Текст книги "Академия. Начало"

– Да, я такого курса не проходил. Но я не боюсь состязаний и вовсе не возражаю против ударов по самолюбию. Главное – научиться искать информацию по истории.

Селдон понимал, что ему все больше нравится эта женщина, и он с радостью думал о перспективах учиться у нее. Понимал он также, что в его мыслях произошел коренной переворот.

Он обещал Челвику попытаться разработать метод практического применения психоистории, но это обещание дал его разум, а не чувства. Теперь он был готов схватить психоисторию за горло, если понадобится, но во что бы то ни стало внедрить ее в практику. Вероятно, виной такой перемены в его мыслях стала Дорс Венабили.

Но, может быть, Челвик как раз на это и рассчитывал? «Он, – решил Селдон, – не просто выдающийся человек, он гений».

19

Клеон Первый закончил обед – увы, для него и обед являлся делом государственной важности. Это значило, что ему даже во время еды приходилось разговаривать со всевозможными чиновниками, никто из которых ему, кстати говоря, не был знаком. Каждому из них Император обязан был сказать одну-другую одобрительную и ободряющую фразу, тем самым укрепив в сердце каждого верность Империи и короне. Это значило также, что пищу ему подавали остывшую, а когда он наконец приступал к еде, все блюда были холодны как лед.

Клеон страдал и никак не мог придумать способ спасения. Может, стоило сначала обедать в одиночестве или с самыми близкими, а уже потом являться на официальный обед, где бы ему подали… ну, скажем, заморскую грушу? О, как он любил груши… А вдруг тогда высокие гости возьмут и обидятся, решив, что Император брезгует делить с ними трапезу?

Являться с женой? О нет, от нее вреда больше, чем пользы. Когда Клеон взял ее в жены, ее род угасал и, естественно, питал надежды на возрождение за счет союза с Императором. Клеон, однако, надеялся совсем на другое: он очень хотел, чтобы угасла хотя бы та представительница рода, на которой он женился. Он предоставил супруге возможность жить в свое удовольствие на ее половине Дворца и лишь изредка навещал ее для выполнения супружеских обязанностей, хотя в этой роли она ему совсем не нравилась. Теперь же, когда их отношения в этом плане и вовсе прекратились, он совсем перестал наведываться к жене.

Клеон разгрыз один из горстки орешков, которые успел прихватить со стола, и крикнул:

– Демерзель!

– Сир?

Демерзель всегда являлся по первому зову. То ли постоянно подслушивал у замочной скважины, то ли старался не уходить далеко, чувствуя, что может понадобиться в любую минуту, – непонятно, однако дело обстояло именно так: он являлся по первому зову, и Клеон ценил это. Правда, бывали случаи, когда Демерзель куда-то удалялся по важным делам, и тогда Клеон страдал от его отсутствия.

– Ну, что там с этим математиком? Запамятовал, как его зовут.

Демерзель прекрасно понял, кого имеет в виду Император, но решил выждать и выяснить, что Император запомнил, а потому невинно поинтересовался:

– О каком математике вы говорите, сир?

Клеон нервно взмахнул рукой:

– Ну, этот, предсказатель будущего. Тот, который приходил ко мне.

– Тот, за которым мы посылали, сир?

– Ну да, посылали, какая разница? Он же все равно приходил? Ты собирался приглядеть за ним, если не ошибаюсь? Ну и как дела?

Демерзель прокашлялся и сообщил:

– Да, сир, собирался.

– Ага! Собирался, но не приглядел, так?

Как ни странно, Клеон ощутил некоторое злорадное удовлетворение. Демерзель был единственным из его министров, которому всегда все удавалось. Остальные, правда, никогда не признавались в неудачах, но оттого, что неудачи сыпались, как горох, исправлять их последствия становилось все труднее. Видимо, Демерзель слишком редко ошибался и потому мог позволить себе быть честным. «Если бы не Демерзель, – подумал Клеон, – я бы и знать не знал, что такое честность».

А еще он подумал: «Наверное, все Императоры прожили жизнь, потонув в море вранья, и именно поэтому Империя…»

Демерзель молчал, и Клеон, прогнав набежавшие мысли, поторопил его с ответом:

– Ну что, ты потерпел фиаско? Говори!

– Да, сир, в некотором роде, – нисколько не смутившись, отвечал Демерзель. – Мне показалось, что оставлять его на Тренторе, где обстановка и так… словом, мне показалось, что он может доставить нам кое-какие проблемы. Можно было бы махнуть на него рукой – ведь он собирался на следующий же день вернуться домой, но мало ли что… вдруг бы он передумал и остался на Тренторе… Словом, я все устроил так, что двое бродяг должны были впихнуть его в звездолет в этот же день.

– Ты что, якшаешься с бродягами, Демерзель? – удивился Клеон.

– Видите ли, сир, приходится. Дела бывают разные, и люди нужны тоже разные, не только бродяги. Но, увы, им не удалось выполнить мое поручение.

– Это почему же?

– Вы не поверите, сир. Селдон побил их обоих.

– Как? Математики умеют драться?

– По всей видимости, математика и драка – не взаимоисключающие понятия. Вскоре я выяснил, что у себя на родине Селдон в этой области знаменит. То, что я не узнал об этом заранее, сир, и есть моя большая ошибка, и я умоляю вас простить меня за это.

– Полагаю, что математик отправился домой не в этот день, а на следующий, как и собирался?

– К несчастью, этого не произошло. После драки он почему-то решил не возвращаться на Геликон. То ли какой-то прохожий, бывший свидетелем потасовки, дал ему такой совет, то ли… словом, он остался на Тренторе. Таково еще одно осложнение.

Император нахмурился:

– Стало быть, наш математик… как же его зовут-то?

– Селдон. Гэри Селдон.

– Стало быть, этот Селдон теперь недосягаем?

– В каком-то роде, сир, в каком-то роде… Мы за ним проследили. В данное время он находится в Стрилингском Университете. Там он в неприкосновенности.

Император фыркнул, лицо его покраснело.

– До чего же я терпеть не могу это слово – «неприкосновенность»! Не должно в Империи быть таких уголков, куда бы не дотянулись наши руки! А ты мне заявляешь, что прямо здесь, на Тренторе, кто-то пребывает в неприкосновенности! Возмутительно!

– До Университета ваши руки, сир, могут дотянуться. Как только захотите, можете послать туда войска и выдернуть оттуда этого Селдона. Однако это… гм-м-м… нежелательно.

– Ты еще скажи «неосуществимо», Демерзель! Ты мне сейчас как раз этого самого математика напоминаешь. Точно так же он разглагольствовал о предсказании будущего. «Возможно, но неосуществимо». Что же я за Император? Все могу в принципе, а на самом деле не могу ничего! Не забывай, Демерзель, если до Селдона добраться невозможно, то до тебя как раз таки очень легко!

Последнюю фразу Демерзель молча проглотил. Он, «человек, стоящий за троном», прекрасно знал, что Императору без него не обойтись, и подобные угрозы слышал уже не раз. Он молчал и ждал, пока страсти улягутся. Побарабанив кончиками пальцев по подлокотнику кресла, Клеон спросил:

– Ну ладно, какой нам прок от этого математика, если он попал в Стрилингский Университет?

– Как ни странно, сир, нет худа без добра. Весьма вероятно, что именно в Университете он решит поработать над своей психоисторией.

– Да? Несмотря на то что с пеной у рта утверждает, что ее нельзя применить на практике?

– Он может ошибаться и может понять, что ошибается. А как только он это поймет, мы предпримем попытку выцарапать его из Университета. Очень может быть, что он сам нас об этом попросит.

Император глубоко задумался.

– А что, если кому-то взбредет в голову, – спросил он после паузы, – выцарапать его оттуда раньше нас?

– Кому же это может взбрести в голову, сир? – тихо спросил Демерзель.

– Да хотя бы мэру Сэтчема, если на то пошло! – рявкнул Клеон. – Он до сих пор лелеет мечту захватить власть над Империей!

– Он постарел, сир. Пороху не хватит.

– Не обольщайся, Демерзель.

– Но у нас нет никаких причин полагать, что он вообще интересуется Селдоном. Скорее всего, он и знать о нем не знает.

– Ну-ну, Демерзель. Раз мы знаем о докладе Селдона, почему бы в Сэтчеме о нем не слыхали? Раз мы понимаем, что Селдон – не пешка, почему бы этого не понимали в Сэтчеме?

– Если до этого дойдет… Нет, если появится хоть какая-то опасность, сир, мы успеем принять серьезные меры.

– Насколько серьезные?

Демерзель осторожно проговорил:

– Скажем так, сир: чем отдавать Селдона в Сэтчем, лучше сделать так, чтобы он не достался никому. Лучше прекратить его существование.

– То есть убить?

– Если вам так больше нравится, сир, – с поклоном ответил Демерзель.

20

Гэри Селдон раздраженно откинулся на спинку кресла, стоявшего в алькове его новой комнаты, выделенной для него стараниями Дорс Венабили. Настроение у него было самое паршивое.

«Паршивое настроение» – так он сам определил свое состояние, а на самом деле все обстояло гораздо хуже – он был просто в бешенстве. А самое главное – он не понимал, из-за чего именно. Из-за того, что узнал об истории? Из-за творцов и компиляторов этой самой истории? Или причиной его ярости стали миры и люди, создавшие историю?

Однако, видимо, дело было не в том, на кого он изливал свой гнев. Главное – все его заметки оказались абсолютно бесполезны, новообретенные знания – тоже, все бесполезно, все!

Он находился в Университете целых шесть недель. За компьютер он засел с самого начала и сразу начал работать – без всяких инструкций, полагаясь только на собственную интуицию, развившуюся в течение многолетней работы. Работал он медленно, часто спотыкался, но находил даже некоторое удовольствие в том, что до всего доходил сам и сам отыскивал ответы на поставленные вопросы.

Потом начались занятия под руководством Дорс, которые принесли ему немало полезного, но понервничать заставили не на шутку. Во-первых, его смущали взгляды, которые на него бросали студенты. Их, по всей вероятности, забавлял возраст Селдона, и всякий раз, когда Дорс, обращаясь к нему, называла его «доктором», многие усмехались.

– А я нарочно это подчеркиваю, – объявила Дорс. – Не хочешь же ты, чтобы они тебя считали двоечником, вечным студентом, который никак не может ликвидировать задолженность по истории?

– Ты наверняка преувеличиваешь. Может быть, они вовсе так не думают. Мне кажется, ты могла бы меня просто Селдоном называть.

– Нет, – покачала головой Дорс и неожиданно улыбнулась. – И потом, мне самой нравится, как звучит «доктор Селдон». Ужасно забавно смотреть, как ты всякий раз морщишься.

– У тебя извращенное чувство юмора. Садистское.

– Хочешь меня перевоспитать?

Селдон, сам не зная почему, рассмеялся. Конечно, кому приятно, когда тебя обзывают садистом? Но ему понравилось, как Дорс парировала его атаку. Немного подумав, он спросил:

– Послушай, у вас в Университете в теннис играют?

– Корты есть, но я сама не играю.

– Отлично. Поиграй со мной, и, пока будем играть, я буду называть тебя «профессор Венабили».

– Но ты так и обращаешься ко мне на занятиях!

– А ты посмотришь, как это замечательно будет звучать на теннисном корте.

– А вдруг мне понравится?

– Тогда я придумаю что-нибудь еще… Не думаю, чтобы такое обращение понравилось тебе во всех обстоятельствах.

– У тебя тоже специфическое чувство юмора. Непристойное.

– Хочешь меня перевоспитать? – продолжил обмен ударами Селдон.

Она только улыбнулась в ответ. Потом, когда они встретились на теннисном корте, оказалось, что Дорс играет совсем недурно.

– Ты действительно раньше не играла? – спросил Селдон после первой партии.

– Ни разу, – ответила Дорс.

Остальные переживания носили более или менее личный характер. Познакомившись с элементарной методикой исторического поиска, Селдон проклял все свои предыдущие попытки самостоятельно поработать с компьютером. Оказалось, что поиск информации по истории требует в корне иного подхода, чем тот, который он привык применять в математике. И тут и там большую роль играла логика, однако в историческом поиске логика была нужна совсем другая, не такая, какой привык пользоваться Селдон.

Но как бы то ни было – и до инструктажа, и после него, быстро ли он работал или спотыкался на каждом шагу, – никаких результатов, просто никаких!

Он нервничал, и это чувствовалось даже на теннисном корте. Дорс довольно скоро освоилась, и он перестал посылать ей легкие мячи, давая время на обдумывание. Совершенно позабыв, что перед ним – новичок, Селдон разошелся и принялся осыпать Дорс резаными ударами, вкладывая в них всю переполнявшую его злость.

Дорс подошла к сетке и сказала:

– Я понимаю, тебе хочется убить меня. Видимо, тебя жутко злит, что я так часто пропускаю мячи. Ну и что же ты промазал, в таком случае? Последний мяч пролетел в трех сантиметрах от моей головы. Целься получше, что же ты?

Селдон смутился, забормотал что-то невнятное.

– Слушай, – сказала Дорс. – Пожалуй, на сегодня хватит. Давай-ка примем душ и пойдем выпьем чаю или еще чего-нибудь, и ты мне расскажешь, кого ты на самом деле хотел убить. Если ты целился не в мою бедную головушку, надо выяснить, в кого ты целился. Иначе я не стану больше играть с тобой. Мне страшно, честное слово.

За чаем Селдон признался:

– Дорс, я успел много чего просмотреть по истории. Пока я только просматривал материал, не углублялся. И, тем не менее, некоторые вещи стали очевидны. Во всех книгах речь идет примерно об одних и тех же событиях.

– Поворотных, ты хочешь сказать. Тех, на которых зиждется история.

– Ну, разве что так. Как будто все друг у друга списывали. В Галактике – двадцать пять миллионов миров. А в книгах упоминается, дай бог, двадцать пять.

– Видимо, дело в том, – предположила Дорс, – что ты читаешь книги по всеобщей истории. Загляни в исторические хроники отдельных миров. Ведь в каждом мире, каким бы маленьким он ни был, дети в школе учат родную историю и только потом узнают, что живут в огромной Галактике. Разве ты сам не знаешь сейчас больше о Геликоне, чем об истории расцвета Трентора или о хронике Великой Межзвездной Войны?

– Такие знания тоже грешат ограниченностью, – возразил Селдон. – Мне знакома география Геликона, история его заселения, история борьбы с ближайшими врагами – планетой Дженнисек. Учителя, правда, их врагами называть избегали, предпочитая называть «соперниками». Но я никогда не слыхал о том, чтобы Геликон внес хоть какой-то вклад в общегалактическую историю.

– Но, может быть, и на самом деле никакого вклада не было?

– Не надо, Дорс. Наверняка был. Может быть, Геликон и правда не принимал участия в крупных космических сражениях, может быть, там не было многолюдных восстаний, может быть, представители моей планеты не подписывали глобальных мирных договоров. Может быть, Геликон не стал ареной борьбы за создание там имперской базы. Но какое-то влияние Геликон должен был оказать. Хоть какое-то! Что бы и где бы ни происходило, это обязательно как-то отражается в других местах. А я никак не могу отыскать информацию, которая помогла бы мне… Вот посмотри, Дорс: возьмем математику. Все знания, накопленные человечеством за двадцать тысячелетий, можно отыскать с помощью компьютера. В истории все обстоит иначе. Историки копаются в знаниях и выбирают из них, но что самое поразительное, все выбирают одно и то же.

– Но, Гэри, – возразила Дорс, – математику придумали люди, и в этой науке все повинуется строгому, непререкаемому порядку. Одно следует из другого. Существуют определения, аксиомы, и все они всем известны. История – дело другое. В ней сконцентрированы поступки и мысли квадриллионов человеческих существ. Историки не могут работать иначе. Такая у нас работа – копаться и выбирать.

– Пусть так, – кивнул Селдон. – Но я обязан изучить всю историю, в противном случае мне никогда не удастся разработать законы психоистории.

– В таком случае, ты их никогда не разработаешь.

Разговор этот произошел вчера. И вот теперь Селдон сидел у себя в комнате. Еще один день потрачен впустую, а в ушах все время звучала сакраментальная фраза Дорс: «В таком случае, ты их никогда не разработаешь».

Собственно, таковы были его убеждения с самого начала, и если бы Челвик не убеждал его так страстно в обратном, если бы не разжег с такой силой в душе Селдона сомнения, Селдон до сих пор бы думал именно так.

Что же теперь? Почему сомнения до сих пор мучили его? Почему он так упорно искал ответа? Искал, но найти никак не мог.

Глава 5
Наверху

ТРЕНТОР. Крайне редки его описания снаружи, с орбиты. Трентор с давних времен представлялся людям миром внутренним, то есть таким, каким видели этот мир его обитатели. Однако внешняя поверхность Трентора существовала: до сих пор сохранились голографические снимки планеты, сделанные из космоса, и на них видны отдельные детали (см. рис. 14 и 15). Обратите внимание на то, что поверхность куполов, контуры большого города и слой атмосферы – то самое, что в те времена именовали «Верхом», это…

ГАЛАКТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

21

И все-таки на следующий день Гэри Селдон снова отправился в библиотеку. Во-первых, потому, что дал обещание Челвику. Он обещал попробовать и просто не мог бросить начатое дело на полпути. Во-вторых, он и самому себе был кое-что должен. Ему не хотелось признавать собственное поражение. По крайней мере, пока. Нужно было идти до конца.

Итак, он углубился в просматривание каталога справочных изданий, в которые пока не успел заглянуть, и гадал, какие из них (а их было неисчислимое множество) могут пролить хоть какой-то свет на мучившие его вопросы. Он уже был готов начать просматривать все справочники один за другим, когда в стену кабинки кто-то тихо постучал.

Селдон оторвал взгляд от терминала и увидел смущенную физиономию Лисунга Ранды, который глядел на него из-за перегородки. Селдон знал Ранду, их познакомила Дорс. Пару раз они вместе обедали.

Ранда, преподаватель психологии, был человеком невысокого роста, полным, круглолицым. Улыбка почти никогда не сходила с его лица. Кожа – желтоватого оттенка, глаза – узкие. Такая внешность, широко распространенная по всей Галактике, была Селдону не в новинку. Многие из великих математиков были родом из таких миров, и Селдон видел их голографические снимки. Правда, на Геликоне ни с кем из Восточников, как их называли, он лично знаком не был. Да-да, их все называли именно Восточниками, хотя никто не знал почему. Сами они не слишком радовались этому прозвищу, но опять-таки никто не знал почему.

– На Тренторе нас миллионы, – дружелюбно улыбаясь, сообщил Ранда в день их знакомства, когда Селдону при всем старании не удалось скрыть удивления. – Тут и Южан полно – темнокожих, курчавых. Видел Южан?

– На Геликоне – нет, – признался Селдон.

– На Геликоне – одни Западники, да? Вот скучища! Ну, это ладно. По мне, так все хороши.

После этого разговора Селдон задумался о том, почему существуют Восточники, Западники и Южане, но совершенно нет Северян. Он даже покопался на этот счет в справочниках, но ответа не нашел.

И вот теперь Ранда, всегда такой веселый, разглядывал Селдона с явной озабоченностью.

– Ты в порядке, Селдон? – спросил он.

– В порядке, – ответил Селдон. – А что?

– Да нет, ничего такого. Просто ты кричал.

– Я? Кричал? – недоверчиво поинтересовался Селдон.

– Не очень громко. Вот так примерно. – Ранда стиснул зубы и издал высокий гортанный звук. – Если я ошибаюсь, прости, что помешал.

Селдон опустил голову:

– Ничего, Ранда, не извиняйся. Я и правда иногда издаю такие звуки, мне уже говорили. Ей-богу, бессознательно. Сам не замечаю.

– А почему, понимаешь?

– Почему? О, понимаю, конечно. От расстройства. От разочарования!

Ранда наклонился поближе и произнес вполголоса:

– Мы мешаем людям. Давай выйдем в вестибюль, пока нам не сделали замечания. Пойдем перекусим, что ли?

В кафе, после пары стаканов прохладительных напитков, Ранда спросил:

– Позволь задать тебе профессиональный вопрос: какова причина твоего разочарования?

– Причина разочарования? – пожал плечами Селдон. – Как у всех, наверное. Работаю, работаю, а результатов – ноль.

– Но ты же математик, Гэри. К чему тебе разочаровываться в исторической библиотеке?

– А ты там что делал?

– Я? Мимо проходил и услышал, как ты… стонешь. Ну, значит, судьба мне была там оказаться. И я не жалею об этом.

– Хотел бы я тоже просто проходить мимо… Видишь ли, дело в том, что я решаю одну математическую задачу: для ее решения необходимы кое-какие знания по истории, а у меня, боюсь, не очень-то хорошо идут дела.

Ранда посмотрел на Селдона с необычной серьезностью и сказал:

– Прости, если обижу, но… я просмотрел твое компьютерное досье.

– Мое досье? – воскликнул Селдон и покраснел. Похоже, он и вправду обиделся и рассердился.

– Ну вот, я тебя все-таки обидел… Погоди, не сердись. Понимаешь, у меня дядя – математик. Может, слыхал о таком: Кьяньто Ранда?

У Селдона дыхание перехватило:

– Правда? Он твой родственник?

– Да. Старший брат отца. Ужасно огорчался, что я не пошел по его стопам, ведь своих детей у него не было. Вот я подумал… наверное, он был бы рад узнать, что я подружился с математиком. Так хотелось похвастаться, понимаешь? Ну, вот я и решил покопаться в математической библиотеке, разузнать о тебе побольше.

– Ясно. А теперь уж моя очередь прощения просить. Хвастать тебе особенно не придется.

– А вот и нет! Я, конечно, ни слова не понял из того, о чем говорится в твоих работах, но их хвалят. А когда я просмотрел колонки новостей, то выяснил, что ты выступал на последнем Декадном конгрессе. Ну вот. Кстати, а что такое «психоистория»? Меня, конечно, прежде всего интересуют два первых слога.

– Понятно. Это словечко бросилось тебе в глаза.

– Да, и если я не круглый дурак, мне показалось, что ты можешь предсказать будущее течение истории.

Селдон устало кивнул:

– Ну, в общем и целом, это и есть то, что представляет собой психоистория, вернее – должна представлять.

– И это серьезно? – улыбнулся Ранда. – Не игра в «счастливый билетик»?

– Какой билетик?

– Ну, у меня на родине есть такая детская игра в предсказание будущего. Если будешь похитрее, можно здорово нажиться. Скажи, к примеру, какой-нибудь мамаше, что ее сынок разбогатеет, вырастет красавцем, и можешь быть уверен – отхватишь кусок пирога, а то и монетку в полкредитки. Мамаше совершенно не важно, будет так или не будет, ей одного обещания за глаза хватает.

– Понятно. Нет, никаких таких билетиков. Психоистория – чисто абстрактная наука. Исключительно абстрактная. Никакого практического применения у нее нет, за исключением…

– Ну, ну! Исключения – это всегда самое интересное.

– Ну, в общем, мне бы хотелось придумать для нее применение. Может быть, если бы я лучше знал историю…

– А-а-а… Так ты поэтому закопался в историю?

– Ну да. Только толку – чуть, – грустно кивнул Селдон. – История – совершенно необъятная штука, а правды в ней так мало.

– И это вызывает у тебя разочарование?

Селдон снова кивнул.

– Но, Гэри, ведь ты здесь всего несколько недель!

– Да, но все равно мне уже понятно…

– Ничего тебе не может быть понятно за несколько недель. Можно всю жизнь проработать и ничего не добиться. Да что там… Целые поколения математиков должны трудиться над этой проблемой…

– Лисунг, я отлично это понимаю, но мне от этого не легче. Мне обязательно нужно чего-нибудь добиться самому.

– Самоистязание ничего не даст. Может быть, тебе станет хоть немножко легче, если я приведу тебе пример. Есть один вопрос, над которым здесь бьются уже незнамо сколько времени, и тоже без толку. Казалось бы, вопрос намного проще, чем история человечества. Мне эта работа хорошо знакома, поскольку проводится здесь, в Университете, и в ней принимают участие мои близкие друзья. А ты – «разочарование»! Знал бы ты, что такое разочарование!

– И что за проблема? – с любопытством поинтересовался Селдон.

– Метеорология.

– Метеорология? – не веря собственным ушам, ошарашенно переспросил Селдон.

– Да-да, не удивляйся и не смейся. Метеорология. Вот послушай: у каждого из обитаемых миров есть атмосфера. В каждом мире свой собственный состав атмосферы, своя температура, свой период обращения вокруг оси и светила, свой наклон оси вращения, свое соотношение поверхности суши и воды. Двадцать пять миллионов – вот такое разнообразие, и обобщить параметры еще никому до сих пор не удалось.

– Это из-за того, что состояние атмосферы сильно подвержено хаотическим изменениям. Дураку ясно.

– Точно так же говорит мой приятель, Дженнар Легген. Да ты с ним знаком.

Селдон задумался, вспоминая:

– Высокий такой? Длинноногий? Молчун?

– Он самый… Ну, так вот. И Трентор в этом смысле еще более загадочен, чем все остальные миры. Судя по тому, что о нем написано, во время его заселения климат был более или менее обычным. Затем, по мере роста населения, расширения урбанизации, увеличилось потребление энергии, и в атмосферу стало выбрасываться больше тепла. Ледяной слой подтаял, облачный истончился, и погода стала неустойчивой. Это и вызвало стремление уйти под землю и тем самым обезопасить себя от капризов климата, выбраться из порочного круга. Но, что самое удивительное, круг стал еще более порочным. Чем яростнее люди закапывались под землю и чем больше возводили куполов, тем хуже становился климат. Теперь над поверхностью почти постоянно собираются тучи и идет то дождь, то снег, в зависимости от температуры. И, что самое ужасное, никто не в состоянии этого объяснить. До сих пор никто не анализировал причин такого страшного ухудшения климата, не пытался прогнозировать ежедневные перемены погоды.

– Ну и что? – пожал плечами Селдон. – Разве это так важно?

– Для метеоролога – да. Почему бы им тоже не расстроиться, не впасть в отчаяние? Так что ты не одинок, есть у тебя товарищи по несчастью.

Тут Селдону пришло на память затянутое тучами небо по дороге к Дворцу Императора и пронизывающий холод.

– Ну и что же они предпринимают? – спросил он.

– Здесь, в Университете, разрабатывается глобальный проект, и Дженнар Легген участвует в его разработке. Те, кто работает над этим проектом, считают, что, если им удастся понять причину перемен в климате Трентора, они узнают многое о фундаментальных законах метеорологии в целом. Легген жаждет этого не меньше, чем ты стремишься к выведению законов своей психоистории. В общем, он наставил целую уйму приборов и инструментов наверху – на поверхности куполов, понимаешь? Пока он ничего не добился. Ну и представь: целые поколения ломают голову над состоянием атмосферы и никак не могут получить желаемых результатов, а ты покопался в истории человечества какие-то несколько недель и уже жалуешься?

«А ведь Ранда прав, – подумал Селдон. – Я тороплюсь с выводами. Что сказал бы Челвик? Он сказал бы, что вся эта безрезультатная возня вокруг самых разных научных проблем – не что иное, как проявление общего упадка в науке. Наверное, он недалек от истины, но судит слишком общо, все усредняет». А Селдон пока никак не мог пожаловаться на умственное бессилие и упадок сил.

Не скрывая интереса, он спросил:

– Ты хочешь сказать, что метеорологи выбираются наружу, под открытое небо?

– Ага. Наверх. Это довольно забавно. Большинство коренных тренторианцев ни за что не полезли бы туда. Они не любят выбираться наверх. Говорят, будто у них там головы кружатся и все такое прочее. Так что над метеорологическим проектом работают в основном не местные.

Селдон бросил взгляд за окно. Лужайки и небольшой сад университетского кампуса весело зеленели, озаренные искусственным светом, не дававшим тени и палящего зноя.

– Не знаю, – проговорил он задумчиво, – я не склонен винить тренторианцев за любовь к комфорту и безопасности житья под куполами, но мне кажется, что кто-то мог бы забраться наверх из одного любопытства. Я, по крайней мере, не удержался бы.

– Хочешь увидеть метеорологию в действии?

– Не отказался бы. А как попадают наверх?

– Без проблем. Лифтом. Лифт поднимается, дверь открывается, вот и все. Мне довелось там побывать. Довольно-таки… забавно.

– Может быть, это помогло бы мне немного отвлечься от психоистории? – вздохнул Селдон. – Было бы неплохо.

– Возможно, – кивнул Ранда. – И потом… Знаешь, как-то мой дядюшка изрек: «Знания едины». Не исключено, что он был прав. Вдруг ты что-то такое узнаешь из метеорологии, что поможет тебе в работе над психоисторией. Разве это так уж невероятно?

Селдон кисло улыбнулся.

– Много на свете вероятного… – «Но далеко не все осуществимо», – добавил он про себя.

22

– С метеорологами? – удивилась Дорс.

– Да, – кивнул Селдон. – У них на завтра запланирована работа, и я собираюсь наверх вместе с ними.

– Что, устал от истории?

Селдон понурился:

– Есть немного. Нужно встряхнуться. И потом, Ранда утверждает, что у метеорологов тоже есть проблема, которая не по зубам математикам, так что, может быть, мне полезно будет убедиться в том, что я не одинок.

– Надеюсь, ты не страдаешь агорафобией?

– Нет, – улыбнулся Селдон. – И вопрос твой мне понятен. Ранда сказал, будто тренторианцы потому не любят подниматься наверх, что якобы почти все поголовно боятся высоты. А я думаю, они просто плохо чувствуют себя там без привычного «потолка».

Дорс кивнула:

– Ты сам посмотришь и убедишься, что более естественно. Но не забывай, что тренторианцы разбросаны по всей Галактике – туристы, администраторы, солдаты. В других мирах агорафобия тоже нередко встречается.

– Наверное, Дорс, но только я ею не страдаю. Мне просто любопытно и нужно сменить обстановку, поэтому я обязательно пойду с ними завтра.

Дорс, похоже, растерялась:

– Надо бы мне тоже пойти с тобой, но у меня завтра все расписано по часам. Ну да ладно, если ты действительно не агорафоб, может быть, все сойдет нормально. Не исключено, что тебе там даже понравится. Да, только, пожалуйста, не отходи далеко от метеорологов. Я слыхала, бывали случаи… кто-то там заблудился, что ли.

– Обещаю, буду осторожен. Вообще со мной такого не случается.

23

Дженнар Легген производил впечатление человека мрачного, угрюмого. Дело было не в цвете лица – лицо у него было светлокожее, открытое. И не в густых кустистых бровях. Может быть, в глубоко посаженных глазах и длинном крючковатом носе. В общем, выражение лица у него было какое-то печальное. Он почти никогда не улыбался, говорил крайне редко, и его глубокий голос никак не вязался с тщедушностью фигуры.

– Селдон, вам понадобится более теплая одежда, – сказал он.

– О! – растерянно воскликнул Селдон и оглянулся. Еще четверо метеорологов – двое мужчин и две женщины – собирались подняться наверх вместе с Леггеном и Селдоном. Все четверо и сам Легген действительно были одеты намного плотнее, чем обычно: поверх легкой тренторианской одежды все натянули толстые свитера, яркие и у всех разные.

Селдон смущенно оглядел себя:

– Простите, я не знал, но у меня все равно нет ничего подходящего.

– Погодите, вроде бы у меня найдется для вас свитер… да, вот он. Не с иголочки, но все-таки лучше, чем ничего.