Текст книги "За два часа до старта. Воспоминания"

Мастер

Первые года два после института я проработал технологом цеха механосборочного производства относительно спокойно. Сперва это был цех №1, а потом, после разделения на два цеха – цех №51. Но с весны третьего года меня стали усиленно сватать на другие должности. От должности зам. нач. цеха по подготовке производства в цехе №1 я отказался, т.к. не был уверен, что готов к этому. Я попросил отсрочки хотя бы на год, пока не наберусь опыта. Были еще предложения в СКО (серийный конструкторский отдел), заводской БТЗ (бюро труда и заработной платы) и др. Но наиболее привлекательным оказалось предложение в техбюро ОМО (отдел механической обработки) при ОГТ (отдел Главного технолога). Изменение оклада со 125 до 165 руб. могло купить кого угодно, тем более, что продвижение было по профилю моей работы. Когда я зашел попрощаться к начальнику цеха, он пожелал мне успехов на новом месте, при этом в очень сдержанной форме выразил сожаление о моем уходе. Чувствовалось, что его это сильно задевает, но у него нет материальных средств, чтобы остановить меня. Я, в свою очередь, высказал сожаление о своем уходе, что чувствую – мне еще рано отрываться от реального производства, не мешало бы еще опыта набраться. В его глазах загорелась надежда. Обзвонив соответствующие службы цеха, завода, он предложил мне должность мастера второй категории, что называется через ступеньку, с окладом в 140 руб. Я понял, что есть возможность остаться и посмотрел на него, выжидающе, как бы говоря: «Ну давай же, накинь еще». Он махнул рукой и сказал – 145, это по максимуму возможного, сказал… и смотрит на меня: соглашусь, или нет. Я… махнул рукой и согласился, обстановка разрядилась, обоим стало легко на душе, можно даже сказать, весело.

Так я стал мастером большого участка, который формально назывался слесарным. Здесь производились координатно-расточные работы, почти все виды зубообработки и зубошлифовки, четыре-пять видов шлифовки, долбежка и протяжка, и, наконец, собственно слесарные работы. Всего было занято до тридцати человек различной квалификации и возраста. Должен сказать, что я никогда не жалел о своем выборе, как бы тяжело на участке не приходилось. Производственный опыт, который я приобрел за год с небольшим работы мастером, стоил неизмеримо больше, чем те двадцать рублей, которыми я поступился, отказавшись уйти в техотдел.

Разные люди встречались на работе. Были такие, которые максимально старались держать при себе секреты своего мастерства. Пытались замкнуть отдельные участки производства на себе, оказаться незаменимыми. Напрасный труд доверять такому рабочему молодого парня для обучения. В лучшем случае научит его убирать станок после окончания рабочего дня. Наверное, при пустоте души, бедности внутреннего мира, это являлось для него единственным способом самоутверждения. Как правило, такие люди бывали ненадежны, они могли схитрить, при случае лукаво подставить и начальника, и мастера, если на этом можно погреть руки.

Конец месяца. Пора закрывать наряды. Зуборезчик Александр подает мне наряд на партию конических шестерен, которые он сделал за несколько дней, в мое отсутствие, для каких-то сельхозмашин. Пронормирован этот разовый заказ… как бы это помягче сказать, на пятьсот с лишним нормо-часов! Так то оно ничего, ну подзаработал мужик на стороне, ну и хорошо. Но, когда я предложил ему разбить наряд на части и закрывать в течение нескольких месяцев, ведь он выполнял и другие работы, и в сумме это до неприличия много, он заупрямился. С другой стороны, с меня спрашивают за большое перевыполнение нормы, да и работник он не таков, чтобы по максимуму ему закрывать, перед остальными как-то некрасиво. А тут на тебе, две с половиной месячной номы выработки за раз. Дело дошло до начальника цеха. Тот, выслушав обе стороны, повернулся ко мне и с напором сказал: «Чего ты, если человек заработал, надо заплатить, не украл же он этот наряд». Здесь была, конечно, большая доля популизма. В то же время, когда придет пора пересмотра расценок, этот наряд мне быстро припомнят, он в том числе. Я прошел на свое место мастера, сел и стал думать. Надумал. Другого выхода не было. Пошел к цеховому начальнику БРИЗ (бюро труда и заработной платы) и «наехал» на него, за то, что он, в мое отсутствие неправильно пронормирован партию деталей, поставив явно завышенные расценки. Тот стал растерянно оправдываться и наконец обронил фразу, которую я от него пытался вытянуть, что эти расценки можно и пересмотреть. Я тут же взял наряд, решительно перечеркнул пятьсот с лишним нормочасов, поставил семьдесят, т.е. урезал более чем в семь раза, расписался и подписал у него. Когда Александр узнал об этом, то забегал как ошпаренный. Но здесь ему уже никто не мог помочь, ни начальник цеха, ни, даже, директор завода. Нехороший такой. Одно утешение, что этот пример мало типичен.

Чаще бывало по-другому. Тот, другой, он и человек порядочный, и… и этим все сказано.

По моему мнению, только порядочный человек может быть Мастером с большой буквы. Он и посоветует, как что сделать, и поможет, если надо. Приставишь к нему парня в ученики – превратит его в хорошего, добросовестного специалиста. Он открыт для обмена знаниями, и, как ни странно, такой бывает более необходим производству, чем тип номер два (не могу я назвать его первым, хотя заговорил о нем прежде).

Пятница, конец дня. Я иду по участку. Подхожу то к одному рабочему, то к другому и вручаю им талоны на сверхурочные работы. Так я приглашаю на работу в субботу, в зависимости от производственной необходимости. Это добровольно-принудительный метод. Принуждать, обыкновенно, приходится молодежь.

Чувствую взгляд, который украдкой бросает в мою сторону Петрович. «Ну …, -думаю, – надо подойти и к Петровичу», хотя и нет необходимости выводить его на работу. Подхожу:

– Здравствуйте, Петрович!

– Здравствуйте.

– Как дела?

– Спасибо, нормально.

– Как жена, как дети?

– Спасибо, хорошо… (он смотрит недоумевающе, не поймет, к чему я клоню).

– Петрович, выручать надо, план участка под угрозой срыва, как насчет поработать завтра?

Петрович, откинувшись, весело смеется, до него дошло, чем вызван мой изощренный подход с расспросами о жене и детях, и с явной охотой соглашается выйти в субботу. Поступаю я так потому, что понимаю: вся жизнь его связана с производством, вне работы он себя уже не представляет и ему скучно без работы, даже в выходные. Да и самолюбию льстит чувство собственной востребованности и значимости.

Очередная партия деталей поступила на рабочее место контролера. Детали были со шлифовального участка, работу выполнял молодой шлифовщик Александр, добросовестный парень и я был спокоен за качество работы. Спустя некоторое время контролер обратился ко мене с жалобой на брак. Я поставил шестереночки в центра, установил индикаторную стойку и стал проверять. Действительно, торцевое биение поверхностей у большинства деталей выходило за пределы допустимого. Когда, удивленный, я обратился с упреками к Александру, он удивился не менее моего и с виноватым недоумением тут же взялся перешлифовывать детали, утверждая, что они были нормальными. По окончании работы я сам проверил качество, оно было отличным. Контролер заверил сопроводительную документацию, но я не стал отправлять детали дальше, что-то меня насторожило. Когда через полчаса я опять стал проверять детали, то не поверил своим глазам, биение торцевых поверхностей большинства деталей выходило далеко за пределы допустимого уровня.

Подозвав Александра, я показал ему, во что превратились его детали и вместе с ним мы направились к Петровичу, его наставнику и в недалекого прошлого учителя.

Петрович был мастером высокого класса, отличник МАП (Министерства авиационной промышленности), награжденный многими правительственными наградами. В быту Петрович был удивительно скромен, в нем чувствовалась доброжелательность, готовность прийти на помощь. С ним было приятно общаться, работа с ним была в удовольствие. Взять хотя бы такую болезненную сторону производственных будней. Каждый год, по весне, на заводе проходила компания по снижению трудоемкости изготовления деталей, а проще говоря – урезались расценки. Считалось, с некоторым основанием, что за год внедрены усовершенствованные оснастка, инструмент, отработан техпроцесс, повышена производительность труда. Мне на участок давалось задание, снять столько-то нормо-часов и я, исходя из своего видения ситуации, определял: со слесарей снять столько-то, с зуборезчиков – столько, с участка координатной расточки – столько и так далее. Командно-административная система – системой, но я считал своим долгом хотя бы чисто символически согласовать свои действия с рабочими участка. И здесь с пеной у рта приходилось отстаивать каждую цифру. Лишь на участке шлифования разговор не выходил за рамки сугубой деловитости.

Так вот, к Петровичу мы направлялись не потому, что я был уверен, что он поможет, а скорее так, для порядку. Он молча выслушал нас, закончил свою работу и взялся за злополучные детали. Я внимательно следил за его действиями, пытаясь уловить, что же он делает такого, что не под силу его подопечному. Да ничего особенного, те же самые движения: подача детали в зону обработки, медленный подвод шлифовального камня к торцу детали и шлифовка «как чисто» до тех пор, пока не выберется биение торца. Проверили тут же на месте – детали, естественно, в строгом соответствии с чертежом. Хорошо. Походили полчаса по участку и проверил вновь… Что такое? Детали опять в отличной форме. Через час проверил – опять! И я понял, что дело в руке Мастера. Можно всему научить своего ученика, но есть что-то такое, что невозможно передать, такое, что приходит только после многих лет работы.

Мне и сейчас приятно вспоминать о нем. Как знать, может он это чувствует и ему от этого тоже приятно…

Бой с Минотавром

Это были те далекие времена, когда я был молод и полон сил.. а впрочем, и надежд тоже. Золотые времена застоя… если не считать такой малости, как шефская помощь города селу. Нас, молодых специалистов, это помощь касалась в первую очередь.

Наверное, недремлющее око закона сохранения материи (или энергии, если хотите) считало, что его плохо почитают, если мы молоды и образованы – самый раз разбавить это черным дегтем шефских работ на селе. Хотя, с другой стороны, глянешь на окружающую природу, забыв на миг про все эти свинарники, коровники и сенокосы, и недоумеваешь: зачем люди стремятся провести отпуск на юге, ведь здесь под носом такая благодать. Небо такое же голубое и не печет так беспощадно, как на Кавказе. Земля устлана по колено зеленым ковром такой пестрой расцветки, что не идет ни в какое сравнение с выжженными полями юга. Ровная, зеркальная гладь равнинной русской реки, величаво несущей свои воды, одним своим видом наполняет душу спокойствием. А до чего разнообразен лес среднерусской полосы. Кажется, что это не березки, а молодые стройные красавицы вышли тебе на встречу, как дорогому гостю. Про обилие ягод можно говорить и говорить. Здесь и земляника, и черника, и брусника, смородина, клюква, голубика, и много других ягод, названия которых я уже успел позабыть. Одним словом, в этом буйстве природы можно раствориться как ее частица, совсем забыв и потеряв себя.

Существенным элементом подготовки к поездке на шефские работы в село являлось посещение центрального городского рынка. В отдельном ряду, обычно, располагались хохлушки или белоруски, молодушки, торгующие малосольными огурчиками. Веселое общение с ними: шутливый торг, прибаутки, смех – было непременным и приятным атрибутом подготовки к этой поездке. По приезде в деревню, поработав в поле до заката, вечером, мы располагались у костра, разведенного рядом с тихой речкой. Картошка, подпеченная на углях, с малосольными огурчиками хорошо скрашивали горечь зеленого змия. Маленькими компаниями по интересам, перемежая вопросы производства с житейскими и политикой, мы засиживались допоздна, изредка подключаясь к разговору в «центральной» компании, которую обычно вел начальник цеха или отдела. Производство у нас в те годы было бурно развивающимся, поэтому коллектив был молодежный, веселый и доброжелательный друг к другу.

В один из свободных дней, (они редко выдавались в колхозе), я отправился из центральной усадьбы в одно из отделений совхоза, с намерением побродить по ягодам. Добравшись до деревни на молоковозе (основное средство сообщения между заброшенными отделениями совхоза), я направился к лесу. Стояла ясная, жаркая погода. В воздухе и в лесной чаще стоял птичий гомон и стрекот цикад. Лесной воздух пьянил своими запахами и слегка кружил голову. На душе было легко и спокойно. Уже километрах в полутора от деревни я вышел из лесу на большую открытую местность, диаметром этак километра в три, которая оказалась прямо передо мной. Стадо коров из совхозной фермы, пасшееся ближе к противоположному краю поляны вызвало было у меня настороженность, т.к. быки в этих стадах отличаются большой ревностью, и оберегают свое стадо от незнакомцев весьма агрессивно. Но, заметив в центре поляны шалашик, сооруженный пастухом, который как раз оказывался между мной и стадом, я, не раздумывая, двинулся через поле, рассчитывая на заступничество пастуха. Я дошел уже половину пути до шалаша, когда Мишка (все совхозные быки на Смоленщине – Мишки) низким грозным рыком дал понять, что обнаружил угрозу своему стаду, и, не переставая громоподобно реветь, быстрым шагом направился в мою сторону. Я тоже прибавил шаг, недовольный тем, что пастух не подает признаков присутствия. Когда, почти бегом дойдя до шалаша, я понял, что он пуст, у меня похолодело внутри. О том, чтобы спастись бегством не могло быть и речи – бык настиг бы за несколько секунд. Отступать было некуда, это была верная гибель, только вперед. Делать нечего, я взял пастушеский кнут и березовую дубину, на мое счастье оказавшиеся здесь, булыжник и пошел на Мишку, как на танк.

Огромное черное чудовище идет на меня, из ноздрей бьет пар в перемежу со снопами искр, окрестности содрогаются от громоподобного рева, кажется, нет такой силы, которая могла бы противостоять такому напору…

С тяжелым пастушьим кнутом пятнадцатиметровой длины в одной руке, с полутораметровой березовой дубиной в два пальца толщиной на перевес и увесистым булыжником в другой, вверив свою хрупкую судьбу в руки всемогущего, я быстрой, твердой походкой ринулся на встречу врагу, хорошо поставленным сержантским голосом (я был хорошим сержантом) кроя проклятого супостата во все (простите меня, но было не до сентиментов) девять с лишним этажей. (На Смоленщине все Мишки очень правильно реагировали на, простите, мат. Он для них, что называется, язык родной.)

И на заводе, и в деревнях на слуху были многочисленные случаи, когда совхозные быки нападали на людей. Большинство таких случаев кончались трагически, в лучшем случае люди оставались инвалидами. Например, чтобы зарезать такого быка, его сначала стреляли в лоб из ружья и только после этого резали, т.к. иначе к нему невозможно было подступиться. И так мы продолжали сходиться, оба настроенные весьма решительно: один защищает свое стадо и готов стоять на смерть, а другой защищает свою жизнь и кроме нее ему терять нечего, и поэтому настроен не менее решительно. Вот между нами осталось сто метров. Пятьдесят. Размахнувшись, на ходу, я кидаю в него булыжник. Он летит мучительно долго: «Попадет, или не попадет, попадет – не попадет?…» Есть! Прямо в лоб! Ага, Минотавр слегка, только слегка, замедлил шаг. Я тоже. Но продолжаем сближение с той же решительностью. Вот между нами уже осталось метров тридцать. Размахнувшись от плеча, я мощным броском посылаю на встречу быку увесистую березовую дубину. Опять мучительно-долгое «Попаду, или не попаду. Попаду, или не попаду?…» Есть! Медленно вращаясь, как лопасть ветряной мельницы, дубина пристраивается прямо между широко расставленными рогами быка. Я воочию увидел, как у него из глаз посыпались искры. Потрясенный, он еще сбавил шаг, я тоже. Продолжаем сближение. Наконец мы сошлись на расстояние удара кнутом. Собрав все свои силы, обеими руками я рывком назад расправил увесистый пятнадцатиметровый кнут и мощным броском послал его на встречу надвигавшемуся зверю.

За год до этих событий, здесь же в деревне, направляемый рукой провидения, я часто с товарищами на досуге упражнялся во владении аналогичным кнутом. Мы отрабатывали «стрельбу кнутом», а потом упражнялись в сшибании молодых побегов деревьев. Я достиг такого мастерства, что одним взмахом длинного кнута как бритвой срезал молодые побеги березок, толщиной в полтора пальца. Ведь не даром кочевники использовали его как оружие, ударом хорошего кнута иной сын степей мог на смерть завалить взрослого волка.

Кнут, тем временем, посланный недрогнувшей рукой, стремительно распрямляясь, с громоподобным «ба-бах-х!», как пушечное ядро, ударил прямо в лоб гиганта, содрогая его до самого основания. Клочья кожи и шерсти, вырванные неотразимым ударом, полетели от потрясенного чудища. Заревев от боли и ярости, зверь остановился. Остановился и я, из приличия… Не без усилия, отбросив кнут назад, я вновь послал его вперед и так беспрестанно: взмах назад – бросок вперед, взмах назад – бросок вперед… Удары приходились ему то в голову, то в шею, то по туловищу и с каждым ударом от него отлетали шмотья шерсти и кожи. При этом я не переставал следить за своим голосом, твердым матерным потоком обливая его от кончиков рогов до копыт, услышь он хоть на секунду нотки страха в моем голосе, сразу бы понял, что я боюсь и участь моя была бы решена за секунды. Мишка стоял, низко опустив голову, готовый к атаке, роя правым копытом землю. Низкий, утробный рык, пена, падавшая на землю из полураскрытой пасти, говорили о том, что он настроен все так же решительно, что воля его не сломлена.

Раньше, глядя на широко, в разные стороны расставленные рога одного из таких Михаилов, я думал: «Подумаешь, ими и забодать то толком не забодаешь …”, пока не увидел, как он рыл ими землю, то одним рогом, то другим, выворачивая голову то влево, то вправо. Очень даже хорошо они знают, в какую сторону у них рога растут.

Солнце уже клонилось к закату, прошло пять или десять минут нашего противостояния, которые казались мне вечностью. Голос мой продолжал во всю силу легких слать … (чуть не проговорился) проклятия в адрес быка, тело продолжало всеми своими мускулами посылать молниеподобные удары. А холодная мысль, как бы отрешившись от текущей работы, искала выход из положения. Рассудком я понимал, что, хотя дух мой и крепок, физически я так долго не протяну, одно дело рычать, стоя на месте и рыть копытом землю, и совсем другое – непрестанно сотрясать противника морально и физически. Но ничего стоящего в голову не приходило, кроме как выхватить перочинный ножик, который был у меня в заднем кармане брюк и идти в рукопашную. Это, конечно, был признак отчаяния, но он все чаше и чаше стал меня навещать. И в тот момент, когда я почти уже окреп в этом решении, (Велик Аллах! Ничтожен человек!) мой враг скосил взгляд в сторону своего стада. Я понял, что победил, силы мои утроились и я стал осыпать его ударами с еще большей энергией. Медленно, как океанский лайнер, он, не переставая реветь и рыть копытом землю, повернулся на пол градуса к своему стаду, которое, не выдержав накала нашей схватки, стало уходить в лес. Потом он повернул еще на пять градусов, еще на двадцать, всем своим видом показывая, что мои удары для него, что комариные укусы, а хлопья шерсти и кожи – так, сдуваемая ветром пыль. Наконец он повернул совсем и неспешно пошел к стаду, провожаемый нещадными ударами кнута и потоками брани, изредка оглядываясь и огрызаясь, как бы говоря: " Я бы тебе показал, если бы не стадо. Совсем без присмотра осталось…»

Когда в пылу схватки загнав противника в лес, я повернул назад, то увидел незнакомую армию, выступающую из леса, разделявшего место схватки от деревни, вооруженную копьями, секирами и палицами. По началу я не мог понять, в чем дело, но присмотревшись, узнал жителей деревни. Встревоженные шумом, нет, громом нашей битвы, они от мала до велика, предводительствуемые пастухом, поднялись спасать человека, которого терзает бык. Вооруженные косами, граблями и дубинками, во главе с бледным, как полотно пастухом (оставивший свой пост, он был прямым виновником разыгравшейся трагедии), они обступили меня складывающим свое вооружения у пастушьего шалаша, и не могли никак поверить в происшедшее.

Когда, досрочно «демобилизованный», я вернулся на завод, у проходной уже висела наша малотиражна, на которой был изображен Персей, ломающий рога Минотавру, и называлась статья: «Битва гигантов». Долго сотрудники завода в мельчайших подробностях обсуждал происшедшее событие. Вспоминали, что шум битвы был слышен за десятки верст, что в радиусе двадцати километров содрогалась земля. Ну, здесь они конечно преувеличивали… слегка.