Текст книги "Замок на песке. Колокол"

Глава 10

В день соревнования погода, как и ожидали, не подвела. Жара стояла такая же, как и весь прежний месяц. Солнце с безоблачного неба опаляло крикетное поле, выгоревшее до бледно-коричневого цвета. Ведь усердно поливали лишь прямоугольник в центре, благодаря чему он и остался изумрудно-зеленым. Мор стоял возле павильона, за двумя рядами деревянных стульев. Он опрометчиво надел рубашку с длинными рукавами и теперь страдал от жары. Хотелось уйти куда-нибудь, где попрохладней, хорошо бы побольше тени. Хотелось лечь и уснуть. Но куда уж там, надо быть здесь, на людях, прохаживаться, общаться, словно все в полном порядке.

Нельзя сказать, что Мор всегда равнодушно относился к соревнованиям. Необъяснимое волнение обычно рождалось одновременно с этим событием и захватывало всех, в том числе и учителей. Но в этом году Мора действительно поразило какое-то огорчительное бесчувствие. Он с трудом заставлял себя следить за игрой. Его отделение сейчас принимало мяч. Все утро и потом некоторое время после полудня они играли на подаче и довели общий счет до 100:68. Теперь подавали подопечные Пруэтта. И одним из двух отбивающих, как раз сейчас находящимся на площадке, был Дональд Мор. Играл он исключительно хорошо, энергично, в своей неповторимой манере. И два недавно отбитых им мяча вызвали бурю рукоплесканий. Он сделал двадцать три пробежки и чувствовал себя на поле как в своей родной стихии. Общий счет пруэттовских игроков составил пятьдесят два к одному.

Джимми Кард только что встал на подаче. Накануне соревнований Карда неожиданно прикрепили к отделению Мора. В школе существовало правило, по которому, с какой-то неведомой целью, ученика могли от одного куратора вдруг взять и перевести под опеку другого. Хотя это означало лишь то, что этот ученик во время соревнований должен был играть в команде куратора, к которому его приписали, и ходить в поход с его отделением. Кард играл, будто хвастая перед зрителями своим умением – длинными пробежками, множеством разных приемчиков и выкрутасов. Мячик от его биты летел по полю со скоростью шаровой молнии, правда, не всегда по прямой. Мор наблюдал, как он подает Дональду. Потом отвернулся. Растроганный зрелищем играющего сына, в этот момент он был всей душой с ним.

Мор начал медленно прохаживаться за рядами. Тоска донимала его. Он смотрел то вдаль, через поля, туда, где краснели крыши городка, то оборачивался в сторону леса. Как там темно и прохладно. Взять, что ли, и уйти незаметно? Нет, нельзя. Раздались аплодисменты; и, обернувшись, он увидел, как Дональд передает мяч в сторону защитника для новой серии бросков. Успехи Дональда явно нравились болельщикам. Вон он стоит посреди зеленого прямоугольника, о чем-то советуясь с товарищем по команде. Кард подошел, сказал что-то, и все рассмеялись. «Любопытно, – подумал Мор, – за кого я сейчас по-настоящему болею – за свое отделение или за своего сына?»

Соревнование отделений – финал игр «на выбывание» – длилось, как правило, два дня, и первый день считался самым торжественным; именно по случаю этого первого дня директор устраивал ужин для учительского состава – мероприятие, «в эпоху консульства» Эвви достигшее беспрецедентной степени унылости. Бейсфорд, известный своей склонностью к горячительным напиткам, пытался убедить Эвви, что можно бы организовать все как-то повеселее, но напрасно. Бейсфорда в этот раз не было, а Мор, его замещавший, убеждать и не собирался. Родителям и прочим визитерам в день соревнований вход на территорию школы был запрещен, хотя некоторые иногда все же просачивались. Эти соревнования считались сугубо внутришкольным праздником, и два ряда стульев занимали целиком учителя, члены их семей, ну и какое-то количество друзей учителей. Школьники расселись вдоль опушки леса, частью на солнце, частью в тени, а некоторые разместились у павильона, недалеко от того места, где на поле стоял подающий. На всех мальчиках были особые сен-бриджевские кепочки с мягкими козырьками, которые ученики охотно носили в летнюю жару. Мор на глаз оценил, что явились в основном все. У леса болельщики сидели особенно густо. Время от времени оттуда, из-под деревьев, долетала приглушенная невнятица голосов или одиночный мальчишеский выкрик, но в основном все следили за игрой в напряженном молчании.

Эверард сидел в первом ряду, перебрасываясь репликами с Хензманом, который в дни соревнований становился персоной номер один. Пруэтт, до сих пор находившийся в павильоне, как раз показался на пороге. Тим Берк тоже сидел в первом ряду. Загоревший, выглядевший здоровее, чем когда-либо, он был, по всей видимости, в отличном расположении духа и разговаривал о чем-то с одним из учеников шестого класса. Тим умел находить общий язык с подростками. Мор раздумывал – подойти ли к Тиму или все же скрыться в лесу, но не сделал ни того ни другого. Среди болельщиков не было ни одной женщины. Нэн, которая в качестве жены преподавателя непременно бы явилась, уехала, а миссис Пруэтт как раз накануне получила солнечный удар и с головной болью лежала дома. Мор еще раз со вздохом огляделся по сторонам… Скорее бы окончился этот день.

Уже пять дней прошло, как уехала Нэн, пять дней с той невообразимой сцены в лесу. С тех пор Мор ни разу не встретил Рейн, да и не пытался с ней встретиться. И она, вероятно, тоже не стремилась повидаться с ним. За все эти дни он даже мельком не видел ее. В тот вечер Мор уснул в блаженном, изумительно радостном состоянии, такой радости он еще никогда в жизни не испытывал. Зато наутро проснулся в полном душевном разладе. Вчерашнюю выходку он теперь готов был объяснить и неожиданным чувством освобождения, связанным с отъездом Нэн, и желанием отомстить ей же за ее поведение, и переутомлением, и, наконец, этой нескончаемой жарой. Но какой бы ни была причина, одно несомненно – такое больше не повторится. Едва не объяснился в любви! Да как же можно было позволить себе подобное легкомыслие?

Особенно изумляло его то, насколько размягчающей, обессиливающей оказалась сама лишь мысль о влюбленности. Неужели одна маленькая фраза «я влюблен» способна столько натворить? Ведь и доказывать не надо, что все эти увлечения хороши для двадцатилетних юнцов, а в его жизни ничего подобного быть не может. К обязанностям, налагаемым браком, Мор относился очень серьезно. По крайней мере, считал, что очень серьезно. Более глубоко задуматься над такими вопросами жизнь его до сих пор не призывала. Во всем, что касалось жены и детей, он всегда был предельно добросовестным и ответственным. И ничего такого прежде не случалось, что заставило бы его усомниться в правильности собственного образа жизни. Просто не было в его буднях, таких прочных, таких устойчивых, места для подобных страстей и драм. Безумную страсть он мог представить себе разве что во сне. И вот этот сон сбылся.

Мор проснулся в тревоге. Его не отпускала мысль, что своим поступком он, возможно, озадачил Рейн, поверг в недоумение, растревожил и, может быть, даже испугал. Он не представлял, что она думает на самом деле, что чувствует, но, скорее всего, она ничего к нему не питает, кроме некоего дружеского расположения. Если это так, то и его порыв, и последующее отступление наверняка постарается вычеркнуть из памяти. В худшем случае почувствуется некая неловкость при неизбежных встречах в обществе, но это можно пережить, а потом она уедет навсегда. И все же Мору было очень досадно, что из-за него она пережила неприятные минуты. Потом, еще раз мысленно представив их последний тет-а-тет, он пришел к заключению, что наверняка сейчас она о нем думает очень плохо. И появилось искушение написать ей еще одно письмо. Но он устоял. Ранний опыт его все же чему-то научил. Написать еще одно письмо означает продолжить историю, под которой самое время подвести черту. Молчать, стушеваться, надеясь, что она все поймет правильно, – вот лучший выход.

Этим утром ему не давала покоя еще одна мысль – что будет, если она придет на матч. Эвви, несомненно, ее пригласил. Но до сих пор ее не было видно, и уже слишком поздно, так что, может быть, и не придет. Внимание его вновь обратилось к игровому полю. Дональд передал мяч полевому игроку по правую сторону от себя, сделал пробежку и почти свалил воротца. Школа облегченно вздохнула. Это был последний мяч перед заменой, и Дональд вновь должен был играть на подаче. Напряжение стало нестерпимым. Но, слава богу, приближалось время перерыва.

И тут некая фигура выступила из сумрака деревьев. Это был Бладуард. Все знали, что по таким поводам, как нынешний, он считает своим долгом совершать над своей внешностью определенного рода усилия. На этот раз его желание соответствовать моменту ярче всего сказалось в появлении белых шерстяных брюк и пиджака. Именно эти ухищрения и напомнили Мору, что Бладуард как-никак выпускник Итона. Проходя мимо, Бладуард кивнул, как показалось Мору, довольно прохладно, после чего занял место во втором ряду. Непонятно почему, но неприветливость Бладуарда задела Мора. Не особо вдумываясь, он тем не менее ценил хорошее мнение художника о себе. Мрачное чувство вины закралось в него, перейдя в горькое осознание собственной отверженности. Как будто весь мир ополчился против него.

И тут невдалеке от павильона мелькнуло что-то сияюще-белоснежное. И зарябило на границе Морова поля зрения в тот миг, когда он медленно поворачивался в противоположную сторону. Он замер и обернулся. Это Рейн шла к импровизированным трибунам по открытому травяному пространству. На ней было светло-голубое платье с широкой юбкой, над головой она держала отороченный рюшами белый зонтик и, как будто чем-то смущенная, нервно вертела его в руке, и от этого тени все время скользили по ее лицу. Глядя, как она приближается, Мор чувствовал себя так, будто сквозь него проезжает какой-то громадный автомобиль, оставляя за собой черную дыру, за края которой он в отчаянии цепляется.

Среди публики появление девушки произвело фурор. Эверарда похлопали по плечу, и он обернулся. Сидящие на почетных местах начали вставать и отодвигаться в разные стороны. Шестиклассники подхватили стулья и побежали ставить их на самые выгодные для зрителя места. Эвви засуетился, пытаясь как-то отступить, но ряд был слишком тесен. Он зацепился за ножку стула, потерял равновесие и, если бы не поддержка Хензмана, наверняка бы упал. И толпы юных болельщиков смотрели уже вовсе не на игровое поле. Они смотрели на Рейн, идущую сейчас вдоль первого ряда. Эвви прижался к стулу, чтобы она могла пройти и занять место рядом с ним. На поле, даже на поле, некоторые игроки поворачивались к трибунам и, прикрывая глаза от солнца, наблюдали за происходящим. «Замена!» – очнувшись, крикнул судья. Игроки начали меняться местами. Дональд, украдкой сделавший еще одну пробежку, находился на стороне подачи. Мяч полетел к Карду.

Перейдя поле, Кард прошел мимо Дональда. «Куколка твоего папочки!» – бросил он и побежал дальше, пританцовывая и насвистывая: «Девчонка на все пять, но любит погулять», попутно подкидывая мячик.

Дональд покраснел как рак. Глянул в сторону павильона, отвернулся и, крепче сжав биту, наклонил голову, как бы говоря – игра еще не окончена, нельзя распускаться.

Кард сделал свою излюбленную длинную пробежку и грациозно метнул мячик. Тот пулей вылетел из его руки. Дональд попытался задержать, но напрасно; повернулся и увидел, что средняя спица ворот лежит на земле. Болельщики захлопали в ладоши. Дональд еще раз повернулся и быстро пошел к павильону. На Карда он даже не взглянул.

Мор понял, что сын огорчен. И это тоже, пусть иначе, чем все остальное, мучительной болью отозвалось в нем. Рейн села рядом с Эвви, и прочие зрители тоже заняли свои места. Дональда проводили аплодисментами. Ведь его стараниями счет стал 30:1. Второй отбивающий вышел на поле. «Вот сейчас самое время уйти», – подумал Мор. Но тут какой-то преподаватель младших классов подошел к нему и начал о чем-то спрашивать. Мор отвечал механически.

Еще два раза игроки поменялись местами, и наконец настал перерыв на чай. Но Мор почему-то не мог заставить себя уйти и по-прежнему стоял на свободном пространстве между рядами стульев и лесом. К нему подошел Тим, и вместе они направились к большой палатке, воздвигнутой в дальнем конце игрового поля.

– Дон отлично играет, – заметил Тим.

– Да, неплохо, – вяло согласился Мор.

Они вошли в палатку. Внутри было душно и одуряюще пахло нагретой травой и брезентом, отчего Мору тут же вспомнилась длинная вереница вот таких же, канувших в прошлое летних четвертей. Гурьба мальчишек уже воевала за чашки с чаем. Для учителей был устроен отдельный буфет, и Тим с Мором оказались там первыми посетителями. Мор передал Берку чашку и сэндвич с огурцом. Он сделал над собой усилие, чтобы не оглянуться.

Тим что-то говорил. Они стояли в углу палатки.

– У нас не было времени переговорить.

Мор почувствовал, что, неведомо почему, сердце у него ушло в пятки.

– Мор, ты обещал сегодня дать окончательный ответ. Ну, так каково же твое решение? Время не ждет, пора действовать. Ты обсудил с женой?

Мор покачал головой. В последние дни он вообще об этом не думал. Но сейчас понял, что не сможет, во всяком случае, прямо сейчас наверняка не сможет дать окончательный ответ.

– Дай мне немного времени, Тим. Нэн все еще против. Я ее уговорю, но надо постепенно.

«Я, кажется, готов отказаться от задуманного, – мрачно подумал он. – А ведь еще совсем недавно казалось, что все решено бесповоротно. И вот снова откладываю». Но, несомненно, это лишь на время. Ответ будет, но только не сейчас. Дело в том, что он совершенно перестал сердиться на Нэн. Теперь им скорее владело чувство вины, перед которым отступало то удовольствие, тот интерес, с которым в иных обстоятельствах он мог бы прочесть эти два письма, присланные Нэн после приезда в Дорсет. Нет, это неподходящий момент для наказания Нэн. Еще неизвестно, кто из них двоих провинился сильнее. Он подождет и постарается без спешки объяснить ей свою точку зрения. И если он и в самом деле твердо решил, она не сможет не согласиться с ним. А пока он чувствовал себя расстроенным и встревоженным недавними событиями. В такое время, когда завершается учебный год, два кризиса ему не по силам. Борьба с Нэн, когда до нее дойдет, а особенно если эта борьба будет спровоцирована натиском с его стороны, наверняка окажется жестокой и кровавой. Нет, сражения на два фронта ему не одолеть. Ну, разумеется, этот второй «фронт» можно счесть и закрытым, но надо быть реалистом и понимать, что должно пройти время, пока он сможет рассуждать беспристрастно. Сейчас борьба с Нэн ему просто не по силам.

Мальчишек в палатке становилось все больше.

– Извини, но я тебя сейчас поколочу, – сказал Тим, глядя в глаза Мору так внимательно, словно собирался вытащить соринку. – Целый год потратил, обхаживая тебя, уговаривая согласиться на то, на что ты, если бы мыслил здраво, пошел бы без всяких уговоров. И что же? Ты все еще трусишь.

– Я не трушу, – раздраженно возразил Мор. – Я все решил бесповоротно. Но нужно время, чтобы Нэн привыкла к этой мысли. Дай мне еще три недели. И, ради бога, Тим, не надо крайностей. Мне в самом деле нелегко. – Он со стуком поставил чашку и блюдце.

– Ладно, не кипятись! – попросил Тим.

Дональд пробирался к ним сквозь толпу. «Не будь здесь Тима, – подумал Мор, – он, конечно, постарался бы меня не заметить». Мальчик сдержанно поздоровался и принял поздравления за отличные подачи. Он нагнулся, напрасно пробуя стряхнуть приставшие к белым фланелевым брюкам травинки. Мор отметил, что лицо сына стало более мужественным и взрослым. Но с Дональдом так всегда – когда у него что-нибудь получается, он взрослеет прямо на глазах. Ему бы побольше уверенности, и все было бы хорошо.

– Что я тебе сейчас покажу, угадай? – разулыбался Тим. – Что у меня в карманах, ну-ка посмотрим. – С давних пор, еще когда Дон и Фелисити были совсем маленькими детьми, Тим завел обычай произносить при встрече эти слова и сейчас повторил их тем же тоном и с тем же жестом. Он порылся в кармане пиджака. Обычно Тим щеголял в вельветовой куртке, но сегодня, ради праздника, надел строгий серый костюм, в который наряжался лишь в случае нечастых визитов в церковь. То, что Тим вытащил из кармана, оказалось золотой зажигалкой, сделанной в виде охотника, подстерегающего добычу, по бокам украшенной затейливым цветочным узором. Тим щелкнул – вспыхнул огонек. Мор тут же извлек сигареты, для Тима и для себя. Над Дональдом тяготело обещание – не курить до двадцати одного года.

Тим протянул зажигалку Дональду, чтобы тот полюбовался. Мальчик взял ее с восхищением. Вещица была массивная, золото казалось теплым и, непонятно почему, мягким. Работа была мастерская.

– Откуда она у тебя? – спросил Мор.

– Сам сделал.

Мор всегда поражался многочисленности талантов Тима.

– Тебе нравится? – обратился Тим к Дональду, еще раз щелкнувшему зажигалкой.

– Да!

– Тогда бери. Это награда за отличную игру.

Зажав в руке зажигалку, Дональд вопросительно посмотрел на отца.

– Тим, что за глупости? Это очень ценная вещь, золотая. И такое дарить мальчишке!

– Но объясни, почему я не должен дарить.

– Он потеряет, и тем дело кончится, к тому же это поощрит его начать курить.

– Полнейшая чушь. Зажигалка может понадобиться и для того, чтобы поджечь кучу хвороста во время похода и чтобы ночью рассмотреть указатель на дороге. Бери, мальчик.

Но Дональд по-прежнему смотрел на отца.

– А… – Мор намеревался сказать «хорошо, согласен», но вместо этого получилось «А, черт с ним». Он махнул рукой, и Дональд, восприняв этот жест как разрешение удалиться, тут же скрылся в толпе.

– И тебе не стыдно… – начал Тим.

А Мор вдруг осознал, что Рейн стоит в нескольких шагах от него. Она наверняка видела сцену с Дональдом. Эвви тоже оказался рядом и, очевидно, ждал возможности вступить в разговор.

– Я только хотел сказать, – не замедлил он, – что мы как раз сейчас собираемся в машине мисс Картер поехать к Демойту, взглянуть на портрет. Мы долго не задержимся… вернемся, когда игра начнется или чуть погодя. Не хотите ли поехать с нами?

Мор подумал и кивнул: «Благодарю, мы с радостью поедем».

И они вслед за Эвви вышли из палатки. Эвви шел впереди вместе с Рейн. Пруэтт держался рядом. Бладуард, он тоже был здесь, следовал на два шага позади. Мор и Тим замыкали шествие. Мор пытался вспомнить, в каком месте на опушке леса бросил свой пиджак. Но все равно сейчас нет времени искать. Он подвернул измятые рукава рубашки. Они подошли к тому месту, где недалеко от въезда в учительский садик стоял «райли». Сердце гулко заколотилось в груди у Мора, когда он увидел автомобиль. Машина выглядела как новенькая, даже лучше, чем до ремонта. Вопрос оплаты счетов напомнил о себе болезненным уколом.

– Очень жаль, но мне пора, – сказал Тим Берк. – Уже поздно, а я и не заметил. Нет, не надо подвозить, у меня мотоцикл.

– Кстати, мистер Берк, вы знакомы с мисс Картер? – спросил Эвви.

– Приятно познакомиться, – расшаркался Тим и, махнув на прощание рукой, удалился. Остальные замерли вокруг машины в неуклюжих, выжидательных позах. Еще несколько минут ушло на церемонные пропускания вперед и наконец расселись по местам – Рейн и Эвви впереди, Мор, Пруэтт и Бладуард сзади. Мор все еще не верил, что снова сидит в ее машине. Ему не давала покоя глупая фантазия – что это в некотором роде похищение. А через несколько минут он уже винил себя за то, что согласился поехать. Рейн наверняка этого не хотела. Но ведь не могла же она просто подойти и сказать: «Останьтесь, я не хочу, чтобы вы ехали». Та горечь, которая не отпускала его весь день, вернулась с удвоенной силой. Автомобиль взбирался по холму. И в тот момент, когда оказался наверху, Тим проехал мимо на своем мотоцикле, помахал рукой и умчался в направлении Марсингтона. Вскоре «райли» въехал на аллею Подворья, и через минуту пассажиры уже выбирались из машины перед парадным входом. Хотелось бы знать, кто придумал поехать сюда, мысленно спросил Мор. Несомненно, сам Демойт и придумал. Ведь ни у Рейн, ни у Эвви не хватило бы дерзости свалиться к нему как снег на голову такой оравой. Гости вошли в дом.

Демойт стоял в дверях гостиной, а за его спиной виднелся уставленный чашками стол и мисс Хандфорт, держащая чайник за ручку с такой решимостью, будто это была граната. Эвви быстренько натягивал на лицо то самое младенчески невинное, жизнерадостно-миролюбивое выражение, какое всегда избирал, когда встречался с Демойтом. А вот Демойт, напротив, смотрел все более саркастически, все более мрачно, все более колко, как всегда, когда видел Эвви, и этот взгляд неизменно приводил Эвви в дрожь, и он становился еще больше похожим на младенца. Поначалу все столпились у дверей, потом гости один за другим вошли в гостиную. Все это время Мор боялся смотреть на Рейн. И сейчас сделал вид, что увлеченно беседует с Ханди.

Картина находилась в дальнем углу комнаты. Мольберт был повернут в сторону зрителей. Все прошли вперед, только Рейн и Демойт остались рядом с мисс Хандфорт.

Мор только взглянул на картину, и все прочие мысли тут же вылетели у него из головы. С самого начала он очень мало думал о картине, а в последние дни и вовсе забыл о ней, хотя смутно сознавал, что работа идет. И теперь присутствие портрета стало для него потрясением, почти физическим. Шедевр ли это, Мор не знал, но картина показалась ему очень впечатляющей. Это, несомненно, была сильная работа. Мор пристально рассматривал ее. Создавалось впечатление, что полотно уже завершено. Спешно пододвинув стул, он сел возле картины.

Рейн изобразила Демойта сидящим у окна на фоне одного из его ковров. За окном виднелся краешек сада и башня школы, чуть более высокая, чем в реальности. На столе перед ним лежали какие-то бумаги, прижатые пресс-папье, и книга, которую старик держал характерным жестом, уловленным зорким глазом художницы. Демойт имел привычку во время чтения прикасаться пальцами к страницам так, будто именно через пальцы к нему переходило содержание книги. Вторая рука, сжатая в кулак, лежала на столе, и над ней возвышался поручень кресла. Взгляд его был устремлен вперед, в пространство комнаты. Это была поза человека, который лишь на минуту оторвался от чтения, чтобы углубиться в собственные мысли, навеянные книгой. На чрезвычайно ярком и нарядном фоне голова Демойта выделялась необычайно сильно. Лицо было спокойно; в изогнутой линии губ чувствовалась скорее легкая задумчивость, нежели сарказм, безусловно, более свойственный Демойту. «Должно быть, таким он становится, когда никого рядом нет, – думал Мор. – Если бы не портрет, я бы никогда этого не узнал». Черты лица были прорисованы детально – бесчисленные морщины, выцветшие стариковские слезящиеся глаза, волоски в ушах и ноздрях. Мор понял, что он впервые по-настоящему видит Демойта, и с этой мыслью неожиданно явилось сострадание. Это и в самом деле было лицо очень старого человека. Вопреки сочному цвету ковра в целом колорит картины был неярок. Небо бледное ровной меланхолической бледностью, деревья собраны в темную и чуть тревожную массу.

Мор очнулся. Он вспомнил, что не один в комнате. Вокруг все молчали, тоже потрясенные картиной. Пруэтт произнес какие-то слова. Но Мор не расслышал. Он встал. Рейн – выдающаяся художница. Мор был поражен. Не то чтобы он не верил в ее дарование, нет, он просто не задумывался об этом. И вот теперь, позволяя этому открытию раскачиваться в сознании с постоянством возвращающегося маятника, вновь и вновь, он ощутил в сердце до боли глубокую страсть и сожаление.

– Мисс Картер, – заговорил Эвви, – я ждал многого, но результат превзошел все мои ожидания. Благодарю вас.

– Замечательная картина, – подхватил Мор, будто откуда-то издалека слыша свой голос.

– Она уже закончена? – поинтересовался Эвви.

– Разумеется нет! – подойдя к картине, ответила она. – Тут столько всего надо еще сделать. – Она протянула руку и нарушила линию фона, проведя длинный мазок на золотисто-коричневом ковре.

Присутствующие вздрогнули. У Мора отлегло от сердца. Еще нет, значит, еще нет.

Демойт выступил вперед. Он сказал:

– Я начинаю чувствовать себя тенью этого творения. При всем при том у меня еще сохранилась способность наблюдать, и поэтому замечу, что высказали свое впечатление все присутствующие, кроме одного, чье мнение наверняка особенно интересует мисс Картер. – Он посмотрел на Бладуарда.

И вслед за ним остальные тоже посмотрели на Бладуарда. Мор взглянул на Рейн. Она явно волновалась. «Странно, – подумал Мор, – неужели мнение Бладуарда для нее столь важно?»

Бладуард не торопился. Он пристально изучал картину. Несколько раз он как бы уже решался заговорить и наконец решился:

– Мисс Картер, это интересная работа, можно сказать, талантливая работа… – Тут он замолчал, но, несомненно, предчувствовалось продолжение. – Но… – И снова молчание, будто подготавливающее слушателей к чему-то важному. – Ваша картина слишком красива.

– Вы хотите сказать, что на самом деле я – безобразное старое чудовище… и именно так меня следовало изобразить? – вмешался Демойт. – Может, вы и правы.

Бладуард принадлежал к числу тех немногих, кто умел не слышать Демойта. Он продолжил:

– Это вопрос голов… головы, мисс Картер. Вы решили изобразить ее как одну из ряда деталей, выписанных действительно умело, не отрицаю. Иначе говоря, зрителю предстоит любоваться именно этим совершенным рядом деталей. Единственным результатом избранного вами пути стало то, что хотя ваш портретируемый и выглядит старым, но не выглядит смертным. В картинах, наделенных могуществом, свойственным шедеврам, именно голова есть то, что нас впечатляет. Голова должна читаться как совокуп… совокупность объемов. Умение уловить характер – это, несомненно, очень хорошо. Но пока это всего лишь живопись, мисс Картер.

Наступило молчание.

– Вы абсолютно правы, – растерянно закивала Рейн. – Да, да, да, вы правы… Боже мой, не годится, никуда не годится. – Она махнула рукой и отвернулась.

Все, кроме Демойта и Бладуарда, казались смущенными. Бладуард, высказав свое мнение, вернулся к изучению картины.

– Наверняка мистер Бладуард не хотел сказать… – начал Эвви.

– Если вы не хотите явиться к окончанию матча, пора выпить чаю и отправляться, – глянув на часы, произнес Демойт.

Пруэтт и Эвви взяли чашки из рук мисс Хандфорт. Мор отказался от чая. Рейн стояла у стола, держа в руках чашку и мрачно глядя в сторону картины. Мор подошел к ней.

– Может, Бладуард и прав, не знаю, – сказал он, – но это, несомненно, хорошая работа… и если есть слабые места, то вы можете их доработать.

Он наклонился к ней, почувствовав свежесть ее платья, и ему вспомнилось, как пахла ткань, когда он обнял ее. Он презирал свою неуклюжесть. Эта рубашка с длинными рукавами. Подмышки пропотели, и подбородок в щетине. Он отстранился, понимая, что эта близость может быть ей неприятна.

– Голову надо будет писать снова, – вздохнула она. Поставила чашку на стол и повернулась к Мору. Он осознал, что она снова рядом, и от этого блаженное чувство легкости охватило его. Он прошептал:

– Какое счастье, что машина опять на ходу. – Находящиеся в комнате не могли расслышать его слов.

Рейн прикоснулась к чашке. Вероятно, она хотела что-то сказать, но передумала.

– Через минуту мне надо уходить, – заторопился Мор, – и, пользуясь этой возможностью, я хочу сказать, мне очень жаль…

– А не хотите вечером поужинать со мной и мистером Демойтом в «Голове сарацина»? – прервала его Рейн.

Мор был удивлен и тронут. Более чудесного предложения он и представить не мог. Но тут же вспомнил, что обязан отужинать в доме Эвви.

– С радостью, но… мне надо быть у Эверарда.

Ему стало ужасно досадно. Может быть, это последняя возможность увидеться с нею… Он взглянул ей в лицо и поразился страстному, едва ли не безумному выражению ее глаз. Он отвернулся. А что, если он ошибся, не разглядел ее чувств? Он схватился за край стола. Он расслышал, как Эвви говорит:

– Ну, нам пора, как не жаль…

Мор произнес скороговоркой:

– Почему бы вам не заглянуть ко мне вечером на обратном пути с ужина? Предположим, около девяти или чуть позже. – И он назвал адрес.

Глядя куда-то в сторону, Рейн кивнула.

– Да, – выдохнула она.

Эвви прошел мимо, говоря какие-то слова. Гости гуськом вышли за ним. И Рейн повезла их назад, к школе. Она оставила их на площадке и уехала, развернув машину так стремительно, что шины заскрежетали по гравию. Эвви и Пруэтт направились к крикетному полю. На территории школы было пусто и тихо. Полый звенящий звук ударов по мячу слышался издалека. Там вновь началась игра. Бладуард пробормотал что-то и пошел в сторону изостудии.

Мор остался в одиночестве. Солнце садилось. Птицы прохаживались вдоль обочины, отбрасывая на траву длинные тени. Мор долго смотрел на них. И понял, что совершил ошибку.