где не был.
Но лакцу, который забрался в арбуз[29]29
  «И в арбузе лакец себе работу найдет» – народная поговорка.


[Закрыть],
Не трудно добраться до неба.
 
 
Сперва он работу прикинул на глаз:
«А, право же, выйдет на славу!»
Отчистил планету золою, как таз,
Нанес осторожно протраву.
 
 
Взял висмута в меру кичи-калайчи
И олово в горне расплавил.
Луну полудил он, как прадед учил,
И плечи устало расправил.
 
 
Достал уголек, самокрутку зажег,
Глоток из кувшинчика выпил.
«И лучше бы мог, да забыл молоток,
А то бы и кратеры выбил».
 
 
Проснулся под утро, не верю глазам:
Сверкает, качаясь на ветке,
Большая луна, будто новый казан
На кухне у нашей соседки.
 
 
Аяу[30]30
  Аяу (Акавов) – известный дагестанский сказитель.


[Закрыть] меня небылицам учил,
И выдумал их я немало.
Зачин сочинил про кичи-калайчи,
А сказка, увы, запоздала.
 
 
Мы парус подъемлем на звездном ветру,
И сказки ветшают, как вещи.
И только смекалка, уменье и труд
На свете останутся вечно.
 

Пахарь и поэт
Перевод Н. Перевалова

 
Старый плуг погрузил на арбу Сабанай
Да пшеницы насыпал в мешок через край.
И в упряжке волы побрели не спеша.
– Пусть стократным вернется домой урожай!
 
 
Плуг он в поле поставил. Восходит заря.
А волы недовольны. Клянут плугаря.
Тянут в разные стороны, хмуро мыча:
– Намозолим ярмом свои шеи мы зря!
 
 
Плуг уперся. Не хочет идти он вперед:
– Дал я клятву: «Железо во мне не умрет!»
Но я в поле нежданно сломаться могу —
И железная клятва моя пропадет.
 
 
Застонала земля перед пахарем: – Ах!
Я такая зеленая – в травах, цветах.
И изрежут меня – почернею с тоски.
Помоги, помоги, всемогущий Аллах!
 
 
И зерно в борозде все вздыхало с утра:
– Ой, постелька моя и темна, и мокра! —
Вытер пот Сабанай, возвращаясь домой.
Дни за днями прошли. И настала пора.
 
 
Поспевает пшеница и шепчет, гордясь:
– От зерна я такой золотой родилась! —
А в ответ горделиво земля говорит:
– Это я проявила и щедрость, и власть.
 
 
Плуг упрямо решает по-своему спор: —
В поле борозды я нарезал, как узор,
Я свой цвет не щадил, ковырялся в земле,
И зерно я укрыл злой зиме вперекор.
 
 
Вол поддел его рогом:
                    – Хватил через край!
Кто возил тебя по полю, не забывай.
Забодаю тебя, хвастуна, затопчу!.. —
И молчит, улыбаясь, один Сабанай.
 
 
Рад высокой пшенице, набухшей зерном,
И земле, что вспоила росток за ростком,
И железному плугу, что землю взрывал,
И волу, что покорно ступал под ярмом.
 

Радостная весть
Перевод Н. Перевалова

 
Красавицу наша Лайла родила:
Не дочка, а красной пшеницы зерно.
Пусть этому дому с рожденьем ее
Навек изобилие будет дано.
 
 
Красавицу наша Лайла родила:
Она не красавица – красный гранат. —
Нет, девочке этой расти без сестер
Никак не годится! – о ней говорят.
 
 
Красавицу наша Лайла родила:
Она не красавица – красный цветок.
Пускай же не ленится, вырастит мать
Таких же цветов да на целый венок.
 
 
Красавицу наша Лайла родила:
Она не красавица – красный коралл.
Кокетливым взглядом, улыбкой своей
Пускай убивает парней наповал.
 
 
Красавицу наша Лайла родила.
Она не красавица – красный рубин.
Так пусть же всегда и во всем достает
Ей счастья, удачи из самых глубин.
 
 
Красавицу наша Лайла родила:
Не дочка, а красное золото в дом.
Но прежде чем люльку повесить в дому,
Пускай запасется отец сундуком.
 
 
Чтоб в нем открывался со звоном замок,
Чтоб звон – восемнадцать веселых ладов.
Красавицу наша Лайла родила, —
И значит, наряды для дочки готовь.
 

«Роса на канны выпала.»
Перевод С. Сущевского

 
Роса на канны выпала,
День канул за луга.
Над годеканом выплыла
Огромная луна.
 
 
Случайный гость в селении,
Я слушал и молчал,
Усевшись в отдалении,
Хабары аульчан.
 
 
Изрек один задумчиво:
– Порадует, и вновь
Запрячется за тучами,
Как тещина любовь.
 
 
– Луна, что блюдо медное,
На нем кумыкский плов.
Изюминки немедленно
Съесть, до одной, готов.
 
 
– Когда над перелесками
Засветится луна,
Губденскою прелестницей
Мне видится она.
 
 
– Видна – да не дотянешься,
Нежна – да не с тобой.
– Капризница, обманешься —
Джигиту не достанешься,
Останешься одной!..
 

«Рекли пророки.»
Перевод С. Сущевского

 
Рекли пророки: «Время – бег реки.
Начала – предначертаны концами».
Всегда впадают в детство старики,
И выглядят младенцы мудрецами.
 
 
Глаза их одинаково чисты,
Лишь им, стоящим у истоков, видно,
Что истины все попросту просты,
Суть бытия по существу наивна.
 
 
Конец с началом в некий краткий миг
Бывают так неповторимо сходны.
Приносят дети правду в этот мир
И оставляют старцы в час ухода.
 

Два ангела. Перю А. Грекова

 
Два ангела – черный и белый —
Хранят мой домашний очаг.
Два ангела – справа и слева —
Сидят у меня на плечах.
 
 
У каждого ангела – дело,
И каждый свое мне твердит:
Один зовет черное белым,
Другой все безбожно чернит.
 
 
Один, словно мать, все хорошим
И чистым считает вокруг,
Другого от злости корежит,
Он хмур, как завистливый друг.
 
 
Два ангела пишут в тетрадках,
И каждый по-своему гнет:
Один зовет горькое сладким,
Другому же – горек и мед.
 
 
О, белый мой ангел, удачи
Тебе! Ты мне так по плечу.
Пусть черный тетрадь свою спрячет
Я верить ему не хочу.
 

«Назвать врагом – так он не враг.»
Перевод С. Сущевского

 
Назвать врагом – так он не враг,
С врагом бывает легче.
Не человек он, хоть в чертах
Есть что-то человечье.
 
 
Он без рогов и без копыт
И смотрит очень гордо,
Его прекрасный внешний вид
Вам не напомнит черта.
 
 
Захочет – он ваш лучший друг,
Всегда и всюду с вами,
И будет плакать в час разлук
Он горькими слезами.
 
 
В речах своих он патриот,
В делах – былинки тише.
Свою головку он несет
Родных знамен превыше.
 
 
Он, чтобы к власти ближе стать,
Поднять свою зарплату,
Готов друзей своих предать,
Подставить ножку брату.
 
 
Назвать врагом – так он не враг,
С врагом бороться легче.
Не человек он, хоть в чертах
Есть что-то человечье.
 

Муж и жена
Перевод Е. Солоновича

 
Муж и жена.
                    Любой из них
В душе другого отражен.
Так старого клинка изгиб
Отмечен формою ножон.
 
 
Муж и жена —
                    в руке рука —
Друг друга дополнять должны.
Так необузданность клинка
Способны обуздать ножны.
 

Хозяин, смутивший кунака
Перевод Н. Перевалова

 
Эрпелинец был хитер:
В Капчугае взял жену —
Хорошо сошлись с тех пор
Два села в родню одну.
 
 
Что ж, папаху шьет нужда
И из зайца иногда.
 
 
Так и эти. Что ни год,
Бедность вечную клянут,
Но гостям у них почет —
Даже чаю подадут!
 
 
Вот обеденной порой
К ним нежданный гость идет.
У хозяев пир горой,
По котлетам жир течет!
 
 
Проглотил слюну кунак:
Ух ты, вовремя пришел!
Но хозяин молвил так,
Пригласив его за стол:
 
 
– Есть Гасан в селе у нас
Вот с таким огромным ртом.
Десять штук пельменей враз
Как-то слопал за столом!
 
 
Он не гость, а в горле кость.
Мир таких обжор не знал. —
Поперхнулся сразу гость,
Проглотил – не дожевал.
 
 
И сидит он не дыша.
Вилку бережно кладет.
А хозяюшка-душа
Речи сладкие поет:
 
 
– Ешьте, пейте веселей.
Я давно гостей ждала. —
А сама скорей-скорей
Убирает со стола!