Текст книги "Сказки Беатрис Поттер"

Сказки Беатрис Поттер

Детские стишки Сесили Парсли

ДЛЯ МАЛЕНЬКОГО ПИТЕРА ИЗ НОВОЙ ЗЕЛАНДИИ

 
Сесили Парсли в хлеву обитала
И добрый эль господам подавала.
 

 
Желающих выпить было немало,
Пока Сесили Парсли не ускакала.
 

 
Гусь-гусак, дружок,
Красный сапожок.
Держишь путь, скажи, куда?
К своей даме, га-га-га!
 

 
Свинка одна на рынок ушла;
Другая свинка дома ждала;
 
 
Свинка одна приготовила мяска;
А у другой кончилась овощей связка;
 

 
А поросенок запричитал:
Где же мой дом? Я совсем заплутал!
 

 
Кошечка сидела прямо у огня,
У нее должна быть шерстка вся тепла.
Мимо проходящий маленький барбос
Сунулся к ней в гости, любопытный нос.
Здравствуйте, хозяйка, как у вас дела?
Хорошо все, милый, и тебе добра.
 

 
Три слепых мышки, мышки слепых
Бегут сломя голову, видишь ты их?
Бегут за хозяйской женою втроем,
Которая срезала хвосты им ножом.
Картину такую видал ты когда-то?
Три слепых мышки, правда, ребята!
 

 
Лай на всю округ: гав!
Чей ты пес, гроза орав?
Мастер Том хозяин мой.
Гав-гав-гав, ты здесь не стой!
 

 
Есть у нас красивый сад,
В нем трудиться каждый рад.
Мы посадим семена
И польем потом сполна.
 

 
Мы так любим свой садочек,
Знаем всякий в нем листочек,
Ни соринки лишней нет
И цветы растут как след.
 

 
Стоит высокая девица, белым платьицем гордится.
А как коса алым запылает, девица слезы проливает.
Чем дольше простоит, тем сильней растает!
 

Детские стишки Эппли-Дэппли

 
Эппли-Дэппли, хозяйственная мышка,
Идет к буфету в чьем-то домишке.
 
 
А в буфете том – ого!
Столько яств и сладкого!
Пироги, сыры, варенье.
Ох, какое загляденье!
 

 
Глазки разбегаются, но не у нашей мышки!
Любит пироги она: хвать один – и шасть в норишку!
 

 
Кто стучится в мою дверь?
Тук-тук-тук! Что там за зверь?
Хвостик ушки навострила.
«Кто же там?» – она спросила.
 

 
Выглянула – ни души.
Лишь морковка у двери.
Кто корзинку вдруг принес?
И куда потом исчез?
 

 
Что это?.. И снова звук!
Тук-тук-тук да тук-тук-тук!
Неужели черный кроль?
Покажись мне уж, изволь!
 

 
Старый дряхлый мистер Шип,
Все на пне один сидит,
Зацепиться с кем бы злючке,
Но короткие колючки.
 

 
Знаете старушку, чьим домом был башмак?
И всех ее детишек не сосчитать никак.
 

 
И раз уж помещались все они в одном таком домишке,
Скажу я вам наверняка – это были мышки!
 

 
Малый Диггори Делвет
Одевается в вельвет.
Роет землю и копает,
Холмик горкой насыпает.
 

 
Положи в горшочек
Мяско и картошку
Потом поставь в духовку
И подожди немножко!
 

 
Один любезный свин морской
Следил прилежно за собой.
Чесал волосики расческой,
Укладывал скорей в прическу.
 

 
Вязал на шейку галстук он
Голубой, как небосклон.
 

 
Ушки, глазки и усы —
Все невиданной красы!
 

Портной из Глостера

Дорогая моя Фрида,

Я знаю, что ты очень любишь сказки и вдобавок приболела, поэтому я написала эту историю специально для тебя – совершенно новенькую, никто ее еще не читал.

И что самое любопытное – я услышала эту историю в Глостершире, и вся она, от начала до конца, правдива. И про портного, и про сюртук, и про «не хватило шнурка»!

Рождество, 1901

Что ж, зеркало придется покупать

Да завести десятка два портных

У. Шекспир, «Ричард III» (пер. А. Радловой)

Во времена мечей, завитых париков и широкополых сюртуков, расшитых цветами, когда джентльмены носили кружева и шнурованные золотой нитью камзолы из шелка и тафты, в Глостере жил да был один портной.

Он с утра и до самой ночи сидел, скрестив ноги, на столе у окна своей маленькой лавки на Вестгейт-стрит.

И весь день, пока хватало света, он шил, кроил и резал атлас, помпадур и люстрин – ткани в то время назывались весьма причудливо и стоили очень дорого.

Но пусть для своих соседей портной шил из тонкого шелка, сам он – маленький старичок в очках и изношенной одежке, с исхудалым лицом и скрюченными пальцами – был очень, очень беден.

Кроил сюртуки портной так, чтобы не оставалось лишней вышитой ткани, поэтому на стол падали только самые крошечные обрезочки. «Слишком узенькие – разве что на камзолы для мышек», – говорил портной.

Однажды, перед Рождеством, когда свирепствовал мороз, портной взялся выполнять заказ самого мэра Глостера: сюртук из вишневого шелка, вышитого фиалками и розами, и камзол из кремового атласа, отороченный кисеей и зеленой синелью.

Портной все трудился и трудился – и за работой болтал с сам с собой. Он отмерял шелк, вертел его во все стороны, делал ножницами разрезы, и вскоре стол оказался весь усыпан крошечными вишневыми лоскутками.

«Совсем узенькие, ни на что не хватит. Разве что на палантины да чепчики для мышек! Для мышек!» – воскликнул Портной из Глостера.

Когда снежинки засыпали маленькие стеклышки окна и заслонили свет, портной окончил работу и оставил на столе раскроенный шелк и атлас.

Двенадцать частей для сюртука и четыре для камзола, а еще кусочки для карманов и манжет, пуговки – все чин по чину. Для подкладки сюртука наготове лежала желтая тафта, а для петелек на камзоле – вишневый шнурок. Оставалось лишь сшить поутру – всего было в достатке, все было отмерено и готово, кроме единственного мотка вишневого шелка.

В своей лавочке портной не ночевал, поэтому поздним вечером ее покинул. Он закрыл ставни, запер дверь и спрятал в карман ключ. По ночам в лавке оставались только мышки, а уж они-то сновали туда-сюда и безо всяких ключей!

Ведь между деревянными панелями всех старых домов Глостера есть крошечные мышиные лесенки, тайные лазейки и узенькие переходы, по которым мышки могут бегать, не выходя на улицы, хоть по всему городу.

Итак, портной покинул свою лавку и побрел домой сквозь снегопад. Обитал портной совсем неподалеку, на улочке Колледж-корт, рядом с Колледж-грин, в небольшом домике. Правда, портной был так беден, что снимал в нем лишь кухоньку, где одиноко жил со своим котом. Кота звали Симпкин.

Пока портной целыми днями работал, Симпкин заведовал хозяйством. Мышей он тоже любил, но совсем не так, как портной – уж кот-то не стал бы оставлять им лоскутки на камзолы!

– Мяу? – спросил он, когда портной открыл дверь. – Мяу?

Портной ответил:

– Однажды, Симпкин, мы разбогатеем, но пока я по-прежнему нищ. Возьми-ка эту монетку – наш последний четырехпенсовик – и глиняный горшочек, купи на один пенни хлеба, а другой – молока, а на третий – сосисок. И да, Симпкин, на последний пенни из четырех купи мне вишневого шелка. Только умоляю, Симпкин, не потеряй этот последний пенни, иначе я пропал, ведь у меня не хватило вишневого шнурка!

Симпкин опять сказал «Мяу!» и, взяв монетку с горшочком, скрылся в темноте.

Портной очень устал за день и, к тому же, приболел. Он опустился на стул у очага и заговорил сам с собой о том чудесном вишневом сюртуке.

– Наконец-то я заработаю… резать надо наискось… мэр Глостера женится на Рождество, по утру, вот и заказал сюртук да расшитый камзол… подкладку сделать из желтой тафты… а тафты хватает… вся ушла, даже мышкам на палантины не хватит…

Портной вздрогнул, ведь из шкафчика, что стоял у противоположной стены кухни, вдруг донесся странный шум: топ-топ-топ, скрип-скрип-скрип!

– А это что такое? – изумился Портной из Глостера, вскочив со стула.

Шкаф был уставлен глиняными горшочками и мисками, фарфоровыми тарелками с синим узором, чашками и кружками.

Портной подошел ближе и, замерев, прислушался. Вдруг из-под чайной чашки вновь донесся тот самый непонятный звук: топ-топ-топ, скрип-скрип-скрип!

– Как странно, – сказал Портной из Глостера и поднял чашку, которая стояла вверх дном.

Наружу выбежала крошечная леди-мышка! Она присела в реверансе, а потом спрыгнула со шкафа и скрылась за деревянной панелью.

Портной снова сел перед очагом и, протянув к огню замерзшие руки, забормотал:

– Камзол выкроен из персикового атласа… тамбурные швы, бутоны роз, вышитые прекрасной шелковой нитью!.. А не зря ли я доверил свой последний четырехпенсовик Симпкину?.. И двадцать одна петелька из вишневого шнурка!..

Из шкафа вновь донеслись звуки: топ-топ-топ, скрип-скрип-скрип!

– Просто невероятно! – воскликнул Портной из Глостера и поднял еще одну стоящую вверх дном чашку.

Из-под нее показался крошечный джентльмен-мышь, который тут же поклонился портному!

Шкаф вдруг наполнился звуками, их становилось все больше, и они словно перекликались друг с другом, напоминая шелест жучков-точильщиков в старой оконной раме… топ-топ-топ, скрип-скрип-скрип!

Из-под чашек, горшков и мисок все выходили и выходили новые мышки, которые тут же спрыгивали со шкафа и убегали за деревянные панели.

Портной вернулся к очагу и, сев поближе к огню, запричитал:

– Двадцать одна петелька из вишневого шелкового шнурка!.. К полудню субботы, а сегодня вечер вторника… Не зря ли я выпустил мышей, уж не Симпкин ли засадил их под чашки?.. Неважно, я все равно пропал, закончился шнурок!..

Мышки снова выглянули из-за деревянной панели и прислушались к бормотанию портного. Пошептались друг с другом о подкладке из тафты и о крошечных палантинах. И вдруг разом шмыгнули в спрятанный за панелью переход и побежали из дома в дом, попискивая на ходу. И ни одной мышки не осталось на кухне портного, когда туда вернулся Симпкин с горшочком молока!

Симпкин открыл дверь и ввалился в комнатку с сердитым «Фр-р-р-мяу!», которое издают все кошки в момент раздражения. Симпкин ненавидел снег, а тот набился ему в уши и усыпал холку. Кот опустил хлеб и сосиски на полку и принюхался.

– Симпкин, – обратился к нему портной, – а где мой шнурок?

Но кот, поставив горшочек на место, с подозрением покосился на чашки. Все, чего ему сейчас хотелось – это поужинать упитанной мышкой!

– Симпкин! – рассердился портной. – Где же мой шнурок?

Однако Симпкин спрятал мешочек в чайнике, а на портного шипел и рычал. Если бы он умел говорить, то наверняка бы спросил: «Где же моя мышь?!».

– Все, я пропал! – горестно воскликнул Портной из Глостера и поплелся в постель.

Симпкин всю ночью охотился. Рыскал по кухне, заглядывал в шкафчики и за деревянные панели, и даже в чайник, где спрятал шнурок… но так и не обнаружил ни одной мышки!

Всякий раз, как портной принимался что-то бормотать сквозь сон, Симпкин вопил «Мяу-у-ур-р-р-ш-ш!» и издавал странные противные звуки. Бывает, что кошки делают так по ночам.

А бедный портной совсем разболелся. Он метался в лихорадке и причитал во сне:

– Закончился шнурок! Не хватило шнурка!

Весь день портной провел в постели, а за ним и следующий, и еще один. А как же, спросите вы, вишневый сюртук?.. Раскроенный шелк и атлас продолжали лежать на столе в лавке портного на Вестгейт-стрит, и кто же их сошьет, если окно закрыто ставнями, а дверь заперта на замок?

Вот только все это не помеха маленьким мышкам. Ведь они бегают из одного старого дома в другой и без всяких ключей!

За окном брели сквозь снегопад те, кто собирался прикупить на рынке гуся или индейку, а потом приготовить рождественский пирог. Симпкин и бедный старый портной из Глостера могли только мечтать о рождественском ужине.

Портной пролежал в лихорадке три дня и три ночи, пока не наступила ночь перед Рождеством. Над крышами взошла луна. В окнах не горел свет, в домах было тихо. Усыпанный снегом Глостер крепко спал.

А Симпкин, который никак не мог смириться с потерей мышей, мяукал у постели портного.

Есть одна старинная легенда, что в ночь накануне Рождества все животные обретают способность говорить человеческим языком. Правда, очень немногие люди могут их услышать или понять.

Когда часы на башне кафедрального собора пробили полночь, Симпкин услышал похожий на эхо ответный перезвон и, выйдя из дома, зашагал по снегу.

Со всех крыш Глостера доносились радостные голоса, распевающие старые рождественские песенки – те, что мне знакомы, и те, что нет.

Первые и самые громкие петухи прокричали:

– Вставайте, дамы, пора печь пироги!

– О дилли, дилли, дилли, – вздохнул Симпкин.

В окошках мансард загорались огни, кто-то пускался в пляс, отовсюду сбегались кошки.

– Дилли-дилли, тили-вили, кошки скрипку позабыли! – пропел Симпкин. – Все кошки в Глостере празднуют… кроме меня.

О рождественских пирогах пели и сидящие под деревянными карнизами скворцы с воробьями; в башне собора просыпались галки. Несмотря на то, что кругом царила ночь, заводили песню и дрозды с малиновками, наполняя воздух щебетанием.

Но все это только раздражала бедного голодного Симпкина. А сильнее всего его раздражал тоненький писк, доносившийся из-за решетки. Думаю, это были летучие мыши, ведь они всегда так пищат – особенно, когда во время спячки начинают болтать во сне, как Портной из Глостера.

Пищали они что-то непонятное, похожее на вот это:

«Бж-ж», – промолвила оса. «Хм-м», – добавила пчела.

«Бж-ж» и «хм-м» они гудят, ну а мышки попищат.

Симпкин поспешил прочь, потряхивая головой так, будто ему в ухо залетела пчела.

В лавке портного на Вестгейт-стрит виднелся свет. Симпкин подкрался поближе и заглянул в окошко. Внутри горели десятки свечей, щелкали ножницы, мелькали нитки. А еще оттуда доносились тоненькие мышиные голоса, громко и весело распевавшие песенку:

 
Двадцать портных ушли на охоту.
Улитку поймать – вот ведь забота,
Если даже самый смелый портной,
Завидев ее, дрожит чуть живой:
Смотрите, братцы, у нее ведь рога!
Бегите скорей, если жизнь дорога!
 

Закончив одну песенку, тоненькие мышиные голоса тут же подхватили следующую:

 
В помощь для леди просею овсянку,
В помощь для леди смолю я муку,
И, замесив, сложу в скорлупу,
А потом часок подожду…
 

– Мяу! Мяу! – прервал их Симпкин и поскреб лапой дверь. Ключ-то остался под подушкой у портного, и кот никак не мог попасть внутрь.

Мыши лишь рассмеялись и начали новую песенку:

 
Сели мышки пряжу прясть,
Мимо рыжий котик шасть.
К мышкам заглянул он в норку
И спросил у них тихонько:
Что, друзья, вы тут плетете?
Брюки и пиджак в работе!
Мне зайти, помочь сейчас?
Нет, проглотишь ты нас враз!
 

– Мяу! Мяу! – снова возмутился Симпкин.

– Эге-гей! – ответили ему мышки.

 
Эге-гей, домашний кот!
Видел в Лондоне народ?
Все в шелках, мехах и злате,
Вот так ходят при параде!
 

Мышки постукивали наперсточками в такт, продолжая петь, но ни одна их песенка не пришлась Симпкину по душе. Он принюхивался и мяукал, сидя у двери.

Следующая их песенка стала уже совсем издевательской:

 
А потом я купил
Горшок и мешок,
Вершок, порошок,
Все за медный грош…
И на кухню притащил!
 

– Мяу! Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! – шипел Симпкин, вспрыгнув на подоконник.

Но мышки вскочили со своих мест, запищали «Нет шнурка! Нет шнурка!» и проворно захлопнули ставни, чтобы кот больше не мог подсматривать. Только через щели по-прежнему доносился стук наперсточков и мышиные голоса, напевающие «Нет шнурка!».

Симпкин задумчиво побрел домой. Там он увидел, что лихорадка уже отпустила бедного старого портного, и тот спокойно спит.

Затем Симпкин на цыпочках подошел к шкафу и достал из чайника мешочек шелка. Коту стало стыдно, что он так нехорошо поступил с портным – особенно, по сравнению с маленькими добрыми мышками!

И портной, проснувшись поутру, первым делом увидел на своем одеяле моток вишневого шелкового шнурка и Симпкина, что сидел у постели с крайне виноватым видом.

– Увы, теперь я совсем нищ, – произнес Портной из Глостера, – но зато у меня есть шнурок!

Портной поднялся с постели и, одевшись, вышел на улицу, где солнце уже вовсю блестело на снегу. Впереди портного бежал Симпкин.

На дымовых трубах чирикали скворцы, им вторили дрозды и малиновки, однако теперь птицы пели на своем языке, а не на человеческом, как было ночью.

– Увы, – вздохнул портной, – у меня есть шнурок, но нет больше ни сил, ни времени. Разве что на единственную петельку… ведь уже настало утро Рождества! И к полудню мэр Глостера должен жениться… а где же его вишневый сюртук?

Портной отпер дверь своей лавчонки на Вестгейт-стрит, и Симпкин тут же вбежал внутрь – как обычно делают кошки, когда чего-то с нетерпением ждут.

Вот только в лавке было совсем пусто! Ни одной мышки!

А на полу не осталось ни обрезка ниточки, ни лоскутка шелка – все было убрано и чисто. И на столе – портной даже вскрикнул от радости – там, где он оставил лишь раскроенную ткань, лежал самый распрекрасный сюртук и расшитый атласный камзол, каких еще не носил даже сам мэр Глостера!

Сюртук был вышит розами и фиалками, а камзол – маками и васильками. Все было готово – кроме единственной петельки. А на ее месте был приколот клочок бумаги с крошечными буковками: «Не хватило шнурка».

И с того самого дня Портному из Глостера сопутствовала удача. Он крепко встал на ноги и неплохо разбогател. Он шил чудеснейшие камзолы для самых зажиточных торговцев Глостера и почтенных господ со всего света.

Никто и никогда не видал столь аккуратных оборочек, столь искусно вышитых манжет и лацканов. Однако главный успех портному принесли его петельки. Стежки в них были такими опрятными, что просто удивительно, как их мог сделать подслеповатый старичок со скрюченными пальцами. Стежки эти были настолько крошечными, что их, можно было подумать, делали мышки!

Конец

Сказка о бельчонке Орешкине

Сказка для Норы

В этой сказке речь пойдет о хвосте – и принадлежал этот хвост маленькому рыжему бельчонку по имени Орешкин. У него был брат, которого звали Твинклберри, и еще множество кузин и кузенов. Все они жили в лесу, у самого озера. А посреди этого озера стоял остров, заросший деревьями и орешником. Был среди них дуб с большим дуплом – там обитал филин по имени Старый Ух.

Однажды осенью, когда созрели орехи, а листва из зеленой стала золотой, Орешкин и Твинкберри, как и прочие бельчата, вышли к озеру.

Они построили из прутиков маленькие плоты и поплыли к острову старого филина, чтобы собрать урожай. Каждый бельчонок взял с собой маленький мешочек и большое весло, а пушистый хвост поднял как парус.

А еще они взяли с собой подарок для Старого Уха – трех упитанных мышек, которых оставили у него на крыльце. Твинклберри и остальные бельчата низко поклонились и вежливо попросили:

– Дядюшка Ух, позволь нам, пожалуйста, набрать орехов на твоем острове!

А вот Орешкину недоставало почтительности. Он принялся скакать вверх-вниз, как алая вишенка, и распевать:

 
Покатился по дорожке
Мальчик в красненькой одежке.
Палочка в руке, камешек в груди.
Угадаешь на счет три?
 

Теперь этой загадке сто лет в обед.

Старый Ух, не обратив на Орешкина никакого внимания, лениво прикрыл глаза и задремал.

Бельчата наполнили мешочки орехами и вечером уплыли домой.

Следующим утром они вернулись на остров, положили перед крыльцом Старого Уха жирненького крота и вновь спросили:

– Дедушка Ух, не позволишь ли ты нам собрать еще немного орехов, пожалуйста?

А Орешин – без всякого уважения к хозяину острова – опять принялся плясать вокруг Старого Уха, щекоча его веточкой крапивы и напевая:

 
Старый Ух, ответ мне скажи,
Что за злючка-колючка растет у межи?
Злючка-колючка растет у дороги,
Не тронь, осторожно, если дороги ноги!
 

Старый Ух встрепенулся, проснувшись, и унес крота в свой дом. При этом он хлопнул дверью прямо перед носом Орешкина.

Вскоре из верхнего дупла потянулась тоненькая струйка голубоватого дыма, и Орешкин, заглянув в замочную скважину, запел:

 
Вьется он, клубится, заполняет дом,
Только не поймать его ни рукой, ни ртом.
 

Белки искали орешки по всему острову и наполняли мешочки. А Орешкин насобирал чернильных орехов, желтых с красными, и сел на буковый пень – играть в шарики и следить за дверью в дом Старого Уха.

На третий день белки проснулись пораньше и отправились рыбачить. А потом они взяли свой улов – семь крупных пескарей – и поплыли на плотах к острову.

Высадившись под кривым каштаном, Твинклберри и еще шесть бельчат взяли по пескарю, а вот Орешкин, совершенно невоспитанный, опять ничего не приготовил в подарок Старому Уху. Он бежал впереди остальных и распевал:

 
Спросил меня как-то один человек:
Сколько клубники в море растет?
Придумал ему я достойный ответ:
Сколько селедок по лесу плывет!
 

Но Старому Уху загадки были совсем не интересны – даже когда ответ был прямо перед его клювом.

На четвертый день белки принесли ему в подарок шесть жуков, похожих на сочные сливы. Каждого жука они аккуратно завернули в лист щавеля и скрепили сосновой иголочкой.

А Орешкин как всегда дерзко запел:

– Старый Ух, ты что, глух?

 
Кто половину лета зеленого цвета?
А потом платье меняет, синее надевает?
Назови-ка мне словечко, подарю тебе колечко!
 

Как глупо со стороны Орешкина – ведь никакого колечка для Старого Уха он не принес.

Остальные бельчата принялись сновать вверх-вниз по орешнику, а их непутевый братец насобирал ягод шиповника и принялся протыкать их сосновыми иголками, как маленькие подушечки.

На пятый день бельчата принесли Старому Уху дикого меду – потом им, правда, пришлось вылизывать липкие лапки. Бельчата стащили мед из гнезда у пчел, живших на самой вершине холма.

Орешкин принялся как всегда скакать и петь:

– Бж-ж, бж-ж-жу, бж-ж, бж-ж-жу!

 
Слонялся я как-то по лесу без дела,
А мне навстречу стая свинок летела.
Желтые спинки, полосатые брюшки.
Что за диковинные встретились хрюшки?
 

Старый Ух с отвращением отвернулся от Орешкина. А вот мед съел, причем с удовольствием!

Бельчата взялись за работу и начали наполнять свои мешочки орешками.

А Орешкин уселся на большой плоский камень и принялся играть в кегли зелеными шишками и диким яблочком.

На шестой день, а это была суббота, белки вернулись на остров в последний раз и принесли плетеную корзинку со свежеснесенным яйцом – прощальным подарком Старому Уху.

Ну, а Орешкин как всегда побежал вперед, смеясь и крича:

 
Шалтай-Болтай упал в ручей,
Собрались над ним сто врачей.
Сто мастеров пришли помогать –
Никто не может его собрать!
 

Старый Ух заинтересовался яйцом – он открыл один глаз и снова его закрыл, но так и не проронил ни слова.

А Орешкин становился все настырнее и настырнее.

– Старый Ух! Старый Ух!

 
На двери у короля поселился Траляля.
Вся королевская конница,
Вся королевская рать
Не могла его с этой двери прогнать.
 

Орешкин прыгал и плясал как солнечный зайчик, а Старый Ух продолжал молчать.

И Орешкин завел новую песенку-загадку:

 
Артур О’Бауэр сломал свой кремень
И бушует, рычит целый день!
Даже могучий шотландский король
Не может взять его под контроль!
 

Орешкин завыл, изображая ветер, и ка-а-ак вспрыгнул прямиком на голову Старому Уху!..

Филин захлопал крыльями, затопал… и вдруг раздался громкий писк.

Остальные белки тут же в страхе шмыгнули в кусты.

Когда они с опаской приблизились и выглянули из-за дерева, то увидели лишь Старого Уха. Он как ни в чем не бывало дремал.

* * *

А вот бедный Орешкин очутился в кармане его жилета!

И на этом наша сказка могла бы закончиться.

Но Старый Ух отнес Орешкина в дом и поднял за хвост, намереваясь содрать шкурку. Орешкин изо всех сил забился и, вырвавшись, шмыгнул вверх по лестнице, а потом выпрыгнул из дупла, служившего чердачным окошком. Вот только пушистый хвост Орешкина остался в когтях Старого Уха.

И теперь, если вам доведется повстречать на дереве Орешкина и загадать ему загадку, он затопает лапами, гневно застрекочет да еще и веткой запустит!

Конец