Текст книги "Осколки судеб"

– О, Пол, дорогой мой, я не могу!

– Что не можешь?

Она зарыдала и, прижавшись к его лицу мокрой щекой, повторяла:

– Я не могу, я не могу.

– Что такое, Ильза? Ради Бога, что случилось? – воскликнул Пол.

– Я не поеду с тобой назад в Америку.

– Ты что? – задохнулся он.

– В ту ночь после кошмарного ужина с твоим кузеном я так и не смогла заснуть. Я встала и долго сидела у окна, думая и так и эдак. Я страдала, Пол, потому что я не хочу уезжать отсюда. И потому что я люблю тебя, ты это знаешь.

Она продолжала рыдать, закрыв лицо руками.

Пол взял ее за руки и, опустив их вниз, посмотрел на ее залитое слезами лицо. Несколько секунд он был не в состоянии произнести ни слова. Потом, не веря своим ушам, переспросил:

– Я правильно понял, что ты не хочешь возвращаться со мной домой? Ты действительно так сказала?

Она отвернулась и очень тихо произнесла:

– Это не дом.

Словно кто-то ударил его ножом между ребер.

– Америка не была для тебя домом?

– Америка – прекрасная страна, но она для меня чужая. Здесь, – она указала рукой на окно, – то место, где я всегда хотела жить. Тебя это не должно удивлять. А теперь, когда я увидела все своими глазами… Пожалуйста, попытайся понять, – закончила она умоляюще.

Теперь ножевая рана горела огнем. Превозмогая боль, он выдавил, еле шевеля непослушными губами:

– Я думал, дом – рядом с любимым человеком.

– Это верно, и это-то меня и мучает и всегда будет мучить, если только… – она постаралась, чтобы голос ее не дрожал, – если только ты не захочешь жить рядом с любимой женщиной.

Он смотрел на слезы, струившиеся по се лицу, и не мог ничего ответить.

– Я досидела до рассвета и наблюдала восход солнца, – продолжала Ильза. – Смотрела на тебя, спящего, и мне пришла в голову мысль: какая-то часть меня умрет, когда я расстанусь с тобой. Если только ты не останешься здесь со мной.

– Я не могу этому поверить, – ответил он, и боль заполнила всю грудь.

– Неужели для тебя так трудно остаться здесь? О, мой дорогой, неужели так трудно?

Пола обуревали самые разнообразные чувства – потрясение, горе, жалость и даже гнев на судьбу, или как уж там это называется, перевернувшую все в один миг.

Наконец он обрел дар речи.

– Ты забываешь, что я родился в Соединенных Штатах, сражался за них в двух войнах. – Собственные слова звоном отдались в ушах, и душа его вдруг наполнилась светлой ностальгией; перед его мысленным взором возникло кладбище в Новом Орлеане, где покоились его предки, жившие там еще до образования Соединенных Штатов. И, покачав головой, он прошептал: – Я не могу покинуть родину, Ильза. Нет, это невозможно.

Она вскинула руки.

– А я все же надеялась… Хотя должна бы знать лучше. У каждого из нас своя история… – Она не смогла закончить.

Ее рыдания разрывали ему сердце. Всего несколько часов назад он купил ей ожерелье, купил билеты в Испанию. Как такое могло случиться?

– Дом. Ты не знаешь, – рыдала она. – У меня никогда не было настоящего дома. В душе я считала своим домом эту страну. Сначала мы бежали из России от коммунистов, потом от Гитлера, но он настиг нас и в Италии. Я поехала в Америку только потому, что англичане не пустили бы меня сюда, где все время было мое сердце.

В комнате повисло долгое молчание. В коридоре хлопали двери, громко переговаривались туристы, давая друг другу советы насчет багажа и расписания рейсов. Авиабилеты, купленные Полом, камнем оттягивали ему карман.

Но, как сам сознавал, он по-особому реагировал на любые сюрпризы, преподнесенные жизнью: старался подавить слабость, привести мысли в порядок и не позволить эмоциям взять верх над разумом. Вот и сейчас, взяв себя в руки, он спокойно обратился к Ильзе:

– Мне кажется, я понимаю, что произошло. Вчерашняя трагедия подействовала на тебя, в этом все дело. Ты чувствуешь, что не можешь уехать из этой маленькой страны, со всех сторон окруженной врагами. Тебе кажется, что это будет предательством, я прав?

Ильза кивнула, и он продолжил:

– И ты считаешь, что твоя история, а главное – твоя профессия дают тебе право остаться здесь, что здесь в тебе нуждаются, что твой долг – помочь этим людям.

– Меня побуждает к этому не только долг, – прервала она, – а желание и любовь.

– Хорошо, хорошо. Все это прекрасно. Я тоже хочу помочь. Я помогал раньше, буду помогать и впредь. Но чтобы помочь – не обязательно жить здесь. Одним только фактом своего пребывания здесь ты, Ильза Хиршфильд, не слишком много сможешь изменить.

Ильза перевела взгляд на окно, за которым лежал спящий Иерусалим.

– Америка – твоя страна, я знаю. Но это – моя, я считала ее своей с того времени, когда Марио было всего десять, и мы вместе мечтали, как когда-нибудь будем жить здесь. Я говорила тебе об этом. Если бы все сложилось иначе, мы были бы здесь вместе. – Она повернулась к Полу. – Меня всегда тянуло сюда, Пол. Я не могу найти слов, чтобы объяснить тебе, единственное, что я могу сказать: теперь, когда я здесь, я просто не в состоянии, да, не в состоянии сесть на самолет и улететь. Поверь мне! – Она схватила его за руку. – Тебе не кажется… может, ты сможешь жить здесь? – снова начала умолять она.

Боль улеглась, остался только внутренний холод. Пол знал, что в ответ может сказать ей одно:

– Нет. Я американец, и я должен жить в Америке.

– Боже мой, – прошептала она.

– Значит, мы опять наталкиваемся на каменную стену. Мне надо умолять тебя? Я умоляю тебя. Всем сердцем… – Голос его оборвался. Схватив ее за руки, он прижал их к своему сердцу, которое сейчас было как камень. – Не делай этого, Ильза.

– Я не хотела так поступать, – ответила она подавленно. – Неужели ты не понимаешь, что я не хотела этого?

Он снова призвал на помощь разум.

– Послушай, давай поговорим спокойно. На что ты собираешься жить здесь? На одних идеях долго не протянешь.

– Как-нибудь проживу. Устроюсь на работу в больницу. Мне много не нужно. Богатой я никогда не была.

– Да, правда, – печально согласился он и коротко горько рассмеялся. – Ожерелье тебе не понадобится. – Он поднял его с кровати, куда положил раньше.

– Думаю, что нет. Может, тебе лучше вернуть его. Острая боль снова пронзила ему грудь. Он погладил золотую цепь и блестящие камни, словно они были живыми и тоже могли чувствовать себя отвергнутыми. – Я не возьму его назад, Ильза. Сохрани его. Когда-нибудь ты образумишься и вернешься ко мне.

– Дорогой, я и сейчас отдаю себе отчет в том, что делаю. Если бы это было не так, мне не было бы так больно.

Он обнял ее, и некоторое время мужчина и женщина стояли, прижавшись друг к другу. Затем сели и снова принялись за страшные своей безнадежностью уговоры.

– Давай не будем спорить, – взмолилась наконец Ильза. – Пожалуйста, Пол, давай не будем причинять друг другу еще больше боли.

Вечер сменился ночью. У них не осталось слов для объяснений, увещеваний, просьб. В тягостном молчании они лежали рядом на кровати, отсчитывая вместе с будильником последние часы перед разлукой.

Наконец наступил холодный рассвет, и скоро на холодном белом небе появилось белое солнце. Уложенные и застегнутые чемоданы стояли у двери. Пол улетал в полдень с аэродрома к северу от Тель-Авива.

– Не провожай меня, – сказал он. – Я этого не вынесу.

– Я тоже, – откликнулась Ильза.

Пол сидел у окна и, вытянув шею, смотрел на город, который, возможно, ему больше не придется увидеть. Поднявшись в воздух, самолет сделал круг. Маленькие прямоугольные домики, похожие сверху на детские кубики, тянулись вдоль шоссе, мелькали то тут, то там на плоской равнине среди апельсиновых рощ. Вдалеке маячили башни Тель-Авива, за ними возвышался ряд гостиниц, построенных на Средиземноморском побережье. Слева волны прибоя набегали на берег, оставляя на нем размазанные следы, а далеко направо виднелась темная гряда Иудейских гор, которые он едва мог различить сквозь застилавшие глаза слезы.

5

В течение первого года после возвращения в США, длинного до бесконечности, Пол сначала медленно, потом все быстрее втягивался в своей прежний ритм жизни. Он глубоко и болезненно переживал разлуку с Ильзой. Ильза оставила меня – эта несказанная странная мысль постоянно возвращалась к нему, причем не только по ночам, но и днем, когда он, например, шел на какое-нибудь деловое совещание. Оказалось, что место для нее значит больше, чем человек, любовник, преданный друг. В такие минуты он был уверен, что се нельзя простить. Но бывали и другие, пока еще редкие, моменты – когда в парке таял снег, и в сыром холодном воздухе чувствовался запах весны, заглушающий вонь выхлопных газов, или когда в его кабинете начинали трезвонить телефоны, и три разных человека одновременно почтительно спрашивали у него совета в том или ином вопросе – и тогда он понимал, насколько велика может быть власть места. Она сказала, что ее тянет в Иерусалим, точно так же его притягивали этот город и эта жизнь. Бросить все это представлялось ему таким же немыслимым, как полететь на Луну.

В конце концов он с болью в сердце признал, что жизнь – это чередование приобретений и потерь. Не в первый раз приходится ему переживать потерю. Когда-то в его жизни не было Ильзы, сейчас он снова должен привыкнуть к жизни без нее. И он решил, что не допустит, чтобы его захлестнуло чувство горечи. Горечь бесцельна, она лишь разъедает и опустошает душу.

Конечно, такое решение было проще принять, чем ему следовать, особенно в тот день, когда он пошел в квартиру Ильзы, чтобы договориться о продаже ее вещей, и некоторое время, дожидаясь прихода энергичной дамы, которой предстояло заняться этим вопросом, стоял в одиночестве в середине знакомой комнаты. В тот день он с трудом подавлял в себе гнев, сожаление, отказываясь примириться со случившимся и снова и снова задаваясь вопросом: как могла Ильза так поступить с ним? Но все же, зная, какая у нее сильная воля и твердые принципы, как ее всегда возмущала любая несправедливость, он начинал понимать ее.

Себе он не захотел взять ничего из этой милой квартирки, в которой они провели столько счастливых часов, кроме фотографии Ильзы.

Итак, жизнь продолжалась. Он возобновил отношения со старыми друзьями и немногими родственниками. Время от времени ездил навестить Мег, по вечерам частенько заходил в гости к Лии с Биллом и всякий раз, оказываясь по делам в той части города, где был салон Лии, водил ее на ланч.

Они с Лией всегда были откровенны друг с другом, и именно ей он рассказал про Тима в одну из таких встреч. Но ее больше интересовала Ильза, и она прямо спросила, нет ли его вины в том, что они расстались; возможно, одна из его давнишних навязчивых идей заставила Ильзу принять такое решение.

– Клянусь тебе, что нет, – негодующе ответил он. – Бог мой, да я умолял се вернуться со мной. В ночь накануне отъезда мы не сомкнули глаз, я все пытался уговорить се… У тебя такой вид, будто ты мне не веришь.

– Нет, нет, я знаю, ты говоришь правду. Просто я задаю себе вопрос, не было ли ее решение продиктовано чем-то, что таилось в закоулках ее сознания, и о чем она до поры до времени и сама не подозревала.

– О чем ты, черт побери, говоришь, Лия?

– Не сердись. Я имею в виду, что ты был на том обеде, и ей, возможно, пришло в голову…

– Господи, Лия, я ходил туда, чтобы увидеть Айрис, да и в любом случае – со времени этого обеда до нашего отъезда прошло более трех лет.

Лия, наливавшая молоко себе в кофе, ничего не ответила, но вид у нее был задумчивый. Неужели моя ситуация действительно сыграла какую-то роль, мелькнула у Пола мысль. Неужели это послужило причиной? Нет, не может быть. Собственное прошлое и мечты об Израиле толкнули ее на этот шаг. Это и ничего больше.

– В конце концов, не мог же я силой заставить ее остаться со мной, – проговорил он и замолчал, подумав, что в жизни он по-настоящему любил лишь двух женщин, и обе его отвергли. Какая ирония! – он слегка улыбнулся.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Лия.

– Ничему особенному. Ильза была… Ильза – замечательная женщина. Чудесная женщина. Всю оставшуюся жизнь мне будет не хватать ее.

– Она тебе пишет?

– Да, конечно. Даже описывает своих больных.

И он снова улыбнулся, вспомнив их совместные ужины здесь, в Нью-Йорке, за которыми Ильза рассказывала ему, как прошел день, с какими смешными, трагическими или неординарными случаями ей пришлось столкнуться. Она была прекрасной рассказчицей, умеющей без лишних слов передать самую суть того или иного эпизода, и ему никогда не надоедало ее слушать.

Читать ее письма было все равно, что слушать ее рассказы. Он с нетерпением ждал этих писем и, возвращаясь домой, первым делом смотрел на столик в холле – нет ли на нем толстого конверта. Однажды она прислала несколько фотографий своей квартиры, которую ей удалось снять несмотря на то, что положение с жильем в городе было плачевным. В квартире было великое множество книг и комнатных растений, и от этого она показалась Полу знакомой. В другой раз в письмо была вложена фотография самой Ильзы в белом халате с парой близнецов на руках. «Вот этих детишек мне удалось спасти; их отца убили в Ливане, а мать тяжело больна и не может за ними ухаживать», – писала она. И с юмором описывала, как учится налаживать отношения с домовладельцами, делать покупки, объясняясь на незнакомом языке. Иногда она писала о своей тоске, сожалениях, любви, воспоминаниях и о своей неумирающей надежде на то, что он передумает и приедет к ней.

Это всегда вызывало у Пола некоторое раздражение. «Ни слова о том, чтобы самой передумать», – ворчал он про себя.

– Судя по всему, – продолжал он сейчас, потому что Лия явно хотела услышать больше, – она как всегда очень занята, успела завести много новых друзей.

– Не удивительно, Ильза везде найдет себе друзей.

– Я знаю. Она не делает разницы между женой привратника и членом кабинета. Они для нее просто люди.

– Тем не менее она завязывала полезные знакомства. В своем последнем письме она упоминала о сотрудниках разведки и высокопоставленных военных. Интересно… впрочем, не важно.

– Да нет, договаривай. Что тебе интересно? Лия подняла брови.

– Я думала о мужчинах. О мужчине, вернее сказать.

– Она написала бы мне, если бы нашла кого-то, – спокойно ответил Пол.

Лия посмотрела ему в глаза.

– Да, дурацкий вопрос с моей стороны. Вы никогда не лгали друг другу.

– Она хочет, чтобы я приехал.

– И ты поедешь?

– Может быть… Впрочем, нет, не думаю.

Зачем? Чтобы заново привыкнуть друг к другу, а потом пережить еще одно расставание? Нет, он да и она, пожалуй, слишком стары для таких болезненных эмоциональных всплесков.

– Нет, – повторил он, – не думаю.

– Ну, торопиться с окончательным решением тебе нечего, – сказала Лия. – Времени у тебя предостаточно.

Она посмотрела на него с любовью, и оба рассмеялись. Предостаточно времени? Оба знали, что это не так. Их время истекало.

В конце сентября, спустя почти два года после возвращения из Израиля, Пола пригласили провести уикенд на Лонг-Айленде. Там-то, во время катания на водных лыжах, он вновь повредил плечо, запутавшись в канате и ударившись при падении о лыжу.

– Выглядит довольно скверно, – сказал хозяин, прикладывая к кровоточащей ране марлевый тампон. – Сейчас же отвезу тебя в город к врачу.

– Да это просто царапина, – возразил Пол, испытывая неловкость от того, что доставляет столько хлопот. – Представляешь, этому проклятому плечу все время не везет. Пулевая рана во Франции, порез в Израиле и теперь это. Смех да и только.

Но его все-таки отвезли к врачу несмотря на его возражения. Это был врач общей практики, и он оказал Полу первую помощь, обработав рану антибиотиками и наложив повязку. В конце приема он посоветовал Полу обратиться к специалисту в области пластических операций.

– Мне не хочется никого критиковать, но этот ужасный рубец не следовало оставлять в таком состоянии.

– В Париже в те дни врачам нужно было беспокоиться о больных с куда более серьезными ранами, которым требовалось больше внимания.

– Да, понимаю. Но все эти годы плечо должно было давать знать о себе.

– Время от времени. Если я случайно ударюсь обо что-нибудь.

– Все равно вам следует обратить внимание на плечо. Хотите, я дам вам фамилию специалиста? Первоклассный хирург.

– Ну, если вы так считаете.

– Да, я так считаю. Я назову вам двух-трех хороших врачей, а вы уж выбирайте.

Вернувшись домой, Пол решил повременить с визитом к хирургу еще пару месяцев, но спустя некоторое время плечо стало побаливать просто от соприкосновения с одеждой, а однажды ночью, повернувшись, он почувствовал, что идет кровь. Тогда он понял, что его упрямство – глупость и ничего больше, и что ему действительно следует принять меры.

«Первоклассный специалист», сказал тот врач. Но его плечо – не слишком сложный случай. Может, он вообще будет выглядеть дураком, обратившись по такому поводу к хирургу-специалисту по пластическим операциям? Но, с другой стороны, это ведь врач сказал, что ему нужен такой хирург.

Слова «пластическая хирургия» вертелись у него в голове, и в одну из его бессонных ночей Пола осенила идея. Нелепая идея, сразу же подумал он. Нелепая и опасная. Хождение по канату, игра с огнем, вот что это такое. И Ильза сказала бы то же самое.

Но может же мужчина иной раз рискнуть и поиграть с огнем, пренебрегая опасностью. Да и опасность можно свести к минимуму, если все продумать. Он не мог выбросить из головы пришедшую ему мысль. Искушение было слишком велико. Обратиться к мужу дочери! Пусть ему удастся узнать два самых малюсеньких фактика о ее жизни, все равно затея будет стоит того. Ради нескольких случайно оброненных слов о семье, что может случиться даже при общении с врачом, стоит пойти на это.

В темноте тикал будильник. Да, слышалось Полу в его тиканье, да. Нет, вдруг явственно прозвучал в мозгу голос Ильзы. Забудь об этом, выкинь это из головы. Но ее нет рядом, печально подумал Пол, и некому вразумить меня.

Отказавшись от попыток заснуть, он встал, зажег свет и открыл лежавший на тумбочке телефонный справочник. Вот. Доктор Теодор Штерн. Его нью-йоркская контора находится совсем недалеко от дома Пола, можно дойти пешком. Впрочем, какое это имеет значение. Он снова лег и пролежал до утра без сна, ведя спор с самим собой.

К утру, однако, решение было принято, и Пол записался на прием к доктору Штерну.

– Нацистский снайпер в Париже подстрелил меня, – объяснил Пол. – Прошло почти двадцать лет.

Осмотр был почти закончен; Пол сидел в приемной и через стол смотрел на доктора Штерна. Он-то и интересовал его в первую очередь, плечо отошло на второй план. Держится с достоинством, подумал Пол. Производит впечатление. Человека, добившегося успеха на каком-то поприще, не важно на каком, можно распознать с первого взгляда. Приветлив, но не фамильярен. Вдумчивый, но не разъедаемый постоянными сомнениями.

– И с тех пор вы и живете с таким плечом? Должен заметить, что это крайне неаккуратная работа.

– Вот уже второй врач говорит мне это. Но ведь тогда врачи спешили, войска двигались к Германии.

Штерн посмотрел на него с любопытством.

– Простите меня, но ваш возраст… Разве вы могли быть в армии?

– Вы правы, не мог. Меня включили в состав президентской комиссии по расследованию. Мы находились с теми нашими частями, которые первыми пересекли пролив и с боями дошли до Парижа. Предполагалось, что я дойду с ними и до Германии.

Пол говорил почти механически. Внимание его было сосредоточено на обстановке приемной. Ореховая с наплывами мебель, кожаные кресла, неяркие льняные занавеси. На всем лежала печать твердого достатка.

Отметив про себя все эти детали, он незаметно перевел взгляд на фотографию, висевшую над головой Штерна: Айрис с тремя сыновьями и маленькой девочкой стоит в непринужденной позе перед цветущими кустами. Азалии, подумал он. Волосы малышки, казалось, излучали свет. Должно быть, она унаследовала цвет волос Анны; Штерн, как и Айрис, был брюнетом. Пол хотел запечатлеть в памяти каждую черточку дышащего радостью лица молодой матери. На ней был свитер с белым воротником, одной рукой она обнимала самого младшего из сыновей.

– Видимо, вы так и не попали в Германию, – услышал он голос Штерна.

– Мне очень хотелось войти в Германию, но из-за плеча меня отправили домой. Проклятое плечо! – воскликнул он, испугавшись вдруг, что любопытство, с которым он осматривал все вокруг, покажется доктору странным.

– А я попал в Европу в составе английских войск, – сказал Штерн. – Я тоже рвался в Германию, хотел уничтожить нацистов, и мне это удалось.

Наступило молчание. Оба вернулись мысленно в то ужасное время, которое им довелось пережить.

– Да, это было страшное время, – сказал наконец Пол и, желая прогнать мрачные призраки прошлого, добавил: – Но разве не поразительно, как быстро Европа сумела оправиться. Конечно, план Маршалла сыграл свою роль, но главным было стремление людей заново отстроить свой дом, преодолев любые трудности. Да, это просто удивительно.

– С тех пор я ни разу не был в Европе, – сказал Штерн, – и вряд ли когда поеду, особенно в Германию или Австрию. Не хочу даже вспоминать о них. Я больше не говорю по-немецки, хотя это мой родной язык. Я заставляю себя забыть его. Само его звучание мне противно.

Это из-за жены, подумал Пол. Помнится, тот старик в Иерусалиме говорил что-то про жену Штерна, «хорошенькую блондинку», и его сына. Пол вспомнил слова Ильзы, сказавшей однажды о немецком языке почти то же, что Штерн. «Если бы мой сын не погиб в концентрационном лагере, – сказала она, – я, может быть, помнила, что немецкий – это язык Гете и Шиллера».

– Понимаю, – ответил он.

– Ну что ж, это будет не слишком трудно, мистер Вернер, – вернулся Штерн в настоящее. – Вы пробудете в больнице пару-тройку дней, не больше. Наверное, вы предпочтете нью-йоркскую больницу. Я хочу сказать, что оперирую еще и по месту жительства, в Вестчестере.

– Нью-йоркскую, если можно.

– Прекрасно. Моя сестра назначит вам день операции, примерно через две недели. – Штерн посмотрел на Пола, будто что-то в его облике вдруг привлекло внимание. – Кстати, мы с вами не встречались раньше? У меня такое впечатление, что я вас где-то видел, вот только не вспомню где.

Пол улыбнулся.

– Встречались. Несколько лет назад, на банкете по случаю открытия дома для престарелых. Я член попечительского совета, вернее, был им в то время, сейчас мой срок кончился.

– Ну конечно. Теперь я вспомнил. Вы банкир, мы с вами разговаривали о том, куда лучше вкладывать деньги. Я ведь до сих пор так ничего и не предпринял в этом отношении. По-моему, моя жена тоже вас знает? Вроде бы она встречала вас еще ребенком.

– Много лет назад. Я был знаком с ее матерью.

– Вот как? Но вы же обратились ко мне не потому, что однажды видели на банкете.

– Нет, нет. Дело в вашей репутации, доктор. – И Пол задал обычный в таких случаях вопрос, стремясь, чтобы его поведение выглядело нормальным и естественным: – Сколько примерно будет стоить операция?

Услышав ответ Штерна, он удивился:

– Так мало? Не подумайте, что я жалуюсь, – добавил он, решив, что маленькая шутка также придаст ситуации больше естественности.

Штерн ответил с полной серьезностью:

– Я стал врачом не ради материальных выгод.

– В наши дни такое услышишь не часто.

Но этот кабинет обошелся ему в немалую сумму. На полу лежал прекрасный персидский ковер, на который Пол только что обратил внимание. Если доктор Штерн действительно не ставил во главу угла материальную выгоду и если он не унаследовал крупного состояния, что было маловероятно, то тогда он должен проживать все, что зарабатывает.

И все же Полу понравился ответ. Он почему-то сразу поверил в искренность Штерна, хотя в устах большинства подобная фраза прозвучала бы лицемерно.

Он поднялся.

– Скажите, как скоро я смогу играть в теннис? Теннис – моя страсть.

– Вот как? Я и сам обожаю теннис. Ну, несколько недель вам все-таки придется подождать.

– Что ж, это обнадеживающая перспектива.

Пол шел по улице, испытывая смешанное чувство радостного возбуждения и жгучего любопытства, будто он прочел только одну главу интересной книги, которую пришлось отдать, или попал в театр на последний акт увлекательной пьесы. Фотография Айрис с детьми. Его внуками. Это было возбуждение, вызванное соприкосновением с запретным; он понимал это так же хорошо, как если бы рядом находились Ильза или Лия, втолковывая ему, что он делает недопустимые вещи. Он понимал это, но сейчас поздно что-либо менять. Сделанного не воротишь.

В своем возбуждении он невольно ускорил шаг. Человек радуется предстоящей операции – сказать такое кому, не поверят. Да, мне нравится Штерн, подумал он. Будь я отцом Айрис в полном смысле этого слова, я бы не пожелал ей лучшего мужа.

Над ним голубело ненадолго подобревшее осеннее небо, последние хризантемы радовали глаз своими золотистыми и красновато-коричневыми цветами, а в лицо дул теплый ветер. Он с трудом удержался от того, чтобы не начать насвистывать какую-нибудь веселую мелодию.

Пола окружили такой заботой, что ему даже было стыдно. Он пробыл в больнице всего три дня, и каждый день его навещали Лия и Люси, а по утрам звонила Мег. Сослуживцы прислали столько цветов, что их некуда было ставить. Его буквально завалили книгами, фруктами, конфетами, которые он по большей части раздавал кому попало.

Сейчас в палату как раз вошла Лия; она принесла огромный сэндвич с консервированной говядиной и маринованными огурчиками.

– Как ты догадалась, что я мечтал именно о таком сэндвиче?

– Еще бы мне не догадаться. Как-никак я знаю тебя не сосчитать сколько лет.

Мег, которая привезла ему последние розы из своего сада, засобиралась уходить.

– Ларри простудился, и у нас сейчас новый человек ухаживает за собаками. – Она поцеловала Пола. – Не забудь, мы ждем тебя на Рождество. Тим приедет, так что все будут в сборе.

– Какая она все-таки милая, – сказала Лия, когда Мег ушла.

– Да. И всегда была такой.

Его радовало, что две его кузины были подругами несмотря на полное несходство характеров. Лия с Ильзой тоже дружили и тоже были такими разными. Общим у троих женщин было то, что они честны и благородны, а это, в конечном счете и есть главное в человеке.

Пол сидел в кресле у окна, за которым виднелась Ист-ривер; на другом берегу реки каменной грядой вздымались дома с торчащими трубами, сейчас едва различимые из-за снегопада. Пол открыл рот, решив наконец-то сказать Лие то, что вертелось у него на языке каждый раз, когда они оставались вдвоем в этой палате, но опять передумал и, помолчав минуту, сказал совсем другое:

– Настоящая зимняя метель. Рановато, пожалуй.

– Ты ведь не это хотел сказать.

– Разве?

– Да. Ты хотел рассказать мне о том, что постоянно занимает твои мысли.

Пол не мог более держать это в себе.

– Ну, хорошо. Ты знаешь, кто меня оперировал?

– Нет, ты не говорил.

– Теодор Штерн. – Увидев, что Лии это имя ничего не говорит, он добавил: – Муж Айрис.

Она откинулась назад и с шумом выдохнула:

– Господи, Пол, зачем ты это сделал?

– Я просто проснулся однажды ночью, и меня вдруг осенило. Я не мог устоять перед этой идеей, вот и все.

Лицо Лии посуровело.

– Нет, не все, проклятый ты идиот. Ты ищешь неприятностей на свою голову. Ты что же, хочешь, чтобы все стало известно, да? Предположим, он расскажет о тебе ей… Анне. Что тогда?

– Я не думаю, что, вернувшись домой, он обсуждает всех своих пациентов. Ну а если мое имя и всплывет, что же… Она, Анна, знает, что на меня можно положиться.

– По-моему, ты мазохист. – Лия погрозила ему пальцем, отчего зазвенели все ее браслеты. – Все эти годы я храню твою тайну, и даже Билли ничего об этом не знает, хотя, вообще-то, у меня нет от него секретов. А почему? Да потому, что это твоя тайна, не моя. И ты же сам сознательно поступаешь так, что все может всплыть наружу. – Она надела меховое пальто и встала, все еще хмурясь. – По-моему, тебе нравится мучить себя. Черт тебя возьми, Пол!

– Ничего подобного. Наоборот, после разговора с ним у меня на душе стало легче. Притупились боль и снедающее меня ненасытное любопытство. Правда, Лия.

Строгий взгляд Лии смягчился.

– Но разве ты удовлетворишься этим? Выписавшись из больницы, ты не сможешь больше встречаться с ним. Для тебя же было бы лучше и вовсе его не знать.

– Может, ты и права. Но что сделано, то сделано.

– По крайней мере не пытайся завязать с ним более близких отношений. Мой тебе совет – не заводи с ним разговоров на личные темы.

– Мы ни о чем таком и не говорим, – быстро проговорил Пол.

– И не надо. Выпишешься из больницы, забудь об этом. Все равно ты ничего не сможешь изменить.

– По крайней мере, я теперь знаю, что у Айрис хороший муж.

– Что ж, это прекрасно. Послушай, мне пора идти, я договорилась встретиться с Биллом. Но помни, что я тебе сказала – чем меньше разговоров с доктором, тем лучше.

После ее ухода Пол долго сидел, держа на коленях книгу, которую он даже не раскрыл, и глядя на метель за окном, усиливающуюся с каждой минутой. Примерно в это время доктор Штерн обычно заходил к нему, но оставался не больше пяти минут, которых хватало на то, чтобы осмотреть плечо Пола, обменявшись попутно парой ничего не значащих слов. Вчера, правда, он задержался на пару лишних минут, потому что застал Пола за чтением «Уолл-стрит джорнэл», и задал ему какой-то вопрос о финансовой ситуации. Этим, собственно, и исчерпывалось все их общение после той первой встречи в кабинете Штерна. Пол должен был признать, что это краткое общение мучительно и бессмысленно. После выписки ему снова придется довольствоваться обрывками информации, которыми будет снабжать его Лия, если Айрис или Анне случится зайти в ее салон за новым платьем.

Большие мокрые снежинки прилипли к стеклу, закрыв и без того слабому свету осеннего дня доступ в комнату. Поднявшись, Пол выглянул в окно: снег густыми хлопьями падал на угрюмую черную реку. Испытывая теперь какое-то непонятное беспокойство, он включил телевизор. Передавали сводку погоды; диктор сообщал то, что Пол мог видеть собственными глазами в городе разыгралась настоящая метель, повсюду были снежные заносы. Железнодорожное сообщение с Нью-Хейвеном и Лонг-Айлендом прервано. Пассажиры спешили сесть на поезда, которые еще ходили, но многие уже опоздали и будут вынуждены либо снять где-то комнату, либо провести ночь на вокзале. Он выключил телевизор, снова уселся в кресло и задремал.

Проснулся он уже вечером. Снаружи царила мрачная непроглядная темнота, и теплая, ярко освещенная комната показалась ему благословенным убежищем. Он вспомнил, как в детстве во время летних каникул, которые проводил в Адирондаксе, всегда внутренне вздрагивал от удовольствия, чувствуя себя в безопасности в доме, когда снаружи грохотал гром, и ветер с шумом раскачивал и ломал деревья. Вспомнив об этом, он стал размышлять об изумительной способности человека извлекать из глубин памяти ощущения, испытанные им много лет назад, и в этот момент дверь в палату отворилась.