Текст книги "Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа"

В определенном смысле ощущение такое, словно мама – одна из нас. Как будто и ее сюда пригнали, и не было у нее такого уж большого выбора. Она всегда беременна и вечно кормит грудью и рожает. Даже если кажется, что между детьми наметился просвет, на самом деле то были случаи, когда они рождались мертвыми. И она годами оставалась реально нездоровой. У нее выпала большая часть волос, и она сделалась такой худой. Я помню, как смотрела на нее, лежащую в кровати, не в силах встать, – я хотела спасти ее и не знала как.

Была ли в ее состоянии вина всех нас, детей? Каждого, кто, появляясь на свет, отрывал от нее кусочек? Быть может, не я одна, а все мы, когда доходит дело до мамы, хотим окружить ее защитой и чувствуем себя виноватыми.

* * *

Сейчас середина ночи, и в отблесках газового обогревателя комната светится красным. Все спят, слышна симфония ночных звуков: дыхание, писк, шарканье. Я очень осторожно двигаюсь в сторону света от обогревателя, семеня так мелко, как могу. Подойдя близко, я смогу урвать минуты три тепла, через носки, пока ноги не станет жечь. Я знаю, что скоро ноги раскалятся добела, но я нуждаюсь в этом тепле. Бац! Когда ожог становится по-настоящему сильным, я быстро растираю ноги и стараюсь не шуметь от боли. Когда она утихнет, моим ногам будет тепло добрых пять минут.

Это рай.

Мир вокруг – словно в замедленной съемке. Ветер замолк, и сам дом сделался волшебно тихим. В окно я вижу что-то слишком неторопливое для дождя и слишком крупное для града – снег. Джош и Сэм молились о снеге этим утром, потому что мы никогда не видели его, и вот он появился. Я подхожу к окну и касаюсь стекла. Большие куски неба плывут и оседают на землю, как манна.

Это так прекрасно.

– Возвращайся в кровать! – мамин голос прорезает темноту.

– Это чудо, – шепчу я. – Мы молились о снеге, и вот, смотри!

– Ложись, – снова говорит она мягко.

Мальчишки будут так счастливы, – думаю я, втискиваясь между двух тел, чтобы поспать. Их молитвы должны были быть сильны, потому что, когда мы проснулись следующим утром, снаружи был слой снега больше четырех футов. Мама родилась на севере Англии, где все время идет снег, и даже она говорит, что это много.

У Джоша и Сэма кружится голова, они собирают снег голыми руками и лепят снежки. Наши восторженные возгласы переходят в болезненные стоны, когда холод проникает в кончики пальцев, будто под кожу впиваются крохотные ледяные ножи. Мы недолго выдерживаем его прикосновения, зато снег лежит долго – неделями.

С каждым днем мы все больше обустраиваем дом – латаем полы, красим стены. У нас не так много времени для работы днем, потому что зимнее солнце преходяще. Кажется, что оно торопится лечь спать после обеда, возможно, ему тоже холодно.

– Бекси-Сапожок…

Голос Кейт напевает эти слова, вытряхивая меня из горы одеял.

– Да? – взволнованно говорю я, усаживаясь в постели.

– С днем рождения, – говорит она, кладя мне руку на плечо.

Я почти забыла об этом. Наша группа никогда не праздновала дни рождения, но мои братья и сестры праздновали. Мы научились этому, когда оставались у бабушки с дедушкой, тогда, много лет назад. Годами мои родители не говорили бабушке и дедушке, где мы живем. Письма они в целях безопасности отправляют с чужих адресов; все продумано на случай, если бабушка с дедушкой захотят отправить деньги. Но это означает, что примерно через шесть месяцев после своего дня рождения ты получаешь открытку от бабушки и дедушки. Они никогда не забывают. На лицевой стороне обычно веселый комикс. Иногда на ней изображена большая цифра, и внутри, в их письме, написанном от руки, говорится о том, какой ты особенный и что они любят тебя и скучают по тебе. Наверху всегда надпись: «Вот тебе пять фунтов», рядом с куском липкой ленты, оторванной от пустой открытки.

Они нас помнят.

Так что теперь Кейт помнит дни рождения всех нас и всегда делает что-нибудь для каждого. И я знаю, что, поскольку здесь только наша семья, сегодня она выложится на все сто процентов. Я встаю, желая поскорей отделаться от рабочего дня и праздновать.

Солнце кажется угасающим. Оно впервые движется так медленно. В конце концов мы садимся за ужин, и тогда я вижу это. Кейт вносит торт для меня. Это большая буква «R»[12]12
  Буква «R» – первая буква полного имени Бекси по-английски – Rebekah.


[Закрыть], сделанная из сухого молока, воды и сахара, с одной из наших безопасных свечей, торчащих из него. Я смотрю на братьев и сестер – их лица светятся, все широко улыбаются и поют в унисон. Когда мы разрезаем «торт», Крис наклоняется и говорит мне: «Девять лет! Ты становишься такой большой, Бекси-Сапожок!»

Я знаю это. Я чувствую себя другой сегодня – так, словно я взрослая.

* * *

С моего дня рождения прошло несколько месяцев.

Мое лицо прижато к ковру, его жесткая ткань пахнет скисшим молоком. Она врезается мне в лоб. Мое дыхание учащается, забиваясь обратно мне в нос, горячее, пропитанное молочным запахом. Их руки на моем теле – всюду. Все в доме собрались здесь для ритуала.

Дом Бирмингема теперь полноценная коммуна. Все правила на месте, расписания выполняются. Дом полон новых семей и лидеров, включая дядю Джуда. Он безжалостен. Он жесток. Он полный аут.

И он – наш лидер.

Джуд возглавляет изгнание из меня бесов. Подобное случается не каждый день. Изгнания редки, их проводят, когда кто-то совершает серьезный проступок.

Такой, какой совершила я.

– Тар-тарабар, тар-тар-тар-барара-бар, спасибо, Господь.

Бормотание людей, «говорящих на языках», заполняет мои уши, раскаленные добела. Я чувствую, что мое лицо покраснело, но не то чтобы кто-то мог это увидеть, потому что я стою, скрючившись, на корточках, наполовину в молитвенной позе – наполовину, потому что я чувствовала бы себя безопаснее, если бы могла накрыть голову руками. Мне слишком стыдно, чтобы я могла смотреть на кого-то.

Лежащие на мне руки ощущаются как погружение в морские волны, но вода в этой пучине сделана из частей человеческих тел. Прикасаются к моим ступням. Плечам. К каждой моей клеточке. Их руки жгут сквозь одежду, кожа к коже. Руки людей, которым я отвратительна, которые разочарованы во мне и стыдятся меня.

Голос дяди Джуда врезается в хоровод:

– Господь, мы молимся за это дитя, которым завладел демон, демон лжи. Эта девочка приняла сего демона и позволила ему говорить ее устами, вторгаясь в наш дом вместе с ее ложью.

– Тар-тар-тар-барара-бар, спасибо, Господь.

Бормотание становится громче. Некоторые руки на мне начинают трястись. Мне все жарче и жарче.

Это уходит демон?

Та моя ложь дяде Джуду была такой глупой. Я написала записку моему брату Джоэлю в попытке его защитить. В коммуне повсюду информаторы. Иногда люди обманывают тебя, сбивают тебя с толку, а затем на тебя доносят. Сын Джуда, Амос, которому четырнадцать, по сути, был одним из них. Они зовут таких вожаками – по аналогии с баранами, которые помогают пастуху направлять стадо. Мы зовем их шпионами. Я видела, кто такой Амос, и хотела, чтобы Джоэль был с ним осторожен, так что написала Джоэлю, предупреждая его. Джоэль прочел мою записку и сунул ее в диван, за край сиденья. Несколько дней спустя ее нашла уборочная бригада.

Глупо. Я должна была все дважды проверить. Всегда проверяй все дважды.

После того как записку обнаружили, в ход пошла инквизиция. Они допросили нас, одного за другим. Я солгала. Может быть, мы бы выпутались из этого, если бы никто ничего не сказал. Затем они объявили, что дети не будут есть до тех пор, пока виновник не сознается, и я понимала, что это не было пустой угрозой, потому что Джуд никогда не угрожал впустую. Я немедленно вышла вперед. Частью моего наказания, или пути к тому, чтобы сделаться «лучше», должен был стать обряд изгнания бесов.

– Мы изгоняем из нее это зло! Мы просим тебя простить ее за ее ненавистную неправду.

Теперь люди орут на языках. Мое лицо все еще прижато к полу, это ощущается так, словно я в туннеле из звуков, рук и жара. Все трясется.

– Тар-тар-тар-барара-бар, спасибо, Господь.

Дядя Джуд кричит:

– Мы изгоним это зло! Мы наречем ее Ребеккой-лгуньей в качестве предупреждения!

Я пытаюсь дышать. Мои закрытые глаза опухли. Я ничего не вижу, не могу продышаться. Шум слишком сильный. Мои руки покалывает. Покалывает предплечья. Грудь сжимается, перекрывая воздух. Я задыхаюсь. Мир наваливается на меня. Я не могу дышать.

Я не могу дышать.

4
Мать дальнобойщиков и Мамасита: 15 лет после

– Итак, наше приключение начинается, – смеясь, говорит Софи, прикуривая сигарету и перехватывая руль пикапа.

Я познакомилась с Софи в Берлине, она тогда училась в киношколе. Софи писательница, фотограф и кинематографист. Воспитанная учеными, но с открытой, духовной натурой, она способна за мгновения постичь целую вселенную. Мы быстро сошлись благодаря нашей любви к собакам, черному юмору и андерграундным рейвам.

Я смотрю на нее, ведущую наш крупный пикап по шоссе. Ее большие голубые глаза смотрят на дорогу, белокурые пряди прически боб подпрыгивают, когда она курит (и танцует) за рулем.

Три месяца назад, глядя в мой ноутбук в ее берлинской квартире с высокими потолками, квартире, где я когда-то жила, я спросила Софи, ввязалась ли бы она в приключение вместе со мной.

«Пойдем, присоединимся к культам, – сказала я. – Сделаем документалку. Это поможет нам понять людей. Познакомимся с детьми, которые росли так же, как я». Несмотря на то, насколько мутным был мой план, Софи не колебалась ни секунды. Она только что закончила университет, рассталась с давним бойфрендом, а ее прекрасный отец внезапно умер.

Возможно, ей нужно найти выход из положения, в котором она оказалась, так же как мне нужен кто-то достаточно чокнутый, чтобы отправиться со мной.

Мы двинулись через Калифорнию к нашей первой группе под названием Ананда. Несколько дней провели в Сан-Франциско, приводя пикап, в котором нам предстояло жить несколько месяцев, в форму.

Будто новоиспеченная пара, переезжающая вместе, мы двинулись в «Икею», чтобы наполнить машину всяческим дерьмом и превратить ее в дом.

Машина эта – красотка 1989 года выпуска, выглядящая как нечто среднее между «Во все тяжкие» и Бланш из гостиной в сериале «Золотые девочки», – удобная, бежевого цвета. Старая, но все еще крутая. Я влюбилась в нее в тот же миг, когда увидела. Мы назвали ее Мамасита – наша заботливая мама-пикап, которая приютит нас и будет присматривать за нами в путешествии.

Я рассказываю Софи об истории Ананды, пока мы едем по дороге среди ошеломляющих гор, красного камня, зеленых полей и открытых просторов. Виды, обрамленные огромным окном пикапа, – рамка, которая остается постоянной в изменчивом американском мире.

Идеологию и вдохновение сообществу Ананды принес человек, родившийся в Индии в 1893 году. Парамханса Йогананда опередил духовную волну революции хиппи. Даже сегодня его система ощущает себя как дома в «проснувшихся» умах нашего поколения.

– Эй, не произноси его имя как «пармезан», – ласково смеется Софи. – Он был индийским монахом, йогом и гуру, который представил миллионам западных людей учения медитации и крийя-йоги.

Софи берет на себя урок истории – как полноценный йогин уровня баджиллион, она знает об этом гуру больше, чем я написала в своем конспекте.

Парамханса Йогананда на Западе обрел такую популярность, что попал на обложку альбома «Битлз» «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» и стал главным источником вдохновения для создателя «Эппл» Стива Джобса, который перечитывал книгу Йогананды «Автобиография йога» ежегодно до самой своей смерти.

Йогананда создал свое «Содружество самореализации» через несколько лет после того, как осел в Калифорнии в тысяча девятьсот двадцатом. Его идеалом было подвигнуть людей к «простой жизни и высокому мышлению», а также – распространить среди них дух братства через родство с Богом. Он поощрял культурное и духовное взаимопонимание между Востоком и Западом и учил, что мы должны служить человечеству как большему Я.

– Все это звучит разумно и прогрессивно, как по мне, – говорю я.

– Он написал свою книгу в сороковых годах. В сороковых! Она была опубликована всего год спустя после окончания Второй мировой войны, – отвечает Софи.

Йогананда ушел так далеко вперед по отношению к миру, который от него отставал; это был тот же год, когда женщины в США получили право покупать землю и владеть отдельными счетами в банке. И в то время как Йогананда был занят открытием магазина в Америке, в 1926 году в Румынии у родителей-американцев родился Джоэль Дональд Уолтерс.

Джоэль ходил в школу в четырех странах, говорил на пяти языках и учился в университете «Лиги плюща». Но учебу он не закончил, потому что в сентябре сорок восьмого прочел «Автобиографию йога» Йогананды, и она полностью изменила его жизнь. Он был так вдохновлен, что поехал на автобусе напрямик в Южную Калифорнию, чтобы сделаться учеником Йогананды – и так исчез Джоэль Дональд Уолтерс и появился Свами Крийянанда.

Йогананда говорил о создании общин для того, чтобы помочь молодым обрести счастье, свободу и работу. Самодостаточных колоний, которые жили бы за счет натурального хозяйства, никогда не судили никого по вероисповеданию или национальности, и даже не спрашивали бы, еврей ты, язычник, католик или мусульманин, а вместо этого предлагали бы в качестве критерия для членства готовность присоединиться к ним и хороший характер. Он мечтал о месте, где люди могли бы научиться тому, что главным принципом жизни является счастье. Йогананда верил, что Америка готова к этому.

А в 1968 году Крийянанда воплотил идеи Йогананды в жизнь: он создал сообщество Ананда – площадью восемьсот сорок акров и, по крайней мере, с тремястами резидентами. Но Йогананда ничего этого не увидел: к моменту, когда деревня была построена, он уже покинул этот мир. Он умер, выступая за ужином в Лос-Анджелесе, Крийянанда был рядом с ним. Это произошло, когда Йогананда декламировал последнюю строку своего стихотворения «Моя Индия»:

Где Ганга, и леса, и гималайские пещеры, где люди грезят Богом, – там я благословлен; мое коснулось тело этой почвы.

– И после этого он упал мертвым на пол, – закончила я патетически.

Я тянусь за телефоном, чтобы убедиться, что мы не пропустили поворот, но при переключении на карту дисплей выдает лишь серые пиксели – правый верхний угол экрана показывает: нет сигнала. Ночь наступает без предупреждения, и единственное, что можно различить в свете огней нашего пикапа, это кошачьи глаза и белые штрихи дорожной разметки. В небе видны звезды. Никаких фонарей и GPS.

– У нас все хорошо? – спрашивает Софи.

– У нас все прикольно, – говорю я. Но я понятия не имею, где мы. – Нам нужно остановиться там, где есть цивилизация – автостанция или что-нибудь еще, неважно. Проложить маршрут…

– Так что, мы заблудились? – уточняет она.

– Я думаю, что мы на правильном пути, я просто хочу убедиться.

– Как у нас с бензином? – интересуется Софи.

Наш бензиновый счетчик сломан, так что я вынуждена рассчитывать количество топлива, ориентируясь на пробег с момента последней заправки. Я открываю нужную страницу в своем блокноте.

– Я думаю, да… Не паникуй.

Не паникуй – два слова, которые, кажется, производят противоположный эффект.

Следующие полчаса мы молча едем сквозь тьму.

– Смотри… Там, впереди, какое-то свечение. У нас все хорошо.

Когда мы приближаемся, свечение превращается в неоновые огни бара. Я сбавляю скорость, шины хрустят о камни, и мы останавливаемся.

Двигатель стучит (тик-тик-тик!).

– Пошли вместе? – нервно спрашиваю я.

Мы шагаем внутрь и окунаемся в запах вонючего пива и сигаретный дым. Свет теплый и красный, полы сделаны из дерева, таким же деревом покрыты стены, – орех, возможно, – вагонка. Должно быть, это классический американский стиль, но, на мой взгляд, взгляд чужака, это выглядит захватывающе и по-киношному.

Я направляюсь к бару, рассматривая толпу, и мое сердце подкатывает к горлу. Мужчина в углу с наполовину выпитым пивом в руке, женщина за стойкой, наливающая пинту, пялясь вдаль, парень, сидящий один с коллекцией пустых рюмок перед собой, – они все будто одинаковые. Кожа обвисла, словно кто-то выпил из них кровь, черты кажутся будто соскальзывающими с лиц, их не удерживают распавшиеся плоть и мускулы. Это ужасно и пугающе. Но они не вампиры. Все куда прозаичней и мрачнее.

Этих ребят сожрал метамфетамин.

* * *

Мужчина, опершись ногой на стойку бара, смотрит на меня так, словно я одна из них.

– Привет! Мы ищем Ананду, – говорю я.

– Добро пожаловать! Вы попали куда надо, – отвечает он, его глаза улыбаются.

– Вы шутите?

Как мы могли так ошибиться?

– Ну, в определенном смысле вы в правильном месте… Все гуру просто ушли в гору, – смеется он.

Я открываю пассажирскую дверь, благодарная за тепло и безопасность пикапа.

– Я чувствую себя так, словно мы играем в фильме «Рассвет мертвецов», – говорит Софи, пока машина с грохотом карабкается вверх по склону.

Я сощуриваюсь, глядя в темноту.

– Это поворот, просто сверни здесь налево, смотри…

Мы въезжаем в Ананду. Здесь нет ворот, чтобы отгородиться от кого-то, вымышленного или реального, кто живет за пределами их обетованной земли. Когда мои глаза привыкают к мраку, я вижу очертания деревьев, кустов и покров тумана на земле.

– Что, черт возьми, это такое? – визжит Софи.

– Господь всемогущий! – Я подпрыгиваю на сиденье, когда в тумане появляются светящиеся глаза. Ярко-желтые, некоторые почти зеленые, они, кажется, окружают пикап со всех сторон. – Я думаю, это просто койоты, – говорю я.

– Ты думаешь? Это могли быть вервольфы, судя по тому, что мы знаем… учитывая, как выглядят горожане! – смеется Софи.

Мы едем сквозь кромешную тьму, огни светящихся глаз и низкий туман. Кабину заполняет нервная энергия и звук нашего с Софи поверхностного дыхания.

Мой тонкий голос нарушает тишину:

– Нам необязательно оставаться здесь на ночь, если это слишком.

Софи напряженно вглядывается в темноту, возможно, обдумывая мои слова.

– Я хочу сказать, было бы довольно глупо, если бы нас загрызли до смерти гуру-монахи-вампиры в первой же группе, в которой мы оказались, – говорю я со смешком, звучащим в лучшем случае фальшиво.

– Тогда мы никогда не закончим фильм, – отзывается Софи деловито.

– Эти ребята безобидны. – Я убеждаю саму себя и напоминаю себе, что мы решили начать с этой конкретной группы, поскольку они мягкие, безопасные йогины, – «репетиция», говорила я Софи. – Все это будет выглядеть совершенно иначе утром, когда туман рассеется, а койоты разбегутся.

– Ага, – соглашается она. – Все будет выглядеть по-другому.

Мы паркуемся у скопления каких-то зданий и решаем, что безопаснее всего просто лечь спать. Я забираюсь в постель рядом с Софи полностью одетая и натягиваю на себя одеяло. Не уверена, делаю ли я это, чтобы согреться, или потому что внутренний голос советует мне быть готовой к бегству. Звуки двигателя затихают, тиканье пикапа становится тише, металл остывает.

– Ты в порядке, дорогая? – говорю я.

– Да, конечно, – говорит Софи (она тоже полностью одета).

Я оборачиваю одеяло вокруг шеи, желая ощутить тепло и защищенность.

– Мне надо в туалет, – произношу я.

– Хочешь выйти отсюда? – спрашивает Софи, улыбаясь.

– Черта с два! – смеюсь я.

– Мочись в постель, – хохочет она. – Я никому не скажу.

Софи достает телефон и нажимает кнопку записи.

– Что ты делаешь? – говорю я.

– Разве ты не хочешь попрощаться со своими близкими? – отвечает она с улыбкой.

Мы снимаем себя на телефон, иронично прощаясь со своими семьями, просто на всякий случай. И затем на самом деле отправляем отснятый материал.

Просто. На. Всякий. Случай.

* * *

Утреннее солнце будит меня, заполняя нашу импровизированную спальню золотистым светом. Я пинаю Софи под одеялом и шепчу:

– Мы пережили эту ночь, детка.

– Правда? – Она потирает глаза, ее светлые волосы сияют, как нимб.

– Да. И я не обмочилась, – говорю я гордо.

Я полностью отодвигаю бежевую штору и вижу, что все действительно выглядит по-другому.

Прямо перед нами расположена безобидная группа строений, вокруг пикапа – деревья всех цветов, оттенков и размеров: оранжевого, коричневого, зеленого, пышущие жизнью и цветом. Из кухни Ананды доносится аромат кофе, проникая в машину. Мимо безмятежно фланируют люди, облаченные в зеленые, голубые и оранжевые одежды.

И ни одного ночного создания поблизости.

Мы выходим, разминая руки и ноги и вдыхая полной грудью чудесный свежий воздух. Положив руки на бедра, я медленно поворачиваюсь вокруг себя, вбирая все это.

– Воплощение мечты Йогананды… безумие. Удивительно то, что эта мечта зародилась в двадцатых.

– Софи, я говорила тебе, с кем вместе Крийянанда купил землю? Ричард Бейкер, Гэри Снайдер и Аллен Гинсберг… Аллен-чертов-Гинсберг! – провозглашаю я торжественно. Надеюсь, факт того, что я осознала, кто эти парни, лишь сейчас, не слишком бросается в глаза. – Монах, мастер дзен, обладатель Пулитцеровской премии и отец движения битников прикупили немного земли в Неваде.

– Звучит как начало дурацкого анекдота, правда? – говорит Софи.

Но это не анекдот: это живая, работающая коммуна, и она огромна. Мы свободно входим, пьем кофе, шпионим в их благотворительном магазине. Нас встречают улыбками, вежливыми приветствиями и рукопожатиями.

– Эй, девушки, могу я вам помочь? – обращается к нам мужчина в комбинезоне.

– Спасибо, у нас все в порядке.

Мы обнаружены.

– Хотите гольф-кар? Будет удобнее передвигаться, – предлагает он.

– Ю-Ю-Ю-ХУ-У-У-У! – кричит Софи, когда мы взбираемся по холму на наших новых колесах.

– Э-э-э, где мы вообще находимся? – спрашиваю я.

Мы направляемся к дому Свами Крийянанды. Хотя он умер довольно давно, там все осталось так, как было при его жизни: спокойно, безмятежно, просто. Мы бродим по его саду, заполненному статуями. Здесь Будда, ангелы и даже несколько изображений Иисуса, пятна солнечного света оживляют коллекцию камней, которые словно бы провозглашают: «Тут рады всем». На меня снисходит ощущение спокойствия, с налетом какой-то нездешности – так необычно, что этот оазис существует посреди города в Неваде.

Пока мы катаемся на нашем гольф-каре, вдыхая чистый свежий воздух с ароматом папоротников, я представляю всё это как сцену из утопического научно-фантастического фильма. Мимо проплывают свами[13]13
  Сва́ми с санскр. и хинди – «учитель», «господин», «князь» – отшельник или йогин, получивший посвящение в религиозном монашеском ордене; почетный титул в индуизме. Обращение используется по отношению как к мужчинам, так и к женщинам.


[Закрыть] в цветных одеждах, территория идеально ухожена. Погода теплая, ясная, солнечная, но не слишком жаркая. Все просто есть. Гармоничное и потустороннее. Жутковато. В основе всего здесь «простая жизнь ради более высокого мышления», и я вижу, как подобный сбалансированный мир способен подарить человеку возможность сделать мысли ясными и чистыми.

Мы идем навстречу ребенку, с которым познакомились сегодня утром в благотворительном магазине. Он спросил, не хотим ли мы пойти прогуляться с ним и его собакой в лесу, и предложил показать нам Ананду.

Джаред – мальчик двенадцати лет с грязными светлыми волосами, свисающими ниже ушей. У него бледная чистая кожа и внимательные голубые глаза. И очевидно острый ум – его взгляд все подмечает со скоростью компьютера. Мы идем за Джаредом и его черным псом через лес, красивыми извилистыми тропами, над нами возвышаются тощие, но гигантские папоротники. Этот новый мир захватывает меня с невероятной быстротой. Всего неделю назад я находилась в Сан-Франциско, в совершенно другом состоянии ума – а кажется, что это было так давно.

В том, другом мире я сидела одна в прекрасном доме моей подруги. Писала в дневнике, задаваясь вопросом, каково будет оказаться здесь, в Ананде. Я вздрагиваю, переживания той ночи возвращаются.

Пятница, девять вечера, я одна.

Я в городе, где все заняты, где у меня есть знакомые, и все равно я чувствую себя смертельно изголодавшейся по человеческому общению. Сижу в этом пустом доме и сознаю, что я должна бы работать. Гонорар за фильм серьезно превышает мою плату за обучение и мои навыки. Я должна сконцентрироваться и прийти в правильное состояние – здоровое, спокойное и легкое.

Но все, о чем я могу думать, – как бы напиться.

Лишь бы отвлечься, лишь бы не ощущать страха из-за того, что я намерена сделать. Это не только боязнь сект, с адептами которых я намерена общаться, но и просто страх облажаться, нормальный для человека в подобной ситуации: попасть в культ, сойти с ума или оказаться похищенным. Все это выглядит надуманным. С другой же стороны, провал довольно вероятен. Я боюсь, что не имею права делать то, что делаю. И что пытаюсь прыгнуть выше головы.

Сидя в самолете, летящем в Сан-Франциско, я составила список того, что может пойти не так.

Мы не снимем вообще ничего и вернемся с пустыми руками.

У меня закончатся деньги.

Мы с Софи рассоримся и никогда больше не будем разговаривать.

Одна из нас полностью «развалится».

Софи захочет остаться в одном из культов или бросит меня где-нибудь.

Путешествие окажется бессмысленной и пустой тратой времени.

Все подумают, что я сумасшедшая/идиотка, если делаю это.

Похищение не входит в список.

Я знаю, что я в состоянии «нужды» и что никогда не наступит правильный момент, когда я решу, что готова выйти в мир. Желание сбежать сильнее, чем желание испытать радость. Побуждение нездоровое – убегая, я могу быть чертовски деструктивной. Я чувствую себя нуждающейся. И это тошнотворно. Тошнотворно, потому что знакомо; я ненавижу признаки нужды, уродливый и жалкий образ, пялящийся на меня в упор. Я проверяю телефон; проверяю почту, в надежде, что кто-нибудь из моих знакомых в Сан-Франциско написал мне. В одно и то же время мне хочется уйти от мира и броситься в его объятия, потребляя лихорадочно и занимаясь самолечением травмы, пока страх не исчезнет. Порядок действий не нов – заглушить чувства сегодня вечером, утонуть в них завтра утром.

Стоит ли мне просто принять таблетку снотворного, успокоиться и не искать приключений? Подожди-ка, телефон звонит.

Задыхаясь от воспоминаний той ночи, я физически стряхиваю их и зарываюсь ботинками в землю. Смотрю вверх на деревья, небо и прислушиваюсь к шороху леса под ногами. Возвращаю себя туда, где я стою сейчас, в этот момент. Я начинаю понимать, что пребывание в месте вроде этого может сделать для твоего духовного и ментального состояния. Само устройство подобного сообщества и то, как здесь обо всем заботятся и все движется в собственном ритме, способно утихомирить тревогу и дать тебе почувствовать, что та, другая жизнь, заполненная страхами, поражениями и ужасающей реальностью, здесь неуместна или ничего не значит. Дистанция между той жизнью и тобой приносит утешение. Такое место – как тонизирующий освежающий напиток. И кто откажется его глотнуть?

Мы выходим из леса, и Джаред начинает экскурсию.

– Здесь один из храмов, где можно медитировать. Люди проводят в нем целые часы, – объясняет он, приглашая нас в деревянное сооружение, пустое, не считая пары фото Йогананды в рамках на стенах и циновок на полу. Большие окна храма выходят на спокойное, прекрасное озеро в центре коммуны. Я касаюсь стекла, мое дыхание затуманивает вид – я могла бы провести часы, глядя на эту мирную воду.

Джаред ведет нас через территорию, объясняя, что означают цвета одежд.

– Есть свами, которые носят оранжевое, это достаточно распространено среди монахов-йогов. Однако Свами Крийянанде пришла идея основать новый орден свами, называемый Найясвами (или «Новые свами»), – его члены носят голубой. Адепт может одеваться в голубое вне зависимости от того, монах он или нет, женат или холост. Голубой означает спокойствие и состояние обращенности внутрь.

– Так, значит, те, на ком оранжевое, соблюдают целибат? – интересуюсь я.

Я жалею о своем вопросе сразу же, как только он вырывается, осознавая, что спрашиваю двенадцатилетнего мальчика о сексуальной жизни монахов. Он кивает, совершенно невозмутимый.

Хорошо, я рада, что мы с этим разобрались.

Непохоже, чтобы Джаред чувствовал неловкость от вопроса.

– Хотите поужинать в доме моих родителей? – спрашивает он.

Его родители живут в лесном поместье, выступающем прямо из зарослей. Оно настолько прекрасно, что дух захватывает. Представшая нам невероятная картинка могла быть вывешена на страничке в «Пинтересте»[14]14
  Pinterest – фотохостинг, позволяющий пользователям добавлять в режиме онлайн изображения, помещать их в тематические коллекции и делиться ими с другими пользователями


[Закрыть], ну, знаете, как те, которые ты постишь, воображая, как будешь жить там, когда-у-тебя-все-будет-под-контролем. Потолки двойной высоты, гигантские окна, из-за которых кажется, что здание растворено в лесу, восхитительные деревянные балки и новейшие технологии, каких нигде в сообществе мы больше не встречали. У них есть и печь для пиццы на открытом воздухе.

Мама Джареда приветствует нас:

– У нас сегодня вечер «приготовь свою пиццу», и мы так взволнованы вашим приходом и возможностью разделить ужин с вами!

Мы погружаемся в гостеприимный семейный вечер, наполненный соусом песто. Это кажется вполне нормальным и естественным. Спустя минуту пребывания здесь мы с Софи, надев фартуки, собираем перец, лук и другие кусочки начинки, а также бобы на основу из теста.

– У нас есть безглютеновые и веганские, если вам нужно, девушки.

Я озадаченно смотрю на Софи.

– Что за черт? – говорит она одними губами.

Я хихикаю:

– Сказочная страна, спасибо тебе!

Их большой прекрасный дом в стиле хайтек выглядит так, словно ты попал в другой мир внутри нашего. Это и вправду сказочная страна. Дверь в Нарнию, ведущая во дворец в коммуне. Другие дома тут, как правило, маленькие деревянные бунгало с двумя или тремя комнатами.

Мило, но очевидно.

Семья Джареда в Ананде три года. Они приехали, когда отец, мечтавший уйти со своими близкими в йогическую жизнь, заработал достаточно денег, чтобы ни от кого не зависеть. Деньги ему принесла созданная им суперсовременная технология распознавания голоса. Мы не задаем лишних вопросов, но на следующий день кто-то сказал нам, что он изобрел «Сири». Мне интересно, не узнал ли он об этом месте, потому что Стив Джобс был заядлым последователем книги Йогананды. Кто-то другой говорит нам, что отец Джареда поддерживает сообщество финансово, поэтому его дом особенный, и, конечно же, он построил его сам.

Мы проводим прекрасный, «нормальный» семейный вечер. Изредка случается что-то, напоминающее нам, что мы на самом деле в коммуне. Кто-нибудь говорит: «Одно видение, которое у меня было» или «Помните предчувствие Джареда?», случается даже духовная шутка: «Эта третья пицца не принесет тебе просветления, дорогой. Возможно, ты съел достаточно». Я чувствую в этом желание сделать самореализацию нормальной для нас, посторонних. Доставить нам удовольствие. А может, это просто часть их здешней жизни, духовной, саркастичной, просветленной и близкой к земле, – чем бы оно ни было, это чертовски очаровательно. Смеясь над их шутками с полным ртом домашней пиццы, я задаюсь вопросом, не должны ли жизнь в коммуне и духовность быть именно такими. Давать тебе нечто вроде баланса. И в подобном сообществе у тебя могут быть прекрасные вещи, такие как большой телевизор. Ты можешь поржать над своей верой, но все равно быть глубоко с ней связанным. Я не испытывала такого раньше – моя группа исповедовала подход «все или ничего».