Текст книги "Невмешательство и свобода торговли. История максимы Laissez faire et laissez passer"

Первое появление «Laissez faire» в науке

Лозунг не создает науку

Формула сама по себе еще не создает науку, как бы убедительно она ни звучала. Для науки как таковой максима laissez faire et laissez passer становится значимой только с того момента, когда она полностью или частично начинает выступать в качестве опорного пункта методически продуманной и литературно оформленной последовательности идей. Где же это произошло впервые?

Традиционный ответ таков: у физиократов. Однако после того, как нам пришлось привязать происхождение по крайней мере изначальной формы максимы к значительно более раннему временному периоду, у нас имеются все основания, чтобы также поискать ее первое упоминание в теоретической литературе во время, предшествовавшее этой системе.

Два течения свободомыслия

Очевидно, что нам не следует искать его в кругу тех идей, которые служили основанием старой системы. Напротив, речь должна идти о том духовном течении свободомыслия, которое зарождалось в конце царствования Людовика XIV и против которого этот властитель боролся, хотя и тщетно, со всей горячностью, свойственной его натуре. При этом, однако, необходимо подчеркнуть, что оппозиция была представлена двумя различными сторонами – как сторонниками ультрафеодализма, так и набиравшей силу радикальной буржуазией. Часто и тех и других рассматривают как одно целое.

Фенелон, Буленвилье, Сен-Симон и другие боролись за восстановление средневековой ленной системы, которая была уничтожена абсолютной монархией. Тем более что пресловутый конституционализм первой системы не имел никакой иной цели, кроме как восстановление привилегий первого и второго сословий, при которых король был только первым среди равных. «Феодальная свобода» («liberté féodale») Буленвилье не имела ничего общего с всеобщей свободой народа в ее гражданском понимании, так же как и пропаганда принципов свободы Сен-Симоном.

О фразе «Государство – это я»

Третье сословие развивалось на той же культурной почве, что и абсолютистская система государственного управления, с которой он сначала был даже связан союзническими отношениями. Капитализм черпал поддерживающие его силы из возрождающегося римского права точно так же, как и цезаристский монархический режим. Оба они преследовали одну и ту же цель, которая состояла в том, чтобы покончить с привилегиями дворянства и духовенства и создать включающее всех граждан равноправное гражданское сословие под началом одного единственного принцепса. Высказывание «l’Etat c’est moi» («Государство – это я») изначально было фактически навязано третьим сословием венценосцу, поскольку тогда оно было направлено против привилегированных сословий[53]53
  Наказ третьего сословия королю
  На собрании Генеральных штатов 1614 г., последнем из созванных в период до начала революционных потрясений, представители третьего сословия записали в своем наказе: «Мы обращаемся в королю с просьбой принять на собрании Генеральных штатов в качестве нерушимого и соблюдаемого всеми основного закона о следующем: Король суверенен в своем государстве, его корона дана ему единственно Богом, так что нет такой силы на земле, будь то духовной или мирской, которая имела бы хоть какое-либо право на его царство и которая могла бы лишить священных особ наших королей их земли и освободить их подданных от клятвы на верность и от обязанности беспрекословного повиновения, какими бы ни были для этого причины или поводы. Все подданные, какой бы статус они не имели, будут считать этот закон священным и истинным, как если бы он был дан Богом; они будут следовать букве закона, не допуская его ограничительное или двоякое толкование. Затем все депутаты сословий, а впоследствии все владельцы бенефиций и чиновники королевства должны будут принести клятву в том, что они будут соблюдать закон, и подписать его. Все учителя, управляющие духовными воспитательными заведениями (regents), доктора и проповедники обязаны выучить и опубликовать этот закон» (настоящее сообщение содержится в: Eugen Jaeger. Geschichte der sozialen Bewegung und des Sozialismus in Frankreich. 1876. Bd. I. S. 349 f.).


[Закрыть]. Только спустя время, когда и третье сословие оказалось под гнетом королевской власти, оно отреклось от этой формулы и создало для себя собственный девиз. Сначала он возник на экономической почве и звучал как оборонительный: laissez-nous faire. Затем в политической сфере он был облечен в формулировку более наступательного характера «свобода, равенство, братство» («liberté, égalité, fraternité»), что, имея в виду знаменитый вопрос аббата Сийеса «что такое третье сословие?», означало не что иное, как «государство – это я», где я – это буржуазия. При этом следует обратить внимание на еще одно важное различие.

Третье и четвертое сословия

Все еще не вполне ясными остаются противоречия интересов между третьим и четвертым сословиями на протяжении всего периода, предшествовавшего Великой французской революции. Последнее по умолчанию включают в состав первого. Эта неопределенность впоследствии стала причиной серьезных заблуждений. При более внимательном взгляде можно обнаружить, что почти все жалобы на бедственное положение народа касались условий жизни не третьего, а четвертого сословия. Третье сословие, которое в основном состояло из капиталистов и предпринимателей городов и в которое также входили столь ненавистные откупщики и биржевые спекулянты, на протяжении всего XVIII в. отнюдь не бедствовало. Оно сумело позаботиться о том, чтобы переложить основную часть возложенного на него налогового бремени на плечи четвертого сословия. Несмотря на это, буржуазия использовала бедственное положение четвертого сословия в интересах собственной борьбы против короля, проявив при этом большую неосторожность – взяв на вооружение различные принципы четвертого сословия. В страшное время Французской революции четвертое сословие, оказавшись на короткий период, хотя целиком этого не осознавая, у кормила власти, жестоко отомстило всем вышестоящим сословиям. В конечном итоге благодаря сильной руке Наполеона третье сословие вновь было возведено в ранг носителя государственной идеи и на долгое время закрепило свое новое положение в системе власти.

Все эти противоречия при желании можно обнаружить более или менее выпукло отображенными в произведениях литературы XVIII в. Их знание помогает устранить некоторые неясные моменты, которые в противном случае затруднили бы понимание общей исторические картины.

Только два писателя имели мужество еще при жизни «короля-солнце», представляя низшие сословия, указать на необходимость политических реформ в их интересах и сделать соответствующие предложения. Это были член совета муниципалитета города Руана Пьер Лепезант де Буагильбер и маршал Вобан. Оба они были современниками. Первый опубликовал в 1697 г. свой главный труд «Подробное описание положения Франции» («Détail de la France»), за которым спустя десять лет (1707) последовала книга Вобана «Королевская десятина» («Dîme royale»), где он неоднократно ссылается на своего предшественника. В том же 1707 г. Буагильбер публикует свою вторую основополагающую работу «Обвинение Франции» («Factum de la France»), которую он рассматривал как продолжение своего первого произведения. Собрание всех экономических рукописей Буагильбера вышло в свет в виде двухтомного издания в 1712 г., спустя два года после смерти автора[54]54
  Это собрание сочинений, по которому мы цитируем, вышло под названием «Le Détail de la France sous le règne présent, augmenté en cette nouvelle Edition de plusieurs Mémoires et Traités, sur la même Matiere» (Bruxelles, 1712).


[Закрыть].

Буагильбер…

В работах Буагильбера хорошо видно, что определенные особенности проявляются даже тогда, когда, казалось бы, делается все, чтобы этого не допустить. Не было более непримиримого противника идеи непогрешимости государственной власти в экономических делах, чем руанский городской советник. Хотя при этом он, в свою очередь, был также уверен и в собственной непогрешимости. Когда читаешь титульный лист «Обвинения Франции», где его автор, говоря о содержании своего труда, обещает представить «очень простые способы» («moyens trés-faciles») преодоления всеобщей нужды, которые можно осуществить «практически за два часа работы господ министров и за один месяц, потребный для их выполнения народом» («praticables par deux heures de travail de Messieurs les Ministrs, et un mois d’exécution de la part des Peuples»), то вспоминаешь о том, что и политическая экономия должна была пройти свой алхимический этап развития с его верой в необходимость отыскать «философский камень» и, что хуже всего, с уверенностью в том, что его на самом деле удалось найти.

…и манчестерская школа

В этом, все всякого сомнения, заключается одна из причин, которая в наши дни побуждает сторонников манчестерской школы, также претендующих на собственную непогрешимость, столь охотно ссылаться на Буагильбера, чтобы, так сказать, воздать ему хвалу как старейшему создателю их учения. Тезис о свободе торговли, особенно торговли пшеницей действительно является основополагающим в его работах. Однако это еще мало о чем говорит, если вспомнить, что уже в докладных записках Кольбера мы также постоянно встречаем требование обеспечения свободы торговли, причем свободы в высшей степени («extrêmement libre»). И несмотря на это, руанский городской советник столь яростно идет в атаку на министра, с приходом во власть которого в 1661 г. он связывает начало упадка Франции. То есть следовало бы также спросить и у него, что он, собственно говоря, понимал под своей свободой торговли.

Пьер Лепезант де Буагильбер (1646–1714)

Для приверженцев манчестерской школы этот вопрос совершенно ясен. «Laisser faire, laisser passer, voilà à quoi aboutissent toutes les études et toutes les recherches de Boisguillibert» («Дайте делать, дайте пройти — вот к чему сводятся все работы и исследования Буагильбера»), – так пишет И. А. Хорн в книге «L’économie politique avant les Physiocrates» [ «Политическая экономия до физиократов»][55]55
  I. E. Horn. «L’économie politique avant les Physiocrates. 1867. P. 337.


[Закрыть], удостоенной премии французской Академии моральных и политических наук. Такой же точки зрения, возможно даже более остро сформулированной, придерживается Феликс Кадет в также удостоенной премии работе «Pierre de Boisguillebert, précurseur des Economistes» [ «Пьер де Буагельбер, предтеча Экономистов»][56]56
  Félix Cadet. Pierre de Boisguillebert, précurseur des Economistes. Paris, 1870.


[Закрыть]. Напротив, Дюринг[57]57
  E. Dühring. Kritische Geschichte der Nationalökonomie und des Sozialismus. Berlin, 1875. 2. Aufl.


[Закрыть], Кон[58]58
  G. Cohn. Tübinger Zeitschrift für Staatswissenschaften. Jahrgang 1869. Art. Boisguillebert.


[Закрыть] и Скаржынски[59]59
  W. V. Skarzynski. Pierre de Boisguillebert und seine Beziehungen zur neueren Volkswirtschaftslehre. Berlin, 1873.


[Закрыть] возражают против восприятия свободы торговли исключительно как абсолютного понятия.

…о повышении цен на зерно

Представив свои предложения, Буагильбер поначалу преследовал цель противоположную той, которая сформулирована в нашей современной теории свободы торговли. Не низкие цены на зерно, к которым стремятся в наши дни, а высокие, как можно более высокие цены были целью как Буагильбера, так и его последователей-физиократов[60]60
  См. по этому вопросу в теории физиократов: А. Oncken. Der ältere Mirabeau und die Ökonomische Gesellschaft in Bern. Bern, 1886 (в качестве первого номера настоящих «Berner Beiträge zur Geschichte der Nationalökonomie»).


[Закрыть], и именно достижению этой цели должна была способствовать свобода торговли. Не интересы промышленников, а интересы крестьян, в первую очередь малоземельных, были исходным и конечным пунктом борьбы за свободу торговли. Отношение к промышленности было недружелюбным. При высоких ценах на зерно крестьянин имел бы больший денежный доход и мог бы тогда приобрести больше промышленных изделий; при низких ценах его доход и тем самым покупательная способность уменьшались. Более того, в этом случае снижение рентабельности земли имело бы своим следствием также снижение ее стоимости, что подрывало основы государства. Поэтому отнюдь не случайны слова Кенэ, хотя и сказанные им в более позднее время, но которые уже как бы определяли ход мысли Буагильбера: «Pauvres paysans, pauvre royaume; pauvre ruyaume, pauvre roi!» [(«Бедные крестьяне – бедное королевство; бедное королевство – бедный король!»]).

Буагильбер, как и вслед за ним физиократы, хотел поднять четвертое сельское сословие, пришедшее в упадок вследствие однобокой городской культурной политики Кольбера и страдавшее от произвола торговых магнатов, на уровень третьего сословия, используя методы, благодаря которым при поддержке, главным образом, Кольбера этого сумела добиться капиталистическая буржуазия, выросшая из цехового сословия. Эта мысль была заложена в требование создания во французском сельском хозяйстве по примеру Англии больших производственных единиц (grande culture) в виде крупных арендуемых земельных участков (fermage), которые должны были прийти на место мелкоземельному хозяйству (petite culture) с присущей ему испольной арендой земли (métayage).

Как же могло случиться, что в качестве средства повышения цены на зерно была рекомендована свобода торговли? Объяснение этому факту следует искать в относительном характере всех общеэкономических мер; при этом также необходимо во всех случаях, когда мы встречаем в истории выражение «свобода торговли», анализировать это выражение на предмет его значения.

…и свобода вывоза зерна

Буагильбер понимал под своим «liberté de commerce des grains» («свобода торговли зерном») вовсе не свободу ввоза зерна, т. е. свободу, которая является центральным пунктом современной теории свободы торговли, а только лишь и исключительно свободу его вывоза.

На протяжении XVII–XVIII вв. Франция располагала значительными излишками зерна, которые она продавала преимущественно в Испанию и до принятия Вильгельмом III (1689) закона о зерне также в Англию. Буагильбер оценивает эти излишки, чрезмерно их завышая, в не менее чем половину всего объема собранного в стране зерна. Его постоянный упрек в адрес Кольбера состоял в том, что тот запретил вывоз зерна, чтобы за счет крестьян внутри страны поддерживать на него низкие цены и обеспечивать городскую промышленность дешевым хлебом, сохраняя тем самым низкую заработную плату. Таким образом, то, что наша современная теория свободы торговли рассматривает как важнейший постулат, было отвергнуто ее якобы первым создателем как вопиющая несправедливость.

…против свободы ввоза зерна

Буагильбер прекрасно знает, что свободный ввоз зерна снижает цену на него, и именно поэтому везде, где он заводит об этом речь, решительно выступает против этой меры. Так в главе II «Обвинения Франции»[61]61
  Часть II названного собрания сочинений.


[Закрыть], где рассматривается вопрос о разрешенном тогда ввозе зерна из Берберии в Прованс, он предлагает запретить этот ввоз, хотя его следствием явился бы такой же рост цены на зерно, как и при его обложении ввозной пошлиной. Буагильбер пишет: «Les bleds de Barbarie exclus de la Provence, redonneront au Languedoc six fois cette hausse d’impôt, et à la Provence même» [ «Если исключить [ввоз хлеба] в Прованс из сельских районов Берберии, то это приведет в Лангедоке, а также и в Провансе, к повышению налога в шесть раз»][62]62
  См. часть II названного собрания сочинений.


[Закрыть]<sup>[63]63
  Ibid.


[Закрыть]</sup>. Только как исключение Буагильбер допускал такой ввоз в периоды неурожая (stérilité) в качестве меньшего зла: «Mais par la continuation ordinaire, il n’y a rien de si préjudiciable» [ «Однако в нормальных условиях нет ничего более убыточного»] 3. Он считал, что такая торговля служит интересам только посредников, думающих единственно о собственной выгоде, но не интересам короля и народа. По его мнению, это также противоречит интересам капитала и одновременно отрицательно сказывается на стоимости земли, так как «l’augmentation du prix des denrées fait celui des terres; qui seules font vivre tous les Etats» [ «рост цен на продукты питания приводит к росту цены на землю, которая кормит все государство»][64]64
  Ibid. P. 125.


[Закрыть].

Чтобы не допустить убыточного снижения цен, в другом месте, а именно в своем знаменитом сочинении «Traité de la Nature, Culture, Commerce, et Intérêt des Grains»[65]65
  Part. II. Chap. I.


[Закрыть], Буагильбер даже предлагает последовать примеру англичан и установить вывозные премии на зерно. Более того, в одной из своих работ он не считает необходимым возразить голландцам, которые уничтожали часть избыточных запасов зерна, чтобы выручить за остаток более высокую цену.

Если добавить, что старый «адвокат» свободы торговли рекомендовал введение твердых государственных цен и во внутренней торговле, чтобы «par une autorité puissante» («посредством сильной власти») предотвратить, «qu’une marchandise ne devienne la proie et la victime de l’avidité d’un commerçant» [ «чтобы какой-либо товар не стал добычей и жертвой алчности торговца»][66]66
  Traite. Part. I. Chap. II.


[Закрыть], то мы сможем дать исчерпывающую оценку компетентности, с которой современные поборники свободы торговли ссылаются на Буагильбера как на основателя своего учения, в то время как его скорее можно назвать старейшим предшественником наших современных аграриев.

При чтении процитированного места названной выше книги И. А. Хорна может сложиться впечатление, что наша формула уже присутствовала в трудах Буагильбера. То, что это не так, по крайней мере если понимать ее в том смысле, в каком она была истолкована в более позднее время, мы только что увидели. Это, однако, не исключает, что максима уже тогда могла употребляться в известной нам формулировке.

…и физиократы

Действительно, нельзя отрицать, что слова Буагильбера весьма созвучны высказываниям физиократов следующего поколения. Именно это имел в виду В. Рошер, когда в прим. 10 к § 97 своих «Оснований национальной экономии» привел следующую цитату: «Il n’y avait qu’à laisser faire la nature et la liberté, qui est la commissionnaire de cette même nature» [ «Только невмешательство в природу и свободу является проводником этой самой природы»][67]67
  Factum. Ch. 5. Р. 33.


[Закрыть]. Подобного рода высказывания мы находим во множестве, при этом необходимо каждый раз проводить различие между содержанием, которое вкладывал в них тот или иной автор, и их трактовкой современными теоретиками. Вместе с тем laissez faire нигде не приводится в виде завершенной формулы, как устоявшаяся сентенция, хотя каждый раз возникает впечатление, что она неотвязно крутилась в головах пишущих.

…и принцип гармонии интересов

У того же Буагильбера мы находим зачатки принципа гармонии интересов, который впоследствии также стали постоянно увязывать с нашей формулой. Правда, к утверждениям о такой взаимосвязи необходимо подходить cum grano salis [c известной осторожностью, букв.: с крупинкой соли], поскольку наиболее активно их отстаивали Дюринг и Скаржынски, а также, в меньшей степени, Хорн, выступая против взглядов манчестерской школы. Хотя, по моему мнению, именно здесь с наименьшим успехом.

В главе IV «Обвинения Франции» за изложением вопроса о гармонии экономической жизни в условиях свободы торговли сразу же следует бросающееся в глаза замечание о том, что эта гармония «par une corruption de cœur effroyable» [ «по причине ужасной испорченности сердца»] постоянно нарушается, поскольку каждый в отдельности с раннего утра до позднего вечера думает только о том, чтобы одурачить своего ближнего; только на острие шпаги, по словам автора, можно поддерживать правосудие (justice) в общественной жизни. Дюринг считает возможным дать следующую трактовку этому противопоставлению: «Если где-то рождается мысль, состоящая из двух противоречащих друг другу половин, то здесь имеет место именно такой случай»[68]68
  См. ниже, с. 95.


[Закрыть]. Однако это кажущееся противоречие немедленно разрешается, если только внимательнее прочитать соответствующие предложения. Поскольку в одном случае речь идет о торговом обмене произведенными изделиями, а в другом – о противодействии обману и грабежу силой государственного правопорядка. Так, имея в виду этот второй случай, Буагильбер пишет: «Ce n’est qu’à la pointe de l’épée que la justice <sic> se maintient dans ces rencontres» [ «В этих столкновениях правосудие <sic> удерживается только на острие шпаги»]. Что же касается гармонии интересов, то она, по мнению Буагильбера, имеет отношение только к торговому обмену как таковому, понимаемому в его коммерческом смысле (commerce). Дословно в его книге говорится следующее: «Ainsi dans le commerce <sic> de la vie, elle (la nature et la providence) a mis un tel ordre, que pourvu qu’on laisse faire, il n’est point au pouvoir du plus puissant, en achetant la denrée d’un misérable, d’empêcher que cette vente ne lui procure sa subsistance; ce qui maintient également l’opulence, à laquelle l’un ou l’autre sont redevables de leur subsistance proportionnée à leur état» [ «И в торговле <sic> она (природа и провидение) тоже установила такой порядок, при котором мы должны следовать принципу “дайте делать”; [и] вовсе не для того, чтобы самый могущественный, покупая товар у бедного, мог бы препятствовать тому, чтобы эта продажа обеспечивала последнему его существование; [но] при таком порядке сохраняется равномерное изобилие, при котором тот или другой обязаны своим соразмерным существованием своему положению»][69]69
  Part II. P 22 f.


[Закрыть].

Тут необходимо отметить, что никогда не существовало хотя бы одного приверженца laissez faire и постулата гармонии интересов, который хотел бы распространить оба эти принципа на сферу правовых отношений. Так что когда Скаржынски заявляет, что употребление слова justice в тексте «Обвинения» рядом со словом commerce без какой-либо нужды затемняет ход мысли и тем самым создает «реальную почву, порождающую всевозможные противоречия, давая пищу для бесконечных споров, неверных суждений и бесполезных гипотез»[70]70
  Ср. ниже, с. 71.


[Закрыть], я, напротив, придерживаюсь того мнения, что идеи Буагильбера становятся еще понятнее именно потому, что он проводит четкую границу между сферами, где выше упомянутая гармония имеет место, а где нет.

В целом же следует признать, что идея laissez faire действительно присутствует у Буагильбера как некий прообраз, однако отнюдь не в том расширительном значении и не с тем содержательным наполнением, как ее пытаются представить теоретики-физиократы новейшего времени, преследуя при этом, помимо всего прочего, другую практическую цель, в определенным смысле даже противоположную цели Буагильбера.

Вобан

Со взглядами городского советника Руана перекликаются воззрения автора знаменитой «Королевской десятины» («La dîme royale»)[71]71
  Я цитирую по небольшому изданию, предпринятому французской Национальной библиотекой в 1877 г. в Париже.


[Закрыть] маршала Вобана. Это произведение, написанное в последние годы XVII столетия и неоднократно в виде рукописи представленное королю, не вызвав интереса со стороны последнего, было напечатано без согласия цензора только в 1707 г. Как известно, это привело к немилости государя, которая ускорила смерть автора книги. Я говорю о родстве воззрений Вобана с воззрениями Буагильбера, но они отнюдь не тождественны; таким образом, уже из этого факта вытекает несостоятельность утверждения Вольтера о том, что, собственно говоря, именно последний является автором упомянутого выше произведения.

Сравнение взглядов Вобана и Буагильбера

Отметим, в частности, что точка зрения автора «La dîme royale» облечена в значительно более обтекаемые формулировки и имеет более государственнический характер, чем это свойственно трудам Буагильбера. Так, если Буагильбер считает, что для искоренения всех недостатков будет достаточно не более чем двух часов работы министров, то Вобан отводит на эту миссию целых 15 лет. В то же время будет преувеличением считать маршала отцом французской статистики[72]72
  Что следует, по моему мнению, из текста статьи, предваряющей названное выше издание, с. V.


[Закрыть]. Поскольку, как мне представляется, именно те известные фрагменты, которые во всех работах по истории и в других трудах приводятся как характеризующие нравы и порядки того времени, с точки зрения статистки являются наиболее слабыми во всей его книге.

Себастьен Ле Претр, маркиз де Вобан (1633–1707)

О задаче государства

Оба названных писателя, цитирующие друг друга, едины в том, что задачей государства является возведение на более высокую ступень благосостояния нижних классов народа, прозябающих в нищете. При этом если Буагильбер в первую очередь печется о благополучии земледельческого населения, которое, по его мнению, имеет решающее значение для всех прочих слоев общества, то Вобан считает, что не менее важную роль в этом отношении играет часть горожан – ремесленники, работники мануфактур и т. д. Правда, при этом он, как и его современники, также путает или, лучше сказать, смешивает между собой третье и четвертое сословия. «Нижние слои народа» («partie basse du peuple»), которые своим трудом и своей торговлей обогащают все государство, платят королю налоги, поставляют рекрутов в армию и флот для защиты страны и т. д., состоят у Вобана из представителей всех слоев, кроме тех, которых причисляют к обоим высшим сословиям. Согласно Вобану, к этим не дифференцируемым «нижним слоям» относятся все те, «qui exerce et qui remplit tous les arts et métiers; qui fait tout le commerce et les manufactures, tous les laboureurs, vignerons et manoeuvriers de la campagne; qui garde et nourrit les bestiaux; qui façonne les vignes et fait le vin; et pour achever de le dire en peu de mots, c’est elle qui fait tous les gros menus ouvrages de la campagne et des villes» [ «кто владеет и занимается всеми искусствами и ремеселами, кто осуществляет всю торговлю и все производство – [это] все землепашцы, виноделы и умелые крестьяне, те, кто стережет и кормит скот, кто обрабатывает виноградники и делает вино, т. е., короче говоря, все те, кто выполняет всю черную повседневную работу деревни и городов»][73]73
  См.: Préface, p. 23.


[Закрыть].

Государство против привилегий дворянства и духовенства

При этом если Буагильбер в первую очередь борется против неверной политики абсолютной государственной власти, то Вобан, напротив, стремится опереться на государство и выступает исключительно против пережитков средневекового феодализма, сохранившихся в виде привилегий духовенства и дворянства. Особенно члены второго сословия являются для него тем змеиным отродьем, которое сосет кровь народа и при этом при дворе надувается спесью, как будто бы оно спасло государство. Государству с неограниченной властью умудренный министр по строительству крепостей отводит миссию разрушения системы налоговых свобод привилегированных слоев с помощью превосходящей силы принуждения и наделения всех подданных равными обязанностями в целях поддержания общественного порядка. Поэтому сочинение Вобана – это призыв к абсолютизму выступить против изжившего себя феодализма. С последним должно быть покончено. Место феодалов должен, по мнению маршала, занять король, только ему одному должен в будущем уплачиваться единый государственный налог по образцу церковной десятины. Разумеется, тогда король также должен будет взять на себя единоличную ответственность за поддержание правопорядка и оборону государства, которые до того времени все еще частично считались атрибутами дворянства.

Исходя из характера этих идей, Вобан, таким образом, вполне мог предположить, что его предложение будет достаточно милостиво встречено сувереном. Ведь оно полностью шло в русле старейших и лучших традиций абсолютизма того периода, когда он еще в союзе с третьим сословием выступал за единое государство. И только раздражительностью Людовика XIV, который любой совет воспринимал как личное оскорбление, можно объяснить тот его известный жесткий отказ принять рукопись, преподнесенную ему с выражением чувства глубочайшего почтения.

Таким образом, оказывается, что по своим взглядам французский маршал был гораздо ближе к системе Кольбера[74]74
  «Королевская десятина» была введена спустя годы после окончания эпохи Кольбера. Кольбер очень высоко ценил Вобана. На посту морского министра Кольбер отвечал не только за укрепление портовых городов, но и – в качестве генерального контролера – тех сухопутных населенных пунктов, которые располагались на территориях так называемого королевского домена (domaine du roi). В его состав входили Пикардия, Шампань, Бургундия, Прованс, Дофине, Лангедок, а также часть Эльзаса. Отношения между двумя государственными мужами не были безоблачными. В ходе возведения оборонительных сооружений в Брайзахе в начале 60-х годов между обоими возникла громкая ссора. Интендантом Эльзаса в ту пору был один из двоюродных братьев министра Шарль Кольбер, который разгневался на руководителя строительства крепости и пожаловался своему высокопоставленному родственнику на якобы произведенные ненужные расходы. Ссору искусно еще больше подогрел Лувуа. После того как начатое Кольбером расследование показало полную невиновность Вобана, министр сделал своему двоюродному брату жесткий выговор. С тех пор он всячески выделял министра инженерных работ, в частности, именно ему он поручил укрепление важной крепости Дюнкерк. Тем не менее, как нам кажется, Вобан так и не смог забыть нанесенную ему обиду, во всяком случае, он всегда держался ближе к Лувуа. Но и с ним у него позднее возник конфликт. Поводом для него стала отмена Нантского эдикта, против которой Вобан выступил в нескольких докладных записках. Лувуа в резкой форме отчитал его за это. См. по этому вопросу соответствующее место в: G. Michel. Histoire de Vauban. 1879. P. 435 f. (Приложение), и там же: Ch. III, p. 51; Ch. VI.


[Закрыть] чем судебный чиновник из Руана. И об этом однозначно свидетельствуют экономические пояснения в «Королевской десятине».

Вобан о торговле

Изложение своих взглядов на торговлю Вобан начинает со свойственного всем писателям-меркантилистам разграничения торговой деятельности на полезную и наносящую вред. Первая является желательной, поскольку она направлена на увеличение богатства и укрепление могущества государства, а второй следует опасаться. Практический вывод из данного положения, которое в неявном виде уже содержит в себе понятие торгового баланса, он облекает в следующие слова: «Il faut donc exciter l’un par la protection qu’on lui donnera, l’accroître et l’augmenter, et interdire l’autre» [ «Значит, один вид торговли следует поощрять, предоставляя ему защиту, расширять его и усиливать, а другой запрещать»][75]75
  См. p. 69.


[Закрыть]; запретительные меры не должны были, однако, наносить вред мирным отношениям с соседними странами.

Такой подход предусматривает также осмотрительное управление торговлей со стороны правительства государства, поэтому Вобан высказывается в пользу учреждения Совета по торговле (Conseil de Commerce) в целях изучения положения в торговле, представления на основе такого изучения соответствующих докладов королю и подготовки предложений по поддержанию и увеличению экономического благополучия страны в целом. Совет должен был также следить за тем, чтобы сборы с торговых людей и пошлины на их товары были разумно обоснованными, чтобы они содействовали росту полезной торговли и одновременно препятствовали вредной торговле.

Вобан и манчестерская школа

Эти воззрения, которые сквозят во многих местах книги, могли бы послужить основой здания целостной меркантилистской теории. Данное обстоятельство также не ускользнуло из поля зрения представителя манчестерской школы и издателя «Economistes Financiers du dix-huitième Siècle» Эжена Дэра. И хотя Дэр прилагал все усилия, чтобы спасти Вобана для абсолютной теории свободы торговли, однако ввиду вышеупомянутых мест в книге Вобана он оказался не в силах подавить тяжелый вздох: «La sagacité habituelle de l’auteur nous semble ici un peu en défaut» [ «Здесь, как нам кажется, автору недостает обычно присущей ему проницательности»]. В действительности же в этих высказываниях Вобана всего лишь содержится ярко сформулированный вывод из его общих культурно-исторических взглядов. И он, наоборот, скорее заслужил бы упрек в полном отсутствии проницательности, если бы еще больше угодил господину Дэру. Вобан – последовательный централист. Он, вслед за Кольбером, полагает, что и в экономике государство, или единая национальная таможенная территория, должно прийти на место многочисленных небольших экономических районов, отделенных друг от друга провинциальными таможенными барьерами. Эти местные таможни он предлагал упразднить, разместив их вдоль внешней границы страны. Все прочие местные различия в системе таможенных сборов, мешающие внутренней торговле, он предлагал заменить общим прямым подоходным налогом. В этом смысле прав Ж. Мишель, когда в сочинении «Histoire de Vauban»[76]76
  P. 387.


[Закрыть] он называет «королевскую десятину» предшественницей английского подоходного налога, хотя и в отсутствие парламентской процедуры ее утверждения.

Королевская десятина Вобана и единый налог физиократов

Это сравнение более правильно, чем сопоставление «десятины» с физиократическим единым налогом (impôt unique), которое можно нередко встретить. «Королевская десятина» никоим образом не была и не должна была быть твердо установленным кадастровым налогом, как «единый налог» физиократов. Также не предполагалось облагать им, в отличие от «единого налога», только земельную собственность; он должен был взиматься со всех источников дохода – будь то земледелие, ремесло, торговля или проценты на капитал. «Десятина» должна была быть подвижной формой сборов, размер которых мог меняться в зависимости как от потребностей государства, с одной стороны, так и от финансового положения налогоплательщиков – с другой. В соответствии с системой государственных финансов, задуманной Вобаном, должны были также существовать и другие государственные налоги, например импортные таможенные сборы, чего, как известно, не допускал «единый налог». Физиократы прекрасно понимали это несовпадение предложения Вобана с их собственным. И хотя физиократы всегда с большим уважением говорили о Вобане, тем не менее они отрицали любое сходство своих представлений с его идеями. Например, это имеет место у Дюпон де Немура. В статье по истории политической экономии в редактируемом им тогда физиократическом журнале «Ephémérides d’un Citoyen» [ «Отрывной календарь гражданина»][77]77
  Апрельская тетрадь за 1769 г.


[Закрыть] он пишет о «королевской десятине» как о «заблуждении великого, мудрого и трижды порядочного Вобана, который еще ничего не знал о чистом доходе и не думал о том, что промысловые капиталы не должны облагаться налогом». Однако последующая история показала правоту Вобана, а не физиократов.

Если в заключение мы после всего сказанного выше зададимся вопросом о том, какое отношение Вобан имеет к нашей максиме, то ответ будет следующим: никакого, причем ни по форме, ни по содержанию. Сочинение «Королевская десятина» возникло на почве, которая в рамках единого культурного течения совершенно отличалась от той, на которой появилось выражение laissez faire. Весь результат нашего исследования сводится к тому, чтобы выявить этот факт, противопоставив его утверждениям, которые в наши дни пытаются эксплуатировать авторитет Вобана в интересах манчестерской школы.