Текст книги "Эскимо с Хоккайдо"

Новизна – понятие относительное. Самый свежий номер «Молодежи Азии» был датирован позапрошлогодним февралем. В тот выпуск я не подготовил очерка, поскольку увлекся сюжетом о семнадцатилетнем пацане из Гонконга, революционере в области чревовещания. К несчастью, одно из его выступлений не понравилось «Триаде», и киллеры добрались до артиста раньше меня. Они даже его куклу изувечили.

Пролистав номер, я обнаружил, что кто-то выдрал мою ежемесячную колонку. Возможно, какой-нибудь учитель литературы выбрал этот текст в качестве образца современной прозы, или юный романтик вложил его в подарочный конверт для подруги на Белый день[48]48
  Белый день – 14 марта, День влюбленных мужчин, японский аналог Дня святого Валентина.


[Закрыть]. А еще вернее – скатали бумажные шарики и с задней парты обстреляли жирнягу-одноклассника.

Я пролистал еще несколько журналов, однако ничто не привлекало взгляд. Стоит какому-нибудь журналу обнаружить новое течение в подростковой моде, глядишь, это течение уже испускает дух. Более того: мы сами губим зарождающиеся движения, когда пишем о них. Я лично прикончил несколько таких начинаний: китайские лагеря нудистов, пакистанские соревнования по запуску йо-йо и даже подпольные черепашьи бои, потрясшие Бангкок в конце девяностых.

Полугодичной давности номер «Ниппон Кул» подтвердил мою теорию. Я раскрыл его на странице «Крутая пятерка». Вся эта «крутая пятерка» за шесть месяцев успела раствориться. Превратилась в историю древнего мира. С тем же успехом я мог бы читать еженедельник эпохи Мэйдзи[49]49
  Эпоха Мэйдзи – период японской истории с 1868 по 1912 г.


[Закрыть]. Или, если уж на то пошло, хроники Уиллы Кэзер.

Только я вознамерился вторично попытать продавца, как заметил у себя под ногами коробку с «Мощным аккордом Японии». МАЯ – это рок-журнал, проявляющий особую склонность к гитаристам. Он до отказа набит эзотерикой, рассуждениями о всяких примочках к гитарам и спорами о том, кто у кого первым украл какой гитарный рифф. Главным образом в этом издании публикуются таблатуры и описание оборудования, причем исключительно для гитарных отаку[50]50
  Зд. – фанаты, одержимые поклонники (яп.).


[Закрыть].

На обложке этого номера красовался Ёси. Таинственно подмигивал мне из коробки. Длинные черные волосы свисали с головы, как ветви плакучей ивы, глаза обведены тушью гуще, чем у девочки-подростка с комплексом неполноценности. Пояс кожаных штанов вместо пряжки скреплен наручниками, блестящая и переливающаяся лиловая рубашка без рукавов выставляет напоказ весь набор положенных татуировок. На худых запястьях теснятся полдюжины широких металлических браслетов, из уголка рта свисает горящая сигарета – необходимый штришок на банальном портрете молодого рокера. По сравнению с костюмом инопланетянина, который он нацепил в прошлом году на традиционном Конкурсе Красной и Белой Песни[51]51
  Конкурс Красной и Бедой Песни проводится ежегодно в канун Нового года и широко транслируется по японскому телевидению.


[Закрыть], очень даже трезвый и будничный вид. Ёси вернулся к реальности.

И тут я увидел птицу.

На левом плече Ёси, заветное местечко для татуировок. Прищурившись, я всмотрелся: татуировка довольно примитивная, без растушевки, только контур, сплошь зачерненный, точно нацистская медаль. Где-то мне уже попадалось это изображение, но отнюдь не на кожаных куртках байкеров, как я было предположил.

Логотип на визитке ночного портье.

Сунув «Мощный Аккорд Японии» подмышку, я проложил себе путь обратно к прилавку. Продавец наморщил лоб, с удивлением посмотрел сперва на меня, потом на журнал, который я ему предъявил.

– Я тоже гитарист, – соврал я. – На довоенной акустической слайд-гитаре. Болотный джамп-блюз Дельты, по большей части. Техасский свинг. Рудбелли, Слепой Скунс Джонсон, Крокозуб Вилли. Старье всякое[52]52
  Рудбелли – певец британской группы «Гаттер Бразерз» (1984 – 1993), который играл на стиральной доске, хотя Билли Чака, очевидно, скрещивает Ледбелли (Хадди Уильям Ледбеттер по прозвищу «Свинцовое брюхо», 1885 – 1949), американского фолкового и блюзового исполнителя, с понятием «rude-boy» («грубиян») – молодежный стереотип, на котором базируется идеология музыкального направления ска. Слепой Вилли Джонсон (1902 – 1947) – исполнитель блюзов и госпелов, никогда не носил прозвища Скунс.


[Закрыть]. Но порой нападает охота воткнуть вилку в розетку – и по струнам!

Продавец, не обращая внимания на мою болтовню, взял в руки в журнал и, оттопырив нижнюю губу, начал листать его преувеличенно бережно, словно оценивал старинную рукопись.

– Двадцать тысяч йен, – объявил он наконец, опустив журнал на прилавок и глядя мне прямо в глаза. Двести американских долларов.

– Да полно, друг, – заспорил я. – Это же не первое издание «Смерть приходит за архиепископом»[53]53
  «Смерть приходит за архиепископом» (1927) – роман Уиллы Кэзер.


[Закрыть].

– Посмотрите на дату.

Я посмотрел: это был выпуск следующего месяца.

– Библиографическая редкость, – с удовольствием сообщил продавец. – Мой друг работает в типографии, где печатают «Мощный аккорд Японии». Когда Ёси умер, они остановили тираж. Этот номер никогда не попадет на прилавки. Друг мне сказал, таких всего штук пятьдесят, не больше.

– Так что же он лежит у вас в картонной коробке?

– Неправильно положили, – пожал плечами он.

– Послушайте, – воззвал я. – Пройдет десять лет, сменится еще с полдюжины Ёси. В лучшем случае – если ему очень повезет, – память Ёси уцелеет в качестве ответа на вопрос телевикторины. В любом случае «Мощный аккорд Японии» не расходится на букинистической ярмарке азиатских периодических изданий как горячие пирожки. Готов заплатить вам семь тысяч йен – но только потому, что вы мне нравитесь.

– Вы не настолько нравитесь мне, чтобы уступить вам журнал дешевле, чем за пятнадцать тысяч.

– Может быть, я нравлюсь вам настолько, чтобы уступить его за десять?

– Вообще-то нет, – сказал паренек. – Но так и быть – если вы сразу уйдете.

Среди токийских продавцов такого грубияна еще поискать, так что лично мне паренек пришелся по душе. Я немного поразмыслил, представляя себе, какую рожу скорчит Чак, наш кливлендский бухгалтер, когда я попытаюсь терпеливо разъяснить ему, за каким чертом мне понадобилось покупать стодолларовый журнал о гитаристах.

– По рукам, друг.

Он пробил чек, я выложил денежки на пластиковый поднос. Парень искусно завернул журнал в четыре слоя тонкой бумаги, упаковал его в изящную коробочку, засунул коробочку в коричневый бумажный пакет, коричневый бумажный пакет засунул в другой пакет, побольше, с логотипом магазина. По моим подсчетам, на упаковку пошло примерно восемьдесят деревьев.

Но я не стал читать парню лекцию о бережном отношении к окружающей среде. Просто взял пакет и пошел к выходу, протискиваясь среди полок с никому не нужными книгами.

– Кстати, – крикнул я с порога, – в конце книги ее ребенок умрет. От истощения.

– Все мы умираем от истощения, – меланхолически ответил парень. – А вы и книгу эту не читали. Вы вообще книг особо не читаете, судя по всему.

Крепкий орешек. Конечно, я бы нашелся, что сказать, но надо же время от времени дать детям выиграть. Я снова засунул стодолларовый журнал о гитаристах подмышку, вышел из магазина и направил подошвы своих ботинок к ближайшему поезду до станции Синдзюку.

За последние сутки мне довелось пообщаться с рок-звездами, увлекающимися кикбоксингом, и купить журнал из будущего. Теперь я направлялся в стрип-бар в сомнительном районе. Если посмотреть на мою жизнь под верным углом, она покажется просто роскошной. Роскошь из дешевых, готов признать, но не моя вина, что в Японии нынче упадок.

6

Кабуки-тё – это сеть стрип-клубов, лав-отелей и галерей патинко[54]54
  Патинко – японский игральный автомат, разновидность пинбола.


[Закрыть]. Сеть стратегически расположена поблизости от делового центра – так что человек может по-быстрому развлечься после работы, – но при этом достаточно далеко от больших магазинов Синдзюку, так что этот самый человек не рискует наткнуться на жену или дочь. Розовая неоновая реклама предлагала кабаре, девушек для сопровождения и какой-то «модный массаж». Этот квартал – одно из немногих мест Токио, куда туристам не рекомендуется соваться по вечерам, поскольку здесь якудза ведут свои битвы с китайскими и корейскими бандами, постепенно осваивающими территорию.

«Краденый Котенок» располагался на втором этаже здания, которое явилось прямиком из научно-фантастического комикса. Когда я поднимался по лестнице, какой-то парень в костюме, вышедшем из моды еще год назад, попытался заманить меня в «Секси быседы терэ курэ» на первом этаже. Это заведение представляло из себя телефонный клуб – каждому клиенту выделялась кабинка, телефонный аппарат и список девушек. Тоже мне удовольствие. Я покачал головой и сказал зазывале: вакаримасэн, старательно искажая слово. «Не понимаю». Что было недалеко от истины. Пройдя по узкому коридору, я чуть не столкнулся со швейцаром «Краденого котенка». Откуда ни возьмись он выступил из тени под тусклый свет неоновой рекламы. Реклама изображала мурлычущую кошечку с большими мультяшными сиськами. Интересно, как бы это понравилось Дневному Менеджеру?

– Пароль? – спросил меня швейцар.

– Мяу? – попробовал я наугад.

– Добро пожаловать в «Краденого котенка»! – усмехнулся он. Я заплатил и вошел.

Большую часть клиентуры составляли мадогива-дзоку, «оконная публика»: немолодые люди, которых перевели в дальние кабинеты офиса и предоставили целый день любоваться городским пейзажем в ожидании пенсии. Вымирающее племя, пережиток дней пожизненного найма. Экономические мыльные пузыри лопались, лишний жирок из менеджеров повыпускали, и даже служащие старшего звена попадали под сокращение. Страх остаться без пенсии побуждал их пить все больше, как будто они и без того не пили.

Бар оказался миниатюрной копией западно-американских стрип-баров – таких за восьмидесятые развелось в Токио видимо-невидимо. Сцена, устланная псевдомраморной плиткой, вертикальный шест вынесен в зал. Свет прожекторов, громкая плохая музыка. Что здесь делать крупнейшей звезде японского рока, да и любому парню моложе сорока?

Или Ёси искал общества мужчин, годившихся ему в отцы? Его отец-американец завоевал сердце матери Ёси, а потом был отправлен во Вьетнам с билетом в один конец, когда мальчику исполнилось всего два года. Такую версию Ёси скармливал журналистам, и никто не обращал внимания на простой факт: к предполагаемому моменту гибели отца война во Вьетнаме давно закончилась. Судя по рассказам Ёси, единственной ниточкой, связующей его с отцом, были музыкальные записи. Его отец состоял в нескольких меломанских клубах и еще долго после его исчезновения в дом еженедельно поступали новые пластинки. Маленький Ёси слушал их по много раз, словно отец посылал ему тайную весть из далекой страны. Ёси почти сравнялось одиннадцать, когда он осознал наконец, что пластинки приходят не от отца, но это открытие не излечило его от любви к музыке.

Однако трогательную версию о поисках отца я вычеркнул из списка возможных причин, приведших Ёси в притон. Здесь имелась другая приманка, не столь романтическая и вполне общедоступная – стриптизерши.

Ёси строго соблюдал рок-н-рольный кодекс, а потому должен был встречаться с актрисой, фотомоделью или стриптизершей. Вернее, танцовщицей. Ныне всякий специалист по этикету зовется гуру, глава каждой компании – провидец, веб-дизайнеры сделались художниками, а составители рекламы – писателями. Так что и стриптизерша вправе именовать себя танцовщицей.

Я попивал скотч, наблюдая, как женщина на сцене принимает неестественные позы во вспышках прожекторов, которые тщетно пытались поспеть за осовремененным перепевом «Я выживу»[55]55
  Глория Гейнор (Глория Фаулз, р. 1949) – американская певица. Песня «Я выживу» («I Will Survive»), впервые вошедшая в состав альбома «Топ-хиты „Биллборда“: 1975 – 1979» (1975) приобрела популярность во всем мире.


[Закрыть] Глории Гейнор. Ничего принципиально нового в песне не появилось: убрали клавишные, ускорили ритм, добавили техно-того и драм-н-бассового сего. Нетронутым выжил только вокал, и это, надо полагать, доказывало, что Глория была права.

Сначала я наблюдал за стриптизершей, потом – за мужчинами, которые наблюдали за ней. Они смотрели на нее очень пристально, желваки так и ходили, мужчины с усилием втягивали в себя сигаретный дым, словно какой-то рекорд побить пытались. Здесь не орали, не хлопали в ладоши, как в американском стрип-клубе. Если эти ребята и радовались, они скрывали это очень тщательно.

Мне представились разрозненные картинки жизни этой девушки вне стрип-бара. Маленькая пепельница переполнена окурками, заляпанными помадой. Маленькая доска для глаженья. Модный журнал раскрыт на недочитанной статье о путешествии по Бразилии. Груды серого нестиранного белья. Орет телевизор – скучная дневная передача.

Не такие образы старалась она вызвать в фантазиях зрителей.

Я попробовал одеть ее консьержкой или студенткой из Хонго[56]56
  Хонго – район Токио, где располагается центральный кампус Токийского университета.


[Закрыть]. Или стоматологом. Ничего не помогало. Странное дело: замечаешь на улице симпатичную незнакомку и тут же мысленно пытаешься ее раздеть. А когда незнакомку предъявляют в голом виде, воображение сразу пытается прикрыть наготу. Наверное, есть в этом некий дзэн, но он беспрепятственно проплыл мимо меня.

Музыка с грохотом завершилась, женщина стала кланяться в пояс, следя за тем, чтобы обе половины аудитории получили одинаково выгодный ракурс. Затем маленькими шажками, забавно покачивая ягодицами, сошла со сцены. Бурные аплодисменты и бесконечно краткая пауза.

Я уже недоумевал, зачем пришел сюда, но тут официантка высмотрела меня в углу и направилась прямиком к моему столику. Прикрыв рукой стакан, я покачал головой, но официантку не спугнул.

Она подошла вплотную и сообщила:

– Вас хочет видеть Калико.

Мне это имя ничего не говорило.

– За сценой. Сказала привести вас. – Официантка начинала сердиться, уперла одну руку в бок, другой держа поднос с напитками.

– Калико? – переспросил я, надеясь, что звучание заведет память с толкача.

Девушка испуганно, по-птичьи, оглянулась, наклонилась ближе к моему уху и настойчиво прошептала:

– Ка-ли-ко.

Это не помогло, и тогда она прибавила со вздохом:

– Ольга.

– Сольшаер?

Она закивала и вновь повторила фамилию, исказив ее до неузнаваемости.

Я одним глотком прикончил скотч и заказал второй, не успев сглотнуть кисловатый вкус первого. Перед встречей с Ольгой Сольшаер необходимо подкрепиться.

– Билли! Мать твою, как ты прознать, что я тут! Хорошо, что прийти! Садись, жопа! – завизжала она, обхватив меня обеими руками, так что я чуть не задохнулся, уткнувшись носом в розовое боа из перьев. Ошибки в японском и кошмарный шведский акцент никуда не делись, но со времени нашей последней встречи Ольга обзавелась еще парочкой ругательств.

Трогательная сцена свидания старых друзей разыгрывалась на глазах у женщины, которая скромно сидела на стуле позади Ольги. Та самая стриптизерша, которую я только что видел на сцене. Она курила сигарету, все еще голая, если не считать неуместно скромные синие панталоны – из «Секрета Виктории», отдела для бабушек.

В гримерной имелось только зеркало, туалетный столик и стул в брызгах краски. Шкаф с костюмами – пестрая смесь кожи, блесток, псевдошкур различных животных – занимал четверть полезного пространства.

Схватив меня за руку, Ольга сделала два шага и вытащила меня на середину комнаты, торжественно захлопнув за нами дверь. В воздухе явственно ощущался свойственный только ей аромат, густая смесь алкогольных паров и гниющих цветов апельсина. Во мне всколыхнулись воспоминания.

– Билли, это Таби, – представила нас Ольга. – Таби – Билли. – Я кивнул стриптизерше, и она кивнула в ответ, выпустив струю дыма. – Это не настоящее имя, а кошачье. – пояснила Ольга. – Скажи Таби, как тебе понравиться танец.

– Неплохо, – пробормотал я, но это прозвучало так глупо, что я поспешил добавить: – Вы сами выбирали музыку?

– Некоторые выбирают, – ответила Таби. – Я не выбираю. Мне все равно.

– Вот почему впечатление всмятку, – попрекнула ее Ольга. Таби только закатила глаза и сделала очередную затяжку. – Скажи, Билли, – снова принялась за меня Ольга, – когда ты смотреть ее выступление, какое дерьмо тебе лезть в голова?

Ольга обожает ставить людей в неловкое положение. Не мог же я сказать, что при виде обнаженной Таби мне представлялись гладильные доски и орущий телевизор.

– Сложная штучка, – увернулся я от прямого ответа. – Надо переварить.

– Ха! – громыхнула Ольга, оборачиваясь к Таби. – Публика иметь несварение, нахуй, потому что твое танцевание не иметь сюжетное единство.

Таби, поморщившись, стряхнула пепел в симпатичную маленькую пепельницу – примерно такую, какая мне и привиделась.

– По-моему, с сюжетным единством у нее все в порядке, – вступился я.

– Билли, отвали, – фыркнула Ольга. – Для Таби ты – старый хрен.

Я не обижался. В таких местах быстро обрастаешь подобной лексикой. Занимательно, что в большинстве случаев Ольга даже не понимала, что за брань слетает у нее с языка. На моих глазах она самым любезным тоном именовала продавщиц на Гиндзе «суками», подразумевая нечто ласковое, вроде «лапочки» или «дорогуши».

Таби все это надоело. Она бросила еще дымившийся окурок в пепельницу и поднялась. Я хотел уступить дорогу, но все же соприкоснулся с ее обнаженным телом, когда она протискивалась к дверям.

– Приятно было познакомиться, – сказала она и вышла из гримерной – все еще голая, в одних небесно-голубых штанишках. Дверь закрылась. Не суждено мне воплотить свою мечту и полюбоваться стриптизершей в обычном костюме!

Я сел на освобожденный Таби стул и, изрядно отхлебнув скотча, поставил стакан на туалетный столик среди нагромождения различных притираний.

Ольга с лукавой улыбкой наблюдала за мной. В уголках глаз появились первые морщины. Годами Ольга вела дорогостоящую войну с возрастом. Поле битвы все время менялось: если под глазами появлялись мешки, Ольга наносила ответный удар с помощью липосакции ягодиц. Когда обвисала грудь, она отбеливала зубы. Наверное, она сознавала неизбежность окончательного поражения, но это ее не смущало. Она билась за свою молодость, как Фидель Кастро – за революцию. Я восхищался ее упорством.

– Помнишь, как мы познакомились? – спросила вдруг Ольга.

Да, я помнил. Фестиваль Всех Звезд в Икэбукуро. Затянутое облаками небо, два одиноких чужестранца, море выпивки. Сюжет, над которым я трудился, подзастрял, я совсем оглох после целого дня в залах патинко. Под вечер я завернул в «Саншайн-Сити», в «Дикую клубнику» – собирался пить и смотреть, как струи дождя лупят по окнам.

– Я думала, он никогда не кончится. Дождь все лить и лить.

Ее глаза мечтательно затуманились, она тихо покачала головой, вспоминая тот дождь.

Вспоминал и я: дождь все шел, когда мы вышли из «Дикой клубники», он шел еще три дня подряд. Все три дня мы не выходили из Ольгиной квартиры – разве что за китайским обедом навынос и дешевым вином.

– Знаешь, как я помнить для тебя? – печально спросила она.

Я только плечами пожал.

– Ты уходить с два итальянцы.

Я работал над сюжетом о пиратских видеоиграх. Вышел из квартиры на десять минут, чтобы встретиться с информатором, а меня увезли в Гонконг на корабле вместе с грузом картриджей «Братьев Марио»[57]57
  «Супербратья Марио» (1985) – видеоигра, выпущенная корпорацией «Нинтендо».


[Закрыть]. Спустя пять дней я вернулся, но объясниться с Ольгой не смог: по-английски она говорила еще хуже, чем по-японски, а по-шведски я не разумел ни слова.

– Ну да, – вздохнул я. – Видела бы ты Марио!

– Ты ублюдок, так?

Давным-давно Сара мне разъяснила: пока я не пойму, что мне нужно в жизни, я буду и останусь ублюдком. Она даже нарисовала диковатую кривую: вот, мол, что происходит, когда жизнь неуправляемого, непредсказуемого типа вроде меня сталкивается с нормальной траекторией других людей. Сколько раз я огрызался: если у них такая нормальная траектория, как же это они со мной сталкиваются? Сара отвечала, что я не в силах даже уразуметь ее графика.

– Ты ублюдок, но я простить, – ответно вздохнула Ольга. – Я встретить столько ублюдки, уже не считать. Ты еще неплохой ублюдок.

Я счастливо улыбнулся – приятно сойти за первый сорт хотя бы среди ублюдков.

– Значит, – продолжала она, – ты жить все так же, опять ходить в грязная дыра.

Я чуть было не напомнил, что в этой «грязная дыра» она работает. Но, по правде сказать, я тоже попал сюда по долгу службы, хотя и на один вечер. Похоже, мы оба мало изменились. Возможно, Сара была права насчет траектории.

– Ты все еще подумываешь когда-нибудь вернуться в Швецию? – спросил я.

Ольга приехала в Токио лет десять тому назад. Как и все иностранки, задействованные в мидзу сёбай[58]58
  «Торговля водичкой» (яп.) – традиционный японский эвфемизм, обозначающий торговлю услугами индустрии ночных развлечений: клиенту в заведении для начала приносят стакан воды, и с этого момента отсчитывается плата за вход.


[Закрыть], она собиралась быстренько сколотить состояние и победительницей вернуться на родину. Почти как у всех, невезение и кое-какие дурные привычки разрушили ее планы. Все пошло по заведенному пути.

– Я ехать очень скоро, – ответила она. – Бизнес стать совсем плохой. Не так, как в Гиндза. Там-то были денежки, а? Был шик. А теперь всюду глупые девчонки из Таиланд, Вьетнам. У них отбирать паспорта, они в рабстве за долги. Бедные девочки в отчаянии, согласны на все. Хорошие девочки вроде меня не конкуренция. Так что ты делать? Будешь дальше писать для подростки?

– Последнее время все задают мне этот вопрос, – проворчал я, ерзая на стуле. – Я-то думал, мне повезло, что я сразу нашел себя.

– Ты такой везучий, что делать здесь?

Я выложил на туалетный столик свой экземпляр «Мощного аккорда Японии» и ткнул в ухмыляющуюся физиономию Ёси на обложке.

Ольгина улыбка мгновенно угасла.

– Пишу об этом типе. Ты его знаешь?

– Ёси – ублюдок! – почти прошептала она.

– Ублюдок типа меня или в другом роде?

В этот миг дверь распахнулась, и в гримерную ворвалась Таби. Ее обтягивающая маечка все равно не считалась за одежду. Таби явно была расстроена.

– Рождественские бубенцы, – предупредила она.

– Черт! – прошептала Ольга и, ухватив меня за руку, силой стащила со стула. – Билли, скорей. Уходить. Сейчас.

– Рождественские бубенцы? – переспросил я, задержав тем самым наше бегство

– Уходить, пока он не видеть. Мать твою нахуй! – Она дрожащими руками вытолкнула меня в темный коридор. – Таби, задержи Санта!

– Как?!

– Секси, секси! – зашипела Ольга. Таби что-то буркнула в ответ, но повиновалась. Ольга снова ухватила меня за руки и втащила обратно в комнату. Указала жестом на шкаф:

– Туда! Пошел!

– Туда и муми-тролля не засунешь!

– Полезай! Билли, тащи задница! – И она разразилась шведскими проклятиями, на слух – не хуже японских.

Я поспешил к шкафу, распахнул дверцы и выкинул из него ворох тряпья в надежде освободить для себя немного места.

– Надеть! – На голос Ольги я обернулся, и она швырнула мне в голову черными колготками. Камуфляж, сообразил я. Затем она втолкнула меня в шкаф.

Я сидел на полу шкафа, подтянув коленки к подбородку, а она торопливо заваливала меня бюстгальтерами, прозрачными блузками, мини-трусиками, бикини, рюшами, негнущимися школьными платьицами. Она бормотала ругательства, лихорадочно суетясь и все время оглядываясь через плечо.

– Ольга?

Густой голос, грубый, уверенный в себе, донесся из коридора. Затем раздался стук, и голос вновь принялся повторять ее имя:

– Ольга Ольга Ольга, впусти меня, Ольга. Ты уж мне поверь, надо поговорить!

Ольга бросила последний взгляд на мое убежище, поправила кожаный пояс с чулками у меня на голове и кинулась к дверям.

– Иду! Охолони на хрен! – срывающимся голосом выговорила она.

Сидя на дне шкафа и прищурив один глаз, я мог кое-что разглядеть сквозь накрывшие мне лицо штанишки с вырезом на интимном месте. Ольга открывала дверь.

Едва она повернула дверную ручку, парень ворвался в гримерную, с разгона вылетел на середину комнаты, потом развернулся, словно что-то забыл. Он был одет в ярко-красный костюмчик в обтяжку, увешанный множеством бессмысленных украшений. С шеи свисали толстые золотые цепи, золотые перстни на жирных пальцах больше напоминали кастет. Он потратил на свои волосы столько геля, что хватило бы на слона. На американском пареньке смотрелось бы придурочно. Если толстый японец давно за сорок наряжается таким образом, ему пора навестить психиатра.

Он ворвался на полном ходу, и я сперва даже не заметил коротышку в синих джинсах, который прокрался следом. Паренек росточком вытянулся пять футов четыре дюйма, не больше, а сложением напоминал стебель бамбука. Каким образом это худосочное существо удерживало на плече огромный двухкассетник – загадка.

– Надо поговорить, – неприятным голосом повторил парень в красном. – Слышь-ты слышь-ты слышь надо поговорить! – На миг он заткнулся и принялся с такой силой облизывать свой рот изнутри, словно это упражнение помогает ему похудеть. Челюсти его тряслись, он смачно шлепал губами. Потом резко обернулся к своему напарнику:

– Выключи эту фигню, Това!

Това не реагировал.

– Привет, Това! – улыбнулась Ольга.

Това не реагировал. Весь ушел в слух, растворился в наушниках.

Парень в красном протянул массивную руку и сорвал наушники с его головы.

– Выключи! – потребовал он. – Выключи запись, понял?

Това щелкнул выключателем, снова нацепил наушники и замер, точно манекен, с микрофоном наизготовку.

– Есть у тебя жвачка любая жвачка мне бы резинку пожевать кусочек жвачки можешь мне дать? – зачастил парень в красном. Не дожидаясь ответа, он сунул руку в карман своего костюмчика и достал упаковку зеленых «Гуми100» с запахом муската. – Забудь не надо, – сказал он, бросая резинку в рот. – Полиция тут была?

– Нет, – ответила Ольга. – Зачем?

Этот ответ слегка успокоил парня в красном – слегка, но не так чтоб очень. Он провел рукой по волосам, затем обтер руку о красные штаны. Ольга встала между парнем и шкафом, загораживая обзор ему, а заодно и мне.

– Они скоро выяснят что Ёси был тут в ту ночь он был тут они захотят поговорить с тобой, ты уж мне поверь!

– Ну и что? – зевнула Ольга. – Копы я люблю. Хорошие деньги.

Парень в красном дважды шмякнул губами, помигал раз тридцать и дал Ольге пощечину.

Ольга отшатнулась.

Все мускулы во мне напряглись, я готов был выскочить на подмогу.

Ольга врезала обидчику левой. Он такого не ожидал. Вся кожа на его обрюзгшем лице затряслась, он отлетел к туалетному столику и сшиб там флакончики лака и геля для волос. «Мощный аккорд Японии» тоже порхнул на пол.

С трудом удержавшись на ногах, парень в красном поднес руку к щеке. Глаза его горели, он злобно сжал кулаки. Това восковой фигурой все торчал посреди комнаты. Ольга спокойно стояла руки в боки. Придется, думаю, мне вмешаться в семейную свару. Применить стиль Пантеры Шаолинь.

Толстяк выпрямился, с шумом втянул в себя воздух, пощупал челюсть. Он с трудом разжал кулаки – пальцы склеило гелем.

– Слышь-ты слышь-ты слышь, – пропыхтел он. – Поделом мне!

– Что у тебя нахуй за проблема?

Парень умоляюще вытянул руки, покачал головой. Он и сам не знал, что у него нахуй за проблема. Скорее всего, его уже не первый раз спрашивали.

– Бросай наркотики, Санта! – кипятилась Ольга. – Сябу[59]59
  Спиды (яп.) – психостимуляторы.


[Закрыть]тебе мозги квасить!

– Не называй меня Санта.

– Ёси называть тебя Санта.

– Ёси умер, – напомнил он. – И нам нужно условиться что мы будем говорить потому что тут нечисто и полиция скоро придет с вопросами, ты уж мне поверь, они захотят знать что я хочу знать а что я хочу знать я хочу знать какого черта случилось в ту ночь и я знаю что ты это знаешь.

У меня голова пошла кругом.

– Я? – надулась Ольга. – Это не я продавать ему наркотики!

– Слышь-слышь-слышь! – он уже почти заикался. – Не надо никого винить не важно кто кому что продавал ты сердишься это вполне естественно ты сердишься ты же огорчена потому что он умер и, ты уж мне поверь, мы все огорчены я любил его я любил его как родного как будто он мой родной младший братик как будто он…

– Ты и младшему брату дать героин?

– Ладно давай поговорим как оно есть как есть твой дружок обожал наркотик обожал наркотик он знал что это опасно если б не я кто-нибудь другой продал ему дерьмо дерьмо похуже моего, ты уж мне поверь, Ольга ему повезло он имел дело со мной я всегда заботился о нем как будто о брате.

– Ты оставить его в гостиница. Одного.

– Ольга-Ольга-Ольга. Ольга, послушай меня. Ёси сказал он обещал он слово дал что не станет ширяться пока я не приеду и не привезу тебя и вот об этом-то я хотел спросить твою мать так что заткнись и дай мне сообразить про что я хотел спросить-то!

Ольга только зыркнула на него. Санта закинул в рот еще одну резинку с запахом муската, провел рукой по маслянистым волосам, приглаживая их изо всех сил, – еще одна навязчивая привычка. Глаза его были краснее костюма, так выпучились, словно пытались убежать с бледного, одутловатого лица. Това, тот, в синем, заприметил на полу мой журнал, подобрал его и начал листать.

– Вот что я хочу знать, – решился наконец Санта. – Я хочу знать звонил ли тебе Ёси потом в тот вечер?

– Зачем тебе?

– Я тебя спрашиваю спрашиваю спрашиваю звонил тебе Ёси?

– Нет.

– Нет. Ты говоришь «нет». Нет, он точно не звонил тебе точно после того как уехал из клуба?

Ольга закатила глаза.

– Слышь-ты слышь-ты слышь ничего не понимаю нафиг! – забормотал Санта.

– Чего ты не понимать нафиг?

– Послушай. Ты послушай может ты скажешь мне что это значит я не понимаю, что это значит. Смотри в какой гостинице нашли Ёси? В Саня?

– В лав-отель «Челси».

– Точно-точно-точно. Но оставил-то я его не там. Я его отвез в отель «Шарм» а не в лав-отель «Челси» это же другой район совсем не близко вот я и думаю если б он надумал поехать в другой отель в Саня, в Саня на хрен подумать только он бы позвонил тебе и предупредил вот я и спрашиваю еще раз Ёси тебе звонил или нет?

– Я уже сказать.

Санта фыркнул, склонил голову и закрыл глаза.

– Это невозможно! – шептал он. – Невозможно невозможно невозможно.

– Почему невозможно поехать в другой отель?

От этого вопроса Санта просто отмахнулся. Ему и своих хватало. Он описал круг по тесной гримерной, словно заключенный в ожидании звонка губернатора, а уж «Гуми 100» жевал с такой энергией – хватило бы на освещение Токийской телебашни. Това продолжал равнодушно листать журнал. Я прикидывал, сколько еще вытерплю в шкафу. Ноги онемели, от наброшенных сверху в маскировочных целях трусиков, бюстгальтеров и прочей эротической мишуры, не говоря уж о резиновых поясах, исходил такой крепкий аромат пота и дешевых духов, что мне поплохело. Бывало и хуже: помнится, как-то раз мне довелось провести ночь в амбаре, набитом сушеными тигриными пенисами – это когда я писал о черном рынке приворотных зелий в Тайване. Потом от меня еще с месяц воняло, да и распалился я не на шутку. Похоже, действие тигриного прибора – не просто азиатское суеверие.

– В ту ночь, – вновь завел Санта, – в ту ночь когда это случилось он тебе что-нибудь говорил о «Сэппуку Рекордз»? Упоминал что-то странное не знаю говорил как идут дела с новым альбомом вообще что-нибудь про «Сэппуку Рекорда»?

– Про новый альбом.

– Нуда, – настаивал Санта. – Ты знаешь я знаю он только что закончил демо-записи для нового альбома и я хотел знать может быть он говорил что-то как подвигается запись нравится ли ему что получилось какие песни удачнее вышли хиты или там…

– Хиты! – повторила Ольга, и голос ее взмыл на октаву выше.

– Вот именно, – подхватил толстяк, – потому что понимаешь я не понимаю что же стряслось в ту ночь и я хотел спросить, может…

Ему достаточно было взглянуть на Ольгино лицо, чтобы остановиться с разгона.

– Извини! – захлебнулся он. – Ты права сейчас не время и не место иногда я думаю не поговорив то есть говорю не подумав я просто мы все так потрясены совершенно потрясены так что давай забудем этот разговор как будто его не было.

– Ладно, – сказала Ольга. – Теперь уходи. Уходи!

– Хорошо, – сказал Санта. – Я ухожу ты тоже со мной потому что там кто-то пришел пришел кто-то слышь-ты слышь-ты слышь я же забыл совсем пришел человек поговорить с тобой ждет там в машине я совсем забыл про него ну что же это такое?!