Текст книги "За два часа до старта. Воспоминания"

Свой

Красное, закатное солнце медленно, вкось, подкрадывалось к земле. Здесь, из окна пятого этажа Медицинского центра, в Москве, оно наглядно демонстрировало, на сколько здесь световой день дольше, чем у нас на юге. Вот оно под острым углом вошло в землю и по горизонту пошла розовая полоса, все темнее и темнее, обозначая движение солнца по ту сторону земли. Сознание фиксировало это движение природы как явление из параллельного мира, как бы действие второго плана, а голову сверлила одна мысль: «Этого не может быть! Это неправда! Ведь он один из правильных моих сыновей, как он мог так поступить со мной?»

Командировка закончилась и я, поездив субботу и воскресенье по своим друзьям в Москве и пригороде, готовился к тому, чтобы в понедельник с утра приступить к лечению в ведомственном Медицинском центре. Было 11 часов ночи и, как было условленно, я позвонил из гостиницы в Санкт-Петербург, в общежитие к сыну, чтобы узнать, началась ли у него летняя сессия и как вообще идут дела.

Па, услышал я в ответ на свои вопросы, – меня не допустили к сдаче зачетов, а теперь и к сессии не допускают… До меня не сразу дошел смысл сказанного. Что ты сказал, – переспросил я, – как не допускают к сессии? Ты что, шутишь? Нет, не шучу, – услышал я в ответ, – мне говорят, что меня исключают из университета. Меня словно обухом двинули по голове. Как это, исключают из университета? За что? Что ты там такого ужасного натворил, что угодил под исключение? Меня исключают за пропуски занятий, – услышал я в ответ. Это было как гром среди ясного неба. Казалось бы, ну вылетел еще один оболтус из университета, даже если он и твой сын – эка невидаль. Но в данном случае меня сразил не сам факт, решающую роль в моем столь болезненном восприятии этой новости сыграл фактор внезапности. Я никак не ожидал неприятностей с этой стороны. Некоторое время я провел как в шоке, отказываясь верить в реальность происходящего, затем заметался по гостиничному номеру, как раненый зверь в клетке, полный недоумения и отчаяния. Уже за полночь позвонил Сергею, своему товарищу в городе Королеве и узнал у него телефон Платонова Сергея, проживающего в Санкт-Петербурге. Во втором часу ночи позвонил Платонову, вкратце изложил ему свою проблему и с напором попросил предпринять все, что окажется в его силах. Он обещал заняться этим делом, но сказал, чтобы дня два его не беспокоили, пока он будет искать выход из создавшегося положения. Дело в том, что мое физическое состояние исключало саму возможность общения с серьезными людьми, я нуждался в срочной операции и, во-вторых, я рассчитывал, что Платонов Сергей, проживший в Питере более двадцати лет и пустивший за это время там корни, сделает больше, чем чурка-отец, приехавший спасать чурку-сына.

Слушай, начал Сергей через два дня, в общем, через знакомых, через друзей знакомых я мог бы сделать для твоего сына то-то и то-то, но на него уже есть приказ об отчислении, и это надо решать с проректором, а он мужик крутой и нам не по зубам.

Забрезжил рассвет. Чуть заметная полоска зори, все светлее и шире, пошла по горизонту, обозначая движение восходящего солнца. За думами о случившемся я и не заметил, как прошла ночь. Как бы самостоятельно, не зависимо от меня, мозг продолжал напряженно анализировать ситуацию. Как могло произойти такое? – раз за разом проносилось в голове. Как он мог нанести мне такой удар в спину? Чем он там занимался таким, что докатился до отчисления из университета? Неужели соблазны большого города оказались сильнее тех ценностей, которые прививались ему в семье. Не мог же я за неполный год потерять сына, которого считал наиболее правильным?

Первым побуждением было – отправить в армию. Пусть хлебнет солдатского пота, посмотрит на мир из солдатского строя, через прицел автомата. Там из него быстро вытравят дурь вольготной жизни и приучат дорожить свободой. Я по себе помню, как некоторые наши товарищи по учебе откровенно завидовали нам, поступившим в институт после армии. Им, молодым, после школьной скамьи, было очень трудно сосредоточиться на учебе. Вокруг кипела жизнь: кино, танцы, новые знакомства. Зачем корпеть над конспектами и чертежами, когда кругом царит праздник молодости? И жажда веселья оказывалась сильнее подспудного чувства ответственности, она срывала их с письменного стола и чертежного кульмана, в то время как мы, познавшие службу в армии, четко держали строй в рядах, штурмующих вершины науки.

Все это так, но в то время и знания в школах давались глубокие (как мне кажется), и армия была Советской, а не Грачевско-Ельцинской, как нынешняя, и где гарантия, что после армии мой сын, с задубевшими мозгами, будет в состоянии продолжить учебу?

Я все больше укреплялся в решении: необходимо брать дело в свои руки, выезжать на место и добиваться встречи с ректором университета, а там – куда кривая вынесет.

В хирургическом отделении, где я проходил лечение, многие были уже в курсе моей проблемы и, каждый по-своему, пытались помочь. Разброс даваемых советов был очень велик: от «пойди и поговори с ним, как мужик с мужиком» и до – «зайди и спроси прямо – сколько надо заплатить». На сколько я помню «аэрокосмическую» среду, в которой вращался в молодости сам, последний вариант был для меня абсолютно неприемлем. Мысль же о том, что я должен зайти в кабинет профессора, доктора наук, заслуженного деятеля науки и техники, лауреата нескольких государственных премий и проч. и проч. повергала меня в крайне неуверенное состояние.

Лечащий врач разрешил мне посидеть за своим компьютером (я до сих пор испытываю к нему чувство огромной благодарности и как к специалисту своего дела (заслуженный врач России), и как к человеку), что позволило мне набрать текст своего предстоящего обращения на дискету. Как только это стало возможным, недели через две, я выписался из больницы и направился в г. Королев, к Сергею Васильеву. Он, один из немногих среди нас, кто продолжал работу, не изменяя тому выбору, который сделал в юности и мы, в силу тех или иных причин отошедшие от идеалов авиа и ракетостроения, ему по-хорошему завидовали. Я рассчитывал на его помощь, в том смысле, что он был вхож в высокие инстанции и имел опыт общения не только с высокопоставленными лицами, но и с зарубежными делегациями. Ворвавшись к ним на квартиру, я протянул Сергею дискету, – «Это тебе», – он все понял и направился к своему компьютеру. Затем я обернулся к Оле, его жене, и заявил, что если она настаивает, то я, пожалуй, и пообедаю плотно, чем поверг ее в крайнее изумление, т.к. прежде я, как правило, всегда бывал плотно пообедавши (поужинамши и т.п.– в зависимости от времени суток). Сергей долго и обстоятельно колдовал над моей речью, внося существенные, на мой взгляд, поправки. Наконец, стоя в дверях, я выхватил у него готовую дискету и распечатанную речь, и кинулся прочь. Когда, весь в мыле, я выскочил на перрон не помню какого вокзала, до отправления моего поезда оставалось ровно пять минут.

И вот я снова в Питере. В последний раз (и в первый тоже) я был здесь в ноябре 1977 года. Тогда нас, студентов-дипломников, признав нашу группу по каким-то там итогам лучшей в институте, премировали поездкой в Ленинград, и мы, забросив свою работу над дипломными работами, провели здесь две не-забываемые недели.

На Московском вокзале меня встречала целая делегация, состоящая из моего сына с его товарищами, при этом у него хватило наглости еще и обниматься, как бы радуясь встрече.

Когда на проходной Университета я позвонил в деканат, у меня многозначительно спросили, зачем я приехал. Это подтверждало мои опасения о том, что со мной вообще могут не захотеть разговаривать. «Я знаю, что вопрос об отчислении моего сына уже решен, – начал я, – но для меня это так неожиданно, что будучи на излечении в Москве, прервал свое лечение и приехал, чтобы на месте лично убедиться в положении дела.» Меня про -пустили. В деканате я встретил высокую, не лишенную привлекательности женщину, уже не молодого возраста, черты лица которой были чуть испорчены выражением строгости. Строгость чувствовалась и в чертах лица, и во всем ее облике. Она начала свою обвинительную речь: Вот, смотрите, (показывая что-то в журнале) ваш сын – натворил то-то и то-то… «Вай-вай, – отвечаю я, – глаза бы мои не видели». А вот здесь Ваш сын, показывает она, сделал вот это-то… «Ой-ой, – сокрушаюсь я, – лучше бы мне сквозь землю провалиться». Надо ли говорить, что вид у меня при этом был самый удрученный, и если сейчас в моих словах и чудится элемент юмора, то в момент этих событий мне было далеко не до смеха. Позже, заново переживая эту беседу, я пришел к выводу, что своей подавленностью, своим «непротивлением злу» – что ли, я обезоружил эту женщину, которая держала ситуацию в деканате в своих руках. Дав ей, таким образом, выговориться, я самым суровым тоном выпроводил прочь, с глаз долой, своего сына и начал речь, разбавляя ее элементами из своего, отредактированного другом, обращения к ректору Университета. Должен сказать, что звучала она убедительно, тем более, что ни лукавить, ни придумывать мне не приходилось, и от этого, наверное, она становилась еще более действенной. Вдруг, на каком-то этапе разговора, секретарь деканата (коим она и являлась) повела себя как-то странно, я сперва не понял, в чем дело. Затем она откровенно захлюпала носом, на глазах появились слезы…!? Неужели мои слова возымели такое действие? Я не верил своим глазам. Извинившись, она выскочила из кабинета и через непродолжительное время вернулась, продолжая вытирать покрасневшие глаза. Поизвинявшись друг перед другом, с одной стороны за слезы, с другой – за то, что до них довели, мы, слегка успокоившись, продолжили диалог дальше. В ходе разговора, объясняя выбор места учебы своего сына, я упомянул, что и сам, в свое время, закончил Самарский Аэрокосмический Университет и долго работал в аэрокосмической отрасли. Глаза моей собеседницы вдруг посветлели. «Как? – Спросила она повеселевшим тоном, – это же совсем другое дело, это же все меняет. Вы же наш…» и начала звонить по инстанциям, советуясь с разными людьми, как быть в сложившейся ситуации. «Он же наш, он свой, ведь он ничего не требует, это я за него прошу» – были ее аргументы. Я заволновался… Кажется еще не все потеряно. «Ради бога, – взмолился я, – неужели Вы хотите меня обнадежить? Второй раз я не вынесу такого потрясения». Окончательно я окреп в своей надежде, когда моя собеседница завела разговор с секретаршей проректора по учебной части и стала выяснять, как можно устроить мне прием, если тот находится (кажется) на похоронах. Выяснилось, что около 16—00 часов проректор появится на работе, буквально на пол часа, на это время меня и вписали на прием.

Когда, в назначенное время я вошел в приемную, из кабинета уже доносилось нетерпеливое: «Где этот Ваш посетитель?»

В большом волнении, я зашел в просторный, светлый кабинет. Хозяин кабинета встал из-за длинного стола и пошел мне на встречу, чтобы приветствовать пожатием руки. По тому, как он встал, как пошел навстречу, выражение светлых, добрых глаз и вообще весь его облик… Волнение в раз исчезло. На меня повеяло до боли знакомым состоянием. Представилось, что я у себя в Смоленске, на авиационном заводе, зашел в кабинет главного инженера, или главного технолога и решаю какой-то текущий производственный вопрос. Поздоровались, представились, сели. Я начал свою речь: " Мой сын, Меслауров Ахмед Бахаудинович, учащийся на первом курсе факультета «Авиаракетостроение» по специальности «Инженерное обеспечение охраны окружающей среды», на основании пропусков занятий, совершенных им в силу объективных причин и по юношескому легкомыслию, отчислен из Вашего университета. В связи с этим, прошу Вас выслушать те обстоятельства, которые заставляют меня обратиться к Вам лично.

Я сам закончил факультет «Авиаракетостроение» Самарского Аэрокосмического Университета и многие годы проработал на авиационном заводе в городе Смоленске. В силу жизненных обстоятельств мне пришлось вернуться в Ингушетию и, к великому моему сожалению, прекратить работу в аэрокосмической отрасли, но годы жизни и работы в этой отрасли, проведенные в г. Смоленске, считаю самыми светлыми и лучшими годами своей жизни. Поэтому выбор своей будущей профессии моим сыном является не случайным.

Вы хорошо знаете, что Ингушетия и прилегающие республики являются зоной терроризма, межнациональной розни и социальной неустроенности, и для меня жизненно важно вырвать своего сына из этой разрушающей личность среды, поэтому я прилагаю все свои силы на то, чтобы становление моего сына как человека, как гражданина и специалиста произошло в культурном и промышленном центре России.

Кроме того, когда в прошлом году мой сын поступал в Ваш университет, у него уже была в кармане повестка о призыве в ряды вооруженных сил РФ. И успешная сдача им вступительных экзаменов заставила меня предпринять беспрецедентные моральные и физические усилия, чтобы добиться для него отсрочки от призыва в армию. И это в военном комиссариате г. Владикавказа, при сложившихся непростых межнациональных взаимоотношениях между осетинами и ингушами. Те усилия, которые сегодня оказались напрасными.

Мой сын поступал в Ваш университет в рамках «Фонда Образования и Культуры г. Санкт-Петербурга» и мне стоило больших материальных средств, как поддержание фонда, в рамках существующего положения, так и поддержание сына в процессе учебы. Тех средств, которые сегодня пропадают безвозвратно, при том, что во время межнационального конфликта 1992 года мы в одночасье уже лишились всего, нажитого за многие годы.

Я прошу Вас, уважаемый Игорь Сергеевич, принять во внимание это обстоятельство и найти возможным продолжение обучения моего сына в Вашем университете».

Собеседник слушал меня не перебивая. Чистые, по-детски ясные глаза, без тени высокомерия или чувства собственной значимости.

«Ну что-ж, ответил на мою тираду проректор, – если есть приказ об отчислении…, такие вопросы мы решаем просто. Пройдите в деканат, Вам помогут написать заявление на академический отпуск. Будем отзывать приказ об отчислении Вашего сына из Университета и издавать его в новой редакции».

И ни слова больше…

Тепло попрощавшись, совершенно сбитый с толку, все еще не веря в услышанное, я направился в деканат. Здесь уже была другая атмосфера, я бы сказал, приподнято – деловая. Я так понял из разговора с Ниной Павловной, что Игорь Сергеевич уже был ею подготовлен к моему визиту, это объяснило мне его лаконичность. Стали соображать, как писать заявление и постепенно до меня стало доходить, как мой сын оказался в этой ситуации. Смысл заявления был таков, что в декабре, в канун зачетной недели, парень с острым приступом аппендицита попал в больницу, перенес операцию по его удалению. Послеоперационная реабилитация, сопутствующие частые боли и т. п. привели к тому, что он значительно отстал от своих товарищей. Сессия ему была продлена и досдавать ее пришлось, пропуская занятия, уже после начала следующего семестра. Это еще более усугубило положение. В институте, на факультете, где и без того то тяжело учиться, наверстать упущенное ему оказалось не по силам…

Отец солдата

Самолет медленно вырулил на взлетную полосу и замер, как стрела, нацеливающаяся в небо. Взревели двигатели, забирая все выше и выше, до звона в ушах. Вот он дернулся вперед, как спортсмен на старте, все быстрее и быстрее побежала в обратную сторону земля, плавно, но уверенно нос самолета пошел вверх и упругие подергивания корпуса о неровности полосы сменились плавным покачиванием, разбавляемым мелко-мелкой дрожью работающих двигателей. Ровный гул моторов, проплывающие за иллюминатором облака, далекая земля, подернутая синеватой дымкой, настроили меня на совершенно другой лад. Остались на земле первый день разговения после месяца поста – Рамадан, предпраздничная суета, неурядицы на работе, напряжение, связанное с болезнью жены, болезнью сына-студента, недомоганием мамы, перенесшей в свое время все тяготы и лишения, связанные с высылки ингушей в феврале 1944 года, хлопоты по домашнему хозяйству, вплоть до принести воды и подмести во дворе. Все это осталось там, в Ингушетии, а в Москве меня ждет жизнь, полная деловитости, до предела насыщенная информацией, ждет общение с умными, самодостаточными людьми. А еще… еще меня ждет в Москве встреча с моими друзьями, с которыми давно не виделся, с которыми, не смотря на десятилетия, прошедшие после совместной учебы, очень даже есть о чем поговорить. В общем, меня ожидала полная «психологическая реабилитация». Как я все еще наивен, и это в мои-то годы.

По прилете в Москву, я сразу направился, согласно телеграмме, в гостиницу «Орехово», в которой нам обыкновенно бронировали номера. Здесь я бывал уже не раз и хорошо знал этот район. Охрана у дверей гостиницы робко заступила, было, мне дорогу, со словами «мест нет», но я с таким снисхождением обронил: «для меня есть», что они не решились настаивать на своем. Когда у стойки администратора мне опять заявили, что мол, мест нет, я решил эти шутки неуместными. Мне терпеливо объяснили, что наша организация подала заявку на бронь, но потом отозвала ее назад и забронировала места в другой гостинице. Я почувствовал, как в раз оказался вне СИСТЕМЫ. Никому до меня нет дела, никто меня не ждет, а если где-то и ждет, то я не знаю – где. Мне стало одиноко, грустно и неуютно. «Девушки, – взмолился я, – голубушки, как же так, ведь я ехал к Вам, как к родным, а Вы встречаете меня как чужого? Мы же всегда у Вас останавливались, неужели Вы оставите меня на улице?» Меня пожалели и под честное слово, что утром сразу освобожу номер, вселили. Надо ли говорить, что я был совершенно сбит с толку таким поворотом дела. Утром, как было договорено, я покинул гостиницу и со своими вещами направился прямо на работу. Там я узнал, что в пятницу, после обеда нам были разосланы телеграммы, где указывалось, что ехать нам надлежит не в гостиницу «Орехово», а в гостиницу «Алтай», это в противоположном конце столицы. Но, поскольку весь этот день у нас в отделе были проблемы с телетайпом, я эту телеграмму не получил. Довольный, что недоразумение исчерпано, просидев до вечера на работе, в конце дня я с товарищами отправился в гостиницу «Алтай». Мои спутники разошлись по своим номерам, я направился к регистрационной стойке. «Мест нет», – услышал я уже знакомые слова. Все еще не веря своим ушам, я заторопился к администратору. «Мест нет», – повторила администратор. «Послушайте, – начал я серьезно выходить из себя, – сколько это может продолжаться, вот мои документы, я приехал в командировку, у меня должна быть бронь, но со вчерашнего дня я слышу одно и то же, что мест нет. В чем дело?». «Дело в том, – объяснили мне, – что согласно брони, Вы должны были приехать 14-го ноября, а сегодня – 16-е, мы столько бронь не держим». Я быстренько поменял тон с напористо-агрессивного на деловито-доверительный, в смысле, что должен же быть какой-то выход из положения, я не баклуши приехал бить и организация у нас не шутейная… Администратор, молодая женщина, с серьезным видом копается в компьютере, поворачивает ко мне монитор, мол, мест нет. Спрашивает, есть ли у меня в городе родственники, отвечаю, что нет. Друзья, – нет. Знакомые, – нет. Вздыхает, опять лезет в компьютер, звонит в соседние гостиницы. Мест нет. Я не ухожу. Мест нет. Я не ухожу. Наконец, через более чем полуторачасовые мучения, подселяет меня на дополнительное место к моему товарищу по командировке из Нижнего Новгорода.

Следующий день я провел «в штатном режиме». Рабочий день в организации, общение с товарищами по работе, слушание лекций по производственным дисциплинам из уст специалистов, знающих свое дело, сытный и (вот буржуи…) довольно-таки недорогой обед в столовой. Вечером поехал в офис к своему другу Сергею, директорствующему в одной организации, занимающейся внедрением в производство передовых технологий. Посидели в спокойной обстановке, когда все уже разошлись с работы, попили чайку, поговорили. Т.е. пошла та самая размеренная жизнь, на которую я настраивался, сидя в самолете. На следующий день я, вместе с двоюродным братом поехал встречать сына, который прибывал по направлению на обследование в больницу им. Боткина. Я рассчитывал, что дело с госпитализацией решится быстро и предупредил товарищей, что задержусь на пару часов.

Когда мы с сыном вошли в кабинет зам. гл. врача, крупной комплекции, энергичный мужчина с напускной грубостью спросил: «Что надо?». «Здоровья!», – ответил я в том же тоне. «Не дам, самому надо», – услышали мы в ответ. Довольные остроумием друг друга, мы расстались, получив руководящий росчерк пера в направлении на обследование. До меня только позже стало доходить, что нас пустили по большому кругу и вопрос госпитализации оказался вопросом не пары часов, как я рассчитывал, но нескольких дней, а то (выяснилось еще позже) и недели. Проинструктировав сына, чтобы был понастойчивее – никто не будет за ним бегать и водить его за руку – я сдал его двоюродному брату, т.к. последний день командировки необходимо было провести в организации. Следующий день, пятницу, я провел «в штатном режиме». Вечером в гостинице распрощались с коллегами и разъехались, кто домой, а я к двоюродной сестре. Позвонив от нее к двоюродному брату, я узнал, что сын сдал очень важный анализ и результата надо ждать аж до вече-ра в понедельник. Не раздумывая долго я отправился на ж.д. вокзал, а оттуда прямехонько в г. Петрозаводск, где служил в погранвойсках старший сын, уже третий раз меняя место службы. Командование, в бытность его на предыдущем месте, прислало мне и в военкомат очень раздраженные письма, за что я собирался всыпать ему по первое число.

В полдень следующего дня, в вогоне-ресторане, ко мне за столик подсел мужчина лет на пять-десять моложе меня. Разговорились, пока подавали обед. Узнав, что я еду в армию к сыну, который ходил в самоволку, мой собеседник спросил, сколько он отсутствует. Я не понял вопроса. «Ну, – повторил он, – вы же утверждаете, что Ваш сын в самоволке, сколько времени он отсутствует из части?». «Ну… как это принято, – недоуменно пожимая плечами, отвечал я, – пошел в город и поотсутствовал там час-другой…". «А-а, – разочарованно протянул мой собеседник, – а мой отсутствует с десятого октября. Я к нему из Владивостока еду». «Тьфу-чур меня, – сплюнул я про себя, – не хватало еще, чтобы мой сын оказался дезертиром!» «Я знаю, где он находится, – продолжал между тем мой собеседник, – и я на всякий случай взял с собой его паспорт. Если не найду общего языка с командованием, то заберу своего сына домой. И пусть только попробуют мне помешать». Он хорошо чувствовал ситуацию и знал, как ему в ней себя вести, и настроен был весьма решительно, чем вызывал к себе симпатию.

Было около семи часов вечера, когда поезд остановился у темного перрона незнакомого мне города. В здании ж.д. вокзала не оказалось службы коменданта и я, постучав, вошел в отделение милиции. «Чего надо?, – спросили меня, ответив на мое – Здравствуйте товарищи!» «А что у вас есть? – быстро переспросил я. Средних лет майор, сидевший за столом дежурного, медленно поднял на меня глаза, а потом кивнул в сторону, вот, мол, это у нас имеется. Посмотрев вслед за его взглядом, я увидел зарешеченную дверь временного изолятора для задержанных. Желание шутить с людьми в погонах тут же пропало. Я объяснил, что перед ними отец солдата, у которого только номер воинской части, в которой служит его сын. Ко мне отнеслись очень внимательно, долго звонили по разным телефонам. Наконец, мне стали объяснять, по какому адресу и на чем ехать, что городской транспорт сейчас ходит очень плохо и мне лучше взять такси, подходить не к тем, что стоят справа от выхода из вокзала, а к тем, что слева, они дешевле. Ободренный таким приемом, я направился по указанному адресу.

Темная, холодная окраина города, слабо освещенное КПП воинской части. Снегу по щиколотку, а я в осенней обуви. В части моего сына нет, он в госпитале. Меня никто не ждет. Молодые солдаты, на мой вопрос, где мне остановиться – недоуменно пожимают плечами. Безуспешно попытавшись устроиться в общежитиях поблизости, я, остановив частника, направился в госпиталь, обуреваемый самыми мрачными мыслями по поводу болезни сына. Надо ли говорить, как удивился Магомед, с перевязанной рукой вышедший по вызову дежурного по госпиталю. Мы прошли в его палату, поговорили минут двадцать. Здесь прозвучала команда строиться на ужин и я засобирался уходить, устраиваться в гостиницу. Было смешно наблюдать, как сын просится у дежурного проводить меня, опасаясь отпускать одного в ночной город.

На следующее утро я, первым делом, еще раз посетил воинскую часть, поговорил с командирами, с сослуживцами-земляками Магомеда, посмотрел казармы. Было стыдно за ребят с Кавказа. Руководствуясь то ли ложным чувством собственного достоинства, то ли просто ленью, они отказываются выполнять некоторые хозяйственные работы, неизбежные в армии, тем самым ставя себя в особое, незавидное положение по отношению к сослуживцам из других регионов России, лишенных подобных комплексов. Как рассказывал командир соседней роты, (с непосредственным командиром Магомеда я смог поговорить только по телефону) солдаты других национальностей категорически отказываются заступать на дежурства и в наряды с ингушами, т.к. те пытаются взвалить на них и свои обязанности. А ведь каждый в отдельности, с горечью говорил мне командир, хорошие ребята, но стоит появиться на горизонте второму, как начинают куражиться друг перед другом.

Раздираемый противоречивыми чувствами, я заехал на городской рынок, закупил гостинцев и с сумкой через плечо, с двумя увесистыми пакетами в руках, направился в госпиталь, где меня ожидает не только непутевый сын, но и его товарищи, прослышавшие об отце своего сослуживца, приехавшего аж с Кавказа. Я торопился, т.к. боялся опоздать на обратный поезд в

С-Петербург. В довершение всего, троллейбус, по многочисленным советам пассажиров, завез меня не в ту сторону и я вышел, решив, что пешком дойду быстрее. Не на шутку разыгравшаяся, пронизывающая метель, бросала мне в лицо хлопья снега, ноги по щиколотку проваливались в снежные заносы, капли пота с под шапки застилали глаза. Интересно, подумал я, какая сегодня температура? Каково же было мое удивление, когда на уличном термометре я увидел минус десять градусов! Не по злому умыслу завез меня троллейбус в другую сторону. Их, госпиталей, оказалось два, расположенных в одном районе, и каждый раз, спрашивая у редких прохожих дорогу, я уточнял: «… госпиталь пограничных войск». Наконец, весь взмокший, как загнанная лошадь, я добрался до места. Мы с сыном, в коридоре госпиталя, отошли в сторонку, к креслам, стоявшим вдоль стены. Я поставил свои сумки и полез в карман за носовым платком, чтобы вытереть пот. В это время собака, неприкаянно бродившая по помещению, уверенной походкой хозяина направилась к моим сумкам. Фу! Пошла отсюда!, – небрежно отогнал я ее прочь взмахом платка. Собака, а это была немецкая овчарка, тут же повернула назад, но ее глаза, при этом, выразили такое изумление и обиду столь фамильярным обращением, что мне стало почему-то неловко. «Па, – услышал я сына, – это пограничный пес, всю жизнь охранявший границу. Теперь он вышел на пенсию и его содержат здесь за былые заслуги». Мне сразу стало все ясно и, я бы даже сказал – стыдно за свою резкость.

Письма командования части в военный комиссариат и к нам лично, теперь этот разговор с командиром: я был сильно огорчен и собирался поговорить с сыном в очень резком тоне, хотя и понимал, что резкость делает его замкнутым и не восприимчивым к критике. Но здесь, в госпитале, я оттаял и не смог на него накричать. Мы поговорили в спокойной, деловой обстановке, я объяснил, каково нам приходится дома одним, когда один служит, другой учится, а третий болеет. В сложившейся ситуации уже одна мысль о том, что служба у него идет нормально – явилась бы и для меня, и для его матери, и для бабушки большим облегчением. В ответ я получил честное слово «беспрекословно выполнять все приказы командиров и стойко переносить все тяготы и лишения армейской службы». Удовлетворенный итогом, я поднялся уходить и протянул сыну палку колбасы, припасенной мною на дорогу. «Зачем, – удивился он, – нас же здесь хорошо кормят». «Это не тебе, – ответил я, – угостишь пограничного пса». Распрощались. На ж. д. вокзале пришлось посидеть часа два. Наверное, из-за непогоды поезд задерживался и в С-Петербург я прибыл аж в 22—30 час.

На следующий день, в понедельник, с утра зашел в деканат факультета, где учится средний сын. Поговорили с уже знакомой мне секретаршей Ниной Павловной, с деканом. Учебой сына они были довольны и я, распрощавшись, с легкой душой отправился в деканат, к месту учебы младшего, больного сына. Дело было в том, что для продление академического отпуска декан требовал личного присутствия студента и я собирался просить его решить этот вопрос заочно. Зайдя в деканат, я удивился тому, что меня знают. Это же надо было секретарю факультета, приятной женщине, помнить, как два года тому назад я с сыном подавал к ним документы на учебу. Поговорили с секретарем, познакомились и поговорили с деканом, находившимся здесь же. Это был уже второй или третий декан этого факультета. Прежнего, с которым я познакомился два года назад, к сожалению, уже не было в живых. Хороший был человек. Правда и нынешний декан вызвал у меня самые положи тельные чувства, тем более, что моя просьба была встречена с пониманием и мы нашли общий язык. Как выяснилось гораздо позже, он не был последней инстанцией в этом вопросе и мне стоило больших сил, нервов и средств на междугородние телефонные переговоры, чтобы решить этот вопрос с зам. глав. врача по экспертизе студенческой поликлиники. Но это было потом, когда я уже вернулся домой, а сегодня, в самом благодушном настроении я направился в гости к своему товарищу, бывшему однокурснику Сергею Платонову. Я бывал у них и раньше, но, до сих пор, еще не видел их единственную дочь, чем вызвал однажды легкое порицание у своих московских товарищей, поинтересовавшихся, было, делами и здоровьем жены и дочери Платонова. Весь вечер мы провели в очень приятной, теплой обстановке. Было очень много вкусностей, хотя я и просил Сергея, чтобы он ни в коем случае не утруждал жену. Я заказывал ему картошку жареную, или яичницу, ну, если уж очень захочет меня побаловать – с колбасой. Не люблю доставлять людям хлопоты из-за своего визита, тем более в не чужом для себя обществе.