Текст книги "Безжалостный распутник"

Не говоря ни слова, старая кормилица налила в серебряный кувшин горячей воды. Сиринга поставила его на поднос и, сняв с веревки белую рубашку, которая просушивалась перед очагом, снова поднялась по лестнице наверх.

Отец лежал в той же позе, закрыв руками лицо. Сиринга заметила, что графин с бренди теперь уже пуст. Поставив кувшин с водой на стол, она перекинула рубашку на спинку кресла и достала из шкафа белые бриджи и фрак. Нана оставила вычищенные высокие сапоги в коридоре перед дверью еще накануне вечером.

На то чтобы начистить их до блеска, потребовалось около часа, и теперь они сияли на славу, им мог позавидовать любой щеголь. Сиринга внесла их в комнату и поставила возле кресла.

– Который час? – невнятно спросил сэр Хью, когда Сиринга собралась выйти из спальни.

– Половина девятого, отец. Торги начинаются в десять, но, мне кажется, люди придут сразу после девяти, чтобы осмотреть дом. Вам следует покинуть комнату, чтобы мы с Наной успели привести ее в порядок и заправить постель.

– Какой в этом смысл? Я не собираюсь снова в ней спать! – прорычал сэр Хью.

– Так она будет выглядеть опрятнее, – ответила Сиринга. – Я не хочу, чтобы посторонние люди подумали, будто мы неряхи или лентяи.

– Какое мне, черт побери, дело до того, что подумают посторонние? – возмутился сэр Хью. – Они будут расхаживать по моему дому, разглядывать мои вещи и укладывать их в свои повозки и кареты.

– Но после того, как они уйдут, отец, куда пойти нам? – тихо спросила Сиринга. – Вы об этом подумали? У вас есть какие-то планы?

Возникла пауза, затем отец грубо ответил:

– В положенное время ты узнаешь, что я задумал.

Сиринга вздохнула. На самом деле отец даже не представлял себе, куда они отправятся из дома, который купят другие люди, и что с ними будет дальше. Ей неожиданно стало горько при мысли о том, что наступит час, когда им придется покинуть родной кров и они будут вынуждены бродить по дорогам и ночевать под открытым небом.

Нет, подумала она, не может быть все так плохо. Или все-таки может?

Она быстро спустилась по лестнице вниз, как будто желая убежать от собственных мыслей, и направилась в конюшню. Услышав шаги хозяйки, Меркурий встретил ее веселым ржанием еще до того, как она приблизилась к открытой двери, а когда вошла, ласково ткнулся мордой ей в лицо.

– О Меркурий, Меркурий! – воскликнула Сиринга. – Я всю ночь молилась за тебя. Молилась, прося небеса, чтобы ты попал в хорошие руки к добрым людям, которые бы полюбили тебя так же, как я.

Голова Меркурия легонько ткнулась в ее щеку. Девушка поцеловала своего любимца и обхватила его за шею.

Впрочем, ее глаза были сухи. Она уже выплакала все слезы и лишь продолжала молиться, уповая на то, что Меркурия ждет счастливая судьба.

Интересно, подумала она, есть еще время, чтобы прокатиться верхом в последний раз? Нет, все-таки, пожалуй, нет.

Ей предстояло сделать еще с десяток дел. Им с Наной нужно расставить стулья в столовой, куда аукционист принес небольшую трибуну для себя и стол, сидя за которым он будет называть лоты. Он уже составил опись их вещей, и Сиринга, обходившая вместе с ним комнаты, всякий раз испытывала стыд оттого, что многие из них были повреждены или имели те или иные изъяны.

Было невозможно объяснить этому сухому равнодушному человеку, что им было не по средствам починить испорченную вещь, не говоря уж о том, чтобы заменить ее на новую.

Вместе с матерью они старались сохранить старинную мебель, залатать шторы, убирали паутину из углов и выметали пыль из-под кресел.

Сиринга знала, что аукционист описал не только мебель, но и картины, которые давно следовало покрыть лаком и вставить в новые рамы. Та же судьба постигла и столовое серебро, которое, хотя Нана и начистила его почти до зеркального блеска, было слишком подержанным, чтобы представлять какую-то ценность.

К удивлению девушки, когда аукционист закончил опись, получился весьма внушительный список вещей, выставляемых на продажу. Прежде всего это был сам дом, а самым последним в списке значился Меркурий.

– Конь – самый лучший лот, – заявил аукционист, – и если мы поместим его последним в списке, это заставит тех, кто заинтересован в его покупке, пробыть на аукционе до самого конца. Это очень важно. Мы же не хотим, чтобы все разъехались слишком рано, потому что это тотчас собьет цены.

– Лучший лот, – прошептала Сиринга и открыла дверь конюшни. – Пойдем прогуляемся, Меркурий!

Она вывела коня на улицу.

Трава была мокрой от росы, и, приподняв юбки, чтобы не намочить подол, Сиринга прошла через участок поля туда, где находилась крошечная рощица, в которой она в детстве любила прятаться. Неожиданно ей в голову пришла безумная мысль: а не спрятаться ли ей там вместе с Меркурием, чтобы не возвращаться в дом? Тогда торги начнутся без них. Сначала никто не обратит внимания на ее отсутствие, и когда дело дойдет до последнего лота аукциона…

Сиринга встряхнула головой. Нет, она никогда так не поступит! С ее стороны это было бы проявлением недостойного малодушия и предательством по отношению не только к отцу, но и к покойной матери. Ведь мать наверняка пожелала бы, чтобы дочь продолжала заботиться об отце, которого она сама безумно любила и который значил для нее абсолютно все.

– Я пыталась… мама… я пыталась! – прошептала Сиринга и затаила дыхание, как будто ожидала, что ответит ей мать. Ей казалось, что она непременно должна почувствовать присутствие матери, что та понимает ее, помогает ей, направляет по жизни.

Впрочем, вскоре Сиринга с усталым безразличием подумала о том, что не чувствует ничего, кроме дуновения весеннего ветерка и тихого сопения Меркурия, шагавшего за ней следом.

После смерти матери она нередко ловила себя на том, что обращается к ней вслух, даже тогда, когда отец, напившись в очередной раз, звал жену, полагая, что она прячется где-то в доме. Ответом им была тишина.

Сиринга дошла до выгула, остановилась, прижалась спиной к дереву и посмотрела на дом. Он показался ей маленьким, серым и довольно невзрачным, и все же он был единственным в ее жизни. В его стенах она родилась и выросла. Ее родной дом. Через час он станет для нее чужим.

Меркурий ждал ее. Конь как будто недоумевал, почему хозяйка идет пешком, а не едет верхом. Похоже, животное инстинктивно понимало, что что-то не так.

Сиринга поцеловала его в нос.

– Прости, я люблю тебя, – сказала она, – но ничего не могу для тебя сделать, только молиться до конца дней моих.

Вскоре они вернулись в конюшню, и Сиринга как следует вычистила коня скребком.

В этом не было особой необходимости, потому как она чистила его накануне и даже расчесала ему гриву. Оглядев своего любимца придирчивым взглядом с головы до ног, девушка пришла к выводу, что никогда еще Меркурий не выглядел таким красивым, как сегодня.

Потом она принесла ему воды и сена. Неожиданно до ее слуха донеслись голоса. Выглянув в дверь, она увидела, что к конюшне направляются какие-то люди.

У нее кольнуло сердце, как будто ее ударили в грудь кинжалом. Эти люди, пришедшие купить по дешевке их вещи, хотят посмотреть на Меркурия и прицениться к нему. Чувствуя, что не в силах разговаривать с ними и отвечать на их вопросы, Сиринга выбежала из конюшни и быстрым шагом направилась к дому.

Войдя в дом через боковую дверь, она по лестнице взлетела в свою комнату, чтобы переодеться. Подол платья был мокрым от росы, кроме того, она изрядно промочила ноги.

Она едва успела надеть чистое платье из белого муслина, когда в спальню вошла Нана.

– Ваш отец ищет вас, мисс Сиринга.

– Как он?

Старой кормилице не нужно было переспрашивать, что имеет в виду девушка.

– Ваш батюшка попытался занять денег у меня, но я честно призналась ему, что у меня нет ни пенса, – ответила Нана. – После этого он взял в долг у первого человека, пришедшего на торги. Им оказался старый фермер Прогер.

– Значит… он где-нибудь найдет себе бренди, – в отчаянии проговорила Сиринга.

– Сейчас он у себя в кабинете, – сообщила Нана и вышла из комнаты.

Сиринга даже не посмотрелась в зеркало и поспешила по лестнице вниз. Оказавшись на первом этаже, она увидела, что столовая уже полна людей. Пришедшие на торги сидели на стульях, расставленных рядами. Сиринге они почему-то напомнили ожидающих добычи стервятников. Она заметила среди них несколько знакомых лиц, однако в основном это были чужие люди – немолодые и хорошо одетые.

Приглядевшись к ним, она узнала одного человека, которого видела раньше. Он приезжал из Лондона и требовал от отца, чтобы тот оплатил счета за спиртное, причем на довольно внушительную сумму. Отца тогда не было дома, и Сиринге ничего не оставалось, как отправить кредитора домой.

Теперь он сидел в третьем ряду.

Остальные были ей совершенно незнакомы. Это были торговцы, которые довольно странно смотрелись среди фермеров и жителей соседних деревень. Отец всем им задолжал, и, если не оплатить эти долги, его отправят в тюрьму.

Сиринга испуганно бросилась в кабинет отца.

Сэр Хью сидел в кресле со стаканом бренди в руке.

– Отец, там собралось много кредиторов! – дрожащим голосом сообщила ему дочь.

– Конечно! – ответил сэр Хью. – И я скажу им, давайте, давайте! Предлагайте вашу цену! Пусть покупают. Надо выжать из них побольше денег!

– Вы не поняли, отец! Они не дадут вам денег, они просто заберут все наши вещи, как только торги закончатся!

– Черт побери! – воскликнул сэр Хью. – Я что та лиса, за которой мчится свора гончих! Так пусть тогда побегают за своими денежками! Они уже давно охотятся за мной, но до сих пор не поймали!

Сиринга вздохнула. Все ясно: отец слишком пьян, чтобы понимать всю серьезность происходящего.

Войдя в комнату, она оставила дверь приоткрытой и слышала, как глухой удар деревянного молотка заставил гул голосов умолкнуть. Затем до ее слуха донесся голос аукциониста.

– Доброе утро, джентльмены. Первым лотом сегодняшних торгов назначается…

Сиринга быстрым движением затворила дверь.

Было невыносимо слышать, как с молотка идут и сам дом, и хорошо знакомые с самого детства вещи. Она попыталась было притвориться, что это лишь сон и никакого аукциона на самом деле нет. Увы, задним умом она всегда понимала, что когда-нибудь наступит тот день, когда отец больше не сможет жить в кредит и ему придется вернуть деньги тем людям, у которых он брал в долг.

И все же в ее сердце жила надежда, что когда-нибудь ему повезет и он выиграет в карты баснословную сумму. Тогда их жизнь изменится к лучшему и сэр Хью снова станет порядочным человеком, как в те дни, когда была жива ее мать.

Увы, это лишь наивные детские мечты, подумала она, которые не имеют ничего общего с реальной жизнью.

Сиринга довольно долго оставалась в отцовском кабинете, стараясь, правда, не смотреть на отца. Вскоре она услышала позвякивание бутылочного горлышка о стакан – это сэр Хью налил себе очередную порцию бренди.

В следующее мгновение дверь в комнату распахнулась, и через порог шагнули двое мужчин в белых передниках, которые зашли, чтобы забрать три кресла и вынести их в столовую, где проводились торги. Впрочем, вскоре они вернулись и вынесли стол и две картины, которые сняли со стены.

Сиринга подошла к окну и села на подоконник. Она провела там около часа, прежде чем те же мужчины снова вернулись в комнату и неуверенно посмотрели на сэра Хью.

– Мы можем взять кресло, на котором вы сейчас сидите, сэр? – спросили они. – Его ждут.

– Что вам угодно? – надменно поинтересовался сэр Хью.

– Кресло, сэр. Оно выставлено на торги.

Сэр Хью открыл было рот, чтобы выбранить незваных гостей, но Сиринга быстро шагнула к нему.

– Не нужно спорить, отец, – спокойно произнесла она. – Они всего лишь выполняют свой долг. Садитесь на подоконник.

C этими словами она взяла из рук отца графин с бренди и стакан. Один из мужчин предложил сэру Хью руку и помог встать. Кресло вынесли, сэр Хью проводил его печальным взглядом.

– Я сидел на этом кресле с тех пор, как поселился здесь.

– Знаю, отец, – ответила Сиринга. – Теперь его выставят на продажу.

– Твоя мать очень любила это кресло.

– Не думайте об этом, – произнесла Сиринга.

Ее охватило такое сильное отчаяние, что она испугалась, что может в любой момент разрыдаться. Нет, она не вынесет жуткой картины, когда чужие люди увидят, как ее отец плачет, или услышат, как он будет вслух корить и унижать себя, как это с ним частенько случалось.

Не осознавая, что делает, Сиринга плеснула в бокал немного бренди.

– Пейте, отец, – сказала она, – раз уж вы купили это, то надо допивать.

Ее отец поднес бокал к губам, а затем заговорил еле слышно, как будто разговаривал сам с собой:

– Я видел камеры для должников в Ньюгетской тюрьме, темные, вонючие, мерзкие. Я до сих пор помню это жуткое зловоние. – Сделав глоток, он продолжил: – Заключенные там похожи на диких зверей. Их крики эхом разносятся по длинным коридорам, они дерутся за еду так, будто умирают от голода. Разве я вынесу такие условия, разве переживу подобное моральное падение?

В его словах прозвучал нескрываемый страх.

– Будем надеяться, что все образуется, отец, – предположила Сиринга. – Возможно, благодаря торгам нам удастся оплатить долги.

Увы, произнося эти слова, она прекрасно понимала, что надежда эта тщетна. Разве можно было, продав дом и мебель, покрыть их огромный долг?

– Как же я выживу в Ньюгете? – спросил сэр Хью дрожащим голосом и сделал еще глоток. – Тюремная лихорадка убивает по нескольку сотен человек в год. У меня нет денег, чтобы заплатить за приличную камеру, и я буду вынужден тесниться вместе с другими заключенными, как животные в хлеву!

– Не надо мучить себя, отец! – взмолилась Сиринга. – Кто знает, вдруг кредиторы дадут нам отсрочку!

– А что станет с тобой? – как будто не слыша ее, спросил сэр Хью. – Что же я наделал, Сиринга?!

– Поздно тревожиться об этом, отец.

– Что бы сказала твоя мать, если бы увидела, что наше имущество уходит с молотка и наш дом достанется чужим людям?

Голос отца был полон отчаяния. Сиринга встала на ноги.

– Садитесь, отец, – предложила она. – Уже поздно что-либо менять.

– Что происходит? – спросил сэр Хью. – Я должен знать, что происходит! Пошли, Сиринга, мы должны видеть, как продают наши вещи!

– Нет, отец, не надо! – взмолилась девушка.

Не обращая внимания на ее протесты, он взял ее за руку и потащил за собой. Пройдя через вестибюль, они вошли в столовую, где проводились торги.

В дверях стояло то самое кресло, на котором только что сидел сэр Хью. Рядом стояло другое, видимо проданное раньше. По-прежнему держа дочь за руку, сэр Хью опустился в него и заставил Сирингу сесть в соседнее кресло.

Человек в белом фартуке держал перед собой картину в раме. На ней был изображен всадник на белой лошади. В детстве Сиринга обожала эту картину и могла рассматривать ее часами.

– Пять гиней за эту картину! – объявил аукционист. – Пять гиней… шесть… семь… восемь… Восемь гиней раз! Кто больше? Желаете больше восьми гиней, сэр?

Человек, к которому он обращался, отрицательно покачал головой.

– Восемь гиней! Это дешево, джентльмены! Кто больше?

– Девять гиней! – крикнул кто-то из задних рядов.

Сиринга не видела говорившего, потому что в комнату набилось так много людей, что часть присутствующих стояла.

– Девять гиней! – объявил аукционист. – Кто больше? Продано вон тому джентльмену! – пояснил он сидевшему рядом с ним помощнику.

Торги уже почти закончились, подумала Сиринга.

Ковры и мебель были проданы, остался лишь садовый инвентарь – деревянная скамейка, на которой она часто сидела с матерью, и тачка.

Почти все вещи ушли за весьма скромные суммы, и лишь некоторые удалось продать с большей выгодой. Их покупал один и тот же человек с последнего ряда.

– А теперь мы подходим, пожалуй, к самому ценному лоту нашего списка, – сообщил присутствующим аукционист. – Насколько мне известно, именно его ожидают несколько собравшихся здесь джентльменов.

Он улыбнулся, обнажив крупные вставные зубы. Сиринга же сжала руки, чувствуя, что ей стало трудно дышать.

– Этот лот мы не смогли принести в зал, – игриво продолжил аукционист, – но я уверен, что вы уже видели его у входа в дом. Это чистопородный конь. Пятилетний жеребец. Приученный к седлу, привыкший возить женщин, причем весьма хорошеньких. – Улыбнувшись собственной шутке, он продолжил: – На продажу выставляется конь шестнадцати ладоней в холке, абсолютно здоровый. Кто согласен купить его за шестьдесят гиней?

Все молчали.

– Называйте вашу цену, джентльмены!

– Тридцать! – предложил какой-то скупердяй.

– Это смешно! – воскликнул аукционист. – Ну хорошо, тридцать гиней! Сорок! Пятьдесят! Шестьдесят! Семьдесят предлагает этот джентльмен! Семьдесят! Кто больше? Цена просто смехотворная. На местной лошадиной ярмарке цены гораздо выше, уверяю вас. – Сделав паузу, аукционист оглядел присутствующих. – Семьдесят гиней за превосходного коня в расцвете сил, спокойное, покорное, привычное к дамскому седлу животное, способное носить под собой джентльмена весь день, когда тот отправится на охоту, не выказывая признаков усталости! Семьдесят гиней, кто больше?

– Семьдесят пять! – предложил кто-то.

Сиринга бросила взгляд на собравшихся и увидела, что эту цену назвал фермер, которого она недолюбливала и которого всегда подозревала в жестоком отношении к собственным лошадям, а также к батракам.

Только не он, мысленно взмолилась она, только не он!

– Семьдесят пять гиней! – объявил аукционист. – Кто больше? Отлично, семьдесят пять раз!..

“Я это не вынесу, – подумала Сиринга. – Не переживу, если Меркурий попадет к нему”.

– Сто гиней! – неожиданно раздался голос из задних рядов. Присутствующие все как один ахнули и повернулись в сторону покупателя.

– Благодарю вас, сэр! – произнес аукционист. – Огромное вам спасибо. Сто гиней! Кто больше? Нет желающих? Продано!

Сиринга, вытянув шею, пыталась разглядеть покупателя.

Голос был тот же самый, негромкий, но жесткий, это его обладатель давал самую высокую цену за их вещи. Сиринга так и не смогла рассмотреть его: мешала толпа, а она постеснялась встать.

“Я должна поговорить с ним, – подумала она. – Должна рассказать ему о Меркурии… попросить его обращаться с ним по-доброму”.

Она вновь посмотрела в зал.

– Таким образом, торги объявляются закрытыми! – объявил аукционист.

– Сколько? Сколько всего денег?

Этот голос прозвучал откуда-то из глубины помещения и тут же был подхвачен остальными присутствующими.

– Да, да! Назовите нам общую сумму!

– Какая же выручка?

В этих вопросах чувствовалась недоброжелательность. Аукционист наклонился к помощнику, и они о чем-то шепотом посовещались.

– Это противоречит правилам, джентльмены, – ответил он. – Я еще не сообщил сумму вырученных денег прежнему владельцу вещей.

С этими словами он выразительно посмотрел на сэра Хью.

– Ну так скажите ему, – предложил кто-то. – Он же не настолько пьян или глух, чтобы не услышать вас!

Сиринга оценивающе посмотрела на отца: как будто только что разобравшись в том, что происходит, он встал на ноги.

– Отлично, – произнес он тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Давайте прямо сейчас подсчитаем выручку, коль вы так настаиваете. – Сколько это отребье заплатило вам за мои превосходные вещи? – спросил сэр Хью у аукциониста.

Его слова вызвали у присутствующих взрыв дружного хохота. Аукционист снова пошептался с помощником и объявил:

– Общая сумма составляет десять тысяч фунтов, джентльмены.

– Десять тысяч, – задумчиво повторил сэр Хью.

В комнате неожиданно стало тихо. Затем аукционист намеренно понизил голос, однако вполне отчетливо произнес:

– Вы помните, сэр Хью, сумму, которую должны сэру Перси Грейсону и лорду Кловердейлу?

– Я прекрасно помню ее, уважаемый, – ответил сэр Хью. – Проследите за тем, чтобы эти два джентльмена получили причитающиеся им деньги.

Потом раздался чей-то разъяренный вопль, как будто это ревело какое-то обезумевшее животное. Люди, которые спокойно вели себя во время торгов, всколыхнулись, как морская волна. Все повскакали с мест, крича и опрокидывая стулья.

– Это наши деньги! – закричал кто-то. – Они принадлежат нам! Они не ваши! Заплатите сначала нам! Мы для этого сюда и пришли!

Теперь крики возмущения раздавались со всех сторон. Сиринга увидела, что многие принялись вытаскивать из карманов счета, длинные списки, на которых четким почерком сэра Хью были начертаны обязательства их оплатить.

– Деньги! Деньги! Деньги! – начал скандировать кто-то, и остальные тут же подхватили его призыв. – Верните наши деньги!

Какое-то время изумленный сэр Хью стоял молча, затем, сделав над собой усилие, выпрямился и гордо вскинул подбородок.

– Я сожалею, джентльмены, – произнес он. – Но мои карманы пусты. Вы не можете получить то, чего у меня нет.

– Тогда отправитесь в тюрьму, наш славный джентльмен! – крикнул кто-то.

– Точно, пусть посидит в долговой тюрьме, туда ему и дорога! – закричал кто-то другой.

У Сиринги возникло ощущение, будто перед ней свора бешеных псов, рычащих и лающих на ее отца. Опасаясь за него, она подошла к нему и взяла его руку:

– Пойдемте, отец, мы больше ничего не можем сделать.

– Верните нам деньги! Верните! – продолжала бесноваться толпа. – Должника в тюрьму! Посадите его в тюрьму! Позовите бейлифа!

В истеричных воплях толпы было что-то звериное, дикое. Сиринга еще крепче сжала руку отца. Сэр Хью неожиданно обнял дочь за плечи.

– Вот мое последнее имущество, джентльмены! – произнес он. – Все прочее вы уже забрали у меня. Возьмете последним лотом мою дочь?

Сиринга испуганно посмотрела на него.

До нее только сейчас дошло, что отец был чудовищно пьян. Он находился в самой ужасной, буйной стадии опьянения. Это было состояние, когда он совершенно не отдавал отчета в собственных действиях и не думал о последствиях.

– Отец! Отец! – взмолилась она.

Но сэр Хью не слышал ее. Он с бессмысленной улыбкой таращился на своих обвинителей.

– Ну что? Вам неловко?! – выкрикнул он. – Ну давайте, называйте вашу цену? Кто первый?

В зале повисла гробовая тишина.

– Неужели все вы настолько трусливы, что боитесь забрать у меня последнюю вещь? Вы ведь уже все у меня отняли. Ну давайте. Назначайте цену! Она же должна сколько-то стоить на открытых торгах! Молодая, непорочная девушка, будет доброй женой честному человеку!

Называйте вашу цену, свиньи!

В ответ не прозвучало ни слова. Затем откуда-то из задних рядов, оттуда, где толпились изумленные фермеры, перекрывая шум и ропот толпы, прозвучал чей-то негромкий голос.

– Десять тысяч фунтов!

Толпа ахнула. Аукционист машинально занял прежнее место.

– Вы сказали десять тысяч фунтов, сэр? – переспросил он. – Назначается цена в десять тысяч фунтов! Десять тысяч фунтов, кто больше?

В комнате все так же царила тишина.

– Продано!

Сиринга испуганно вскрикнула:

– Отец, ты не можешь!..

Сэр Хью высвободил руку и вытолкнул дочь перед собой на обозрение толпы кредиторов, после чего, пошатываясь, прошел через зал и, войдя в свой кабинет, громко захлопнул за собой дверь.

Сиринга хотела броситься за ним следом, но не смогла, так как толпа, ринувшаяся к аукционисту, едва не сбила ее с ног.

– Заплатите нам! Заплатите! – снова закричали все разом.

Аукционист визгливым, но достаточно властным голосом перекрыл эти вопли.

– Вам всем заплатят, джентльмены, всем, если дождетесь своей очереди.

Его слова успокоили толпу, и Сиринга наконец стряхнула с себя оцепенение.

Ей даже удалось выйти в вестибюль. В следующее мгновение грохнул пистолетный выстрел, и она поняла, что произошло.