Текст книги "Сын Розмари"

Глава 6

Майк ван Бурен смотрелся отлично во главе стола – белая сорочка, красный галстук, синий костюм и золотой значок со словами «Я люблю Энди».

Нетерпеливо поигрывая ножом в одной руке и большой двузубой вилкой в другой, он вскочил и отошел в сторону, дабы Брук, его сестра и руководитель избирательной кампании, могла водрузить на стол фарфоровый поднос, на котором высилась посыпанная петрушкой огромная индейка.

На Брук было синее платье, под стать костюму брата, и снежно-белый передник.

Гости встретили появление индейки дружными аплодисментами.

Все лица были чудесным образом облагорожены дивными отблесками богато накрытого стола: казалось, свет упруго отскакивает от белой скатерти, от белого фарфора, от серебра и прозрачных бокалов – чтобы лечь восхитительными бликами на физиономии присутствующих, превращая их из просто гостей в Сотрапезников.

Брук, словно выполнив некое священнодействие, медленно отошла от стола.

Майк возбужденно потряс ножом и двурогой вилкой и громыхнул:

– Ура бесценной Брук! Ты бесподобна! И да здравствует наша повариха Дина! Виват!

Розмари сидела по левую руку от Ван Бурена. Аплодируя Брук и Дине, она с интересом разглядывала гостей.

Их было по двенадцать с каждой стороны длиннейшего стола. Все мужчины – все! – были одеты одинаково: белая сорочка, красный галстук, синий костюм. Цвета республиканцев, хотя здесь собрались «отщепенцы», представители отколовшегося крыла республиканской партии.

Значок «Я люблю Энди», разного размера и формы, имелся на груди у каждого – за вычетом, конечно, самого «Великого Психоманипулятора».

Энди, в синем костюме, белой сорочке и с красным галстуком, был так красив, что Розмари надолго задержала на нем глаза – не могла налюбоваться. Наконец-то, в кои-то веки, он одет более или менее благопристойно. А то все джинсы да курточки!

– Друзья мои! – провозгласил ван Бурен, отложив нож и двурогую вилку и с торжественным видом дождавшись полной тишины. – Прежде чем мы продолжим… – Он с улыбкой обвел глазами всех гостей и остановил взгляд на самом почетном из них. – Энди, не окажешь ли ты нам честь, прочитав молитву?

– Нет, сэр, – улыбнулся в ответ Энди. – Разве я посмею, когда за столом присутствует сам Роб Паттерсон!

Раздался гул одобрительных голосов. Марк Мид, исполнительный директор возглавляемого Паттерсоном Христианского консорциума, отрываясь от своей хорошенькой соседки слева, которой он что-то нашептывал, крикнул через стол:

– В самую точку, старина! Молодец, Энди! Паттерсон, сидевший справа от Розмари, встал и чинно изрек:

– Спасибо, Энди. Никогда в своей жизни не был польщен так, как этими твоими словами. А теперь прошу всех взяться за руки…

Розмари встретилась взглядом с сыном. Энди быстро подмигнул ей и, чтобы законспирировать свою проказу, сразу же потер глаз, словно в него что-то попало.

После относительно короткой общей молитвы ван Бурен приступил к священнодействию: начал разрезать индейку на части. Поговаривали, что в этом искусстве ему нет равных.

И действительно, Майкл ван Бурен умел так проворно, так точно и с таким неописуемым шармом управиться с индейкой, что за этот спектакль можно было деньги брать со зрителей – как за представление фокусника.

Какой-то остряк назвал этот мини-спектакль па-де-де «День Благодарения» в исполнении жареной индейки и Майка ван Бурена. Особую прелесть номера составляло то, что «танцор», артистически и в лихом темпе орудуя ножом и вилкой, не прекращал болтать и балагурить.

Сейчас он обращался к матери Энди:

– Поскольку я сам в прошлом работал на телевидении, то могу, как бывший профессионал, в полной мере оценить, до какой степени вы блестяще держались во время съемок. От вас исходил такой покой, такая царственная сила и уверенность в себе – прямо ух!!!

– Спасибо, – сказала Розмари.

– Вы искренняя и чистосердечная, и это бросается в глаза. Искренность и чистосердечие – что может быть прекрасней в женщине?

– А в мужчине это недостатки? – лукаво спросила Розмари.

– Ну вот! Вы вдобавок еще и остроумны! – хохотнул ван Бурен, проворно работая ножом и большой вилкой. – Остроумие – еще одна черта, которую я ценю весьма и весьма высоко!

– Розмари, дорогая, – обратился к ней Роб Паттерсон.

Она повернулась к проповеднику, который вполголоса продолжил:

– Энди проявил такую трогательную деликатность по отношению ко мне. Типичный пример его безмерного великодушия и доброты. Этот эпизод навсегда останется в сокровенном уголке моей памяти, предназначенном для наилучших воспоминаний!

Она ответила дружеской улыбкой и поблагодарила проповедника за добрые слова о сыне.

– Иногда, Розмари, – струилась дальше вкрадчивая речь Паттерсона, который как бы от избытка чувств возложил свои длинные пальцы на кисть ее правой руки, – иногда мне кажется, что Энди даже слишком великодушен и добр. Многие, увы, пользуются мягкостью его сердца. Взять хотя бы ярых атеистов – их отношение к зажжению свечей. Надеюсь, вы не разделяете непомерной терпимости вашего сына. По-моему, ни в коем случае нельзя потакать им – их позиция возмутительна! Я полагаю, что в этом вопросе прав Майк ван Бурен – ярых атеистов надо попросту принудить, дабы они не испортили праздник всему человечеству!

Розмари уже слышала толки о ярых атеистах по телевидению, да и сын говорил что-то ироническое об атеистах-параноиках. О свечах было упомянуто в одном из рекламных роликов «БД», однако она тогда не вслушивалась. Словом, она понятия не имела, на что намекает Роб Паттерсон. А надо было как-то отвечать…

Розмари украдкой стрельнула глазами направо-налево – в поисках помощи. Однако Великий Психоманипулятор был занят разговором с Великим Индейхоразрезателем.

Ее выручила соседка Паттерсона. Женщина кокетливо хлопнула его по руке и капризно сказала:

– Полноте вам. Роб! Опять вы взялись громить ярых атеистов. Вы забываете, что нынче День Благодарения, а не проклятий и сарказмов. Ведь я права, Розмари? По словам Энди, несколько тысяч свечей не сделают погоды и самые тупоголовые атеисты вольны вытворять, что им угодно. Они не испортят всеобщее торжество. Раз сам Энди так говорит – для меня этот вопрос закрыт… Ах, Розмари, душечка, я полагаю, вас так и распирает от гордости за сына!

Тут соседка Паттерсона сделала короткую паузу, вздохнула и простодушно прибавила:

– А у нас с Мерлем растут оболтусы – благословляем небеса, если они продержатся в одной школе два года подряд!

– Энди, тебе не трудно передать мне сельдерей, – попросил Марк Мид, отлипая от своей хорошенькой соседки слева, к которой его влекла неведомая сила.

Во время возникшей паузы Розмари встретилась глазами с Джо, сидевшим в дальнем конце стола. Он едва заметным движением пальцев послал ей привет.

Розмари улыбнулась ему и шевельнула пальцами в ответ.

Джо тоже выглядел очень привлекательно в традиционном наряде республиканцев. Он чуть рассеянно слушал соседку, миссис Луш Рамбо, и солидно кивал головой.

– Ах ты, черт! Проклятье! – вдруг взревел хозяин дома и выронил нож. Из порезанного пальца на светлую грудку индейки закапала кровь.

Розмари вздрогнула всем телом и поспешно протянула ван Бурену полотняную салфетку.

Как только Энди плюхнулся на сиденье лимузина, Розмари привалилась к нему и положила голову на плечо сына.

– Уфф!!! Как же я устала! Как же я объелась! – весело запричитала она.

Ей было неловко признаться, что она и выпила чересчур много. Голова изрядно кружилась. Но было ощущение исполненной трудной работы – она обошла все подводные камни в разговорах, не перепутала ни одного имени и вроде бы ни разу не выказала себя дурочкой.

Энди ласково обнял ее и, посмеиваясь, легонько тряхнул.

– Ах, моя бедная малышка, – сказал он, осыпая поцелуями маковку ее головы, – солоно тебе пришлось среди этих надутых индюков и болтливых индюшек. Спасибо за мужество, большое спасибо. А кормят у ван Бурена недурственно. Какие блюда, какие подливки? Да и сервировка – ого-го?

Розмари замычала что-то в ответ, потом выпрямилась и заглянула сыну в глаза.

– Я сошла с ума, – сказала она, – или ужин действительно был затеян как почти точная копия картины Нормана Роквелла?

Энди округлил глаза, потом хлопнул себя по лбу.

– Да! Да! – воскликнул он. – Вот почему мне все время казалось, что я где-то это видел! Ты совершенно права. Кругом сказочная белизна – и пятна неказистых, но внушительных бокалов…

– Ты вспомни еще синее платье Брук и ее белый передник! Насколько я помню, у Роквелла тоже есть подобная женская фигура. Нас прелестно разыграли!

Они еще посмеялись над милой выходкой ван Буренов и устало затихли. Машина на огромной скорости неслась вперед, приятно покачивая пассажиров.

Мимо летели придорожные огни, порой почти сливаясь в горизонтальные полосы.

– О, кстати! – вспомнила Розмари. – Насчет свечей. Я в каком-то ролике слышала упоминание, но не разобралась…

– Это один наш проект, довольно большой, – пояснил Энди. – Расскажу попозже… Послушай, тебе не показалось, что Марк Мид – педик?

– Показалось. Хотя он вроде бы усиленно обхаживал и тискал свою соседку слева.

– В промежутках он кокетничал и заигрывал со мной. У меня уши распухли от его комплиментов.

– За мной тоже ухаживали, – со смехом заявила Розмари. – Ван Бурен весь вечер осыпал меня комплиментами, даже неловко было перед его женой. Я, оказывается, и чистосердечная, и искренняя.

– Это не лесть, а чистая правда.

– Да какая там правда! – вздохнула Розмари. – Весь мир обманываю перед телекамерами.

– Послушай, мы же договорились: если тебе претят интервью, Диана Калем сумеет изящно отфутболить любых журналистов и избавит тебя от бремени общения с прессой.

– А как быть с другими людьми? Ведь с кем-то мне придется общаться.

Энди промолчал.

Отвернувшись друг от друга, они безмолвно смотрели на проносившийся за окнами пейзаж.

Джо сбросил скорость – въезжали в город.

– Надеюсь, ты понимаешь, отчего он вился вокруг тебя, – промолвил Энди, нарушая затянувшееся молчание.

– Ты о ком? – спросила Розмари, поворачивая голову в сторону сына.

– О ван Бурене.

– Почему он вился вокруг меня? Потому что я «искренняя и чистосердечная». И к тому же, опять-таки по его словам, остроумная.

– И ты поверила во всю эту чушь? – сказал Энди, иронически хмыкнув. – Запомни, твое главное определение отныне – «нужная». Твоя подпись на какой-нибудь петиции, или прокламации, или декларации поистине бесценна. Твое присутствие на каком-либо событии будет выводить это событие на первую полосу. Достаточно прессе проведать, что ты благосклонна к ван Бурену, что ты встречаешься с ним – и его предвыборный рейтинг взлетит до небес.

Розмари сверлила сына недоверчивым взглядом.

– Да ну тебя, вечно ты шутишь! – наконец сказала она.

Энди рассмеялся:

– Мамочка, пора тебе врубиться в ситуацию. Ты теперь важная, влиятельная персона. Будешь решать судьбы мира, ибо народ возлюбит маму Энди еще больше, нежели самого Энди.

– Не издевайся! – сердито сказала она, шутливо ткнув его кулачком под ребра.

Он снова рассмеялся.

Розмари придвинулась к сыну и уютно устроилась на его плече.

За окном мерно мелькали пестрые огни.

– Расскажи о своем визите в Белый дом, – попросила она. – Тебе понравилось?

На протяжении следующих пятнадцати миль Энди описывал достаточно бурную и веселую вечеринку у президента.

– Да, любопытно, – кивнула Розмари, когда сын закончил свой рассказ. Вспомнив жаргон своей молодости, она прибавила:

– Классно погудели.

Энди фыркнул, вздохнул и важно изрек:

– Всем хороши консерваторы. Да вот только, как ни крути, с демократами веселее!

– Это настоящий экспресс, – объяснял Энди. – Остановок только шесть: подземный гараж, холл на первом этаже, затем этажи с восьмого по десятый – и сразу мои апартаменты на макушке. Электронный ключ от комнат – только у меня. Таких суперскоростных лифтов только шесть во всем городе. Две тысячи футов в минуту! В час это будет…

Розмари протестующе замахала руками:

– Избавь меня от технических подробностей! Они стояли, прижавшись друг к другу, внутри тесной цилиндрической капсулы. От телефонной будки кабинку отличала только исключительная роскошь отделки: до уровня плеч красная кожа, а выше и на потолке – полированный металл с тусклым желтым отливом. Кажется, медь. А может статься, и чистое золото – тут все так безумно дорого, что ни за что ручаться нельзя…

Лифт мчался вверх с захватывающим дух ускорением – настоящая ракета!

Энди довольно усмехался, а Розмари было не по себе.

Что за радость, когда твой желудок проваливается куда-то к копчику!

– Я тут трахался несколько раз, – с ухмылкой сообщил Энди. – Ощущение – непередаваемое!

– А уж этих подробностей я тем более не желаю знать! – с упреком сказала Розмари.

– Ну вот, приехали. Мой пятьдесят второй этаж. Береги нервы: сейчас ты увидишь самый потрясающий вид во вселенной. Всем видам вид!

Створки лифта открылись. Энди вышел первым и щелкнул выключателем. Скрытые светильники залили слабым, призрачным светом огромное великолепно декорированное помещение типа артистической студии. Дальняя стена была целиком из стекла. За ней – россыпь звезд на черном небе, помигивающие огоньки самолетов и внушительная тарелка почти полной луны;

– Ох, Энди, – так и ахнула Розмари, прикусывая губу от восторга.

Он помог ей снять пальто, бросил его на ближайший диван и подвел ближе к стеклянной стене. Розмари долго молча вбирала в себя прелесть этого звездного неба, потом опустила взгляд вниз. Там был темный ковер парка, за которым начиналось море огней Ист-Сайда – причудливой прелестью они напоминали исполинскую ярмарку.

– Почти идеальная ночь, – наконец нарушил молчание Энди. Он стоял рядом и, обняв мать со спины, поглаживал ее плечи. Розмари откинулась затылком на его грудь и в упоении покачивалась.

Энди наклонил голову к ней, сверкнул зубами в полутьме, поцеловал ее в висок и сказал:

– Правда, я заказывал полную луну. А они, прохиндеи, выставили только три четверти. Придется устроить скандал.

Она улыбнулась. Ей было так хорошо, что не хотелось даже разговаривать. Она нашла его руку на своем плече и молча поглаживала ее.

– Это Уайтстоун-Бридж, – объяснял Энди, показывая рукой. – А вон там начинается Квинс…

– Изумительно, невероятно… – выдохнула Розмари.

Руки Энди упали ей на талию. Он повернул мать к себе, наклонился к ее уху и с чувством, медленно поцеловал его краешек.

– В моей жизни тоже был зияющий разрыв длиной в двадцать семь лет, – шепотом произнес он, горячо дыша ей в ухо. – Только я пробудился самостоятельно, усилием воли.

– Энди…

– Тебя не было рядом, когда во мне пробудилось первое влечение к женщинам, – быстрым шепотом продолжал он. – И все же нас связывают дивные, могучие узы – чудесное напряжение. Ты для меня как прекрасная незнакомка, которая вдруг вошла в мою жизнь. Конечно, ты старше меня – однако нет тебя желаннее, ибо для меня ты самая красивая женщина на планете…

Он еще теснее прижал ее к себе, и она внезапно ощутила его губы на своих губах. Его язык силой прорвался в ее рот и соединился с ее языком.

Все произошло так быстро, что Розмари не успела отшатнуться. Чуть опомнившись, она вырвалась из объятий сына и сделал шаг назад, прочь.

Энди, тяжело дыша, простирал руки к ней, впившись в Розмари тигриным взглядом.

Было достаточно света, и она отчетливо видела, что его глаза сейчас имеют тот, прежний цвет и уже позабытый ею нездешний блеск.

Розмари проворно вытерла губы тыльной рукой ладони. Ее трясло. Она была поражена и тем, что он сделал, и тем, что сделалось с его глазами.

– Твои прежние глаза… – дрожащим голосом пролепетала она.

Энди опустил руки, привел в порядок свое дыхание, потупился на пару секунд – и поднял на нее спокойный, обычный взгляд. Теперь у него опять были светло-карие глаза – пусть и красивые, но вполне банального оттенка.

Он слабо улыбнулся:

– Ну вот, глаза снова в порядке. Они ведь у меня такие благодаря… как бы это сказать… ну, потому что я так хочу… А тут я немножко утратил контроль над собой.

Розмари продолжала ошарашено смотреть на него.

– Немножко? – изумленно переспросила она. – Что значит, «немножко утратил контроль над собой»? Он посмотрел ей прямо в глаза и отчеканил:

– Ты единственная в мире женщина, единственный в мире человек, с которым я могу быть самим собой!

В середине этой фразы его глаза на пару мгновений изменились на природные, «тигриные», нечеловеческие. Будто он показывал свою истинную сущность и свою способность в любой момент вернуться к ней.

Энди замолчал. Потом тряхнул головой, словно отгоняя какое-то наваждение, и, посмотрев на мать нормальными глазами, сказал нормальным голосом:

– С любым другим человеком мне приходится быть откровенным лишь до какого-то предела. Даже в полной темноте я не могу быть самим собой в чьем бы то ни было присутствии.

Розмари повернулась к гигантскому окну и, устало массируя себе виски, медленно проговорила, не глядя на сына, который дышал где-то за спиной:

– Прости меня, Энди. Я, конечно, сочувствую тебе. Я, конечно, люблю тебя. Но…

Она осеклась.

Он сделал несколько быстрых шагов и стал перед ней, повинно склонив голову.

– О, это мне, мне надо просить прощения! – с жаром воскликнул Энди, поднимая на нее полные слез глаза. – На самом деле я потерял над собой контроль не немножко, а «множко», даже очень «множко». Клянусь, это больше никогда не повторится. Никогда! Пожалуйста, прости меня. Ради всего святого, прости меня!.. Я все собирался тебе сказать – и все не мог… Словом, я завтра должен уехать. И теперь я вижу, что это даже к лучшему. Ну да, конечно, к лучшему! А ты можешь пока что навестить своих родных. Я же сперва проведу несколько дней в моем поместье в Аризоне, а затем отправлюсь в Рим и Мадрид. Вернусь шестого декабря. Розмари коротко вздохнула.

– Хорошо, – сказала она. – По-моему, это правильно… Очевидно, мы оба… нам хотелось как-то компенсировать все эти потерянные годы… Словом, похоже, мы немного перестарались.

– Не вини себя, – произнес Энди. – Вина моя и только моя.

– Запомни, Энди, никогда – ты слышишь, никогда! – не вздумай повторить того, что было.

– Клянусь, это никогда больше не повторится. Она сделала глубокий вдох и сказала:

– А теперь я пошла. Спокойной ночи. Ты когда уезжаешь?

– Завтра рано утром. Джо отвезет меня в аэропорт. Но он остается здесь, чтобы всегда быть у тебя на подхвате. При нужде не стесняйся обращаться к нему. И все остальные мои сотрудники будут с охотой выполнять любую твою волю. Номер телефона, по которому ты в любой момент можешь связаться со мной, я тебе уже дал.

Они пошли к лифту. Розмари по пути взяла с дивана свое пальто.

– Спасибо тебе за все, – сказала она, останавливаясь у лифта. – Счастливого путешествия.

– Тебе тоже. Ведь ты поедешь?

– Возможно.

Затем, робко покосившись на сына, она прибавила:

– Помни, я люблю тебя.

– И я тебя. Надеюсь, ты не будешь держать зла.

– Знаешь, я бы предпочла обычный лифт.

– Поезжай лучше на этом. А на первом этаже пересядешь на обычный и поднимешься на свой седьмой. Поверь мне, так будет вдвое быстрее.

– Может, и быстрее, – проворчала Розмари. – Да только у меня морская болезнь от этой штуковины.

И тем не менее Розмари нажала кнопку на стене. Створки разошлись, и она вошла в кабинку, которая сейчас напомнила ей купе пульмановского вагона.

Она повернулась, помахала "сыну рукой на прощание. Он послал ей воздушный поцелуй.

Створки сомкнулись.

Розмари хотела было нажать кнопку первого этажа, но вместо этого коснулась кнопки «Открыть дверь».

Энди, успевший сделать несколько шагов в глубину студии, повернулся на звук – удивленно вскидывая брови.

– Свечи, – пояснила она. – Ты забыл рассказать.

– А-а! – протянул Энди и с улыбкой пожал плечами. – Это так, одна задумка. Мы собираемся зажжением свечей встретить приход двухтысячного года. На мой вкус, идея пошловатая и детская, но людям она очень нравится. Против только кучка ярых атеистов. Предполагается, что каждый человек встретит двухтысячный год с зажженной свечой в руке. Даже основная масса атеистов не имеет ничего против. Как говорится, велико ли дело свечку зажечь? Тут и копья не из-за чего ломать. Все мы Божьи Дети – не зря мы именно это название выбрали для своей организации, – поэтому будет очень мило встретить новый, двухтысячный год одной семьей на всей планете.

Услышанное так поразило Розмари, что она даже из лифта вышла.

– Ты хочешь сказать, что все люди, по всей стране, одновременно зажгут свечи?

– Бери шире – по всему миру! За вычетом разве что горстки бушменов и самых диких папуасов, если таковые где-то остались. На улицах, в парках, в домах и в магазинах, в школах и в церквах, а также в мечетях и синагогах и даже в борделях – везде, абсолютно везде, где есть люди, будут зажжены свечи. Зажжены разом, в одну и ту же минуту, а именно в первую минуту нового, двухтысячного года. В первую минуту по Гринвичу. То есть здесь, в Нью-Йорке, это будет семь вечера, в Лондоне – полночь, в Москве – раннее утро… Это призвано символизировать, как говорится в нашем рекламном ролике, «единство обновленного и воспрянувшего к свету человечества».

Розмари широко открытыми глазами смотрела на сына. Он стоял прямо на фоне звездного неба – и вдруг показался ей чудесной, сказочной фигурой. У нее дыхание перехватило.

– Энди! – воскликнула она. – Как у тебя язык повернулся назвать эту идею пошлой и ребяческой! Это замечательная, это потрясающая идея!

Ноги сами понесли ее к нему.

– О, это будет удивительное зрелище! Миллиард огоньков по всей планете!..

За ее спиной с легким хлопком закрылась дверь лифта.

Энди рассмеялся, довольный ее очевидным энтузиазмом.

– Не один, а целых восемь миллиардов огоньков, – сказал он. – И сами по себе свечи будут прелестными – небесно-голубая макушка с желтой сердцевиной. Сверху они будут напоминать символику «Божьих Детей» – солнце на голубом фоне.

– О, так это будут особые свечи? – воскликнула Розмари.

– Ну да, – кивнул Энди. – Примерно вот в таком стеклянном сосуде. – Он показал руками размер высокого стакана для коктейлей. – Мы выпускаем их уже в течение целого года. Огромный проект – четырнадцать заводов в Японии и в Корее. Работают в три смены без выходных.

– Ах, Энди! Это… это… потрясающе!!! – в восхищении выдохнула Розмари, роняя на пол свое пальто и зачарованно двигаясь по направлению к сыну. – Это бесподобная мысль! И кому первому она пришла в голову?

Он лукаво фыркнул и, улыбаясь во весь рот, сказал:

– А ты угадай с трех раз.

Розмари обняла его и с чувством поцеловала в щеку:

– Ах ты, мой ангел! Какой же ты молодец! Как это чудесно! Благодаря твоей выдумке приход нового тысячелетия станет по-настоящему запоминающимся для всего человечества!

– Стараемся, стараемся, – промолвил Энди, с деланной скромностью потупляя глаза. С лукавым смехом он добавил:

– Моей была только общая идея, детали додумали сотрудники.

– Роскошная идея! Роскошная! – продолжала исступленно твердить Розмари, снова и снова обнимая сына и целуя его в маковку головы. – Я так горда тобой, так горда!

– Ты меня затискала! – с хохотом закричал Энди. – Если хочешь, чтобы я вел себя прилично…

Она ойкнула, шарахнулась от него – потом улыбнулась, в последний раз клюнула в щеку, подхватила свое пальто с пола и направилась обратно к лифту.

– Желаю тебе приятного-приятного путешествия, дорогой, – сказала она. – И возвращайся домой поскорее – я буду безумно скучать по тебе.

– Я тоже, мамочка.

Она опять залюбовалась его фигурой на фоне звездного неба. Ангел, настоящий ангел!

В лифт Розмари входила почти пятясь – до последнего мгновения жадно вбирая в свою память чудесную картину: ее сын на черном бархате, усеянном россыпью бриллиантов.

Но вот створки закрылись, и чудо-техника повлекла ее вниз с чудовищным ускорением.

Какая красивая, какая дивная задумка! Все и каждый, все цивилизованное человечество зажжет голубые свечи с желтой серединкой в первую минуту двухтысячного года! И это будут цвета «Божьих Детей». Какой праздник! Какое торжество!

Жаль, что несколько упрямых дураков не примут участия в божественном спектакле, но это их личное дело – Энди сам признает, что это их право. Упрямцев можно только пожалеть.

Но какой же он чудесный! Воистину ангел! Да-да, сущий ангел! Нет ничего удивительного в том, что весь мир обожает ее Энди!

Истинно, истинно сказать: где и когда и какая мать была бы так горда своим сыном, и горда законно?

Только Мария, ответила она сама себе, летя вниз со скоростью две тысячи футов в минуту, только дева Мария.