Текст книги "T-Shirtoлогия. Общая теория футболки. Полутрикотажный роман"

Ну и ясно, что на живой концерт новенькой группы «Мухи Не Ебались» меломана из колыбельки вытащить трудно. Особенно если все участники группы до сих пор живы. Пионерия, бля.

Думаю, музыкальная усталость – закономерный процесс. Все там будем. Или почти все.

Да и, положа руку на сердце, что хорошего в этих живых концертах? Одни кровь, пот и слёзы. А на следующий день бодун, кровь и слёзы. И шум в ушах, и денег ноль, и крепатура в мускулах и сиськах.

Хотя сходить на концерт в такой майке стóит. Тебя будут фоткать, будут улыбаться, и ты, чо уж там, тряхнёшь стариной и вспотеешь разок-другой. Ну а кровь со слезами – это необязательно, это для молодых.

Только вот на сцену лучше не лазить, мало ли. Басовая струна лопнет и в глаз даст. Или вокалиста на твои кеды стошнит. Или охранники ни за что побьют.

Да, и смотри, чтоб из рюкзачка телефон не спиздили.

Когда умерла 97-летняя троюродная бабушка Марселя – так он мне, во всяком случае намекнул, – он после поминок пришёл ко мне ночевать. С гобеленом и польским винилом Rolling Stones под мышками. Диск «Through the Past, Darkly» клёвый, а вот гобелен – херня, хоть ему и не меньше лет, чем бабушке. Примитивный пейзаж в массивной раме.

– Чувак, сотри, какой… гобелен… – бормотал пьяный Марс. – Наследство. Сто баксов минимум. Или даже триста. Продай, чувак, пожалуйста. Мне неудобно такими делами заниматься. Бабушка умерла, плов забыл сварить… и всё такое.

– Типа мне удобно.

– Ну, ты там аферистов всяких знаешь, поспрашивай. С меня бутылка…

– А роллинги – тоже наследство от бабушки? – спросил я.

Но Марс уже уснул. Прямо в очках.

Большие Coca-Colовые зонтики перед кафе. Coca-Colовый брезент трепещет на ветру. Брендовый флаг. Coca-Colе холодно. Как ёлочке в лесу – уже ноябрь. Но ей не страшно. Coca-Colа – оптимистка. Нет причин для плохого настроения. У Coca-Colы скоро Новый год. У Coca-Colы скоро новый Финансовый год. Несмотря даже на неприятности в лице идиота, который приближается к бьющейся на ветру Coca-Colе.

Подойдя к СС, как лесоруб к ёлочке, он сунул дымящийся бычок в уголок губ. И, пьяно улыбаясь, достал ножницы. Сосредоточенно стал вырезать кусочек флага. Затем сунул кусок Coca-Colового тела в карман. И зашагал домой, грея CС-плащаницу холодной рукой в грязном кармане. А порезанный брендовый флаг остался трепетать на морозном городском ветру, как надорванное платьице спящей бездомной экс-уборщицы. Ожидая нового Финансового года.

Coca-Colе похуй раны. Режьте Coca-Colу.

Режьте, братцы, режьте. Режьте осторожно. Режьте, чтобы видел. Пассажир дорожный.

Это был бы красноречивый тест для батюшек. Легко проверить экспериментально – если, конечно, найдётся храбрец.

Вот ведёт пастор в такой майке каждое воскресенье службу. Целый год. Если через год его паства не уменьшилась – он хороший поп. Если уменьшилась – плохой.

Священники всех видов и всего мира постоянно упоминают о смерти во многих или почти всех своих проповедях.

А тут майка без философии, водички и призывов не грешить просто напоминает о смерти. Как бы это сработало? Что подумали бы прихожане? Как среагировали?

Да, не упомянул ещё о третьей возможности – а что, если паствы у такого священника стало бы больше? Скажем, хотя бы на парочку усталых меломанов. Он был бы, конечно, очень рад. Да и я тоже – это значило бы не только, что он хороший пастор, но и то, что майка хорошая. Эффективная, работающая.

Это вам не I ♥ NY.

Или Kiss Мe.

Концерт. Жёсткий такой. Сплошные ужасы, death, метровые волосы и крашенные в трупный цвет музыканты.

Выхожу на улицу перекурить. Пью пиво со знакомым гитаристом.

Подходит мальчик, лет шестнадцати. На нём – чёрная футболка со словом MAPEX. Не самодельная. Они с гитаристом разговорились о чём-то, а мне стало интересно.

– Что это mapex?

– Это фирма такая, барабаны делают, – отвечает мальчик. Он, оказалось, барабанщик одной из выступающих групп.

– А я сначала подумал, это как-то с Muppet Show связано, – говорю. Пошутил типа.

– А что такое Muppet Show? – спрашивает мальчик.

Старость, оказывается, умеет прикидываться мальчиком-барабанщиком. Интересно. Кто бы мог подумать.

Танцевать и потеть в тот вечер не хотелось.

Да и боялся, чтоб телефончик не спиздили.

Да, носители различают эти слова даже на слух, но всё равно. Ну как можно жить, быть папой – и каждый божий день по сто раз слышать, как собственные дети называют тебя мертвецом, трупом и подснежником? Чуть не зомби. А дэд должен ещё и радоваться, и водить их в садик, и на качели, и на чупа-чупс.

You will die one day, dad. Не удивляюсь, что у них рождаемость падает.

Представьте, что, кроме обычных детских проблем, вы точно знаете, что они, ваши, извините, дети всю жизнь будут называть вас DЭD – мертвец, труп, папа. Типа – мы родились, значит, папа труп. Ему крышка, хана, амба, капут, кранты и жопа. Живой труп. Благодарный труп.

Для англоязычных, конечно, тоже кое-что звучит смешно или непонятно. Очень может быть, что папа и попа звучат для них одинаково. Я блюю – я люблю. Худею – хуею.

Однажды англичане приехали ко мне в гости и придумали говорить вместо спасибо – Placebo. И прокатило, всем нравилось и все отвечали «пожалуйста».

А ещё они повезли домой коробку виноградного сока – потому что там было написано Cok.

– Вот. С корицей.

Юра В. глотнул кофе, почти не скривился и сказал:

– Короче. Мы откроем бар. Пивняк. Кофе, пиво, солёные палочки и прочее говно… Но главное – твои майки.

– Ты говорил про магазин.

– Бар и магазин в одном. Суть в футболках.

– Типа возьмите три датских пива, кило солёных палочек, а футболка в подарок, да?

– Я тебе щас этой ложечкой глаз выковыряю.

Если во мне умер химик, то в Юре – бандит. И не то чтобы совсем умер – он периодически воскресает, как пацифист на Пасху.

Словом, Юра придумал бар, где всё будет в футболках. Стены, двери, столы, официанты, подстаканники, стулья, потолок и бачок с унитазом.

– Всюду нарисуем футболки, понимаешь? Чётко, ярко, под поп-арт.

– И что?

– Как что? Человек приходит, пьёт пиво, смотрит – о, классные футболки, хочу. А ты ему бац – вот, пожалуйста, берите на здоровье. У нас будет куча бабла, чувак.

Я тянусь к сигаретам – когда куришь, улыбка не так заметна.

– Шо ты лыбишься, дурак? Понятно, что не всё сразу, но, блядь, начинать-то с чего-то надо.

– Бар, говоришь? А официантки у нас будут?

– Конечно будут. Я знаю одну, Инга, в «Шедевре» работает.

– «Шедевр»? Как можно назвать бар «Шедевром»?

– Это не бар, там женские сумочки продают. А Инга суперчувиха, переманим, она всё умеет.

– И вы с Ингой после закрытия будете интимно подсчётом выручки заниматься, да?

– Иди в жопу.

– Слушай, я серьёзно. Какой, на хрен, бар? Где? Откуда? Ты знаешь, сколько нужно денег, чтобы бар открыть? Тебе ещё пять лет колёса продавать, чтоб хотя бы на пивной краник и бокалы заработать. И то если перестанешь по клубам шляться и на баб тратиться.

Знакомиться с людьми – на пляже, на концерте, в ресторане, в приёмной врача или в общественном туалете – немного легче, будучи выпимши, само собой. Ну или с невинным вопросиком подойти. Типа «а не подскажете случайно, что значит Pow Wows?»

Но с заявлением этой футболки возможны подводные камни. Вот подбежит пьяный – и запрыгнет на шею знакомиться. С бутылкой. С фотографией экс-подруги. С анекдотами. В шортах с кокосовыми пальмами.

Опыт подсказывает, что бросающийся с объятиями stranger – это «удача» в пропорции фифти/фифти. Навязчивые дурачки тоже ходят на концерты, причём массово. А анекдоты навязчивых пьяных ещё хуже, чем фотографии экс-подруг.

Нет, пусть уж эта майка остаётся теоретической. От греха подальше.

Рискованная майка. Легко может спровоцировать незабываемые приключения. Из разряда «не пытайтесь повторить эту майку дома».

Возил её, кстати, в Лондон, на выставку, испытать на англичанах. Испытания прошли успешно. Так майка и попала сюда.

Качество обуви влияет на наши жизни сильнее, чем кажется.

Я покашлял и сделал очередной глоток.

В поле зрения попало неприятное лицо. А что, если бы вот ногой заехать? Расхерачить тупую морду.

Да ну, глупости.

Я вытянул ноги вперёд, до самого горизонта, и уставился на свои кожаные кеды. Кожаные, рыжие, очень даже ничего.

Зачем драться, если шкары нравятся? Всё ок, чувак.

А что, если не нравятся? Ну, тогда, чувак, хоть и не всё ок, но драться всё равно нехорошо. Иди лучше домой.

Если же шкары были бы мне похеру – плохи дела. Тогда железобетонно пора домой. Сию же минуту – come on!

Ходить в плохих, неприятных или, тем более, равнодушных шкарах нельзя. Вредно для нервов и мира на Земле. И так слишком много людей ходит в дурацкой обуви.

Да, согласен – найти хорошие шкары трудно. Но они стоят того. Зато потом будешь ходить и излучать свободу, равенство, братство.

Слово «драка» даже в голову не придёт. Не надо никаких алкогольных приключений. Драться – это тебе не Coca-Colовый зонтик втихаря резать.

Обувное наблюдение – попробуйте как-то подержаться рукой за свою ногу, слушая одну из любимых песен.

А затем, через полминутки, с той же песней подержитесь за свою шкару.

Видите? Шкара приятнее на ощупь, чем нога.

Почему так? Я не знаю.

Но эксперимент доказывает, что обувь влияет на настроение. С другими вещами это не работает. При какой бы песне вы не держались за грудь подруги, всё равно грудь будет нравиться больше, чем её лифчик.

Это легко проверить. Вещизм и фетишизм – науки экспериментальные.

И я снова покашлял. Фарингит сраный.

Майка для пешеходов. Водители, глядя в зеркало заднего вида, будут читать и вспоминать о том, что управлять транспортными средствами нужно осторожно. Уже три штуки в магазине продал.

В 1990-х почти всегда были напряги с сигаретами. Они постоянно кончались, вечно приходилось пересчитывать их – могу ли дать знакомому или и самому не хватит; часто приходилось выходить из дому и бродить-стрелять по улицам, потому что купить было не на что.[3]3
   Только сейчас догадался – так вот, значит, откуда пошли компьютерные игры, те, что бродилки-стрелялки называются.


[Закрыть] Курить с друзьями одну на двоих было повседневно.

И была в те времена такая поговорка-легенда, что с фильтра можно сделать восемнадцать затяжек. Ну, не помню, чтоб аж целых 18, точно не подсчитывал, но, кажется, четыре затяжки получались и у меня. В девяностых на фарингит было как-то насрать.

А вот в XXI веке сигарет у всех стало много, в пачку заглядывать стало лень, стрелять – и in, и out – стало не в напряг и поговорка естественным образом исчезла. Ну и количество затяжек с фильтра уже никого не интересует. Меня тоже. Разбогател типа. И, кажется, не стыжусь этого.

Oskar купил в Лондоне две коробочки magic mushrooms. Для них был назначен вечер. На четверых. Оскар начал мне что-то пояснять о количестве, деталях, разновидностях и чае из грибов. Начал и перебил сам себя:

– Trust me.

– Ok, I trust you.

Я и в самом деле доверял ему.

Одиннадцать дней в Англии были просто райскими. Мы наслаждались каждой минутой. Пейзажи, еда, транспорт, знакомства, дринк, Лондон, Ноттингэм, трава, божественные английские акценты и всёвсёвсё – сплошной густой кайф.

Я выпил полкружки чая и решил: подожду, а там посмотрим.

Правильно.

Ночь растянулась. Ночь превратилась в четыре недели времени.

Четыре недели я ходил по двухкомнатной квартире и спасал нас всех от смерти. Подходил к ним, расслабленно лежащим, и спасал. Силой.

Вставай, говорил я. Дай мне СD, говорил я. Дай сигарету. Свари кофе. Сделай что-нибудь. Зачем, спрашивали Oskar, Zoe и Андриана. Но я не мог объяснить, не имел права. Я знал, что они все умирают, но не догадываются об этом. А если я произнесу фразу «because you are going to die», мы все в ту же секунду умрём. Даже я, спасатель. Dead dad. А дома нас сынишка ждёт.

И я поднимал их силой. Носил, заставлял говорить и ходить.

Видели в фильмах, как раненый помирает у своего товарища на руках? Как тот подбадривает умирающего и пытается удержать в этом мире его угасающее сознание? Вот то же самое, только четыре недели – беспрерывно. Разница лишь в том, что в фильмах те догадываются, что вроде умирают, а те, кого спасал я, не догадывались. Такого никакой Чак Норрис не выдержит. Когда я уходил на день-два в WC, всё время волновался, как они там без меня и смогу ли выбраться из лабиринта этого громадного туалета. Ну чисто, блядь, самолётный ангар, а не туалет.

На рассвете четвёртая неделя подошла к концу. И мы уснули. Мы выжили.

Я всех спас. Даже горжусь немножечко.

Майка для фестивалей и концертов. Для барменов на дискотеках. Для публики и вообще всех оглохших. Потому что от шума все тупеют. И перестают понимать, что под сценой нехуй орать на ухо. Бесполезно же. Молчи и танцуй себе в тряпочку.

Нет, Олег Чернов, конечно же, никакой не бандит, ничего такого, обычный жадина и владелец бара. Бар хороший, пицца, пиво, атмосфера, всегда полон людей. «Indie Шмindie» называется. Даже музыка приличная, без маршруточной попсы, максимум Майкл Джексон.

Но, похоже, не хочет Олег ждать, пока маечки начнут приносить прибыль. Чем больше у индивида денег, тем меньше времени. Деньги стали матчастью физики. Дополнительным измерением, как пространство и время. Time is money, money на дороге не валяются и всё такое. Финансы должны перейти из рук банкиров в учебники по физике, иначе гуманитарии не перестанут погибать в поисках смысла жизни.

Спасибо, хоть садовников прислал, а не ментов. При виде людей в форме у меня начинаются кишечные проблемы, экзистенциальный кризис и зависть к тем, кто погиб за Родину.

Я и раньше это подозревал.

Редко смеющийся дядя Вова работал когда-то в турфирме. И сказал мне однажды по секрету, шёпотом на ушко:

– Вера людей в то, что «путешествовать круто» – фикция, стереотип и мифотворчество.

Сказал: все туроператоры знают об этом. И тихо молчат в свои путеводители. Никто не станет отговаривать вас от поездки в Прагу.

После школы, когда чувствуешь себя уже самостоятельным, хочется ездить. Кажется, что где-то там, далеко, пиво вкуснее, люди веселее, архитектура интереснее и деньги зеленее. А кое-где даже девушки доступнее.

В некотором смысле так и есть. На трассе девушки вообще лёгкие на подъём.

Бывает, путешествуешь, чтоб найти новый дом, новую среду, новые интересы, нового самого себя – и остаться.

Но чаще всего всё-таки возвращаешься домой. Даже если не понимаешь зачем.

Все слышали много историй о тех, кто уехал. Кто вернулся. И кто ездит туда-сюда и не может понять, чего хочет. Понять, в какой стране легче ничего не делать.

Знакомый басист Томи эмигрировал в Будапешт, стал колоться, растерял все зубы, лечился в коммуне. Двенадцать лет потратил, чтоб стать наркоманом, а потом спрыгнуть.

Знаю полдюжины женщин, у которых семейная жизнь в эмиграции не сложилась, и они годами мочили слезами подушки.

Один уехал в Канаду, а через двадцать лет повесился.

Художник Иштван эмигрировал, а на пенсии дошло, что в творческом смысле он не смог занять «надлежащего» места на тамошней арт-сцене. Осознал, что иммигрантам доступна лишь определённая ступень общественного признания. Потолок успешности понаехавших заметно ниже и твёрже, чем коренных граждан. Хотя у детей его всё сложилось.

Некоторые пожили за границей икс лет и вернулись – климат, язык, одиночество… Да мало ли.

А вот о путешествиях… Не могу сказать, что знаю об этом больше грантоедов и завсегдатаев научных конференций. Я побывал всего в двенадцати европейских странах. На недельку поменять картинку и звуковой фон всегда приятно. И для общего развития полезно, и комменты к свежим фоткам почитать интересно.

Но затем понял, что во всех странах есть красивые горы, леса, поля, колбаски и прочие неповторимости. Что во всех странах есть классные люди и вкусные таблетки от кашля. Что во всех странах есть древние праги и рыжие официантки. Что во всех странах есть что-то, в чём они лучше всех – или, во всяком случае, так считают их граждане. И переубедить их невозможно и не нужно. Что во всех странах есть то, что изобрели именно они, или, опять же, так считают и доказывать им обратное не стоит – обидятся и ещё больше укрепятся в своём мнении.

Всюду есть вкусные отбивные и ароматные напитки, но, вернувшись домой, в очередной раз убеждаешься, что привычная любимая еда всё равно не хуже. Во всех странах есть весёлые фрики и интересный youtube, но домашний юмор всё равно ближе, и шутят люди смешнее. Но чтобы поверить в это, придётся поездить и убедиться личными глазами. И побухать за рубежом своей головой.

А потом дома смотришь фотки и видишь, что башни, музеи и бигбены, это, конечно, замечательно, но по-настоящему тебе хорошо/нехорошо – от людей, которые рядом.

Потеть год на работе и лить кровь из носа ради шести недель отпуска – слишком уж дорогая цена. Как сказал один венгерский поэт – всюду хорошо, но ебаться лучше.

Хотя. Будь у меня, сука, чемодан денег, я б домой только поливать цветы приезжал. Ни фига я не разбогател.

Хотя. Будь у меня, сука, чемодан денег, приезжать цветы поливать я б и не подумал. Никогда не любил комнатные цветы. Я бы приезжал домой в тишине полежать и на речке с друзьями танцевать.

Есть вещи, которые не стоит «накрывать» и переделывать.

С другой стороны, нет вещей, которые нельзя пародировать и переделывать. Расслабься, делай, что хочешь. Хрен с ними, с гондонами и презервативами, пусть себе трескаются, сколько влезет.

Хотя расслабиться иногда так трудно. Труднее, чем от смерти спасать.

Нравы и ценности не стоят на месте. Власть и законы меняются. Даже писсуары с унитазами помаленьку меняют форму. Не говоря уже о вкусе хлеба и помидоров.

Ведь было же время, когда Павлику Морозову памятники ставили, да?

Нет, я не об СССР. И Павлик меня никогда не волновал.

Я о зыбкости ситуаций. Если П. Морозов из героя превратился в предателя, то вполне возможен ещё один виток «нашей» спиралевидной типа истории.

Скажем, некий теоретический мальчик, ну, прямо скажем, цыганский мальчик, оказался больным на голову. Ну или попросту оказался патологически честным и сдал маму милиционерам. Звали его, кстати, Иммануил Кант. Цыгане любят роскошные имена.

Иммануил Кант всегда говорил маме:

– Тrust me, mama, trust me.

А в один прекрасный день взял и сдал.

Нет, это не про расизм. Если кто случайно не в курсе, в странах Центральной Европы коноплю и прочие наркотики часто продают цыгане. Не только они, конечно, ничего личного, но среди цыган дилеров больше, чем водителей маршруток и учителей труда.

Маму посадили, мальчика всем табором или, точнее – микросоциумом, – избили-изгнали, и он умер от голода и ран под забором.

А спустя три года ему поставили памятник. Не то чтобы совсем аж много памятников по всей стране, те времена безвозвратно ушли, а один небольшой памятник.

«Иммануилу Канту —

мальчику, который стоял на стороне закона».

Был бы просто Павлик – маму бы не сдал.

А звали бы Морозова Иммануилом – и судьба его сложилась бы иначе.

Нейминг – формула успеха.

Стать алкоголиком значит стать согласным на все радости и все последствия бухла. Типа контракт подписать. Не читая, что написано мелкими буквами, но прекрасно зная, о чём там речь.

А быть пьяницей значит быть согласным на все радости и лишь на некоторые последствия алкоголя. Фриланс типа. Don`t trust me типа.

Но дэдлайны бывают и у тех, и у тех. Жёсткие, должен сказать, дэдлайны.

Реклама говорит обиняками и намёками. Реклама ничего прямо не говорит.

– Купите, бля, зубную пасту! Тупо купите эту пасту и всё!

Нет, реклама хитрит и подчёркивает достоинства товара, показывая все плюсы – красивый, удобный, вкусный, полезный, новый, быстрый, выгодный и вообще желанный. Как секс с незнакомкой в пьяном виде.

Реклама вешает лапшу – чистить зубы вот этой вот невероятно пиздатой и целительной пастой ещё лучше, чем трахаться. Неудивительно, что рождаемость падает.

Молодые люди не говорят «партнёрам»:

– Привет, давай разденемся и залезем под одеяло. Давай потрогаем друг друга там.

Нет, молодые хитрят, напяливают шмотки, выгодно подчёркивающие внешность, острят, чтоб привлечь внимание противоположного пола, всячески активничают, чтоб не показаться скучными или, наоборот, изо всех сил притворяются, что вся эта околосексуальная возня их не интересует.

Прекрасно и мудро схитрила тут природа. Каждому поколению надо каждый раз заново учиться рекламировать свои тела, умы и половые органы.

Но секс принадлежит всем. Как лес, воздух и колбаски. И секс – это лучше, чем зубы чистить. Даже если паста лечит перхоть и защищает от свободных радикалов. Ведь без секса и размножения кому буржуи будут продавать свои зубные пасты с-типа-пчелиной-пыльцой? У них же по продажам жёсткие дэдлайны.

А вот маме Иммануила реклама травы почему-то вообще не нужна.

Старички в такой майке обязательно попадут в интернет. На радость внукам. Которые носят какой-то непонятный «Mapex». Или вообще London с Pariжем.

Я вот тут подумал: а футболку с Гитлером кто-то носить захочет? Ну, например, «Адольфу всё это нравилось». Не знаю. Разве что радикальные эпатажные историки, может, захотят. Носили б это на пьянках после конференций по теме Второй мировой. Ну а что, разве пьяные историки не заслуживают своей отдельной корпоративной майки? Очень даже заслуживают.

И психиатрам вполне может понравиться. Вот приходит историк на приём в этой футболке, и доктору уже легче с ним работать.

Да мало ли кому такая майка может понравиться. Ну, может, кроме немцев. Им бы, может, подошла другая: «Вот кому точно всё нравилось – так это Муссолини, посмотрите на его рожу, когда он несёт всякую чушь на своём балконе».

Вот только не знаю, историки и прочие народы не обидятся? Не хочется никого обижать. Футболки – мирное искусство.

Только не говорите, что Гитлер с Муссолини до сих пор живут в Аргентине, питаются брокколи и со злорадством смотрят Евроньюс. А на коленях у них Павлик с Иммануилом сидят.

Первый день на новой работе. Один, укуренный и заблудившийся в румынском городе Тимишоара. Группа Einstürzende Neubauten. Холодный ядерный синтез. Новая бесполезная компьютерная программа.

Или таких программ не бывает? Может быть. Я не врубаюсь.

В восприятии плотно присутствует явление, которое я бы назвал словом «недовруб» (не путать с ледорубом). Нам кажется, что знаем их хорошо – любимые книги, фильмы, группы. Трава, яичница, чай. Но подозреваю, что вещи невозможно познать до конца. Что всегда присутствует процент недовруба, который просто недоступен. Недоступен, даже если написать на избранную тему диссертацию и съесть перед монитором пятьдесят шесть килограммов докторской колбасы.

Нельзя расслушать весь Black Sabbath – и понять, почему Ozzy до сих пор жив. Нельзя прочесть все труды о Хармсе и понять, отчего у старичка изо рта выскочил маленький квадратик. Нельзя попробовать Слезу Комсомолки и осознать глубину Ерофеевского Похмелья. Нельзя наглотаться в ночном клубе таблеточек от кашля и понять героинового наркомана с шестнадцатилетним стажем.

И очень хорошо, что есть этот недовруб. Это как не до конца раздетая женщина. Как пиратский раритет любимой группы, который не можешь достать. Как не совсем расслышанная на громком концерте фраза. Это как хрен знает что.

Так нечестно. Я не врубаюсь. В жизни так много несправедливости и непоняток. Особенно в финансовой сфере.

Я честно чищу зубы дважды в день. Щётки выглядят так, будто ими чистят гусеницы танка. Ни одной пломбы. А зуб рвали всего раз. Короче, тук-тук по дереву, дантистов не боюсь. Ну разве что совсем чуть-чуть. Десятилетиями честного ухода за зубами я сэкономил на лечении кучу денег.

А бороду я состригаю машинкой, раз в месяц. Никаких одноразовых бритв, пен, гелей и горячей воды. Удобно, не говоря о сэкономленном времени. Хрен подсчитаешь, но на этом я тоже сэкономил около двухсот условных единиц. Вместе с зубами выходит не менее семисот зелёных. В Индии на такие деньги можно полгода на берегу океана танцевать.

И вот спрашиваю я у Мировой Справедливости:

– Где эти деньги? Куда они ушли? Кто их потратил вместо меня? И на что?

Мне этого, конечно, Мировая Справедливость не скажет. Она не отвечает на провокационные вопросы. А может, её и нет вообще.

Но знаете, думаю, деньги ушли на какую-то хуйню, не иначе.

То, что дурацких татуировок на телах людей больше, чем алых роз в песне Аллы П. – это понятно. И что некоторые задумываются над своими татухами не дольше, чем над покупкой носков, – тоже понятно.

Я о том, что даже «ручные» и «ножные» тату по полгода скрыты куртками/штанами.

А слова на майках и свитерах видны круглый год. Дурацкие, бывает, слова. Их полно на улице, этих слов. Их даже цитировать тут не хочется, те слова.

Ну а татуха «неуязвимый» над пупком – это круто. Это тебе не пума на кепке или крокодильчик над сердцем.

Но почему-то большинство окружающих считает, что твой message миру заключается именно в зверушках. И насрать, левые эти пума с крокодилом или нет.

А выстраданный нутром «неуязвимый», к которому относишься зверски серьёзно и пьяный можешь гнать на эту тему сорок пять минут, – этот месседж остаётся доступным не для многих. Скажем:

для мыльной губки в душе,

для пляжа сорок раз в году,

для друзей на домашней вечеринке

и для постельных разговоров с девушками, которых почему-то не так много, как хотелось бы – и девушек, и разговоров.

Получается, «зрители» не считают тебя неуязвимым. Считают обычным адептом зверушек на груди.

Ну и пусть считают. Тебе насрать. Ты ж неуязвимый.

Это прекрасно,

я считаю, когда

тебя

вот

в этот

вот

самый

момент

они

могут

застукать

потому как

пьёшь водку

на крыше такси и

по-детски, подло,

непочтительно и жлобски

слушаешь песню

I Love Rock`N`Roll

Девочки по имени

Joan Jett.

И всё-таки

не ловят.

Ментов просто нет.

А я есть.

Так им.

И надо.

Юра отодвинул кофе и стукнул по столу красной коробкой в горошек с надписью «Крупа». Я видел её уже много раз – Юра верил, что «крупа» приносит удачу. Не знаю, может, и так – кроме двух-трёх залётов, когда приходилось на месяц залегать на дно, дилерских проблем у него не было.

Юра начал высыпать содержимое коробки на стол.

– Подожди, мы не на презентации. Расскажи сначала.

– На этот раз заказал партию побольше. Первые образцы уже тут. Марки, трава и десяток твоих любимых – капсулки «Lovely». Можно ещё грибов заказать, как думаешь, стоит?

Одна капсула «Lovely» – и все девушки твои.

Так бы дилеры рекламировали капсулы в телепередаче «Магазин на диване».

Там какая-то особая чувственная смесь разных колёс – через полчаса после заглота становишься красноречивым, как Иисус в запое.

И лапша для девичьих ушей, прущая изо рта, становится золотой истиной – потому что ты свято веришь в свою лапшу. Вера – вот в чём суть капсулы. А бабы просто приятный бонус.

Юра, конечно же, использует капсулы «по lovely назначению», но я ему всегда говорил, что не стоит тратить трип на постельные цели. Не знаю, кто из нас прав, но у меня от этих капсул наступает такое счастье, что никакие бабы не нужны. И, добавлю для ясности – мужики тоже.

И, добавлю для ещё одной ясности, – с капсулами я завязал. От счастья я всегда плачу и потом неделю слёзные железы болят. Болят и раскрываются, как подсолнухи.

– И сколько это деньгами?

– Когда придёт весь новый завоз, чистыми наберётся пять с половиной штук. Четыре железно. Но это только образцы, вся партия будет позже.

– Отлично. А когда мы разбогатеем, к нам станут ходить наркоши без зубов и требовать насущных дозняков, да? «А то мы бля всем расскажем, как вы заработали деньги на своё кафе».

Я глянул на Юру и понял, что увлёкся. Он типа хочет нам добра, а я тут иронизирую и выёбуюсь.

– Ладно, сорри. Говори.

Но подробностей я не услышал. По его словам понял одно – Юра мечтает считает, что, продав весь новый завоз, он с ноги откроет дверь в любую точку города и, помахивая пачкой денег, сообщит владельцу с персоналом:

– Мы открываем тут новый бар. Всем спасибо.

Юра не считает себя дилером. Он типа чисто помогает друзьям – познать себя и повеселиться. Идеалистичная вера в миссию Деда Мороза не даёт ему зарабатывать больше, чем сугубо «на жизнь». Съём квартиры, свиные отбивные, карлсберг и ботинки Lacoste.

– Давай, короче, так – приедет вся партия, толкнёшь товар, проведёшь бухучёт и увидим, ок? Зачем делить шкурки неубитых наркоманов?

Нужно ли говорить, что Юра обещал – эта партия будет последней. Дилеры обещают это до самой смерти.

Где-то мы затупили и провтыкали. Кто-то когда-то чего-то не продумал и не посоветовался с остальными.

Или наоборот – кто-то очень даже хорошо всё продумал и подсчитал. Подсчитал, что люди согласны дорого платить за возможность взять абсолютно новый, чистый, нетронутый пластиковый стакан, выпить пива и сразу же – в тот же день и час – выбросить стакан в мусор. В мусор – на сто лет. Или двести.

Вон, дядя Юры В. уже три года как помер. А стаканчик, из которого он пил пиво на Фестивале Урожая в 1998 году, всё ещё разлагается в кустах. И ещё сотни его стаканчиков и шашлычных тарелочек гниют по свалкам.

Оказывается, Мировой Справедливости насрать, что миллионы людей производят мусор чаще, чем смеются, ходят пешком, развлекают детей, пекут яблочный пирог и целуются.

Гугл сообщает, что в одних только США на одноразовую посуду тратится более семи миллиардов долларов в год. А в России более ста миллионов. Это тебе не семьсот баксов. И потребление одноразовой посуды постоянно растёт.

Заплатить и на столетия взвалить ответственность за гиподинамическую лень и своё сраное пиво на горы, леса, реки и прочие неповторимости. На рыб, червячков, птиц и даже детей. Но рыбам, червячкам и птичкам нахуй не нужны те семь миллиардов. Они вообще с этого ни копейки не имеют.

Да, бля. Индейцы бы этого не допустили. Скорее нет, чем да.

Правда, если б Америка осталась краснокожей, мы бы не увидели Симпсонов и не услышали Ramones. И мы дорого заплатили за эти мультики и этот музон. Миллиарды триллионов.

Пройдёт много-много лет. Двадцать тысяч лет. А может, и семьдесят тысяч. А может, и миллион лет.

Не важно.

И в один ужасный день задрожит Земля. И поднимутся огромные волны. И ударят страшные молнии. И перестанут ловить мобилки. И все торговые центры закроются – навсегда. И пиво перестанут продавать. Даже безалкогольное. И сигареты все исчезнут. Даже слимки с клубничным вкусом.

И тогда приземлится Бог на чудесном вертолёте и бесплатно покажет кино. Последний триллер. Или horror.

Шучу, кина не будет. Будет суд. Страшный ТелеСуд.

Бог посмотрит ей в глаза и спросит:

– Что ты делала пидисят процентов своей жизни? Только честно.

– Я? Я смотрела телевизор.

– Да, – скажет Бог, – понимаю. – И что же ты смотрела по телику?

– Да всякое. Сериалы, ток-шоу, новости.

– А телешоппинг смотрела? Про чудо-ножи там, космодиск, тренажёры для жирных и прочее фуфло?