Текст книги "Первый удар"

Часть первая
В тихом омуте

Глава первая
Странное новоселье

Алексей Михайлович Костюков сидел в одиночестве за праздничным столом. На столе стояла литровая бутылка водки с портретом румяного политикана, грозившего народу скорым и полным счастьем, пластиковая бутыль «пепси» и вскрытая банка великой китайской тушенки. Хлеб купить он забыл...

Это был первый большой праздник за последние годы его не такой уж и длинной жизни. Причем действительно праздник – новоселье.

У нормальных людей его принято встречать в окружении друзей, домочадцев, оравы детишек, с радостными криками носящихся по многочисленным комнатам, в беспорядке уставленным мебелью, тюками с одеждой и коробками с разнообразной домашней утварью, но так уж вышло, что Костюков был одинок как перст, со всеми вытекающими из этого результатами.

Сергей и Петька были званы на завтра, но он, не утерпев, решил начать один, а уж завтра, когда придут дорогие гости в количестве двух лучших друзей, дать как следует на троих.

Так что – гости завтра, а сегодня...

Ну, будь здоров, Кастет!

* * *

Кастетом Леху начали называть еще в детском саду, а в 12-й школе Василеостровского района, что на Тринадцатой линии, первым произнес это прозвище именно Петька Чистяков, который завтра будет сидеть вот за этим самым столом и произносить заковыристые и не всегда понятные, но зато всегда смешные тосты.

Когда-то они вместе с Петькой пошли записываться в боксерскую секцию. Леху взяли охотно – с детства хилый и болезненный, он годам к двенадцати стал вдруг длинноруким крепышом с отменной реакцией, и у пожилого тренера при виде Кастета сразу загорелись глаза – из пацана будет толк!

Чистякова же взяли нехотя, только потому, что был недобор мальчишек его возраста, и отчислили через месяц по причине слабости носа, о чем, впрочем, Петька и не жалел, сразу же записавшись в автомобильный кружок в том же Доме пионеров. Водителем он так и не стал, зато сделался классным автослесарем, способным сделать конфетку из любой помойки. С приходом перестройки, кооперации и прочих благ нарождающегося капитализма он превратился в знаменитого и капризного автослесаря, но для Кастета остался, как и был, – хорошим мужиком и верным другом Петькой Чистяковым.

С Сергеем Ладыгиным жизнь свела не за классной партой, а в другой школе, безжалостной и кровавой, имя которой – Афган. Были они ровесниками, в одном звании – старлеи – и встретились в Кабульском госпитале, куда старшего лейтенанта, комвзвода Алексея Костюкова привезли после безумного ночного налета на спящий, вроде бы тыловой, гарнизон. Старший лейтенант медицинской службы Сергей Ладыгин был дежурным врачом и, в отсутствие хирурга, сделал Кастету операцию, которая, как выяснилось позднее, спасла тому жизнь.

Рана в живот была не смертельной, да и по меркам военно-полевой хирургии не тяжелой, но внутреннее кровоизлияние в брюшную полость могло оказаться роковым, так что операция, сделанная одним старлеем другому, оказалась весьма своевременной и уместной. Позже, когда Кастет основательно пошел на поправку, а у него была к тому же серьезная контузия и множество мелких осколочных ранений, они близко сошлись со старлеем Ладыгиным, и тот за стаканчиком чистейшего медицинского признался, что это была его первая самостоятельная операция в жизни. Если бы имелся хоть малейший шанс разбудить пьяного вдрызг дежурного хирурга, он, Ладыгин, ни за что бы не взялся за скальпель.

Шли последние месяцы позорной войны, генералы и политики потеряли к ней всякий интерес, поэтому Кастета охотно комиссовали сразу по выходе из госпиталя, правда, почему-то не дав при этом очередного звания, но зато торжественно вручив какой-то афганский орден, который успешно потерялся в непростой Лехиной гражданской жизни.

С Ладыгиным они встретились через пару лет, когда тот, окончив адъюнктуру при Военно-медицинской академии, вышел в запас в звании майора медслужбы и успешно работал ведущим гастроэнтерологом в престижной частной клинике на Большом проспекте Васильевского острова.

Так что с друзьями у Кастета все было в порядке, друзьями он гордился, да и приятелей было, как говорится, немерено – записная книжка в кожаном переплете, которую ему подарила при выпуске из Петродворцового военно-спортивного училища одна из подруг (записав там на первой странице свой телефон), распухла от адресов, имен, телефонов парней, с которыми он учился в Петродворце, «служил» в сборной олимпийского резерва, воевал в Афгане...

В отличие от своих благополучных друзей у Кастета на гражданке было больше выходных. Не смог он, вернувшись из Афгана, найти себя в новой жизни. Сначала друзья-спортсмены устроили его в охранную фирму с громким названием «Скипетр», оказавшуюся на деле филиалом колдобинской группировки, не столько охранявшей, сколько грабившей ларечников и мелких торговцев.

Съездив пару раз на стрелки, где спорные вопросы разрешались количеством крепкотелых бойцов и числом стволов при них, Кастет ушел оттуда – другие были у него представления о разрешении споров. Отпустили его, правда, неохотно – особых секретов колдобинцев он узнать, конечно, не успел, но наличие в бандитской бригаде боевого офицера-афганца, к тому же мастера спорта по боксу, изрядно поднимало престиж бригады, выделяло ее среди прочих. Прочие состояли большей частью из качков с тупыми бычьими глазами и несуразно могучими шеями, а также каратистов, которых в массовом порядке пекли доморощенные сэнсеи в наскоро отремонтированных подвалах.

Каратисты были как на подбор сухощавы, вертки и решительно непригодны к рукопашной схватке, но часто говорили непонятные Кастету слова «маваси», «маягири» и «кавасаки», а также к месту и не к месту восклицали «Кья!»...

Каратистов охотно били все – не признающая никаких правил шпана, спортсмены, прошедшие школу изматывающих тренировок и настоящего Большого Спорта, уголовники, испытавшие на своей шкуре кровавое месиво лагерных разборок, а также случайные прохожие, если каратисты невзначай проходили мимо пьяной уличной драки...

Не били их только каратисты из соперничающих группировок, тут их схватки заканчивались вничью, бригадиры, с удовольствием понаблюдав за мельканием рук и ног и послушав звонкую японскую речь, растаскивали бойцов по машинам и оставались перетирать свои дела один на один, потому как на серьезные разборки каратистов не брали, от греха подальше отсылая их куда-нибудь за город, шашлыки готовить, например, что, впрочем, у тех получалось не очень здорово – не японская все ж таки пища...

Когда Кастет заявил о своем желании уволиться из «Скипетра», его вызвал к себе авторитет, как понял Леха, один тех людей, что стояли во главе колдобинцев. На роскошном джипе Леху отвезли в гостиницу «Пулковская», где обычно обедал авторитет, отвели в отдельный кабинет и оставили один на один с немолодым уже мужчиной в дорогом костюме. Мужчина в одиночестве сидел за столом, накрытом, судя по всему, на двоих.

* * *

– Садись, покушай, – сказал он Кастету. Леха замялся, он готовился к непростому разговору, может быть – даже к драке.

– Да я не голоден, – выдавил он из себя.

– Сразу видно, не из наших ты, – одними губами улыбнулся мужчина.

Грубое, словно плохо обработанное, лицо оставалось неподвижным, звериные глаза внимательно изучали Кастета.

– Знал бы, сколько людей мечтают даже не пообедать, а просто посидеть со мной за одним столом, а он – «не голоден»!

Мужчина еще раз улыбнулся, и от этой улыбки Кастету стало не по себе.

– Спасибо, – сказал Леха, сел на край стула и подвинул к себе тарелку с чем-то необычайно аппетитным на вид и пахнущим так, что не было слов, чтобы описать щекочущий ноздри аромат.

– Ты кушай, кушай, – сказал мужчина, – а я пока на тебя посмотрю, да и ты на меня. Может, когда еще доведется встретиться.

* * *

Мужчина откинулся на спинку стула и закурил дорогую, вкусно пахнущую сигарету.

– Не помешает? – вежливо спросил он.

– Нет, нет, что вы, – совсем смешался Кастет.

С каждой минутой он чувствовал себя все более неуютно – он не знал, как себя вести, что говорить, он не контролировал ситуацию, а такого быть не должно ни на ринге, ни в бою, ни в жизни – этот урок Кастет выучил твердо! Поэтому он с преувеличенным аппетитом принялся за неведомое блюдо, краем глаза изучая своего собеседника.

Мужчина был немолод и, что называется, терт жизнью, он был опытен каким-то ужасным, кровавым опытом жизни и излучал уверенность, от которой Кастету стало не по себе. Случалось ему несколько раз выходить на ринг против соперника, от которого исходила такая же непоколебимая уверенность в себе, и эти бои Кастет проигрывал, хотя был неплохим бойцом.

– Ну что, покушал, посмотрел, теперь – поговорим.

Кастет отложил вилку.

– Слышал – уходить ты от нас собрался.

Кастет кивнул.

– И чем же мы тебе не глянулись? Может, денег мало? Так ты скажи, знаю, жена молодая – ей цапки всякие нужны, баба, понятное дело, дите опять же растет малое, ему питание там детское надо, памперсы-ползунки всякие, все денег стоит, я понимаю, так что скажи – сколько получать хочешь?

Кастет пожал плечами:

– Не в деньгах дело.

– А в чем? Ты скажи, в чем? Мне это знать надо. – Мужчина подался вперед. – Я, понимаешь, хочу, чтобы меня хорошие люди окружали, чтобы не продали меня за бабки эти сраные. Ты вот, знаю, – не продашь, а все-таки уходишь. Почему?

Кастет опять пожал плечами.

– Не знаю, не могу сказать, не мастак я говорить и слов нужных не знаю. Плохо мне у вас, страшно.

– Тебе страшно!? Ты ж войну прошел, людей убивал, и тебя убить могли, ранен вот был – знаю, чего здесь-то бояться?! Опять же боксером, говорят, знатным был, чемпионом...

Кастет кивнул.

– Два раза чемпионом Вооруженных сил, пять раз – призером Союза, и так, по мелочи еще было – кубки там всякие, грамоты... – Своим спортивным прошлым Кастет гордился. – Там все не так было, честно. Я – сильнее, значит, я выигрываю...

– Так ведь и у нас все честно, – оживился собеседник. – Сегодня я сильнее, и я город держу, а что завтра будет – посмотрим.

– Нет, не так это все, – Леха стукнул себя кулаком по колену. – Ну не могу я объяснить!

– Ладно, понял я тебя. Иди, Леша Костюков. Живи своей жизнью. Как умеешь, так и живи. Если плохо будет – приходи, приму, помогу чем смогу. Только не придешь ты, вот чего жаль... Хотел я посмотреть, что ты за мужик, не продашь ли, не ссучишься. Вижу – не продашь, потому – иди. А если в гниль в тебе была, – мужчина улыбнулся мертвой улыбкой, показав два ряда золотых зубов, – тогда бы другая дорожка тебе корячилась, братва уже бушлат деревянный хотела заказывать, да я отговорил, поглядеть на тебя вздумал. Так что удачный у тебя сегодня день, а я вроде как крестный тебе – считай, жизнь сохранил. Все, Кастет, иди, а я кушать буду и о жизни правильной думать.

Мужчина наклонил голову, то ли прощаясь, то ли высматривая в тарелке кусок полакомей...

* * *

Кастет закурил сигарету, последнюю в пачке, встал, подошел к распахнутому настежь окну. Внизу по мокрому асфальту шелестели шинами блестящие от дождя и оттого особенно нарядные машины, большей частью – иномарки.

Кастет вздохнул – купить тачку, хоть плохонькую, да свою, было его давней мечтой.

После несложившейся карьеры бандита-охранника его армейские дружки-приятели пристроили Кастета в фирму «Суперавто», одну из множества мелких фирмочек, возникших на развалинах советского колосса – «Совтрансавто». Во времена, многими сейчас именуемые благословенными, попасть на работу в «Совтрансавто» было мечтой большинства ленинградских водил, но гэбэшный и партийный гребешок был слишком частым и удача улыбалась немногим.

Даже теперь, когда многие проблемы перестали быть проблемами, устроиться в фирму наподобие «Суперавто» можно было только по блату или при большом везении. В толстой записной книжке такой блат нашелся в лице капитана-афганца Башметьева, зампотранспорту полка, в котором служил Кастет.

Башметьев предупредил кого надо, Леха Кастет был устроен в «Суперавто» и стал обладателем донельзя разбитого российскими дорогами «Камаза», на восстановление которого ушли остатки бандитских денег, отложенных на покупку хоть какого-нибудь жилья. Потому что с хохлушкой Алесей, бывшей в то время его законной супругой, Кастет не жил уже около года, с того самого дня, когда заявил ей о своем намерении уйти из бандитского агентства «Скипетр».

* * *

– Ты – неудачник, – сказала Алеся, – неудачником был, неудачником и помрешь. Ты ж ничего не можешь, только морды бить. Куда теперь пойдешь, вышибалой в кабак какой-нибудь? Так там те же бандюги, только бабок пожиже будет и помыкать тобой будут все, кому не лень, начиная с последней шлюхи. А что, может, тебя к шлюхам и тянет, кобель драный?! Так вали отсюда, освобождай жилплощадь, я уж как-нибудь без тебя с дитем проживу, не помру с голоду.

* * *

По правде говоря, жилплощадь эта, а вернее квартира, была Лехина. А хохлушка Алеся приехала из карпатской деревеньки. Благодаря провинциальной настырности, смазливой мордахе, выдающемуся бюсту, крупным подвижным ягодинам, а главное, редкой даже для пэтэушницы сексуальной сговорчивости она умудрилась поступить в Петродворцовое реставрационное ПТУ.

ПТУ считалось престижным, попасть туда было нелегко, закончить еще труднее, потому что большая часть выпускников, отработав положенный после училища срок, поступали в знаменитую Муху, так что ПТУ это было чем-то вроде кузницы кадров для престижного вуза.

Хохлушка Алеся благополучно переходила с курса на курс, все свободное время посвящая поискам будущего мужа. Требование к потенциальному спутнику жизни было одно, но, как выяснилось, трудно выполнимое – чтобы он имел ленинградскую прописку и нормальную жилплощадь.

Леха познакомился с ней на танцах, или, говоря по-модному, на дискотеке, которую устраивали каждое воскресенье в клубе училища. Собственно, он каждое воскресенье знакомился на дискотеке с какой-нибудь девушкой, но одни оказывались слишком неуступчивыми, другие, наоборот, были откровенными потаскушками, охотно отправлявшимися в кусты после первого же танца.

Леха же в душе стремился к созданию крепкой семьи и, стало быть, ему была нужна жена, соответствующая положению будущего офицера. Но время шло, уже и выпуск был не за горами, а девушки, достойной его руки и сердца все не попадалось. Петродворец – городок небольшой, и на танцы приходили одни и те же кандидатки в офицерские жены, поэтому, когда появилась Алеся, общее внимание оказалось приковано к ней.

Братья-курсанты, зная Лехин нокаутирующий удар справа, остерегались вставать у него на пути, и новенькая сразу перешла в полную его собственность.

Хохлушка сразу покорила Кастета легким характером и огромным крепким бюстом.

– Почему ты лифчик не носишь? – спросил он ее как-то.

– А он мне нужен? – удивилась Алеся.

А еще она покорила его счастливым визгом, которым оглашала лесопосадки во время актов любви.

Сам же он покорил дивчину постоянной ленинградской пропиской и большой квартирой в центре города. Что же касается размеров члена, чему Алеся всегда придавала большое значение, так видала она и побольше и покрепче, но на привязи-то, так ей думалось, ее никто держать не будет и в питерской квартире закрывать на ключ не станет, а там, бог даст, отправят Лешеньку служить в какой-нибудь Клоподавск, а она останется одна, с квартирой и пропиской, и уж тогда...

Алеся давно решила, что никуда вслед за мужем не поедет, разве что в ГДР, в ГДРе можно и без члена потерпеть, некоторое время, конечно.

Когда до выпуска и лейтенантских погон оставались уже считанные дни, она объявила будущему офицеру Советской Армии, что беременна, естественно от него (как ты мог подумать другое?) и если он, Леша Костюков – порядочный человек и, главное, не хочет неприятностей перед самым выпуском, то должен немедля жениться на ней, Алесе Подопригора, и они вместе войдут в будущую его офицерскую жизнь крепкой советской семьей, к тому же с почти готовым ребенком, что будет, несомненно, учтено командованием училища при распределении выпускников.

Леша был порядочный человек, неприятностей не хотел и все плюсы семейной жизни хорошо себе представлял, а о минусах старался не думать. В тот же день они подали заявление в загс и сразу после выпуска сыграли свадьбу.

Дальше все пошло не так, как планировал Леха.

Беременность оказалось ложной (ну, бывает так, понимаешь?).

После необременительной службы в сборной олимпийского резерва, заключавшейся в усиленных тренировках и участии в соревнованиях не слишком крупного масштаба, Лешу из сборной отчислили. Причины, как в армии принято, не объяснили, но Кастет и сам все прекрасно понимал – средневесов его класса было много, годы шли, и шансов попасть в основу сборной у него уже не было, а подрастал перспективный молодняк, который требовалось обкатывать на международных рингах, поэтому «старичков» постепенно отчисляли. Так отчислили и Лешу Костюкова.

Обиды не было, была пустота и неопределенность, чего Леша не любил больше всего, он и в армию-то пошел только потому, что там все ясно и понятно, на все есть статья Устава или приказ вышестоящего начальника, которые надо только добросовестно исполнять, а Кастет был человеком добросовестным и исполнительным. К тому же возникли неожиданные проблемы с Алесей.

* * *

База сборной была под Москвой, в Крылатском, и Алеся охотно поехала с ним, справедливо считая Москву ничуть не хуже Ленинграда. Жили они в комфортном офицерском общежитии, Леха все время проводил на тренировках и соревнованиях, в лучшем случае приходя домой ночевать.

Предоставленная себе Алеся мгновенно оказалась окружена молодыми пловцами и гимнастами, отличающимися, по слухам, необыкновенными мужскими способностями, что Алеся и принялась выяснять с присущим ей в этих вопросах рвением, оглашая окрестности стонами и визгом.

Судя по этим звукам, беспощадные эксперименты над собой и юными атлетами производились целыми днями. Естественно, у несчастной девушки не оставалось ни сил, ни желания обустраивать скромный офицерский быт, всем этим в редкие свободные дни занимался Леха, не переставая удивляться тому, как Алеся, которая проводила, по ее словам, целые дни в Москве, повышая свой культурный уровень посещением Третьяковки, Мавзолея и Большого театра, ухитрялась учинить такой бардак в небольшой и, в общем-то, уютной квартире.

Еще большее изумление вызывали использованные презервативы, которые Кастет время от времени находил в самых неожиданных местах, хотя он ими со времен курсантства не пользовался, считая это недостойным для женатого мужчины.

Алеся объясняла, что презервативы остались от прежних хозяев квартиры, которых и выселили-то за беспутный образ жизни, при этих словах она морщилась и всем своим видом показывала, как она осуждает подобное поведение, и покрепче прижималась к мужу – мы-то ведь, Лешенька, не такие!

После чего они опрокидывались на ближайший предмет мебели или просто на пол и принимались самозабвенно изучать Камасутру, в коей науке, надо сказать, Алеся намного превзошла супруга, принимая подчас позиции, неведомые составителям древнего трактата. Вообще, супружество пошло Алесе на пользу – груди налились, бедра еще больше раздались вширь, а талия оказалась неожиданно тонкой и гибкой. К тому же она приобрела две привычки, поначалу смущавшие Кастета, – сбривать волосы по всему телу и дома ограниваться минимумом домашней одежды, то есть одними шлепанцами.

– А вдруг зайдет кто? – говорил ей Леша.

– Ты что, стесняешься меня, что ли? – отвечала она.

– Нет, но...

– Так я ж, дурачок, специально. Вдруг тебе захочется, а я вот она – готова...

На этом обсуждения прекращались, настолько рьяно Олеся демонстрировала готовность к немедленному ублажению любимого супруга.

Все это кончилось в одночасье, когда Леху отчислили из сборной.

Новое назначение еще не пришло, и Кастет был предоставлен самому себе. Он наконец-то навел порядок в квартире, выгреб из разных углов еще кучу презервативов, некоторые из них, судя по виду, были совсем свежими, съездил пару раз в Москву, один, без Алеси, которой надоели все эти театры-музеи. Ходил время от времени на тренировку, ходил по привычке, хотя никто от него этого не требовал, да и спрашивать было некому – его тренер занимался уже с перспективным новичком и только приветственно махал рукой Кастету, когда виделись в зале или на территории спортбазы.

Как-то, придя в очередной раз в зал, Леха увидел, что все ринги заняты и, судя по всему, надолго. Стучать по груше не было желания, хотелось поработать спарринг, но сегодня, похоже, не получалось, и он, расстроенный, вернулся домой. Там он неожиданно застал гостя – совершенно незнакомого ему парня, стоявшего в одних трусах посреди семейной спальни. Алеся же была, как обычно, голышом, даже без тапочек.

Спарринг у Кастета не получился и дома – гость после первого же удара вылетел в окно. Жили они на первом этаже, так что незнакомец не пострадал, зато пострадал Кастет. Инцидент замять не удалось, да никто, в том числе и он сам, не стремился его замять.

* * *

В результате через два дня пришло Кастету назначение – лейтенанту Костюкову А. М. предписывается отправиться в Рязанское высшее воздушно-десантное училище на краткосрочные офицерские курсы по переподготовке командного состава по учетно-воинской специальности код N....

Что обозначал номер кода, Кастет не знал и пошел в кадровый отдел. Воинская специальность называлась «диверсант-разведчик», и, как объяснили ему девочки из кадров, ждала его после окончания краткосрочных офицерских курсов отправка в дружественную Республику Афганистан, где ограниченный контингент советских войск испытывал острую и хроническую потребность именно в специалистах подобного профиля.

«Голому одеться – только подпоясаться».

Так и Лехе Кастету собраться – хватило получаса, и разъехались они с разлюбезной супругою своей Алесей Костюковой-Подопригора в разные стороны – Кастет в Рязань диверсантом становиться, а Алеся – в Питер, в его квартиру, жить там бок о бок с его родителями, еще живыми в ту пору. Становиться никем она не хотела, потому как давно нашла свое призвание и изменять ему не собиралась.

* * *

По прибытии в Афганистан Кастету повезло – он получил назначение в офицерскую спецроту. Солдат-срочников там не было совсем, даже вспомогательные должности, которые в СА занимали обычно рядовые первого года службы, здесь отправлялись прапорщиками, и все давали строжайшую подписку о неразглашении не только подробностей боевых операций роты, но и самого факта существования подобного воинского подразделения в Советской Армии.

За три месяца службы в спецроте Кастет узнал намного больше, чем за всю свою предыдущую военную жизнь. Старики, а в роте были в основном капитаны и майоры, большинству – за тридцать, охотно делились с новичком секретами выживания в бою и в мирном, казалось бы, тылу сопредельных государств, навыкам убийства не только голыми руками, но и с помощью самых невинных подручных средств, таких как книга, тарелка или подобранная с земли палочка.

Узнал он также, как получать необходимые сведения в обычном разговоре, используя приемы психотехники и отчасти гипноза, как допрашивать с помощью достижений мировой фармакологии, не только знаменитой «сыворотки правды», которая далеко не всегда оказывается под рукой в нужный момент, но и создавая нечто подобное из всем доступных и продающихся без рецепта лекарств.

Массу полезных знаний получил Кастет за эти три месяца службы в спецроте. Он побывал в Пакистане – в местах дислокации учебных лагерей моджахедов, в Иране, куда с боями отошел большой отряд мятежников, захвативших пленных и какой-то очень важный груз, а также в Таджикистане, вернее, тогда еще – Таджикской Советской Социалистической Республике, входившей в нерушимый союз братских народов, плечом к плечу идущих в светлое коммунистическое будущее.

Все поездки были связаны со стрельбой, взрывами и пролитием крови, в том числе и в Советском Таджикистане, через который, как с удивлением узнал Кастет, проходил важный канал переброски афганских наркотиков в Европу – в Союзе наркота в ту пору была практически неизвестна. Все поездки совершались без виз и загранпаспортов и преимущественно ночью. Они занимали несколько часов, в течение которых Кастет и его товарищи были очень заняты, так что никаких достопримечательностей и памятников культуры посмотреть не удалось, поэтому впоследствии с чистой совестью он писал в анкетах, что за границей не бывал и, соответственно, ничего не видел.