Текст книги "Монастырь"

4. Шмон в 8-м отряде.

Пепел, захватив опустевший мерзавчик, ушел в кабинет отрядника дорисовывать стенгазету. Котел и Шмасть остались в компании банки с нифилями, да нескольких недоеденных карамелек. До завтрака второй смены оставалась куча времени, целых полчаса, и делать было абсолютно нечего. Андрей уже успел сходить в библиотеку за свежими газетами и теперь Исаков лениво их пролистывал.

Начальник восьмого отряда, старший лейтенант Умывайко, пытался поддерживать свой культурный уровень. Делал он это, естественно, за счет зеков. Каждые полгода, когда шла подписная компания, личные счета осужденных подвергались безжалостной ревизии. Каждый, у кого на счету оказывалось достаточно денег, обязан был выписать какой-либо толстый журнал или газету. Так отрядник оказывался обладателем полутора-двух десятков журналов, начиная с «Иностранной литературы» и кончая «Сибирскими огнями». Неизвестно было, доходили ли у него руки до них, но шныри и завхоз регулярно изучали новинки мировой литературы.

Сегодня пришел очередной номер «Нового мира», которым, после распития алкогольного чифиря, занялся Шмасть. Но не успел шнырь изучить оглавление номера, как в дверь каптерки требовательно заколотили.

– Кого еще там несет? – рявкнул Котел.

– Какого хрена заперлись? Блин! – раздалось из-за двери.

Голос не был похож на обычный зековский и Игорь опрометью вскочил и отодвинул щеколду. В каптерку немедля ввалились двое прапорщиков, вооруженных резиновыми дубинками. Одним из них был встреченный Котлом на плацу Вова Тощий, вторым оказался Гена Жбан, низенький, плотный, с непропорционально длинными руками. Вместе эти прапора производили достаточно комичное впечатление, если бы не их репутация отъявленных беспредельщиков.

– Ну, – Жбан оглядел зеков, подцепил пальцем нагрудную бирку Шмасти, прочитал фамилию, – почему осужденные Клоповник и Исков заперлись? Почему в помещении накурено? Почему в жилом помещении ноги в сапогах?

Шмасть ненавидел когда его называли по фамилии, но в этот раз сдержался, постаравшись ответить медленно и вежливо:

– Мы проводили подготовку к политинформации. А заперлись, чтобы прочие несознательные элементы из осужденных нам не мешали…

– Ах так… – закивал Жбан, словно забыв про остальные вопросы, – тогда ладно… А это что? – он указал дубинкой на стоящую на подоконнике банку с нифилями.

– Так, купчика попили… – вставил Котел.

– Чего-то до хрена чаю для купчика… – хмыкнул Тощий.

– Вторяк… – поморщился Шмасть.

– Ой, гонишь!.. – недоверчиво осклабился Жбан, показав свои огромные кривые желтые зубы. – Все выжрали, нам ни хрена не оставили… Закрыть бы тебя суток на тридцать…

– За что, начальник?.. – удивленно развел руками шнырь.

– А чтоб начальство не обманывал! – объяснил Тощий.

– Ладно, – Жбан резко махнул дубинкой, едва не зацепив банку, – на сегодня – прощаю. Цени, зычара мое хорошее настроение, а то почесал бы тебе спину рычагом перестройки! Мы, собственно, сейчас по другому делу.

– Для такого начальства – любая помощь! – подобострастно улыбнулся Шмасть.

– Где тут тумбочка этого, как его?.. – Гена наморщил лоб, – Ну, жмурика вашего…

– Гладышева? – подсказал Игорь.

– Его.

– Сейчас покажу. – Котел с готовностью направился к двери. Прапора, переглянувшись, пошли за ним.

В жилой секции почти никого не было. Часть зеков курила на улице, часть читала прессу в комнате ПВР. Те же, кто находился в секции – третья смена, уже спали после трудовой ночи. Все прочие двухъярусные шконки были одинаково заправлены синими байковыми одеялами. На первый взгляд помещение можно было бы принять за обычную казарму, но опытный взор обнаружил бы немало отличий. Таких, как натянутые между койками веревки, фотографии полуголых красоток, наклеенные на тумбочки, да бирки с именами, прикрепленные к каждому из изножий.

На одной из нижних кроватей лежал скатанный матрас. Именно к нему и повел визитеров Игорь.

– Здесь он жил.

– Тумбочка какая? – поинтересовался Жбан.

Завхоз указал.

Прапора открыли дверцу и Жбан стал методично перекладывать ее содержимое на голую решетку кровати. На свет появились две банки повидла, одна из них открытая, завернутый в вощеную бумагу кус маргарина, полбуханки белого хлеба в целлофановом пакете, кулек с карамелью, с десяток пачек «Ватры». Стандартный набор, который можно было найти в любой из зековских тумбочек.

Кроме продуктов Жбан брезгливо вытащил несколько носков, каждый из которых хранил кропаль чая, электробритву. В газете, которая покрывала дно тумбочки, обнаружилась заточка, сделанная из ножовочного полотна.

– Ага! – плотоядно потер руки Тощий – Запрещенные предметы!

В ящике тумбочки ничего, кроме нескольких конвертов, да общей тетради в темно-коричневой обложке обнаружено не было. Жбан пролистал тетрадку. Никаких записей, лишь чистые листы. Он уже был готов кинуть ее в кучу на койку, как вдруг его внимание привлекли крохотные цифры в уголках каждой страницы. Нумерация начиналась с 35-ти. Прапорщик вновь просмотрел страницы. Да, цифры дальше шли по порядку, до самого последнего листика. Жбан хмыкнул и захлопнул тетрадь. И лишь всмотревшись в обложку обнаружил там едва заметную надпись: «дневник».

– Так этот хмырь еще и дневник вел… – Гена похлопал ладонью по тетради.

Котел молча пожал плечами.

– И чо он там кропал? Знаешь? – голос прапорщика не нес в себе явной угрозы, но от этих слов Исаков похолодел.

– Не… – с трудом выдавил из себя завхоз.

– И куда все эти листки подевались тоже не знаешь? – Эта фраза уже была произнесена таким ледяным тоном, что Игорь понял – от ШИЗО его спасет только чудо.

– Да, херовый из тебя завхоз, коль не знаешь чем твои зеки дышат. – резюмировал Вова Тощий и не по доброму улыбнулся.

– Да я только неделю… – попытался оправдаться Котел.

– Да не гоняй, – ободряюще подмигнул Жбан и взмахнул одними пальцами, так, что они хлопнули о ладонь, – Запорол косяк, ну и хрен с ним. Косячная ведь ты морда?..

Под косячной мордой обычно подразумевались те, кто носил «косяки» на рукаве, продолговатые полоски ткани на которых была написана должность зека. Таких было немного: бугры, шныри, завхозы, начальники разного рода секций. Но сейчас прапор явно имел в виду другое значение слова «косяк» – ошибка или провинность.

Завхоз почел за лучшее промолчать.

– Ну чо? Давай, собирайся. – приказал Тощий, поигрывая дубинкой.

– Куда? – опешил Котел.

– Как куда? В шизняк!.. – и прапора звучно расхохотались.

И тут произошло чудо, на которое так надеялся Исаков.

– Что тут происходит? – раздался голос из-за спины завхоза. Спутать его обладателя нельзя было ни с кем. Кум.

– Да, – скривился Жбан, – шмон у жмурика наводим. По вашему указанию.

– И чего нашли? – холодно поинтересовался Лакшин.

Пока Гена и Вова перечисляли находки, Игорь бочком попытался выскользнуть из узкого прохода между шконками где его зажали опер и прапорщики. Ему это почти удалось, но тут перечисление кончилось и Котел вновь оказался в центре внимания.

– Подумайте, Исаков, – обратился к завхозу Игнат Федорович, – кто мог украсть записи Гладышева?

– Семейник его, Сапрунов… – неуверенно пробормотал Котел.

– Это мы проверим. А еще кто?

– Да почти любой из второй или третьей смены…

– Их список мне через полчаса. И еще список тех, кого недавно перевели из первой в другие смены. Ясно?

Исаков едва смог подавить вздох облегчения. ШИЗО, которое так внезапно замаячило на горизонте, отодвигалось обратно за его линию.

– Ясно, гражданин майор!

– Хорошо. Жду. – кивнул кум. – А где ваш начальник отряда?

– Не знаю. Обещал быть во второй половине.

– Если не встречу – пригласи его ко мне. – приказал Лакшин и, переведя взгляд на прапоров, повел ладонью, – Пошли отсюда.

Кавалькада зеленых фигур стала удаляться, а Котел по быстрому впихнув продукты обратно в тумбочку, ибо по всем законам они перешли к семейнику Гладышева, помчался обратно в каптерку.

– Чо? Пропиздон вставили? – встретил Игоря Шмасть.

– Блин, суки! – взорвался Котел. Не зная, к чему приложить вырывающуюся наружу злость, он с силой саданул кулаком по крашеной стене. – Шизняком, падали пугали. Ну, ничего, бабушка дедушку-то попугивала, а дедушка бабушку-то… Имел, блин, во все дыры, чтоб его обратно родили!

– Да, успокойся, ты… – с ленцой потянулся шнырь, – Чего случилось?

– А ни хрена, да луку мешок! Этот наш жмурик писателем оказался!

– Как писателем? – опешил Шмасть, – Стучал?

– Если бы!.. – скривился Котел, – Он, блин, дневник вел. За все туда записывал. А его взяли, да скоммуниздили!

– А ты по что знаешь? Ежели попятили его?

– Да не целиком! Листы с писулями вырвали, а обложка – на месте.

– Дела!.. – угрюмо проговорил Шмасть. – И чо теперь?

– А, – Исаков обреченно махнул рукой, – Кум заданий надавал… Списки, там, всякие. Кто в какую смену…

– Хорошо… – Шмасть почесал подбородок. – Ты, это, пиши. Кум зря задания давать не будет. А я… Дело у меня тут одно нарисовалось…

Шнырь не хотел говорить туповатому Котлу, что за идея пришла ему в голову. Ведь в лагере практически невозможно что-то скрыть. В любом случае, кто-то что-то да увидит. В одиночестве зек не бывает практически никогда. На это и рассчитывал Шмасть, направляясь в комнату Политико-Воспитательной работы. Там, как он видел несколько минут назад, читал газеты один из пригретых Шмастью зеков. И шнырь должен был настропалить того разузнать, что за писанину разводил Гладышев. Мало ли, вдруг кто случайно заглянул через плечо?..

5. Кум и Сапрунов.

Едва Игнат Федорович в сопровождении прапорщиков вышел из здания монастыря, из динамиков на плацу послышалась хриплая «Лаванда» и голос Семенова объявил построение на проверку.

– Так, – Лакшин хлопнул по ладони свернутой в трубочку тетрадью убиенного Гладышева, – Ты, Жбан немедленно приведи ко мне Сапрунова. А ты, Володя, помоги ДПНК.

– Сам знаю… – проговорил Тощий таким тоном, что с одной стороны он, вроде бы как и огрызался, но с другой – в ней не было достаточной агрессивности, чтобы посчитать ее неуважительной по отношению к начальству.

Пройдя мимо уже собирающихся во дворе зеков и игнорируя бросаемые на него угрюмые взгляды, Лакшин прошел в свой кабинет и, в ожидании очередного визита, стал изучать остатки дневника.

Впрочем, исследовать было практически нечего. Майор методично просмотрел каждый листок и ничего, кроме цифр не обнаружил. Зато на самой первой странице остались какие-то отпечатки. Очевидно, покойный, когда заполнял 33-ю страницу, находился в сильном волнении и слишком сильно нажимал на ручку.

Поднеся тетрадь к настольной лампе, Игнат Федорович наклонил бумажный лист так, чтобы скользящий свет вырисовал все неровности. Появившийся текст разобрать было практически невозможно, но Лакшин обратил внимание на одну глубокую борозду, след подчеркивания. Фраза над ней прочитывалась достаточно четко: «Я вошел в стену!»

Кум глубоко вздохнул. Теперь вопрос стоял не в том, есть ли те тайные ходы, о которых так упорно судачили зеки, а в том, как их обнаружить. Причем, несомненно, кто-то уже является обладателем этой тайны. И, судя по тому, как ревностно он ее охраняет, вычислить обычными способами этого деятеля, или деятелей, будет весьма непросто.

Впрочем, если кто-то пользуется тайными ходами (кстати, зачем?), то найти его будет лишь вопросом времени. Ведь не может же один человек находиться одновременно в двух местах. Если его нет в секции – он в тайном ходе. Отсюда – банальный вывод: дежурства. Выделить в каждом отряде по несколько зеков и чтоб сидели всю ночь, высматривая тех, кто будет шоркаться в неположенное время.

И, кстати, надо бы немедленно распорядиться чтобы прапора при каждом шмоне смотрели на руки зеков. Вдруг попадется кто-нибудь со свежесбитыми костяшками?

Приняв эти решения, Игнат Федорович опять глубоко вздохнул, но уже с облегчением. Первые шаги к раскрытию убийства уже были сделаны. Теперь следовало совершить еще один.

Размышления майора прервало осторожное поскребывание по двери. Лапша быстро спрятал дневник в ящик стола:

– Входи!

– Осужденный Сапрунов Анатолий Ильич. – представился вошедший зек., – Статья 144 часть два, срок три года.

Кум не ответил, пристально вглядываясь в вошедшего. Сапрунов был одет в замызганную рабочую телогрейку без пуговиц. Из-под нее виднелась серая роба, которую выдавали этапникам. Зек явно не знал, куда деть руки, на которых виднелись плохо стертые потеки машинного масла. Тряпка серым лоскутом торчала из наполовину оторванного кармана. Сапоги у осужденного были, что называется, всмятку. Насквозь промасленные, протершиеся на голенищах. Довершали картину множество мелких латунных стружек, которые обсыпали одежду и обувку Сапрунова и придавали тому какой-то новогодний вид.

Вглядываясь в понурое лицо работяги Игнат Федорович пытался построить ход беседы. Судя по насупленным бровям и почти неподвижному взгляду, куму попался незаурядный упрямец. Чтобы расколоть такого требовалось немало терпения и тонкий психологический подход.

– Присаживайся, – Лакшин указал на стул, – чего стоишь?

– Да замызгаю я все тут…

– Ничего, – радушно улыбнулся кум, – Вот, газету подстели.

– Благодарствуйте. – сурово произнес зек.

Он принял протянутую «Правду», аккуратно обернул ею матерчатую обивку стула и уселся на самый край, настороженно скрестив под собой ноги. Майор обратил внимание, что на линолеуме кабинета после сапог Сапрунова остались масляные следы. Само по себе это ни о чем не говорило, Жбан запросто мог вытащить зека как он был, не дав переодеться, но сам факт того, что визитер не удосужился вытереть ноги, недвусмысленно говорил о подспудной ненависти к начальнику оперчасти в частности и к «козлиному» племени в общем.

– Как работается? – бросил пробный шар Лакшин.

Зек недоуменно посмотрел в глаза куму:

– Вас это действительно интересует?

Игнат Федорович не ответил, продолжая с легким прищуром рассматривать Сапрунова.

– А хреново. – с подавленным вызовом продолжил зек. – Станки – ни к черту. Больше простаивают, чем работают. Возишься с ними сутки напролет. Руки в масле по локоть. Знаете, что от этого бывает?

Анатолий сдвинул рукав телогрейки и обнажилась мускулистая рука на которой двумя красными блямбами выступали огромные нарывы. Лапша знал о таких болезнях, но для того, чтобы реально изменить то положение вещей, которое их вызывало, необходимо было полностью переоборудовать производство. А на это у лагеря денег не было.

– Ого! – покачал головой Игнат Федорович, – А что же ты к врачу не сходишь?

– А, был я у него… – Сапрунов водрузил рукав на место, – А фигли толку… Ой, извините, гражданин майор, сорвалось…

– Ничего, ничего. – успокоил зека оперативник, – Я ж понимаю. Трудно сразу перестроиться, чтоб не материться…

Так что Поскребышев?

– Ну, чо… Мазью какой-то намазал, забинтовал все и обратно отправил. А как я с этим бинтом в станок полезу? Через пять минут от его лечебы и следа не осталось.

– Да, – задумчиво проговорил Лакшин, – Тут я ничем помочь не смогу.

Эта фраза подразумевала, что в других ситуациях на помощь кума еще как можно рассчитывать. Но зек держался крайне настороженно и, если и заглотил наживку, то никак этого не показал.

– Ладно, рубанул ладонью Игнат Федорович, – Чего вокруг да около ходить?! Ты ведь понимаешь, почему тебя с промки сняли?

– Понимаю. – кивнул Сапрунов. – Только не понимаю, почему так поздно. Обед уж на носу…

Намек был недвусмысленный и, хотя на самом деле до очередного принятия пищи оставалось около двух часов, опер принял его к сведению.

– Ну, извини, – коротко хохотнул Лапша, – У кума, знаешь, много всяких дел… Так, к делу. Сам можешь чего рассказать?

– Стучать на покойника? – укоризненно повел головой из стороны в сторону Анатолий.

Лишь сильным волевым усилием Игнат Федорович подавил в себе порыв наорать на тупого зека.

– Запомни, – твердо произнес майор, – стучать – дело добровольное. Мне от тебя этого не надо. А надо другое – помощь в раскрытии убийства. Понял?

Ключевое слово «убийство» не оказалось для Сапрунова неожиданным. И, хотя он изменился в лице, состроил круглые глаза и слегка отвесил челюсть, от всей этой мимики за версту разило нарочитостью и плохой актерской игрой.

– Ты мне глазки тут не строй, – устало вздохнул Игнат Федорович, – Переигрываешь.

– Да что вы, гражданин начальник? – непритворно возмутился зек.

– Брось. – скривился кум, – Я же вижу, что ты знал, семейник твой ввязался в какую-то авантюру. Очень опасную авантюру. Может, ты его даже и отговаривал, но он не послушал. Так?

– Странные вещи вы говорите, гражданин майор… – после секундной паузы, которая сказала куму что он, возможно, попал в точку, выдал Анатолий.

– Так, Сапрунов… – покачал головой Лапша, – Ты, как я вижу, мужик основательный. Привык все дела доводить до конца.

Анатолий, поддавшись на похвалу, невольно кивнул.

– И, подозревая некоторых осужденных в убийстве твоего друга, пойдешь им мстить… Заметь, по-человечески я тебя понимаю. Я знаю, что значит терять настоящих друзей.

Но, подумай, что из этого выйдет? Предположим, твоя месть удастся. И что? Ты станешь убийцей. Пойдешь на раскрутку.

Говоря это Лакшин пристально всматривался в опустившего глаза долу Сапрунова. Тот сидел не жив, ни мертв, понимая, что любые его слова могут быть истолкованы как доказательство его преступных намерений. И, в то же время, его молчание выдавало его красноречивее всяких вынужденных признаний.

– Теперь другой вариант, – безжалостно продолжал Игнат Федорович, – не удалась месть. И мне на шею свалится еще один труп – твой, как ты понимаешь. Или, даже, несколько… А эти подонки будут посмеиваться, рассекать по плацу и жрать чихнарку!

А теперь у меня к тебе всего два вопроса. Будешь отвечать?

Сапрунов неопределенно пожал плечами.

– Вопрос первый: где дневник Гладышева? И второй: где вход в подземелье?

– Дневник? – удивленно вскинул глаза Анатолий, – В тумбочке всегда лежал…

– Что там было написано?

– Да, ничего особенного… Витек всякие байки собирал, подколы, наколки со значением срисовывал… К нему многие за советом ходили…

– Ты сам читал?

– Я же говорю, там ничего про подземелья не было! Про привидения – да, много, а про подземелья – нет!

– Когда ты его читал последний раз? – иначе поставил вопрос оперативник.

– Да, недели две назад…

– Так… – Лакшин понял, что если зек и врет, то лишь в пределах некоторой погрешности. Этот горячий допрос дал куму больше, чем все подготовительные экивоки. – А в разговорах он не упоминал их?

– Нет, вроде… – соврал Сапрунов.

– Значит, не хочешь ты помочь мне… – сделал вывод Лакшин.

– Что вы, гражданин начальник, – истово замотал головой Анатолий, – я бы с радостью, только… не знаю ничего, что вам нужно…

– А врешь ты все, – устало улыбнулся Игнат Федорович. – Ладно, иди на обед, только знай: с этой минуты мои стукачи с тебя глаз спускать не будут. Понял? На дальняк с тобой будут ходить, если надо. Каждое слово твое теперь мне будет известно. Каждый шаг. А там, смотри, иди, мсти. Только не обессудь, если тебя в последний момент перехватят… И раскрутят на сто два через пятнашку…

– Можно идти? – вскочил Сапрунов.

– Да, можно. Однако ты все же подумай над моими словами. Надумаешь – опусти письмо в ящик, хочу, мол поговорить. Не надумаешь – берегись!

– Хорошо, гражданин майор. – бесцветно ответил Анатолий уже поворачивая дверную ручку. По его тону было понятно, что осужденный так и не принял предложения, решив разобраться в ситуации собственными силами.

Когда Сапрунов ушел, Игнат Федорович с хрустом потянулся и задорно щелкнул пальцами. Разговор, несмотря на нежелание зека разговаривать, удался. Лакшин не сомневался, что этого зека прямые запугивания не возьмут, но и они имели свою цель. После этого разговора Сапрунов наверняка станет гораздо осторожнее, и именно благодаря нервному напряжению, которое спровоцировал майор, зек получит возможность наделать кучу ошибок, которыми можно будет незамедлительно воспользоваться.

Теперь к тому же стало ясно, что дневником убитого многие пользовались как справочным пособием. Это, одновременно, и усложняло, и упрощало работу. Среди читавших, наверняка должны были быть кумовские. После дачи им задания – содержание вырванных листов тетрадки перестанет быть тайной. Но самое опасное содержалось именно на последних страницах. Тех, которые Гладышев заполнил, если верить его семейнику, буквально на днях. Однако, то, что украдены были абсолютно все записи, могло указывать и на то, что в зековских байках могла содержаться какие-то ключи к тайне. Вполне возможно что некто, это кстати, мог быть и сам Сапрунов, прочитав последний лист и узнав о тайных ходах, вырвал и спрятал весь дневник, связав его содержание со смертью хозяина тетрадки. И сделать это можно было лишь рано утром, или ночью, то есть после того, как стало известно, что Гладышев мертв. Теперь, кум в этом был более чем уверен, новый обладатель секрета сам отправится по описанному маршруту. А это значит – надо ждать новых трупов. Если, конечно, не принять превентивные меры. Впрочем, прикинул Игнат Федорович, это распоряжение может пока и подождать. Сейчас самое главное – прочесть что возможно из дневника Гладышева.

Обращаться в хумскую судмедлабораторию, чтобы там поколдовали над пустым листом, смысла не имело. До исполнения заказа могло пройти несколько суток. Да и, если там оказались бы какие-то крайне интересные сведения, ими тот час заинтересовались бы менты, а это пока не входило в планы Лакшина. У кума оставался единственный выход – прочесть выдавленный текст самому. И для этого майор решил испробовать один оригинальный способ.