Текст книги "За два часа до старта. Воспоминания"

Осетинские похороны

Однажды, летним вечером, возвращаясь с работы, у входа в подъезд дома я увидел траурные венки. Оказалось, что у моего соседа, с которым мы жили дверь в дверь, умер брат, живший в соседнем доме. Наспех перекусив, я прошел к месту траура, выразил соболезнование присутствующим и из чувства такта провел там часа полтора. Узнав, что похороны назначены на завтра, на 12 часов, я распрощался, пообещав к этому времени отпроситься с работы. На следующий день, на работе я стал спрашивать, как мне вести себя на осетинских похоронах и мой начальник цеха, молодой тогда еще человек, как и я, проведший лучшие свои годы в России, объяснил: «Там будут сидеть люди и записывать, подойдешь к ним, отдашь деньги на похороны и запишешься. А потом они будут стоять, и ты стой». Часам к двенадцати, устроив дела на работе, я подъехал к месту похорон. Отстояв очередь, сдал деньги на похороны и записался по этому случаю. Подошел к народу, столпившемуся на похоронах и остался стоять с ними.. Перед нами было большое открытое пространство, справа стоял гроб с покойником, а левее, на противоположной стороне-братья усопшего.

Подъехало несколько машин и большая группа людей направилась в нашу сторону. Подойдя к стоявшим в ряд братьям умершего, они стали выражать соболезнования. Мое внимание что-то отвлекло на миг и тут же я вздрогнул от неожиданности – плошадь огласилась громкими мужскими рыданиями… Причи-тая во весь голос, процессия направилась к гробу. Постояли над умершим, продолжая такой непривычный для меня плач и направились к нам. Причем, стоило им только отвернуться от усопшего, как плач резко прекратился. Так повторилось несколько раз, как хорошо отлаженное действие. Люди подходили организованной толпой, высказывали соболезнование родственникам, плакали над усопшим, присоединялись к нашей толпе. И я подумал, вот люди идут на похороны и все это видят и понимают, но во всей этой массе народа нет ни одного человека, который бы знал, кто я, что я здесь, пришел разделить горе своего соседа. Я проникся уверенностью, что что-то делаю не так и обратился к стоящему рядом с собой пожилому осетину, так, мол и так, впервые присутствую на подобном мероприятии и не знаю, как себя вести… В ответ он спросил, сдал ли я деньги на похороны и записался ли – да, ответил я. Тогда, сказал он, подойди к братьям, вырази им соболезнование, после этого подойди к умершему, поплачь над ним около минуты, и после этого присоединяйся к нам. Выпала большая пауза между прибывающими на похороны, и когда, отделившись от толпы, я стал пересекать площадь, направляясь к братьям покойного, то привлек к себе всеобщее внимание. Один из братьев, старший, вышел немного вперед и стал что-то по-осетински мне говорить. Тогда мой сосед слегка двинул его локтем в бок, и объяснил кто перед ним, мы перешли на русский язык. Я, как мог, высказал слова соболезнования, мне это было не трудно, т.к. я как-то пару раз видел умершего и у меня сложилось о нем хорошее впечатление. Но что более всего меня волновало, так это мысль: «Как мне быть с плачем над покойником, какими слезами плакать? Ведь никогда не плакал и не умею…". Бог услышал мои тревоги и надоумил. Закончив речь, я направился к гробу, потирая глаза носовым платком, постоял над усопшим, изображая что вытираю слезы и с чувством исполненного долга, присоединился к толпе. Я почувствовал, что теперь сработал по полной программе.

Соседям было очень приятно, и что я присутствовал на похоронах, и что так обратил на себя внимание. Последствия это событие имело самые неожиданные. Часто, проходя мимо соседнего подъезда, я видел почтенного седобородого старца, восседающего в почтительном окружении мужчин помоложе. На меня обращали внимание. Ну, обращают и обращают, мало ли там чего. Когда я проходил мимо этих людей, после описанных выше похорон, один из стоящих рядом со стариком мужчин окликнул меня и попросил подойти. Подойдя, я с соответствующим почтением приветствовал старца, тот обратился ко мне с вопросами: из какой я квартиры, как давно здесь живу, откуда приехал, в каком селе живут мои ближайшие родственники и т. д. Я ответил самым подробным образом, хотя и понимал, что, скорее всего они и без моих слов осведомлены о том кто я и откуда. Тогда седобородый старик сказал: «я являюсь тамадой этого дома. Когда у кого ни будь из живущих в доме случается трагедия или радостное событие, а это как правило отмечается в селах, где проживают родители и родственники, то жильцы дома выезжают туда во главе со мной. Если у тебя возникнут какие трудности, понадобится какая ни будь помощь – обращайся ко мне, я живу в таком-то подъезде, в такой-то квартире, мы всегда поможем…». Вот так-то. И потом, во время осетино-ингушских событий, осенью 1992 года, когда группы бесчинствующей молодежи, прикрываясь националистическими лозунгами, грабили и сжигали имущество всех ингушей, живших во Владикавказе, в мою квартиру не ступила нога мародера.

Невесты

Выходя из машины, я обратил внимание на девчушек, проходящих мимо меня, на одну из них. Она была смугловата, с правильными чертами лица, в ее облике, в умных, карих глазах было что-то такое, что поневоле обращало на нее внимание. Мой интерес тоже не остался незамеченным. Вот они поравнялись со мной, и малышка, которую она вела за руку, крикнула что-то детское в адрес пробежавшего мальчонки. Старшая легонько шлепнула по губам свою сестренку и виновато скосила взгляд в мою сторону, как бы прося извинения за глупую болтовню ребенка. Спустя некоторое время я услышал за спиной: «Дядя, по могите пожалуйста» (как-никак мне уже за полста), это была она. Отломилась палочка от «Чупа-чупса» и они не могли его развернуть. С неожиданными для себя затруднениями я справился с ее просьбой и, поблагодарив меня, они ушли дружной компанией. На следующий день, на том же месте, я стоял рядом со своей машиной у дома, когда увидел ее, направляющейся ко мне уже с другими спутницами, но все так же с маленькой девочкой за ручку. Они подошли и остановились передо мной. «Здравствуйте», – сказал я (а может, стоя между автомобилем и стеной дома, я мешал им пройти?). «Здравствуйте дядя», – ответила кроха, которую вели за ручку. Я сел в машину, но они не стали проходить, а подошли к открытому окну. Моя смуглянка заметила подарочную сумочку, которая стояла за сиденьем у заднего стекла автомобиля, ее глаза засветились интересом:

– Дядя, это чья сумочка?

– Моя.

– А у вас есть девочка?

– Нет, у меня только мальчики…

!? (им смешно, такой большой дядя и носится с детской сумочкой)

– В этой сумочке подарок, который я должен сделать одной тетеньке.

– У нее день рождения?

– Нет.

– А у нее (показывает на свою маленькую спутницу) завтра день рождения…

Я в замешательстве и невразумительно пытаюсь выразить свой восторг по этому поводу.

– Это твоя сестричка?

– Нет, с сестрой я была вчера, а это соседская девочка.

Здесь в разговор вступает вторая спутница моей смутительницы, она выше ростом и выглядит чуть постарше:

– А я ее подружка. Дядя, а у вас сколько мальчиков?

– Вот Вас трое? И у меня трое мальчиков. Знаете, что я

сделаю?

– Что?

– У дяди есть на работе компьютер, так вот, я запишу Вас

туда.

– Зачем (с неподдельным интересом)?

– А затем, что когда Вы вырастите и станете невестами, я

возьму Вас за своих мальчиков замуж.

От неожиданности смуглянка закрыла лицо рукой и прыснула в локоток. Затем, оправившись от смущения, она повернулась ко мне и ответила с самым серьезным видом:

– Извините пожалуйста, но у меня уже есть жених…

– Это сколько же тебе лет то?

– Семь

– !?… И ты уже успела завести себе жениха?

– Ну-у… мы так… дружим…

Опять вступила в разговор подружка:

– Дядя, а дядя, у Вас болят почки?

– Что?

– У Вас почки болят?

– Нет, но почему ты об этом спрашиваешь?

– Да так, у вас глаза человека, у которого больные почки…

– Ах ты моя хорошая, у меня много разных болезней, поэтому и глаза такие.

Здесь подошли мои знакомые и наш разговор прервался, на неопределенной ноте.

Вот я и не знаю теперь, то ли мне записывать эту симпатушку в свой компьютер, то ли мне дан полный отворот…

И следует ли мне проверить свои почки, что-то в правом боку иногда покалывает, или эта подружка просто наслушалась разговоров старших…

Террорист

Десятое ноября 2001 года, суббота, около двенадцати часов дня. Я на автомобильном рынке «Фаллой» во Владикавказе, разговариваю на автомобильные темы с соседом, пригнавшим на продажу старенькую «Волгу» и уже собираюсь покинуть рынок.

Вдруг раздался сильный, упругий хлопок и метрах в двухстах от нас, над ангарами, где расположен вещевой рынок, поднялись клубы черного дыма. Повинуясь первому порыву, мы двинулись в сторону взрыва, но тут стали раздаваться крики, что там возможна ловушка и через несколько минут возможен еще один взрыв, мы повернули назад. Многие стали звонить по мобильным телефонам домой, сообщая, что с ними ничего не случилось и предостерегая домашних от поездки на рынок. Люди и машины потянулись с рынка. Как только появилась возможность выехать, тронулся к выходу и я. Уже дальние подступы к выходу были забиты машинами, образовалась большая пробка. Все выходы и выезды из рынка за считанные минуты были перекрыты, пошли разговоры, что на выезде идет большой «шмон». Как же, скептически говорили вокруг, будут террористы здесь ждать, когда их поймают. Вынужденное бездействие, у автомобильного рынка словно появилось второе дыхание. Опять стали подходить и прицениваться покупатели, поднялись капоты продаваемых машин. Ко мне подошли мужчина примерно моих лет и женщина помоложе, оглядели мою машину и попросили не торопиться покидать рынок – они только что подошли и хотели посмотреть остальные машины, а потом уже определиться со мной. Я простоял некоторое время, пробка перед выходом уже рассосалась и я уже хотел уезжать, как они опять подошли ко мне, и стали серьезно прицениваться. После непродолжительного, но упорного торга условились, что они поедут к знакомым посоветоваться, а я подъеду по указанному ими адресу, где они будут ждать меня после двух часов. Имелось в виду, что они решат свои вопросы раньше, чем я смогу выбраться из рынка. Когда я пристроился к многорядной колонне машин, выстроившихся уже за выходом из рынка, в моем ряду, за мной, была только одна машина. Уже здесь, наконец-то, до меня стало доходить, что я влип в серьезную историю. Первым моим порывом было вернуться назад и записать номера машин, которые стояли рядом со мной, хозяева которых бы могли подтвердить, что я все время был рядом с ними, но понял, что уже поздно. Я знал, что через несколько часов ожидания подойдет и моя очередь для досмотра, что ко мне будет не такое отношение, как к остальным, что возможна и скорее всего в отношение меня будет совершена провокация, ведь ингуш на рынке, где взорвалась бомба, это для правоохранительных органов Осетии подарок с небес и они не преминут им воспользоваться. Я знал, что наверняка мне подбросят какую ни будь гадость в машину, и я не смогу этому помешать. Лихорадочно соображал, как быть, и не находил выхода, но понимал одно – мне необходимо взять инициативу в свои руки. Тем временем несколько предприимчивых людей наспех соорудили переправу через высокие бордюры, отделяющие нас от проходящей рядом автострады, и, дабы не ждать очереди, стали переправляться через нее. Когда я поравнялся с этим местом, там уже стояла патрульная машина, и я не придумал ничего лучшего, чем направиться к ним, как бы задать несколько вопросов. На мой сочувственный вопрос, много ли народу пострадало, ответили, что человек шесть и много десятков ранено. Я еще собирался спросить, как мне проехать на ул. К. Маркса (там мы условились встретиться с моими покупателями), но перед этим наивно предложил им, почему бы и здесь не организовать пункт по досмотру автомобилей, это бы хоть немного разгрузило основную пробку. У меня попросили предъявить документы, что было вполне прогнозируемо. Один из сотрудников стал по рации передавать мои данные – тоже в духе ГИББД. Тем временем колонна, в которой стояла моя машина, вопреки моим ожиданиям, ушла вперед метров на пятьдесят и я, неспешно пройдя на свое место, пристроил машину в хвост очереди. Когда я вернулся к патрульной машине, здесь уже была совсем другая атмосфера. Сотрудники ГИБДД были с автоматами на перевес, на меня набросились с упреками, почему я провел машину вперед. «Как же, – сказал я, – колонна ушла вперед, не стану же я задерживать тех, кто сзади (это одинокая машина, которая при желании могла бы и объехать)». У меня потребовали ключи, чтобы вернуть машину назад, на мое предложение сделать это самому возразили, что я нужен здесь, в глазах сотрудников появился гончий блеск, в движениях собранность, энергичность зверя, почуявшего добычу. Началось. Подъехала еще одна машина, меня стали спрашивать, как я здесь очутился, я запальчиво отвечал, что живу здесь, это повергло их в изумление, а так же то, что я один. Подвели меня к моей машине и предложили сесть на переднее сиденье, рядом с водительским местом, что меня крайне возмутило. Я спросил:

«Меня что, арестовали?». «Нет, – ответили мне, – но давайте проедем в Республиканское Управление ГИБДД для выяснения всех обстоятельств», что я соответствую имеющейся у них ориентировке». Я ответил, что до их ориентировки мне нет дела, я сам в состоянии управлять своим автомобилем и стал требовать ключи. Возник скандал, стали кричать друг на друга. Для меня начали спрашивать друг у друга наручники, пришлось подчиниться. Тот, который первым забрал мои ключи, пошел вперед, пробивая дорогу, но метрах в пятидесяти от места досмотра был такой плотный затор, что не могло быть и речи о его преодолении. Плотный поток притиснутых друг к другу автомобилей был перекрыт десятками патрульных машин ГИБДД и сотрудников с собаками. Сидящий за рулем моей машины всячески убеждал меня не кипятиться, что это обыкновенная проверка, что я напрасно волнуюсь. В голосе слышались нотки сочувствия, но это могло быть и сочувствие к жертве, ведомой на заклание, и я не переставал возмущаться происками осетинских силовых структур, систематически посылающих следы копыт всех своих лошадей в сторону Ингушетии. Заехали на территорию Республиканского Управления ГИБДД. С десяток человек набросились на мою машину и стали обыскивать со всех сторон, у меня разбежались глаза, и, понимая тщетность своих попыток уследить за ними, я отошел в сторону. Стали обыскивать и меня, очень тщательно, приказали выложить все из карманов и стали знакомиться с содержимым. Подошел некто в штатском и стал давать указания, что-то типа: машину опечатать, задержанного запереть, вызвать кинолога с собакой и т. п. На мой вопрос, кто это такой, мне сказали, что это их начальник. Подойдя к нему, я стал упрекать, что напрасно они все это затеяли. На ответ, что и без меня разберутся, я еще раз с нажимом повторил, что напрасно они затеяли весь этот фарс, что им не удастся обвинить меня во взрыве на рынке. Для непосвященных может показаться странным мое поведение. Не буду вдаваться в детали, но поясню, что, и непосредственно перед началом осетино-ингушского конфликта, и задолго до него, преступления против лиц ингушской национальности и провокации, как правило, совершались сотрудниками правоохранительных органов Северной Осетии.

Наиболее характерен в этом отношении эпизод с семьей Каллаговых из села Чермен (Базоркино), пятеро членов которой было зверски убито в 1981 году. Тогда, без достаточных на то оснований, были арестованы пять человек ингушской национальности, которые в органах МВД СО АССР подвергались жестокому, бесчеловечному обращению, пыткам и истязаниям. Лишь после вмешательства и протеста прокуратуры РСФСР они были освобождены из-под стражи, но большинство из них на всю жизнь остались калеками и инвалидами. Занимавшегося расследованием этого дела М. Гатагонова за профессиональную несостоятельность обещали тогда разжаловать, понизить и т.д., однако к осени 92 года, непосредственно перед конфликтом, в своей служебной карьере он достиг неизмеримо большей высоты, превратившись из начальника отделения в начальника отдела уголовного дела МВД Северной Осетии. И лишь в конце 90-х годов исполнитель этого нашумевшего тогда преступления был арестован. Им оказался… кто бы Вы думали? Правильно, бывший сотрудник МВД Северной Осетии. Так что у меня были все основания опасаться блюстителей закона, от которых стонет ингушское население РСО-Алании.

Наконец подошел молодой человек и, представившись следователем, пригласил войти в здание. Мы поднялись на третий этаж и зашли в один из кабинетов. Хозяин кабинета стал здороваться со всеми за руку. Когда очередь дошла до меня, то я не удержался от едкого замечания, как это, мол, с задержанным здороваться за руку. Мое замечание очень сильно задело хозяина кабинета, он длинно и пространно стал возмущаться, что меня он не знает, видит в первый раз, может я чей-то знакомый и т. д. Тут другой из присутствующих стал мне выговаривать, что я веду себя очень вызывающе, можно подумать, мол, что это ты нас всех задержал, а не мы тебя. Следователь спросил, не сидел ли я, уж больно поведение мое на это указывает. Нет, отвечал я, сидеть не приходилось, если Вы теперь хорошенько не постараетесь. Побаливала голова, легкая ломота в суставах, не евши с утра, этот взрыв, буквально свалившийся мне на голову, я был зол как черт и не собирался сдерживать свои эмоции. Но была какая-то скрытая угроза в словах призывавшего меня знать свое место, и наконец, элементарное утомление заставили меня перейти на более ровный тон разговора. Меня стали спрашивать о том, где я был в момент взрыва, с какой целью приехал на рынок, куда отлучался, запомнил ли соседей, как часто приезжаю во Владикавказ и так далее. Я всячески подчеркивал, что я у себя дома, приезжаю сюда без опаски, чем совершенно сбивал их с толку. «Как, – спрашивали меня, – Вы приехали сюда совершенно один? И Вы здесь ночуете?» До такой наглости я конечно еще не дошел, говорю, но один и не впервой. Вошел мужчина примерно моих лет и стал встревать в разговор. С кем имею дело, угрюмо поинтересовался я, раздраженный его бесцеремонностью. Этот тоже оказался следователем и, судя по всему, рангом повыше. Он стал с нажимом спрашивать, был ли я там-то и там-то, на мой отрицательный ответ он сказал, что есть люди, видевшие меня там-то и там-то, что я полностью соответствую ориентировке, имеющейся у них. Это все говорилось напористо, с нотками угрозы в голосе, мне предлагалось хорошенько подумать и вспомнить, пронзительный, делано грозный взгляд, словно пытался пронзить меня насквозь, раздавить. Но я за свои полста лет встречал и более тяжелые взгляды и на вопрос, заданный с нажимом: «Что нам делать с показаниями людей, видевшими Вас?», равнодушно пожал плечами и посоветовал спросить это у них. Страха у меня не было, была твердая уверенность в том, что как бы долго они меня не держали, что бы не предпринимали – ничего у них не выйдет. И еще, была досада на случайное стечение обстоятельств, злость на окружающих, переживание за то волнение и тревогу, на которые я обрекаю домашних и, наконец, усталость. «Ну-ка, улыбнитесь», – сурово потребовал следователь, чем в конец рассмешил меня и от неожиданности я искренне и весело улыбнулся. «Вот видите, – удовлетворенно отметил он, – и коронок у Вас на зубах нет», на что я иронично ответил, что есть одна, вот она. Зашел очередной сотрудник и сообщил, что прибыли кинолог с собакой. Мы дружной толпой пошли к выходу. Я продолжал вслух комментировать происходящее, на что сотрудник ГИБДД, доставивший меня сюда, опять стал меня успокаивать, мол, смотри, мы же не только тебя одного задержали. Но не машин, ни толпы задержанных подозреваемых я не увидел за исключением мужчины и женщины, с отрешенным видом прохаживающихся по двору. В своем движении вперед и назад (физическое недомогание и моральное состояние не давало мне стоять на месте), поравнявшись с ними, я спросил с иронией, не являются ли и они подозреваемыми и получил отрицательный ответ. Позже выяснилось, что их пригласили как свидетелей. Следователь, который довел меня до смеха, между тем, заявив, что он будет там-то, отправился прочь. Судя по всему, он потерял ко мне интерес. Будь я всамделишным преступником, это бы меня, наверное, задело. Прошло некоторое время и машину стали готовить к досмотру. Я слабо запротестовал, утверждая, что оскорбляются мои религиозные чувства, на что предыдущий следователь возразил, что он тоже мусульманин и парой молитв я сниму осквернение машины, совершаемое прикосновением собаки. К тому же, поскольку это делается вопреки моей воле, и греха то на мне особого нет. Мои переживания были несколько смягчены тем, что внутренности салона были частично вынесены и осквернению, таким образом, подвергались те части, с которыми отсутствовал прямой контакт находящегося внутри машины. Кинолог дал команду и собака стала старательно обходить машину, через несколько секунд она легла на днище под задним сиденьем… (само сиденье было вынуто), среди присутствующих прошел сдержанный ропот. Кинолог отвел собаку в сторону и вновь дал команду на поиск. Все так же старательно, уже с другой стороны, собака потыкалась в элементы машины и вновь улеглась на прежнее место. Третья попытка дала тот же результат. Где-то в глубине души я ожидал такого исхода, да что там говорить, был уверен, что именно так и будет, хотя сознание и отказывалось верить, что весь этот кошмар происходит со мной. Присев на корточки, молодой следователь стал оформлять протокол, а мое внимание, тем временем привлекла служебная собака. Молодая, энергичная овчарка, сидя рядом с кинологом, обводила нас живыми, умными глазами. Она вся излучала преданность и готовность служить своему хозяину. «Красивая собака», – сказал я. «Да-да», – дружно закивали окружающие. «И честная, – добавил я, – такая ни за что не обманет. Вот если бы и люди (обводя взглядом присутствующих) были такими же честными, как эта собака, ничего бы подобного (обводя рукой вокруг себя) не происходило». Мне ответили редким нервным смешком. Тем временем протокол был составлен, он гласил, что служебно-розыскная собака, в присутствии таких-то и таких-то, обозначила наличие в принадлежащем мне автомобиле запаха взрывчатого вещества. Подошли и расписались понятые, предложили расписаться и мне, но я категорически отказался. На удивленный вопрос молодого следователя я возразил: «Во-первых, когда меня забирали с рынка „Фаллой“, ваши сотрудники, задержав меня у патрульной машины, управляли моим автомобилем; во-вторых, уже здесь, на заднем дворе, с десяток людей облазили мою машину со всех сторон. Отразите это в своем протоколе, тогда я его подпишу». Следователь кинулся мне объяснять, что речь идет о конкретном факте досмотра в присутствии понятых.

«Вы что, – спросил я, – действительно думаете, что после того, как минимум два раза вы могли сделать с машиной всё, что угодно, я стану подписывать весь этот фарс с понятыми?». Но он не стал отражать это в протоколе, а сделал запись о том, что я отказываюсь от подписи. После этого к нему подошли работники ФСБ и сказали: «Ну, хватит, давайте его теперь нам», забрали протокол, мои показания, мы вместе сели в мою машину и выехали со двора. «Что-то у Вас пропала зарядка аккумулятора», – сказал сидевший за рулем. «Неудивительно, – заметил я, – мало что железная, даже у машины нервы не выдерживают от того, что происходит рядом с ней». «Согласитесь, – заметил второй спутник, – если бы такое произошло в Назрани и узнали бы, что я осетин, (а я-то его за русского принимал…) меня бы тоже в первую очередь заподозрили». Наконец-то он озвучил то, что имелось в виду с самого начала, по крайней мере это было честнее. Было где-то около 15 часов, когда мы въехали во двор здания Управления ФСБ РСО-Алания. Здесь атмосфера была уже совсем другой, я бы сказал, деловой. Чувствовалось, что здесь собраны люди более высокого уровня, они не станут творить беспредел, не будучи уверенными за последствия. Я почувствовал себя спокойнее. Правда это компенсировалось все более ухудшающимся общим состоянием. Уже почти невыносимо болела голова, выворачивало суставы, нестерпимо кололо в пояснице – налицо были все признаки сильной простуды. Приступили к работе. Спокойные вопросы, спокойные, обстоятельные ответы: когда приехал, с какой целью, приезжал ли раньше, где был, с кем общался. Что за квитанция о денежном переводе в кармане (переводил деньги в С-Петербург сыну, студенту), что за цифры на клочке бумаги (показания счетчика электроэнергии), что за справка (сдал часы на ремонт в мастерской, рядом с зеленым базаром), привлекался ли раньше к уголовной ответственности (нет, но для разрядки, не для протокола: 1974 году, в Беслане, буфетчица пивного ларька вознамерилась заставить нас заплатить второй раз и вызвала милицию. В участке, в ходе разбирательства, познакомился со следователем из Зильги, расстались хорошими друзьями) и так далее и тому подобное. Когда мне дали знать, что допрос подходит к концу, я с некоторым разочарованием спросил, а почему не интересуются моим отказом подписать протокол досмотра моей машины. Меня спросили и выслушали мой ответ, как мне показалось, скорее из вежливости. При этом я не считал необходимым скрывать свое физическое состояние, но когда пришел сотрудник с видеокамерой, чтобы запечатлеть мой образ, я невольно подтянулся.

По тому, как допрашивавший меня сотрудник не сразу смог снять отпечатки с моих пальцев и по некоторым другим признакам, у меня складывалось впечатление, что я, если и не единственный, то, по крайней мере, главный подозреваемый в совершении взрыва на рынке. Работа закончилась. Меня попросили подписать протокол. В нем я фигурировал как свидетель, сама форма изложения моих ответов наводила на мысль, что следователя трудно заподозрить в предвзятости. Еще в Управлении ГИБДД один из сотрудников в полголоса посвящал меня в мои права: что мне должны предоставить то-то и то-то, что мне должны дать возможность позвонить домой и т. д. (не решается он демонстрировать свою лояльность к ингушу открыто). Было около 17 часов и я уже не в первый раз просил дать мне возможность позвонить, но следователь мягко просил подождать, пока они там, наверху, определятся в отношении меня, собрал все свои бумаги и вышел, предложив ждать в коридоре. Потянулись томительные минуты ожидания. Я ходил вперед и назад по продуваемому коридору, еле сдерживая стоны от боли во всем теле. Все более и более смеркалось, вместе с этим усиливалось мое волнение за домашних. Из одного из кабинетов слышалась песнь о замерзающем в поле ямщике, невольно напрашивалась параллель с моим положением. Хмурые стены, мрачный, закрытый двор, при взгляде из окна, наводили на воспоминания о том, как во время осетино-ингушского конфликта 1992 года, сотрудников МВД ингушской национальности, по неведению о начале конфликта или велению долга пришедших на службу, свои же коллеги расстреливали прямо во дворе. Проигрывал такой исход дела применительно к себе и не находил это невозможным. Представлял, как сейчас высокое начальство на верху, примет решение, на которое я уже не в состоянии повлиять, мне предъявят обвинение в организации взрыва, и пойди после этого докажи, что ты не верблюд. Показался следователь, я спросил, нельзя ли организовать чаю, на что он с готовностью согласился. Пара кружек горячего чаю несколько улучшили мое состояние, но я уже начал сомневаться, что смогу без посторонней помощи добраться до дому, даже если меня и выпустят сию минуту. Уже совсем стемнело, я опять попросил дать мне позвонить, мне опять отказали. Пошел седьмой час, мое беспокойство усиливалось, состояние ухудшалось. Раздались торопливые шаги, в кабинет быстрой походкой вошел, не-то подполковник, не-то полковник, кажется русский. «Этот?», – спросил он, кивнув в мою сторону. Судя по его разгоряченному виду и раздраженному тону, у них там, на верху, кипели нешуточные страсти. «Да», – ответил следователь. «Отдайте ему документы и ключи, проводите до ворот, пусть уезжает», – распорядился вошедший. На мониторе компьютера следователя часы показывали 18 часов, 38 минут…

Я уже потерял ориентировку и не соображал, в какую сторону мне ехать. Сориентировавшись же, подбадриваемый красным глазком индикатора, сигнализирующего об отсутствии зарядки аккумулятора, нажал на газ и, не обращая внимания на светофоры и возмущенные сигналы автомобилей, понесся из города прочь. Подлетел к посту на выезде из Владикавказа. «Ты что так летишь», – спросил сотрудник ДПС, осматривая багажник с разбросанными после досмотра принадлежностями аптечки. «Уношу ноги от Вашего ФСБ, пока они не передумали», – ответил я. Тут только один из сотрудников вытянул в одной руке бумажку с ориентировкой и, показывая на меня другой, восторженно заговорил: «Вы только посмотрите, мужчина средних лет, в светлом пиджаке и черной водолазке, точно он». Под дружный смех присутствующих я опять нажал на газ, пока стрелка спидометра не остановилась на отметке 140. Нет надобности говорить о тех слезах и упреках, которыми встретили меня собравшиеся родственники. Оказывается, что на запросы МВД Ингушетии из Владикавказа отвечали, «Ваших здесь нет».

«Послушай, – сказал мне в понедельник товарищ по работе, выслушав мои приключения, – если бы мы с тобой были в одной банде и после всего этого ты бы вернулся назад, мы бы тебя сами здесь замочили…»