Текст книги "Рассвет"

– О, – сказала Бетти Ли, входя в библиотеку, – а я-то думала, что вы спите. Я не хотела вас беспокоить.

– Ничего, я как раз собиралась встать.

– Не вставайте! Я не сказала вам, что ученик не придет. Некому привезти его на машине, а на улице так льет, пешком не доберешься.

Лаура обрадовалась, что урока не будет. Она редко давала волю темным мыслям, но когда они ее одолевали, Лаура чувствовала себя не только угнетенной, но и физически разбитой. Сегодня урок потребовал бы слишком большого напряжения, хотя Лаура любила свою профессию и ничуть не тяготилась ею.

Бетти Ли все еще стояла в дверях.

– С вами что-нибудь неладно? Вы никогда не ложились днем.

Да нет, нередко ей приходилось прилечь. Бетти Ли, проработавшая у них сорок лет, теперь приходила только три раза в неделю и знала не обо всем, что происходило в семье.

– Вы слишком устаете, – сказала Бетти Ли, хотя Лаура ей не ответила.

Внезапно ослепительно вспыхнула молния и загремел гром. Обе женщины вздрогнули.

– Тимми на пикнике, – встревожилась Лаура.

– Да мальчишки сразу укрылись где-нибудь, конечно, – успокоила ее Бетти Ли.

– Но он ведь плохо бегает, наверное, отстал ото всех! О! – пожаловалась Лаура, – так трудно с ним, бедняжкой. Нельзя оберегать его от всего, и нельзя позволять ему вести себя так же, как остальные мальчики. Ведь любая простуда у него может обернуться пневмонией, и перегрев тоже – ему нельзя потеть. Доктор сказал, что нарушение диеты может вызвать диабет. «Пусть он занимается физическими упражнениями, но умеренно», – говорит врач. Но что поделаешь с мальчиком, который без ума от бейсбола и не хочет отставать от сверстников.

– Но все-таки, мне кажется, он стал покрепче. Для своего возраста он малорослый, но выглядит теперь поздоровее.

– Благослови тебя Бог, Бетти Ли, за то, что ты меня утешаешь… Но ты сама знаешь, что Тимми такой хрупкий…

К крыльцу подъехала машина, и в холл вошла встревоженная соседка, ведущая, обхватив за плечи, бледного Тимми. Оба промокли.

– Простите, миссис Райс, гроза налетела внезапно, и мы не успели сразу укрыться. Тимми что-то стало нехорошо, и я привезла его…

Лаура кивнула и приказала Тимми:

– Иди сейчас же наверх, сними все мокрое, надень пижаму и ложись в постель. – Тимми повиновался.

– Надеюсь, он не заболеет. Такой славный малыш, – извиняющимся тоном продолжала соседка.

– Ну, что вы, разве это ваша вина! – успокоила она женщину. Та назвала Тимми «милым малышом», хотя ему уже одиннадцать лет. Все так добры к Тимми, добры и тактичны с ней. Потому что знают, что Тимми должен умереть…

– Дождь ведь перестал, кто же мог знать, что снова хлынет такой ливень! Вы так любезны, что пригласили его на пикник, мальчик очень радовался. Но я пойду к нему, извините меня, пожалуйста.

Женщина вышла; автомобиль, брызгая по лужам, отъехал от крыльца.

Тимми был уже в постели; она отбросила влажные волосы с его покрытого испариной лба.

– Было очень жарко играть в бейсбол, – объяснил он. – Но другие мальчики играли, и я тоже.

– Правильно, нельзя отставать от других. – Но он был не такой, как другие, и оба это знали.

– Что-то у меня с желудком, мам.

– Это обезвоживание. Пойду принесу воды.

Но вошла Бетти Ли, неся чашку с водой, холодной, но не очень, и, конечно, не со льдом.

– Как он себя чувствует, мисс Лаура? Если надо, я останусь.

– Нет, нет, все нормально. И мистер Бэд скоро придет.

– Но вы меня позовете, если нужно будет? Не забывайте, он и мой мальчик тоже.

Да, все любили Тимми. Видит Бог, у него были причины жаловаться, но он не жаловался никогда.

– Выпей хоть полстакана. И прими…

– Хлорид соды, – откликнулся Тимми, щеголяя медицинскими терминами. Он знал о том, что у него неправильно функционирует поджелудочная железа. Он многое знал о своей болезни. Наверное, знал и то, что ему суждено рано умереть. Библиотекарь сказал Лауре, что Тимми перечитал в городской библиотеке все медицинские справочники.

Лаура смотрела, как пьет Тимми. На постель вскочил Граф, на его серой шкуре блестели капли дождя. Тимми обнял его за шею. Глаза Лауры блуждали от столика с лекарствами к углу, к ночному столику, на котором лежал «Том Сойер» с закладкой. Слова не шли на язык.

– Боже мой, ты загорел! Даже сгорел! При такой коже, как у тебя и у меня, солнце даже в облачный день может обжечь. По себе знаю.

– И у Тома такая кожа! Я ведь похож на Тома, правда? Только цвет волос разный.

– Правда.

– У Тома никогда не бывает прыщей, и у меня не будет. Правда?

– Наверное, не будет, но если будут, мы с этим справимся.

– Нет, у меня этого не будет, я – как Том! Ох, я его жду – не дождусь. Когда он приедет – в пятницу?

– Да. Папа его привезет.

– И он все лето пробудет дома?

– Да. Будете вместе играть.

– Вот здорово!

Тимми зевнул.

– А папа скоро придет домой? Лаура посмотрела на часы.

– Через час. Но ты устал, вздремни немножко. Я заберу отсюда Графа?

– Нет, оставь его здесь. Он тоже поспит, со мной за компанию.

Мальчику в возрасте Тимми нужны собака, брат, отец. Он болен неизлечимой болезнью, и все-таки жизнь для него пока проста и ясна. Позже будет хуже.

Лаура прошла мимо комнаты Тома; дверь была открыта. Она решила посмотреть, все ли в порядке, и вошла в комнату. Через несколько дней он сюда вернется. Гитара, теннисная ракетка, полный шкаф одежды – все личное имущество, которым любящие родители – особенно щедрый любящий отец – наделяют сына-студента. Энергичного, бодрого и здорового сына. Ее надежду.

Надежду. Вдруг она ощутила какую-то тяжесть на сердце. Она стояла в пустой комнате и смотрела, как падают капли с омытых недавним ливнем листьев дуба. Неохотно отведя взгляд от окна, она посмотрела на письменный стол… желая, чтобы эта вещь волшебным образом исчезла, и зная, что она ее увидит. Да, она лежала на столе, – книга в яркой, броской обложке: «Мой герой – Гитлер». А на стене – фотография Джима Джонсона, красивое лицо с ослепительной улыбкой.

«Том, Том, что же ты делаешь?» – подумала она.

Лаура еще стояла посреди комнаты, когда в дом вошел Бэд и закричал, поднимаясь по лестнице:

– Эй, кто дома? А где Тимми?

– В кровати. Он немного устал, – она рассказала Бэду, что случилось.

Бэд взорвался.

– Проклятая иностранка! Она ведь знала, что Тимми нельзя подвергать опасности. Если в третий раз пневмония… Вот распроклятая баба!

– Успокойся, Бэд. Гроза разыгралась внезапно. Кто бы мог подумать – днем шел дождь, и вдруг снова. Она не виновата.

– Проклятущая баба! Зачем только Роландсон женился в Европе. На какой-то гречанке или итальянке.

– Она португалка.

– Хорошо хоть не еврейка.

– Я бы не хотела, чтобы ты так говорил, – вздохнула Лаура. – Особенно при Томе. Ты ведь добр к людям, и вдруг такие жестокие слова.

– Ну, милочка, не волнуйся. Ты живешь в своем мирке, у тебя – музыка и дети, а что творится в большом мире – забота мужчин. Мужчины борются и прокладывают себе путь, а женщин мужские дела не касаются. Мы сами разберемся. Но, как же все-таки Тимми?

– Он заснул. Не кашляет.

– Ну, слава Богу, может быть, обойдется. Ты приготовила к приезду Тома его комнату?

– Да, комната убрана. Только… вот, посмотри, – она показала ему книгу «Мой герой – Гитлер».

Бэд пожал плечами.

– А, чепуха. Мальчик впервые оказался вне дома, ну и увлекается всякими новомодными идеями. Ну и хорошо, что хоть задумывается о чем-то, не совсем провинциальный простачок.

– Лучше оставаться простачком, чем увлечься такими идеями. – Она показала на портрет Джима Джонсона на стене. – Это опасный человек.

– Я с тобой не согласен, Лаура. Джонсон – не Гитлер. Он говорит немало верного о том, как душат налогами средний класс… Об этих квотах для иностранцев…

– Да, может быть, но его речи полны ненависти, он обыгрывает невежество людей и в свою политическую клоунаду вовлекает молодых, развращает юные умы. Он меня пугает…

– Ну и напрасно. Он имеет успех. Уверяю тебя, он пройдет в сенат в ноябре.

– Я ему свой голос не отдам.

– Как? Ты собираешься голосовать за Маккензи, Лаура?

– Да. Он – человек умеренных миролюбивых взглядов, чужд агрессии. Как бы то ни было, – твердо сказала она, – любой лучше, чем Джим Джонсон.

– Ладно, поступай, как хочешь, но зачем говорить дома о политике? Мы живем в свободной стране, и каждый волен поступать, как ему угодно. А за Тома не беспокойся – он хороший парень и прилежный студент.

Она нарезала салат, полила его оливковым маслом и встряхнула салатницу.

– А ты видел у него в комнате расистские книги о черных? Я только надеюсь, что Бетти Ли не видела. Она обиделась бы.

– Ну, что ты, он так хорошо относится к Бетти Ли. Никогда в жизни он ей не нагрубил. И в этих книжках, знаешь ли, больше правды, чем тебе кажется. Том умный парень, я им горжусь.

«Да, его не изменишь», – подумала Лаура о муже. Бэд высказал то же самое:

– К чему бесплодные споры? Мы – семья: я, ты и наши мальчики. И это главное, хоть мы в чем-то и не согласны. Верно?

Она кивнула.

– Тогда пойдем-ка обедать, – весело сказал он.

Они сидели за столом, и в распахнутое окно со свежим ветерком веяло запахом душистой травы, смоченной дождем. В комнате старого дома было уютно, но Лауру вдруг пронзило чувство острого одиночества, и она вздрогнула, словно от холода.

ГЛАВА 2

– Вы не услышите сегодня Джима Джонсона, но вы должны радоваться за наше дело: он ездит по всему штату и собирает голоса для предстоящих в ноябре выборов в сенат. Мы будем иметь своего представителя в сенате штата, потом он станет губернатором, потом будет защищать дело нашей партии в Вашингтоне. Поддержим же его:

– Все вместе! Все вместе!

– Все вместе! – проскандировал зал. Потом тысячи голосов повторили хором:

– Чего мы хотим? Власти! Власти! Власти! – И снова: – Все вместе! Все вместе!

Оратор, маленький человечек с редеющими белокурыми волосами, вытер со лба пот и снова заговорил звучным, усиленным репродукторами голосом, наполнявшим темную пещеру зала и взвивающимся до балконов, тоже переполненных молодыми людьми:

– Мы доберемся до Вашингтона! Да, мы доберемся!

– Да, да! – проскандировал зал.

– Мы скинем этих политиков! Хватит с нас болтовни о квотах для цветных и иностранцев, об интеграции. В Вашингтоне возникло правительство для иностранцев. Они, видите ли, борются с дискриминацией. Ну, мы им покажем! Голосуйте за Джима Джонсона, и от речей перейдем к делу. К делу! К делу!

– К делу! К делу! – заревела толпа; многие поднимали кулаки, другие неистово хлопали.

Сияющий оратор глядел в зал с радостной улыбкой, потом вскинул руку в нацистском приветствии. Оркестр заиграл военный марш и все, сидящие на сцене, встали и вышли четким военным шагом.

– Как я люблю военную музыку, – вздохнул Том. – Она горячит кровь.

Роберта, прижавшаяся к его плечу, благоговейно прошептала:

– О, это изумительно! Изумительно! – Ее черные глаза сияли. – Какой оратор! Я была разочарована, узнав, что Джима Джонсона не будет, но этот человек зажег все сердца!

– Какой энтузиазм! Ты никогда не слышала Джима, но еще будет случай, не огорчайся!

Они прошли сквозь толпу к дверям и вышли в теплую ночь. Вдоль улицы выстроились юноши и девушки в подобии униформы: черных брюках, черном кожаном поясе и с красным значком Джима Джонсона на рубашке.

– Некоторые из них вооружены, – прошептала Роберта. – Видишь женщину в джинсах? Это Флора Дин, она возглавляет отряды безопасности. Она уже давно в политике, ей под тридцать. Теперь она работает на Джима Джонсона. Такие отряды необходимы – эти радикалы, и эти черные банды опасны! Хи, Лу, Джесси, Норма! Все прошло великолепно, правда?

Друзья и подруги кольцом окружили Роберту. Том, оказавшийся вне круга, с восхищением наблюдал за черноглазой девушкой, которая явно была лидером этой группы и заражала парней и девушек своей энергией и оживлением. Том гордился, что она выбрала его и была его первой девушкой. Он был младше ее на год, но она предпочла его однокурсникам и научила искусству любви. Она уверяла Тома, что он изумительный любовник.

Он все-таки стеснялся, что он так молод, и на вопрос о возрасте отвечал:

– Мне скоро двадцать. – Это звучало лучше, чем «мне девятнадцать».

– Но ты выглядишь старше, – говорила ему Робби, – ты просто великолепный мужчина. И у тебя блестящий ум. Уверяю тебя, ты выдвинешься на первое место, ведь в нашем университете учатся сплошные тупицы и лентяи.

Робби имела право так говорить, – она училась прекрасно, легко одолевая даже такие трудные предметы, как химия и физика. Кроме того, она была одним из ведущих сотрудников «Независимого голоса».

Оторвав глаза от Робби, Том смотрел на высокое здание, из которого они вышли, эффектное и элегантное на фоне синего неба, с узкими длинными окнами, блестящими на солнце. «Да, – подумал он, – неплохо было бы стать архитектором… если б я уже не выбрал астрономию. Но что толку выбирать специальность, если страна, да и весь мир того и гляди разлетится вдребезги? Кому нужны будут архитекторы, кому нужны будут астрономы?»

Робби, энергичная и целеустремленная, не одобряла таких настроений. Она и на это собрание привела его, чтобы показать молодежь, которая верит в свои идеи и решительно идет своим путем. Но сейчас она, покинув своих друзей, подошла к нему и заговорила вовсе не о собрании.

– Давай-ка удерем, – сказала она. – Так редко моя комната бывает свободна. Подруга уехала на уик-энд к больной матери.

– А мой сосед никогда никуда не уезжает. Сидит себе и зубрит латынь и греческий. Славный парень, но чудак. Мы даже не разговариваем, он занимается чуть ли не круглые сутки. У него на разговоры, видите ли, времени нет.

– Но все-таки вы разговариваете хоть иногда?

– Хочешь, чтобы я завербовал его? Не выйдет, он сторонник Ральфа Маккензи.

– Да, плохо, что нельзя самому выбирать соседа по общежитию. Представляешь, со мной был такой жуткий случай. Ну, я тебе говорила, что мне пришлось снять комнату в бординг-хаусе, – так вот почему. В сентябре прихожу я в свою комнату в общежитии, а там распаковывает чемоданы… еврейская девица.

– «Здравствуйте, – это мне, наилюбезнейшим тоном. – Я – Инид Такая-то, ваша новая соседка. Моя мать навезла еды, думала, может быть кафетерий еще закрыт. Угощайтесь, вот шоколадное печенье, уж такое вкусное.» Бла-бла-бла… болты-болты… а сама распаковывает чемоданы, – вещей! Словно в кругосветное путешествие собралась. Тут вваливается ее мамаша, бриллиант на пальце словно грецкий орех… И эта тоже «бла-бла-бла», а я стою словно онемела. Потом эта еврейка пошла провожать мамочку, смотрю в окно, – садится в «линкольн» последней марки. Отец у нее адвокат… то ли доктор. Мошенник, конечно. Я мигом сняла комнату, живу теперь с порядочной девушкой.

Том немного опешил. Его отец был помешан на автомобилях, теперь у него был «линкольн» восьмого выпуска. Мать все еще ездила в небольшом стареньком «мерседесе», отец подарил ей эту машину, когда Лауре исполнилось тридцать пять лет. Но отец – честный американец. Американец в нескольких поколениях, не чужак. Все заработал своим трудом.

– Эй, – спросил он вдруг, – ты все еще работаешь по вечерам?

– Да, пять дней в неделю. Сегодня я пропустила, чтобы пойти на собрание, сказалась больной.

– Не понимаю, как ты с этим справляешься, – озабоченно сказал он. Он побывал в грязном и шумном кафетерии с баром, где Робби, скользя между столиками, разносила подносы и убирала грязные тарелки, и почувствовал себя виноватым за то, что у него в кармане – деньги и кредитная карточка. Он предлагал дать или одолжить ей деньги, но она решительно отказывалась. Она была храброй и независимой. И он только мог повторять:

– Не понимаю, как ты с этим справляешься.

Она слегка передернула плечами; этот жест показался ему очаровательным.

– У меня много сил и энергии, я могу спать совсем немного, а учусь быстро и успешно. Просто мне повезло, что у меня такие способности.

– Но как случилось, что ты еще сверх того активно занялась политикой? – с любопытством спросил Том. – Это в традициях твоей семьи?

– О, вовсе нет. Я прочитала несколько книг по расовому вопросу, заинтересовалась этими проблемами и решила ими заниматься. Потом примкнула к движению Джима Джонсона. Мои родители не дали мне ничего. Отец мой – из Новой Зеландии, не знаю, почему он приехал в Америку, не знаю, почему женился на моей матери – ну, она была красавица, разве что поэтому. Красива и глупа. Совершенная дура, уж можешь мне поверить. Отец-то был неглуп. Работал учителем. Слава Богу, я унаследовала его мозги и ее красоту. Он не поладил с матерью и вернулся в Новую Зеландию. Мне не посылал ни цента, только открытки к Рождеству. Мне помогала немножко бабушка, но она сама была бедна и еле перебивалась.

– А твоя мать?

– Уехала с каким-то мужчиной в Чикаго. Потом он ее, должно быть, бросил. Кажется, она работает в кафетерии. А мой брат нигде и месяца не проработал. Совершенный дурак, да еще наркоман к тому же. А я решила изучать химию, займусь исследовательской работой. У меня выйдет, я своего добьюсь!

Том молчал. Какой ужасный мир, какую отважную битву ведет эта маленькая гордая девушка. Он вспомнил свой дом: книги, мама играет на пианино, ее золотистые волосы сияют в свете лампы. Отец читает газету. Мир и покой. Мама в кресле с книгой, Тимми в нише библиотеки за столиком делает свои домашние задания.

Робби словно откликнулась на его мысли.

– У тебя-то чудесная семья.

– Да.

– Вот только твой братишка… Бедный мальчик. Он долго не проживет.

– Откуда ты знаешь? – Он ни с кем не мог говорить об этом, даже с Робби, – ком подкатывал к горлу.

– Ты говорил мне, что у него цистофиброз, и я решила прочитать в библиотеке. Чтобы получить представление.

– Стало быть, ты знаешь. Такой чудесный парнишка! – гневно воскликнул он. – За что ему такая судьба? Добрый, умница, даже политикой интересуется – в одиннадцать-то лет!

– Да-а?

– Ну, конечно, он еще мал. Хотя я пробовал уже направить его, хотел повесить в его комнате портрет Джима Джонсона. Мама не разрешила.

– Она – за Маккензи?

– Да. Мама у меня чудесная, но о политике я с ней говорить не могу. Отец – другое дело. Он – за Джонсона, но активно политикой не занимается.

– Но не возражает, чтобы ты занимался?

– О, он меня во всем одобряет. Никаких разногласий. Но сам он не может отдаться политике, все время занят болезнью брата, и… А в молодости он был знаменитым полузащитником в студенческой футбольной команде. Посмотрела бы ты на фотографии.

– Ты любишь своих родителей, Том Райс, ты хороший парень!

– Ого, увидишь, как я хорош, – засмеялся он, устав от разговоров о семье и думая о том, сразу ли они окажутся в постели, когда доберутся до ее дома. Она обычно была не прочь, но, разговорившись на волнующие ее темы, Не всегда могла сразу переключиться. Но сегодня она улыбнулась его реплике и погладила его руку. Разговор о политике иссяк, они мчались все дальше от центра в пригород с бедными домишками. Он затормозил; в старом викторианском особнячке светилось одно окно, – подруга Роберты, уходя, оставила по ее просьбе свет.

Две кровати, два письменных столика, стулья в оконной нише заполняли маленькую комнату. На подушках – мягкие игрушки, медвежата и зайчики. На стене – огромный, вдвое больше, чем в комнате Тома, портрет Джима Джонсона. Комната пахла чистотой, – Том, выросший в доме Пайге, мог это оценить безошибочно. Роберта подтвердила его мысль.

– Я сменила белье, когда узнала, что ты приедешь, – сказала она. – Обычно я меняю по средам, И купила саше с ароматом сирени, положила под простыни!

Он счастливо улыбнулся.

– В одной постели! Наконец-то!

Они нетерпеливо скинули с себя одежду и, в запахах сирени и разгоряченной кожи, их тела задвигались в волшебном ритме страсти. Первое свершение было быстрым, нетерпеливым; потом они лежали, блаженно расслабясь, в ожидании, пока нахлынет новая волна. И волны страсти накатывали одна за другой, тела сплетались в неистовом порыве, желание загоралось снова и снова.

Поздней ночью на улице было так тихо, что они слышали шелест ветра в деревьях. Робби встала и потушила лампу, но от лунного света в комнате стало еще светлее. Они лежали на тесной кровати и, нежно обнявшись, шептались, хотя услышать их никто не мог.

– Я хотел бы никогда не уходить отсюда, – шептал Том.

– Жадный! Но завтра еще можешь побыть.

– У меня на той неделе два экзамена. Надо проштудировать пару учебников.

– А ты принеси сюда книги. Мне остался один экзамен, но сначала я должна написать передовую для «Независимого голоса». Мы выпускаем последний номер перед летними каникулами, потом возобновим в сентябре. Вот еще чем хороша моя новая комната, кроме того, что она дешевле: соседка – моя единомышленница, и я могу писать статью, разложив «Майн Кампф» на столе.

– А ты читала «Майн Кампф»?

– И даже по-немецки!

– За два года изучила язык! Вот молодчина! Какая ты способная!

– Да, мне легко даются языки. Я слышала, что все цитируют книги о Гитлере, и никто, видимо, не читал его самого. Ну, я и решила попробовать. Какой изумительный человек! Мир пошел бы иным путем, если бы он победил. А сколько лжи о нем наплели. Шесть миллионов погибших в газовых камерах! Бред! Я непременно процитирую «Майн Кампф» в свой передовой.

– Вот как, – отозвался Том.

– А знаешь, как мы боремся с радикалами, всеми этими противниками дискриминации и поборниками прав негров? Мы им на еврейские праздники подсовываем под дверь анонимные письма, это их до бешенства доводит. – Она захихикала. – Знаешь, мы и феминисткам такие письма посылаем. Уж эти еще больше заслуживают, чтобы их взгрели, все они – лесбиянки. – Робби захохотала так, что затряслась кровать. Потом она посерьезнела. – Да, с этими подонками надо бороться, пока они не набрали сил. Я в политике с пятнадцати лет, а у тебя это что-то затянулось. Поразмысли-ка об этом.

– Да я готов участвовать в движении. Просто дома у нас мало ею занимались. Мама – музыкантша, папа – бизнесмен. Но папа за нас, я уверен. Я вас познакомлю. Он добрый, хороший человек, и энергичный – будет полезен делу, вот увидишь.

Робби потянулась к Тому и, целуя его шею, нежно прошептала:

– Ты такой милый, Том. Я от тебя просто без ума. Как я проживу без тебя лето?

– Э-э, да что ты? Да я буду навещать тебя, непременно. Я начну помогать отцу в бизнесе, но он меня будет отпускать, как только я попрошу. Где твой книжный магазин, в котором ты будешь работать?

– Не больше часа езды. По Девятой дороге, потом на восток три мили, и ты на месте. Я тебе план нарисую. У меня там будет комната какая-нибудь, но отдельная! Представляешь? Совсем отдельная.

– Ну, что ж, это будет для нас великолепное лето, – сказал Том. – А теперь, может быть, поспим?

– Пора, пожалуй! – засмеялась Робби. – Мы славно потрудились.

Они лежали, тесно прижавшись один к другому, и Том, уже в полудремоте, вспоминал:

– Какой чудесный день! Утром я блестяще сдал экзамен по астрономии, потом это изумительное собрание в Гражданском центре, потом – ночь утех с Робби… – А завтра – дома! Снова дома, и вкусная еда, приготовленная матерью – бифштекс и шоколадный торт. Работа с отцом, прогулки и плавание с Тимми… Дом, милый дом…