Текст книги "Осколки судеб"

Пол подошел к автобусу с другой стороны. Когда автобус перевернулся, содержимое багажных сеток вывалилось через окно наружу, и теперь в канаве валялись невинные трогательные вещи: морковка в плетеной кошелке, новые туфли в разорванной коробке, нотный альбом.

– Негодяи, негодяи, – вслух сказал он, сжимая кулаки.

Кто-то, стоявший рядом, спросил по-английски:

– Вы из Штатов?

Пол кивнул. Горло сжал спазм.

– Тогда вы не привыкли к подобным вещам. Мы видим их все время. Знаете, – продолжал человек, повышая голос, – все, чего мы хотим – это просто жить. Они не дают нам жить. Вон тот ребенок, чем он виноват? Чем мы все виноваты? Почему с нами такое происходит? Что мы сделали? Ах, черт! – И он отошел.

А Пол все стоял, уставившись на морковку в плетеной кошелке. Забавная красноголовая ящерка пробежала по канаве. Легкий ветерок подхватил страничку из нотного альбома и понес ее вдоль дороги.

Подошла Ильза, вся в слезах.

– Это настоящая бойня. За все время, что я работала в палатах «скорой помощи», я не видела ничего подобного.

– Ты никогда не была на войне.

– Это война.

Добавить к этому ей было нечего, и она спросила, как его плечо.

– Немного тянет. Но, в общем, нормально. – Он повернулся к ней и улыбнулся. – У меня был хороший врач.

Она печально сказала:

– Ни один даже самый хороший врач не сможет поставить на ноги некоторых из этих людей. Я видела двоих, у которых сломан позвоночник. Они останутся парализованными на всю жизнь. Одна – это женщина с тремя детьми. Дети плакали. Они думали, что мама умерла. Она и в самом деле была на волосок от смерти.

Полицейские расчистили дорогу, и машины «скорой помощи» с пострадавшими отправились в путь.

– Мы загораживаем дорогу, – сказал Пол. – Здесь мы больше ничем не сможем помочь. Давай трогаться.

Он заводил мотор, когда к машине подошел полицейский.

– Мы всех просим подвезти кого можно. У вас найдется место?

– Да, у нас есть место для двоих. Мы едем в Иерусалим.

Двое мужчин, старик и молодой, сели на заднее сиденье. Они были в грязи, одежда в беспорядке, но серьезных повреждений не было, только на скуле молодого человека красовался огромный кровоподтек, приобретавший уже лиловато-синий оттенок. Ильза спросила, не больно ли ему.

– Немного, – пробормотал он.

– Единственное, что у меня есть, это аспирин. Возьмите две таблетки. Мы остановимся у первого же дома и попросим воды.

– По-моему, нам всем надо выпить чего-нибудь горячего, – сказал Пол. – Становится холодно.

Некоторое время все молчали, будто заново переживая тот ужас, жертвами которого были одни и свидетелями – другие. Наконец усевшись за облезлым столом в маленькой придорожной забегаловке и заказав кофе, они снова заговорили.

– Замерзла? – спросил Пол Ильзу, которая грела руки, зажав в них чашку с кофе. – Неужели до сих пор не согрелась?

– Это нервы. Я всегда мерзну, когда нервничаю.

– Вы можете высадить меня на другом конце Беершебы, если это вам по дороге, – сказал старик.

– Вы разве не вместе? – спросил его Пол; молодой человек сидел, прижимая к скуле шарф.

– Нет, мы даже не знакомы. У меня бакалейная лавка в деревне, это совсем недалеко отсюда. – Старик вздохнул, помешал кофе и снова вздохнул, собираясь, видимо, добавить что-то еще. Наконец он заговорил:

– Мой дед приехал в эту страну в 1906 году вместе с Бен Гурионом.[14]14
  Бен Гурион Давид (1886–1973). Израильский государственный деятель, родился в Польше. Премьер-министр Израиля в 1948–1953 и 1955–1963 гг.


[Закрыть] Две недели он добирался сюда из России на грузовом судне. – Голос его звучал монотонно, будто он разговаривал сам с собой. – Он работал на ферме. Арабы регулярно совершали набеги на фермы, так что людям пришлось думать об обороне. Так начала создаваться Хагана.[15]15
  Хагана – армия самообороны.


[Закрыть]

Они были первыми защитниками своей страны, вот кем они были. И слава Богу, что они взяли в руки оружие, потому что Хагана была готова к отпору, когда арабы напали на наше государство спустя несколько часов после его образования. ООН едва успела принять соответствующую резолюцию, и они сразу же на нас напали. Спустя каких-нибудь пару часов!

Пол спокойно ответил:

– Я знаю. Я был здесь.

– А вы знали, что у взятых в плен арабских офицеров были свастики на мундирах и они имели при себе экземпляры «Майн кампф» на арабском?

– Нет, этого я не знал.

Ильзу затрясло. Пол протянул руку через стол и накрыл ее ладонь своей.

– Это ваша жена? – спросил старик.

– Да. Моя жена.

Другой мужчина отнял от щеки шарф и вступил в разговор на ломаном английском.

– Они снова готовятся к войне. Сегодняшнее нападение рассчитано на то, чтобы сломить нашу волю. Фермеры должны постоянно иметь при себе оружие, когда работают в поле. У моего двоюродного брата был сын четырнадцати лет. Они застрелили мальчика, когда тот шел домой. Этот парнишка написал поэму о евреях и арабах; в ней говорилось, что они должны жить в мире. Настоящую поэму.

На мгновение всем показалось, что молодой человек сейчас заплачет.

Ильза быстро проговорила:

– Нам лучше ехать дальше. Вы должны показаться доктору, как только доберетесь до дома.

Они отправились в путь. Все снова замолчали. Молодой человек, похоже, спал, а старик, которого Пол мог видеть в зеркале заднего обзора, глядел из окна на пыльные окрестности, думая, возможно, о своем деде, приехавшем в эту страну с Бен Гурионом. Наконец оба пассажира доехали каждый до нужного им места. Старик выходил вторым.

– Желаю вам удачи и лучших времен, – сказал ему Пол. – Пусть не будет больше дней, подобных сегодняшнему.

Старик помахал рукой на прощанье.

– Спасибо. Но прежде чем жизнь станет лучше, придется еще многое пережить. Надо запастись мужеством. У нас нет выбора, так мы здесь говорим.

Близился вечер. Косые лучи солнца падали на красные крыши, на террасы холмов, на вершину, на которой стоял Иерусалим. Пол взглянул на Ильзу, смотревшую прямо перед собой, и понял, что она, как и он сам, вымотана умственно и душевно.

– Ты рассмотрел лицо молодого человека? – отрывисто спросила она. – Видел его глаза?

– Нет, пожалуй.

– Не видел? В них стояли слезы, когда он рассказывал про мальчика, написавшего поэму. Прекрасные умные серые глаза. Марио выглядел бы так же, если бы дожил до его лет.

Пол ничего не ответил. Они въехали в город, миновали сады и виллы Рехавии и подъехали к гостинице. Только сейчас он вспомнил, что сегодня вечером они должны получить известие от Тима, и очень надеялся, что так оно и будет. Он уже видел перед собой его живое лицо, плечи футболиста и широкую улыбку. Тим был обаятельным парнем. Пол, правда, не любил это избитое определение, но в данный момент никакого другого не пришло ему на ум. Тим наверняка заведет какой-нибудь интересный разговор. Приятный разговор и бокал-другой хорошего вина были им с Ильзой просто необходимы.

Клерк за стойкой действительно передал им телефонное сообщение от Тима. Тот извещал, что будет ждать их в гостинице в семь вечера, если это не нарушит их планы.

– Великолепно! – сказал Пол.

Клерк уставился на разорванный рукав Пола, на грязный измятый жакет Ильзы. Пол ответил на невысказанный вопрос:

– Мы стали свидетелями ужасного дорожного происшествия. Террористы. Они застрелили водителя автобуса.

Клерк не высказал особого удивления, лишь горестно вздохнул.

– Да, мы слышали по радио. Это уже третий случай за зиму. Иногда они минируют дороги, взрывают автобусы.

– Когда же это прекратится? – воскликнула Ильза, словно требуя ответа от бледного молодого человека, который беспомощно поднял руки ладонями наверх.

– Одному Богу известно.

Они пошли в свой номер принять душ и переодеться.

– Я сменю тебе повязку утром, – сказала Ильза. – Если не слишком болит, я не буду трогать твое плечо.

– Побаливает, но терпимо.

Она потерлась губами о его губы.

– Бедные твои раны.

– По крайней мере я снова оказался на стороне тех, кто борется за правое дело. Антифашисты, антитеррористы. – Он улыбнулся. – Надень сегодня что-нибудь яркое, красную блузку, например. Ни к чему выглядеть мрачно. У людей, которые живут здесь, постоянно сталкиваясь с подобными ужасами, вид вовсе не траурный. Ты не обратила внимание? Они не могут себе этого позволить. Они должны работать, слушать музыку, смеяться и заниматься любовью, а иначе сойдут с ума.

– Пожалуй, ты прав. Конечно, ты прав. Решено, красная блузка.

Тим уже ждал их, когда они спустились. Своим высоким ростом и светлой бородой он заметно выделялся среди окружающих. Он пошел им навстречу с протянутыми руками, и Пол с удовольствием пожал их.

– Рад тебя видеть. Я уж думал, мы разминемся. Мы послезавтра уезжаем.

– Ну нет, я так мечтал о нашей встрече. Ну, как вы оба? Выглядите прекрасно.

Пол совсем не был в этом уверен. У Ильзы, несмотря на все ее манипуляции с пудрой и губной помадой, был усталый вид, да и сам он вряд ли выглядел лучше.

Он хотел было сказать: «У нас был ужасный день, так что мы не в лучшей форме», но передумал, решив не омрачать вечер разговорами на печальную тему.

– Пойдем в ресторан. Здесь неплохо готовят, надеюсь, ты успел проголодаться.

Они выбрали тихий уголок. Пол заказал напитки и, сев за столик, они еще раз внимательно оглядели друг друга.

– Я рад тебя видеть, – повторил Пол. – Всегда приятно увидеть знакомое лицо вдали от дома, тем более что мы не виделись почти три года. Знаешь, пробыв здесь месяц, я чувствую, что пора возвращаться. – Он сознавал, что говорит довольно бессвязно. Перенервничал за день. – Как мама? Я звонил ей перед отъездом, тогда у нее все было в порядке. Пристраивала к дому новое заднее крыльцо.

– О, у мамы всегда все в порядке, и она всегда занята, – ответил Тим. – Она нашла свое место в жизни. У нее есть ее дом, ее животные и растения и человек, с которым можно разделить все заботы.

– На мой взгляд, в этом нет ничего плохого.

– Не знаю. В мире происходит столько событий, меня иной раз удивляет, как можно заниматься в своем маленьком мирке. Впрочем, если это делает ее счастливой…

Это замечание озадачило Пола, и он ответил:

– Если кто и заслуживает счастья, так это она. – После всех этих лет, прожитых с твоим негодяем-отцом, с которым у нее было столько же общего, сколько у Тибета со Швецией, подумал он и продолжал: – Что ты уже успел посмотреть?

– О, я все ноги исходил, столько всего осмотрел за неделю, – Хайфа, Тель-Авив, Галилея. Оставил Иерусалим напоследок. Думаю провести здесь всю следующую неделю до самого отъезда.

– Здесь тебе будет на что посмотреть. Ну а что ты вообще думаешь о стране?

– Удивительная страна. Я встречался и разговаривал с самыми разными людьми. Интереснейшие попадались типы, особенно среди арабов.

– А, арабы, – сказала Ильза. – Мы тоже повстречались, вернее, почти повстречались, с очень интересными типами сегодня днем.

Пол, несколько раздраженный тем, что она затронула эту тему, нахмурился и поправил ее:

– Мы ведь не знаем наверняка. Возможно, это были египтяне.

– Пусть египтяне, – возразила Ильза. Глаза ее сердито блеснули. – Результат-то тот же. Какая разница?

Тим перевел взгляд с Пола на Ильзу.

– А в чем дело? Вы мне не объясните?

– Извини, мы несколько выбиты из колеи, – сказал Пол. – Я не хотел говорить об этом, объясню тебе суть в двух словах.

С неохотой и как можно более сжато он рассказал о том, свидетелями чему они стали по дороге из Эйлата. Пока он говорил, сердце его снова начало учащенно биться, так же, как тогда на дороге.

– Мне бы нужно было заказать виски, да не одну порцию. Ну, сейчас уже поздно, – закончил он, когда официант наполнил его бокал. – По крайней мере, я наверняка засну, если выпью побольше вина.

Тимоти с симпатией покачал головой.

– Бессмысленное страдание. Это ужасно. Но разве политикам есть до этого дело? Большинству из них и с той, и с другой стороны.

– И с той, и с другой? – переспросил Пол. – Но израильтяне хотят лишь мира. Ведь не израильтяне же стреляют по автобусам, убивают фермеров, работающих на полях.

– Ну, мне кажется… Конечно, кровопролитие, которое вы видели, ужасно. Но я хочу сказать, что людей, доведенных до отчаяния, нужно попытаться понять, – как-то невнятно ответил Тим.

«Доведенных до отчаяния? Кто доведен до отчаяния? Люди, пережившие ужасы концентрационных лагерей? Что он имел в виду?» – спрашивал себя Пол.

– В конце концов, – продолжал Тим, – их выгнали с насиженных мест…

– Но, Тим, это же не так. Я был там, я знаю. Арабские лидеры убедили простое население уйти из родных мест. Израильские власти распространяли листовки, их представители ходили по улицам с громкоговорителями, заверяя арабов, что им не причинят вреда, призывая их остаться и жить в мире.

– Не знаю. Говорят…

– Кто говорит? Я собственными ушами слышал, как арабские лидеры убеждали людей бежать. В Хайфе я видел, как они бежали на лодках. – Пол почти кричал.

Ильза прикоснулась к руке Пола. У него мелькнула мысль, что обычно она реагировала более эмоционально, а он призывал ее к спокойствию. И, взяв себя в руки, он уже спокойно сказал:

– 14 мая 1948 года, когда объявили о создании государства Израиль, я стоял в толпе перед музеем на бульваре Ротшильда в Тель-Авиве. ООН проголосовала за раздел Палестины – Иордания отходила арабам, а эта часть – евреям. И я был так горд, что моя страна, Америка, во многом этому способствовала.

Тимоти пожал плечами, давая понять, что тема разговора ему в лучшем случае неинтересна, если не неприятна.

Что-то заставило Пола объяснить:

– Поэтому, как видишь, все было законно. Законно в глазах всего мира.

– Что законно, не всегда справедливо, – возразил Тим.

Двое мужчин словно бросали друг другу вызов. Они забыли о стоявшей перед ними еде, ни тот, ни другой так к ней и не притронулись. Встреча, которая, как ожидал Пол, должна была доставить им радость, превращалась в какой-то форум. Он смотрел на белую скатерть, на которой осталось круглое пятно от вина, похожее на кровь.

– Справедливость, – с горечью произнес он. – А разве справедливо и законно то, что англичане выслали отсюда в лагеря для перемещенных лиц, в Германию к тому же, тех несчастных, которые уцелели после лагерей смерти. Хорошенькое это было зрелище, смею тебя заверить, когда они сгоняли их на суда.

– Я вполне понимаю твои чувства, – сказал Тим.

Тон его был снисходительным и прохладным. Или внезапный приступ усталости заставил Пола вообразить это?

Но ведь женщина, державшая на руках раненого ребенка, не была плодом его воображения. И то, как она шептала: «О, моя детка, моя милая детка. Я хочу умереть», – тоже. И он не вообразил сумку со школьными учебниками и морковку, безобидную морковку в плетеной кошелке.

– Конечно, ты расстроен тем, что увидел сегодня, – добавил Тим. – К несчастью, в подобных ситуациях страдают не только виноватые, но и невинные, не только злодеи, но и хорошие люди. Но это не новость. Так было всегда.

У Пола застучало в висках. Много лет назад, за другим обеденным столом, в Нью-Йорке, он спорил с отцом этого молодого человека. Он и сейчас мог ясно представить себе эту картину – хрусталь, масса цветов, бриллианты Лии, испуганные лица присутствующих.

– Добро, – сказал тогда отец Тима, отметая все их возражения пожатием плеч, обтянутых дорогим, безукоризненно скроенным костюмом, – должно страдать вместе со злом.

Массовое истребление людей в концентрационных лагерях он оправдывал, используя те же слова, которые сейчас повторил его сын, столь на него непохожий. В этом совпадении было что-то жуткое. Сын презирал своего отца и его богатство; сын был интеллектуалом, очаровательным, солнечным человеком.

Вслух Пол сказал:

– Все это лишено смысла.

– Любой спор, как правило, лишен смысла, если вдуматься. Людей невозможно переубедить, когда затронуты эмоции, особенно когда обсуждается такая взрывоопасная проблема, как расизм.

Тим намазывал масло на булочку. Спокойные неторопливые движения его пальцев и то, как он откусил хрустящую корочку, вызвало у Пола странное ощущение. Ему показалось, что сама обыденность этих действий была насмешкой над его чувствами. Он наполнил свой бокал. Вообще-то, он уже выпил больше своей нормы и чувствовал, что вино начинает ударять ему в голову, но сейчас ему было все равно.

– Расизм? – повторил он. – А он тут при чем?

– А как же сионизм? Это ведь форма расизма, разве не так? Неужели ты не признаешь, что это так?

Ильза судорожно вздохнула и перегнулась через стол, словно желая схватить Тима.

– Ничего подобного мы никогда не признаем. Это возмутительно! Ты слышал, Пол? Ты слышал, что он сказал?

– Тимоти, я не понимаю, – заговорил Пол, стараясь не выходить из себя. – Сама Ильза и все эти люди, – он махнул рукой в направлении окна, будто относя свои слова ко всему городу, – лучше, чем кто-либо другой, знают, что такое расизм. Да и ты сам… Возможно, тебе неизвестно, что некоторые родственники твоей матери стали жертвами расизма. Поэтому как ты можешь так говорить!

Ильза встала.

– Прекрати, Пол. Ты ничего не докажешь. Ты говоришь не с тем человеком. Мы сегодня и так достаточно напереживались. – Она дрожала и плакала. – Я иду наверх. Извините.

Пол тоже поднялся из-за стола.

– Ничего страшного. Она неважно себя чувствует. Извини нас. Я не могу оставить ее одну. Ужин пусть запишут на мой счет. – И, повторив несколько смущенно: – Жаль, извини, – он последовал за Ильзой.

В номере Ильза отдернула шторы. Он обнял ее, и они стояли, глядя на ночное небо, по которому плыли облака, и на Кедронскую долину, где в темноте золотыми точками светились огни.

– Неужели не будет конца ненависти? Никогда? – сказала она. – Даже этот молодой человек, этот твой распрекрасный кузен, заражен ею.

– Ненависть? По-твоему, это ненависть?

– Незнание и равнодушие к насилию. А это, в конечном счете, то же самое.

– Да, – согласился Пол. – Какое безумие, – продолжал он, – что весь запутанный клубок проблем этой маленькой бедной страны в глазах всего мира сводится прежде всего к проблеме нефти, что бы там ни заявляли политики и дипломаты. Вот что беспокоит больше всего. Отец Тима сделал состояние на нефти. Для него было вполне естественным встать на сторону арабов. Но Тим? Опять же – безумие, что отец и сын, между которыми нет ничего общего, оказались в одном лагере по совершенно разным причинам. Ах! – громко воскликнул он, – мне так жаль, что я поссорился с Тимом. До боли в сердце, Ильза. Я знал его ребенком, следил, как он растет. Как могло случиться, что он вырос таким холодным. Холодным и… низким. Но я ни в коем случае не хочу, чтобы страдала его мать. Не упоминай обо всем этом, когда мы вернемся домой, хорошо?

– Конечно, не буду. Только, я думаю, тебе не придется часто видеться с Тимом. Он вернется в университет, да и в любом случае последнее время вы редко встречались.

– Мне кажется… я вдруг ощутил, что потерял его навсегда. Того юношу, которого я знал и любил. – Глубокая печаль стеснила ему грудь. Помолчав, Пол добавил: – Жду не дождусь, когда мы снова будем дома. После нашего ужина, после всего сегодняшнего – с меня довольно. – Он повернулся спиной к окну. – Пойдем. Давай отдохнем вместе. Нам это необходимо.

– Мне совсем не хочется спать, сна ни в одном глазу.

– Может, тебе поможет заснуть, если ты еще выпьешь. Я позвоню, чтобы принесли вина.

– Нет, не надо. Не хочу одурманивать себя.

– Ну ладно. Тогда я буду держать тебя, пока ты не заснешь. Будем вместе считать овец.

Выскользнув из объятий, она повернулась к нему лицом.

– Ты так добр ко мне, Поп. Иногда я спрашиваю себя: достаточно ли часто я говорю тебе о своей любви?

– Да. Но я не против услышать это еще раз. Это доставляет мне удовольствие.

Она легко прикоснулась к его лицу, нежно провела по щеке.

– Я люблю тебя, Пол. Я хочу, чтобы ты запомнил, что я сказала это сегодня вечером, что бы там потом ни случилось.

– Что может случиться? Пока мы вместе…

– Я не знаю. Как можно знать заранее? Но ты обещаешь запомнить?

Ее блестящие глаза наполнились слезами.

– Обещаю, – ответил он мягко. – А теперь пойдем спать.

* * *

Утром Полу пришла в голову новая мысль. Конечно, они никогда не смогут стереть из памяти вчерашний ужас, но жизнь должна идти своим чередом, и немного развлечений им не помешает. Например, можно по пути домой завернуть в Испанию. Они снимут номер в «Ритце» в Мадриде. Сходят в «Прадо», побродят по парку «Ретиро», где гуляют с колясками няни в темно-голубых накидках, посидят на зимнем солнце, наблюдая за любовными парочками, попробуют испанские закуски в «Плаза Майор»…

Под предлогом встречи с сотрудником из отдела беженцев Пол отправился заказывать билеты в Испанию и номер в «Ритце». Сделав заказ, он пошел назад в гостиницу, радуясь при мысли, как удивится Ильза завтра в аэропорту.

Он медленно шел по улице короля Георга, в который раз восхищаясь прекрасными магазинами и ресторанами и вообще скоростью, с какой разрастался этот находящийся на осадном положении город. Внезапно его внимание привлекли серебряные браслеты и кольца, блеснувшие в витрине ювелирного магазина с вывеской «А.Хеммендингер и братья», мимо которого он проходил. Украшения были ручной работы, очень красивые, если кому нравятся такие вещи. Сам он их не любил, но знал, что они понравятся Ильзе. Он представил один из этих широких простых браслетов на ее руке; такой браслет можно не снимать даже во время приема больных. И он вошел в магазин.

Владельцем оказался старик в пенсне на шнурке, очень обходительный, говоривший по-английски с заметным европейским акцентом. Наверняка это был один из братьев Хеммендингер. Он вынес подносик с браслетами, Пол выбрал один и уже был на полпути к двери, когда взгляд его упал на маленькую витрину, и он остановился.

На витрине лежала массивная плетеная золотая цепь, которая по замыслу должна плотно облегать женскую шею, с прикрепленным к ней медальоном. В медальон была вделана миниатюра из слоновой кости с изображением прекрасной молодой женщины, обрамленная крупными бриллиантами. У Пола невольно расширились глаза.

– О, вам понравилось? Это настоящее сокровище, самая красивая из моих вещей. Я покажу вам. Идите сюда. Возьмите ее в руки.

Пол почувствовал на ладони тяжесть колье. Прикосновение к нему вызывало те же ощущения, что прикосновение к шелку или отполированному дорогому дереву. Он сразу же пришел к выводу, что это работа мастера, не уступающего талантом Челлинни или мастерам Фаберже.

– Судя по фасону, я бы отнес его к 1870 году. Я прав?

– Пожалуй, лет на тридцать-сорок позднее. В Вене бальные платья с соответствующим вырезом носили вплоть до первой мировой войны. Это украшение для дворцовых приемов. Кто-нибудь из приближенных Франца Иосифа заказал его для своей молодой жены или возлюбленной. Кто знает?

Золото в руке Пола стало теплым.

– Да, это произведение искусства.

– Я по вашим глазам вижу, что вы ценитель прекрасного. Я угадал?

– Немного разбираюсь в живописи и антиквариате, но я всего лишь любитель.

– Позвольте рассказать вам про это ожерелье. Бриллианты в нем голубовато-белые, чистейшей воды. А цепь… если мастер работал один, то ему потребовалось не меньше месяца, чтобы сплести такую цепь из золотых нитей. Миниатюра – работа первоклассного портретиста. – Господин Хеммендингер был почти в экстазе.

Пол положил ожерелье в футляр.

– Чудесная вещь, – пробормотал он. – Но мы с женой не ходим на балы.

– О, но здесь же основу составляет золото, и такое украшение можно носить с простым вечерним платьем. Не нужно дожидаться приглашения на бал. Но, конечно, это вам решать. Я никогда ничего не навязываю. Оно находится у меня со времени моего приезда сюда из Вены двадцать пять лет назад, может и еще полежать.

Это разбудило любопытство Пола. Старик чем-то привлекал его.

– Почему же вы держите его двадцать пять лет?

– Ну, скажем, я сентиментален и хотел сохранить его для подходящего покупателя.

– Но что заставляет вас думать, что я именно такой покупатель? – изумился Пол.

– Разве можно ответить на подобный вопрос? У нас у всех бывают импульсы, впечатления, объяснить которые мы не в состоянии. Но это не означает, что они неверны.

– Вы, наверное, дорого за него запросите?

– Столько, сколько оно стоит, не больше. Цена указана на маленьком ярлычке под вельветовой подушечкой.

Пол посмотрел.

– Дорого, господин Хеммендингер.

– Да, дорого. Но здесь в городе есть несколько заслуживающих доверия оценщиков. Если вы заинтересованы, можете взять его, чтобы удостовериться, что оно стоит таких денег.

Пол колебался, и Хеммендингер продолжал:

– Почти у каждой старинной вещи есть своя история. Присядьте, я расскажу вам. Я ювелир. У меня был один из лучших магазинов недалеко от Рингштрассе. Мы – ювелиры в третьем поколении. Это не так уж необычно в Европе. Потом дела пошли плохо. Мне не надо объяснять вам, почему это случилось, вы и сами это знаете.

Пол кивнул.

– Да, знаю.

– Так вот, когда дела пошли плохо и я понял, что придется эмигрировать, я начал собирать бриллианты. Мне повезло – в том смысле, что я нашел способ вывезти их из страны. У меня были связи, неважно какие. Я обошел всех своих старых клиентов, скупая драгоценности. Большинство были рады получить наличные.

Пол слышал про взятки. Если вам удавалось завязать знакомство с нужным нацистом, который был бы еще и чрезмерно корыстолюбивым, то иной раз можно было кое-что устроить. Но не часто, видит Бог, не часто.

– Я был вхож в лучшие дома Вены. У меня, как и у моего отца с дедом, была богатая клиентура. Так ко мне попало это ожерелье. – Он вздохнул. – Оно принадлежало аристократической семье. Еврейские аристократы. Не знаю, откуда оно у них. Возможно, какие-нибудь обедневшие дворяне продали его, чтобы спастись от нищеты. Во всяком случае, я прекрасно помню свои визиты в этот огромный дом. Фрау Штерн была гордой элегантной женщиной с большим вкусом, и у них в доме были прекрасные вещи – мраморная лестница, серебро, картины. Они уже готовились к отъезду, особенно спешили вывезти из страны молодых – внука и невестку. Сын уже был во Франции и собирался уехать в Америку, а она с малышом должна была присоединиться к нему. Кажется… я слышал, это им не удалось. Их схватили.

– Штерн, – повторил Пол.

– Да, это распространенная фамилия.

– В Америке тоже.

– Но я запомнил их именно из-за большого дома. Сын только что закончил медицинский институт. Теодор. Он собирался стать хирургом-косметологом. Они очень им гордились. – Да, да, я продал молодому человеку венчальное и обручальное кольца. Доктор Теодор Штерн.

Пол почувствовал, как кровь запульсировала у него в жилах.

– Что с ним стало? Вы не знаете?

– Я припоминаю, кто-то говорил, что он уехал в Нью-Йорк. А вы его знаете?

– Как ни странно, но, кажется, знаю.

– То-то будет удивительно, если это действительно он. Иной раз мир и вправду тесен.

Полу стало еще жарче.

– Да, очень тесен.

– Если вам нужно время подумать, пожалуйста. А если вы не хотите покупать его, я его уберу. Без обиды.

– Не убирайте, я возьму его, – сказал Пол.

Он поспешил в гостиницу с двумя бархатными коробочками.

Ильза была в номере, читала «Иерусалим пост». Он вручил ей браслет. Но настоящее сокровище, казалось, жгло его через ткань костюма. Пол был как ребенок, получивший в подарок новую игрушку и сгорающий от нетерпения показать ее друзьям. Зачем ждать до ужина? И он достал вторую коробочку.

– О, Пол, два подарка сразу? Хватило бы и браслета. Он чудесный.

– Это пустяк. Пустяк, который ты и сама смогла бы себе купить. А вот это действительно подарок. Мне хочется, чтобы ты носила эту вещь. Открой коробочку.

Было только естественно, что Ильзу ошеломило, даже озадачило чудесное украшение, переливающееся на черном бархате. Но Пол, внимательно всматривавшийся в лицо женщины в надежде увидеть на нем удовольствие, какое испытывал сам, тоже был озадачен. Неужели на какую-то долю секунды это лицо исказилось от боли – на переносице появилась мучительная складка, уголки губ задрожали?

– Какая прелесть! – воскликнула она. – Тебе не следовало…

– Этого делать, – закончил он за нее, смеясь. Услышав ее обычное возражение, он почувствовал облегчение. – Дай я надену его тебе. Только сначала сними свитер.

В одном лифчике, с обнаженными плечами и шеей, она стояла перед зеркалом, глядя на свое отражение. Золотая цепочка охватывала шею правильным кругом, а в центре, в ложбинке у основания шеи, сиял медальон.

– Мне редко доводилось видеть вещь такой изумительной красоты, Пол. Тебе не следовало этого делать, – повторила Ильза.

– Назови мне хотя бы одну причину, почему я не могу купить своей жене, что мне хочется. Моей жене на веки вечные.

– Не знаю… Я хочу сказать, оно, должно быть, страшно дорогое.

– Глупости, Ильза. Ты знаешь, я не люблю, когда ты об этом говоришь.

– Извини. – В голосе ее было раскаяние. – Это у меня просто привычка такая.

И все же он снова почувствовал беспокойство. Он был уверен, что что-то в ней изменилось. Она была подавлена. Вот именно, подавлена. Но, может, она просто не оправилась после вчерашнего. То, что они пережили, не так-то легко, а может, и вообще невозможно забыть. Может, всю оставшуюся жизнь они будут время от времени возвращаться мыслями к этой трагедии, и перед глазами у них будет возникать перевернутый автобус с вращающимися колесами, а в ушах раздаваться стоны пострадавших.

В целом, однако, день прошел неплохо. Словно по молчаливому уговору, ни один из них не заговорил о вчерашнем. Вечером они пошли в ресторан. Женщина за соседним столиком бросила внимательный взгляд на колье, и это доставило Полу удовольствие. Они говорили о разных пустяках – новом модном художнике, йеменском ресторане, погоде. Ильза была притихшей и почти ничего не ела. Пол попытался развеселить ее, рассказав про господина Хеммендингера, с юмором описав его пенсне и старомодные манеры. Однако он опустил все, что касалось доктора Штерна. В силу каких причин умолчал об этом, он и сам не смог бы объяснить.

– Давай пораньше ляжем спать, – сказал он под конец. – Нам надо быть в аэропорту на рассвете.

Легкая улыбка, которую он тут же подавил, тронула его губы; за весь день он так и не сказал ей про Испанию и сейчас не собирался портить завтрашний сюрприз.

В номере они быстро уложили вещи, и Пол сел почитать газету, а Ильза стала делать маникюр. Тишину нарушало лишь шуршание газеты. Покончив с газетой, он взглянул на Ильзу, и его внезапно потянуло к ней. Наклонившись, он поцеловал ее в шею, на которой еще сверкало ожерелье, но она не пошевелилась, не посмотрела на него, а лишь переложила пилочку в другую руку и продолжала обрабатывать ногти.

Он расстегнул ей колье, сказав при этом:

– Это будет твое украшение для оперного театра. Я абонировал места в партере на следующий сезон. Мы будем наряжаться и устраивать себе праздники.

Она отложила пилочку в сторону и со стоном повернулась к нему.