Текст книги "Орден Скорпионов"

19

Кость

Я веду кончиком пальца по ободку полупустого бокала. В голове мысли беспокойные, тяжелые, они мечутся и не дают мне уснуть.

Тихое посапывание Черепа разносится по пустому шатру, я откидываюсь и потягиваюсь, стул подо мной скрипит. Порошок, который Скорпиус принял перед сном, вырубил его. Я заметил, что здесь он полагается на снотворное больше, чем обычно. Он не признается, но я знаю, что причина в Осет.

Я делаю глоток: жидкость в бокале густая, золотая, хрусталь холодит губы. Я пялюсь в пустоту и пытаюсь – хоть и безуспешно – увидеть перед собой что-то, кроме нее. Вот она сидит на полу в комнате этого ублюдка, колени подтянуты к груди, словно ей хотелось стать маленькой и незаметной. Опустошенная, напуганная, окруженная смертью.

Мы с ней сотворили все это.

Я знаю, тогда мы мало что могли сделать. Мы вышли на охоту, и у нас оставалась еще одна цель. Поместье Дорсина было защищено чарами – конечно, вскоре мы с братьями это исправили – но в тот момент мы не могли уйти в тени и исчезнуть. Брать с собой Осет было бы небезопасно – как для нее, так и для нас. Может, так я хочу заглушить чувство вины, набегающее на меня приливными волнами.

Правда в том, что мы научились не замечать бед и страданий фейри, встречающихся нам на охоте. Поначалу это был лишь защитный механизм – нам пришлось учиться давить в себе чувства, потому что мы не можем спасти всех.

Мы смотрели на Осет, но не хотели увидеть ее, найти способ помочь ей. Мы стали слишком безразличными, превратились в эгоистов. И хуже всего то, что нас самих спасла та, которая ни за что не повернулась бы ни к кому спиной.

Я никогда не рассматривал все это как наш общий позор – но теперь не могу иначе. Мы предали Икон, предали себя. Мы оставили Осет в кабинете Дорсина – и вот что они с ней сделали. Ей было не больше тридцати пяти, фейри на пороге зрелости, напуганная, невинная. Прошло всего несколько лет с той ночи, как мы бросили ее, и перемены в ней меня шокируют. Я помню страх и мольбу в ее глазах, помню, как она смотрела на нас, закованная в цепи в углу.

Ничего из этого теперь нет: она стала жестокой, яростной. Мы бросили ее на съедение волкам, и та битва, что повторяется в ней ежечасно, – наша вина. Секунда – она готова выжечь мир дотла, чтобы получить желаемое; еще секунда – и она выглядит опустошенной, потерянной, готовой к смерти. Я не могу перестать смотреть на эту борьбу внутри нее – и я не знаю, какая сторона Осет в ней в итоге победит. И ненавижу себя за это.

Алкоголь обжигает горло, жгучая боль от раскаяния дарит мне свой поцелуй, мысли об Осет кружатся в голове. Она рассказывала о том, как ее избивали, морили голодом и продавали монстрам, будто это было обычным делом.

Понимание того, что этот кошмар стал для нее обыденностью, сводит меня с ума. Я не могу перестать думать об этом. Я не могу перестать ненавидеть себя за то, что они сделали с ней. Я не могу перестать ненавидеть себя за то, что мы это допустили. Это наша вина.

Легко чувствовать себя важным, чуть ли не избранным, учитывая то, чем мы занимаемся и над чем работали все эти годы, – Скорпиус, я уверен, так и думает. Мы с братьями более чем заслужили благоговение и уважение, но я чувствую себя таким ничтожеством – даже хуже дерьма саркара.

Я знаю, что наш мир очень жесток – мы трое тому подтверждение. Есть столько способов, которыми наш мир может причинить боль – но мы пытались добиться некоего подобия равновесия. Мы охотимся не только ради денег: Орден Скорпионов уничтожает монстров, моральных уродов, достойных того, чтобы покинуть этот мир. Я и мои братья рады от них избавиться – но этого мало. И теперь я наконец понял это.

Меня никогда не волновало, что происходит в этом Приюте. С этим местом нас связывало лишь желание выставить на шахматную доску наши фигуры, те, что мы можем контролировать. Нам важны были результаты – но мы облажались. И чтобы осознать это, нам понадобились пара серебристых глаз, острый язык и бесстрашие, на грани ненормальности. Орден Скорпионов все прощелкал, и теперь это реальная проблема. Все, что мы упустили, теперь буквально кричит нам об этом в лицо – этих пробелов столько, что я даже не знаю, с какого из них начать.

Я опрокидываю оставшуюся в бокале жидкость в горло и стараюсь не подавиться огнем, что льется в желудок. Я должен чувствовать облегчение: Скорпиус сказал Тиллео, что мы заявим свои права на Осет на сегодняшних Торгах.

Мой брат ясно дал понять хозяину Приюта: он не должен привозить новых рабов в Приют, пока мы ему не позволим. Пока мы не исправим все, что он натворил. Я должен меньше беспокоиться, но это не помогает – к тревоге примешивается стыд, все еще кипящий в груди. Этого недостаточно. И не знаю, будет ли – даже когда мы сделаем все возможное для нее и других рабов клинка, которые заслуживали лучшей доли.

Я устало вздыхаю и провожу рукой по коротким волосам, это грубое прикосновение немного отрезвляет. И вдруг атмосфера в шатре меняется, я замираю. Каждый мускул в теле внезапно напрягается, я пристально рассматриваю все вокруг в поисках того, что же так меня встревожило.

– Кость, – слышу я ее дрожащий голос, он едва громче шепота умирающего.

Осет, пошатываясь, выходит из теней. Я смотрю на нее, и все внутри обрывается.

Кажется, она потратила все силы только на то, чтобы добраться сюда. Осет заваливается вперед, и я бросаюсь к ней, чтобы подхватить на руки. Она истекает кровью. Мышца и кожа на одной руке больше похожи на лоскуты, отделенные от кости. Я замечаю чакру, торчащую из ее живота – и это приводит меня в ужас.

Я успеваю поймать Осет прежде, чем она упадет на землю и причинит себе еще больше вреда, Скорпиус и Череп вскакивают с кроватей.

С ее окровавленных губ срывается болезненный стон – я ненавижу себя за то, что стал его причиной, но на ней буквально нет живого места, я не могу прикоснуться к ней, чтобы не причинить больше боли. На ней слишком много ран.

Почему их так много?

– Кто, черт возьми, это сделал? – рычит Череп, бросаясь к ней.

Я несу Осет к столу из черного клена и осторожно укладываю ее на него.

Она почти мертва и пытается вновь прильнуть к моей груди, мое сердце колотится в панике. Липкая кровь покрывает ее губы, словно она пыталась выкашлять ее. Багровые брызги и потеки покрывают ее светлые длинные волосы, засыхают на них. Темная от загара кожа болезненно побледнела, россыпь веснушек на носу и щеках потемнела и теперь стала заметнее. Кровью пропитаны ее туника и штаны, и я думаю: а осталась ли в тельце хоть капля жизни?

– Череп, позови лекаря, – кричит Скорпиус.

Он обкладывает рану на животе Осет простыней с кровати и надавливает на нее, избегая чакры. Череп беззвучно исчезает в тенях, а Скорпиус спешит перевязать рану.

Я срываю с себя тунику и спешу перевязать ее разорванную руку, стараясь не обращать внимания на кость, белеющую в глубине ужасной раны. Осет корчится и скулит, наши со Скорпиусом действия причиняют ей боль, но мы ничего не можем поделать. Я надавливаю изо всех сил и держу ее руку, чтобы остановить кровотечение.

– Ты говорил, что Тиллео понял – к ней больше нельзя притрагиваться? – рычу я на Скорпиуса, очередной вскрик боли Осет заставляет каждый нерв в моем теле звенеть от напряжения.

Мне нужно что-то проткнуть. Разорвать кого-то. Кричать, пока не охрипну, а ярость в груди не притупится до низкого рычания, но я не могу. Я могу только беспомощно наблюдать и надеяться, что Осет не умрет до возвращения Черепа.

– Ему точно, на хрен, крышка, – рычит Скорпиус в ответ.

Он перемещает руки так, чтобы чакра не вошла глубже – одновременно ему приходится следить, чтобы кишки Осет не выпали наружу.

– Мой, – вдруг хрипит Осет. – Тиллео мой, – добавляет она чуть громче, но нам сначала нужно спасти ее – а потом уж я брошу к ее ногам целый мир.

Я выпускаю клыки и прижимаюсь ртом ко внутренней стороне запястья, быстро прокусываю плоть, и боль от укуса – небольшая плата за исцеление Осет, на которое я надеюсь. Кровь брызжет в рот, я вытаскиваю клыки и кладу руку на живот Осет, затем осторожно направляю ровную струйку к чакре, так, чтобы она лилась в ее рану. Знаю, моей крови не хватит, чтобы исцелить Осет, особенно когда проклятое лезвие все еще торчит у нее в животе. Но так она хотя бы может начать восстанавливаться до прихода лекаря.

Из теней выходит Череп, а с ним – долговязый, пожилой лекарь. Мужчину крепко держат за загривок – не знаю, может, он упирался и не хотел идти, а может, Череп не стал тратить время на объяснения и просто схватил и поволок его прочь. Он грубо пихает лекаря к столу, на котором лежит Осет, ноги мужчины путаются в халате, грязная ткань болтается из стороны в сторону.

– Вылечи ее! – рявкает Череп.

В его голосе – обещание болезненной смерти, которая ждет лекаря, если тот не выполнит приказа.

– Но Тиллео приказал нам не исцелять ее, – пищит он, и, если бы не ужас момента, я бы впечатлился размером его яиц. Они должны быть внушительными, чтобы осмелиться так разговаривать с членом Ордена Скорпионов.

– Или ты начнешь накачивать ее целительной магией прямо в эту блядскую секунду, или я не просто убью тебя очень медленно и очень мучительно, а найду каждого члена твоей семьи, каждого фейри, с которым ты когда-либо разговаривал или просто смотрел, и сделаю с ними то же самое, – рычит Скорпиус, и с морщинистого лица лекаря мигом исчезают все краски.

Он смотрит на Осет, и его взгляд смягчается, руки подрагивают над ее телом, словно он не знает, с чего начать. Вся ее туника пропитана кровью, и мы одновременно с лекарем понимаем: могут быть и другие раны, которые нам не видны.

– Череп, возьми ее руку, – зову я, и брат оказывается рядом прежде, чем я успеваю договорить. – Я проверю ее раны, а ты займись животом, – бросаю я лекарю, он кивает и принимается вытаскивать простынь из чудовищной раны, монотонно бубня и напевая под нос.

Скорпиус держит чакру неподвижно, и мы все работаем так, будто успели когда-то сработаться и стать настоящей командой. Глаза Осет закрыты, мне кажется, что она потеряла сознание – потеря крови и раны сделали свое дело. Но когда я достаю кинжал из ножен на бедре и начинаю резать ее тунику, серебряные глаза открываются, и болезненный, сверкающий взгляд останавливается на мне.

– Эй, Лунный Лучик, – шепчу я, разрезая пропитанную кровью ткань.

Я осторожен и стараюсь не задеть рану на животе, над которой трудятся Скорпиус и лекарь. Мой взгляд не отрывается от ее, и я не в первый раз желаю, чтобы на мне не было этих проклятых чар. Чтобы она смогла посмотреть в мои глаза, а не в эти черные омуты, которые создал Скорпиус.

– Все будет хорошо, – успокаиваю я ее, и она слабо кивает, будто верит мне.

Кулак ее здоровой руки крепко сжимается, а затем разжимается, и я беру ее хрупкую ладонь, укрывая в своей сильной, мозолистой руке.

– Я хочу посмотреть, нет ли у тебя других ран. Ты не против? – Свободной рукой я прихватываю угол ее окровавленной туники и приподнимаю.

Осет облизывает сухие, окровавленные губы и снова кивает. Не теряя времени, я быстро отрываю липкую ткань от ее кожи и ищу ножевые раны или порезы. Ее грудь скрыта обмоткой, и я осматриваю багровую тряпку в поисках дыр от кинжала, но ничего не вижу. Быстро оглядываю горло, пытаюсь понять, откуда взялась вся эта кровь, но на ней ничего нет, что могло бы объяснить все это кровавое месиво.

Осет кричит, я поднимаю голову и вижу, как Скорпиус и лекарь вытаскивают чакру из ее живота. Кровь быстро скапливается и рекой льется на землю.

Нет. Нет. Нет. Нет. Нет!

Этот вопль агонии прорывается в глубины моего мозга и требует, чтобы я сделал все, что в моих силах, чтобы больше никогда не слышать от нее подобных звуков.

– Ш-ш-ш, – успокаивающе шепчет Череп, откидывает волосы с ее лица и пытается отвлечь.

– Больно, – отвечает она, и одно это слово разбивает мое гребаное сердце.

Я собираюсь выследить того, кто сделал это с ней, и разорвать его на мелкие кусочки. Затем я разбросаю их по всем королевствам, чтобы все знали, что нельзя шутить с Орденом Скорпионов. Я дам понять всему миру, что, даже посмотрев на Осет, любой автоматически подпишет себе смертный приговор.

– Знаю, но все скоро кончится, – утешает ее Череп.

Лекарь вытирает рукавом потную голову, те немногие пряди волос, что еще держатся на его голове, промокли от пота. Вся его рука покрыта кровью Осет, и я знаю, что эта картина будет преследовать меня.

Черт. Может, нам нужен другой лекарь? Этот, похоже, выдохся.

Словно прочитав мои мысли, Череп ворчит:

– Сюда идут другие лекари. Я взял этого с собой, а остальным приказал собрать запасы лекарств и мчаться сюда.

Череп оглядывает шатер, ожидая, когда придет помощь, и я тяжело выдыхаю. Рука Осет крепко сжимает мою, я смотрю на нее. Она такая бледная. Она крепко зажмурилась, стиснула зубы и делает все, чтобы не издать ни звука.

– Эй. – Я придвигаюсь поближе к ее лицу и лихорадочно пытаюсь придумать, как отвлечь ее от происходящего: от тянущей боли в животе, бешеных воплей и пения лекаря, от Скорпиуса, орущего на дрожащего и быстро теряющего магию фейри.

Она открывает глаза и встречается со мной взглядом – в нем безмолвная мольба: «Пожалуйста, пусть боль уйдет». Сейчас я готов все отдать, лишь бы помочь ей, но не могу. Так что я силюсь что-то сказать, найти способ облегчить ее страдания, но у меня ничего не выходит.

– Расскажи мне, где ты выросла. Что там было? Какое твое любимое воспоминание? – заикаясь, бормочу я в надежде, что это хоть на мгновение отвлечет ее от боли и мук.

Осет щурит на меня свои лунные глаза, и я не могу сдержать теплую улыбку, замечая, как в них вспыхивает искра гнева.

– Почему вы, Скорпионы, такие тупые? – хрипит она, и я понимаю, что слова, срывающиеся с ее пухлых, окровавленных губ, даются ей очень нелегко. – Я же говорила тебе: из того, что было со мной до Приюта, я ничего не помню. – Заканчивает она уже шепотом, звуки выходят хрупкими и невнятными.

Вдруг створки на входе в шатер распахиваются, и внутрь вваливаются еще несколько лекарей с кожаными чемоданчиками в руках. Беспокойство ослабляет свою когтистую хватку на моем горле, Скорпиус немедленно начинает раздавать приказы и инструкции. Лекари собираются вокруг стола и присоединяются к песнопениям первого лекаря – эти священные тексты фокусируют их магию, направляя на то, чтобы срастить ткани и обернуть вспять все повреждения.

Один из лекарей принимается за руку Осет, Череп отпускает ее и приникает к голове Осет, проводит пальцами по ее волосам и нашептывает что-то – слишком тихо, чтобы я мог расслышать. Я никогда не видел, чтобы он был так нежен с кем-нибудь. Если и были какие-то сомнения в том, как глубоко Осет забралась нам под кожу, то при виде Черепа, воркующего с Лунным Лучиком, они испарились.

– Ладно, ты права. – Я наконец вспомнил: Осет говорила нам, что не помнит, откуда она и как сюда попала. Но я думал, что она просто пытается уклониться от ответа, но возможно, я ошибался.

– Расскажи мне о вас, – слабо просит она. – Где вы выросли? Каково было там жить? – Осет тянется за прикосновением Черепа, ее глаза снова закрываются, будто у нее нет сил держать их открытыми. Ее рука в моей хватке начинает слабеть, и меня охватывает ужас: ощущение, будто миллион ворон забились в моей груди в поисках выхода.

– Останься со мной, Осет! – рявкаю я и буквально прижимаюсь к ее лицу, будто одной своей волей могу удержать ее в этой реальности.

Ее веки поднимаются, и снова потрясающие серебряные глаза встречаются с моими. Я на распутье и не знаю, что делать, а затем перевожу взгляд на лекарей, корпеющих над нашим Лунным Лучиком.

Что ж. Я глубоко вздыхаю, смиряясь с собственным выбором, наклоняюсь ближе к Осет и читаю заклинание, которое сохранит то, что я скажу, между нами.

– Я вырос во дворце, – спокойно говорю я, не позволяя дрожи, сжимающей мое горло, просочиться в мои слова.

Я знаю, что глаза мои блестят, словно приглашая Осет отправиться туда, куда я захочу, мой голос звучит ровно, призывно, пока я рассказываю свою историю.

– Прежде чем ты бросишься тренироваться приседать в реверансе, – игриво предупреждаю я, – я не был принцем. Хотя за эти годы я не раз слышал от других, что я симпатичный и сошел бы за принца, – я шучу, и Череп хмыкает. И даже его притворное осуждение мне не мешает: я улыбаюсь, замечая, как приподнялся уголок губ Осет в предвкушении интересной истории. – Моя мать была кухаркой, и, если хочешь знать, быть ее сыном было даже лучше, чем быть наследником престола, – спешно продолжаю я. Мысли о маме вырываются оттуда, где я их обычно прячу, и я пытаюсь не обращать внимания на боль, что рвет мою душу. – Я бегал по замку, изучал укромные ходы и открывал секреты, хранящиеся в стенах из драконьего камня. А потом я и остальные дети рабов дворца сидели на скучных уроках и слушали надменных учителей, изучая те же бесполезные предметы, что принцы и принцессы. Потому что король думал, что так он проявит великодушие и будет выглядеть лучше, чем есть на самом деле.

Я хмыкаю и театрально вздыхаю, так что уголки губ Осет вновь приподнимаются в улыбке. Но очень скоро она исчезает, превращаясь в болезненный вздох, и Череп проводит пальцами по ее искаженному мукой лицу, словно пытаясь разгладить его черты.

– Уже почти все, – заверяет он ее, а затем наклоняется и целует в лоб, словно впечатывая это обещание в ее кожу.

– Моя мама готовила лучше всех на свете, – снова начинаю я, с нежностью вспоминая времена, когда мы с мамой делали косички из слоеного теста или запекали в печи большого, жирного фазана. – Она всегда позволяла нам тайком собирать объедки с королевского стола. А в выходные мы собирали целые корзины продуктов, которые скоро должны были испортиться, и несли их в город, а там раздавали всем желающим. Домой мы не торопились и на обратном пути играли в салочки. На солнце драконий камень светился голубоватым светом, ветер пел нам песни, носясь в полях за городом, полных пшеницы.

– Звучит красиво, – бормочет Осет, но так тихо, что я едва могу расслышать.

– Так и было, пока все не исчезло, – соглашаюсь я, сжимая ее руку, и нежно веду большим пальцем по щеке. – Когда-нибудь я покажу тебе этот дворец, – обещаю я и замечаю, что забытье подбирается к Осет и утаскивает ее с собой.

Лекарь ставит на стол таз с теплой водой, вытирает кровь с кожи Осет и ищет другие повреждения, которые могут требовать внимания. Мне кажется неправильным позволять им так обращаться с ней, пока она без сознания, и мне приходится подавить в себе желание вырвать тряпку из рук лекаря, чтобы все сделать самому. Череп подбирает чакру и прячет в свой сундук. Я не спрашиваю, зачем ему это лезвие, и что он будет с ним делать: у Черепа всегда и на все есть свои причины.

Я ерзаю на стуле и снимаю защиту, которую наложил, чтобы скрыть от других нашу беседу с Осет. Ее раны оказались серьезнее, чем я думал, – несколько лекарей выглядят так, будто сейчас потеряют сознание от усталости. И опасность ситуации мешает сидеть спокойно – хотя теперь я могу только лишь наблюдать.

Они врачуют Осет недолго, но ее спасение из объятий смерти далось этим одаренным фейри очень тяжело. И, если ей это потребуется, я позволю Осет выпить магию каждого из лекарей до последней капли – и даже глазом не моргну.

Череп протягивает мне кувшин с водой и усаживается, скрестив руки на груди. Выглядит он так, словно заступил в караул и охраняет нечто бесценное, чуть ли не священное. Что ж, такова Осет и есть.

– Что нам теперь делать? – Взгляд мой прикован к медленно поднимающейся и опускающейся груди Осет.

Она спит, а лекари продолжают исцелять ее, убирая все напоминания о случившемся. Скорпиус тоже отходит от стола – значит, Осет достаточно стабильна, раз уж он позволил лекарям остаться с ней наедине.

Корка страха, покрывавшая меня с той секунды, как окровавленная Осет, спотыкаясь, вышла из тени, начала трескаться и отпадать. С ней все будет в порядке, мы позаботимся об этом.

Скорпиус выглядит измученным – как и мы все, полагаю. Ужас отступает, адреналин в нас догорает, оставляя после себя усталость.

Скорпиус оглядывает меня и Черепа, я знаю, что он размышляет, планирует, как бы все обставить так, чтобы мы вновь были на шаг впереди того, что ждет нас. Наконец он берет тряпку и принимается методично оттирать кровь Осет с рук.

– Теперь… – начинает он и переводит взгляд на маленькую рабыню клинка, что лежит без сознания на столе из черного клена. Его черные глаза становятся еще темнее. – Нам нужно убираться отсюда. Ее мы забираем с собой.