Текст книги "Рассвет"

Рабочие хорошо относились к Тому. Если их и смущало его присутствие, они, естественно, этого не показывали, и потому Том надеялся, что в своих симпатиях к нему они вполне искренни. Да и почему должно быть иначе. Он ведь никогда не отлынивал от работы, был не прочь поговорить и пошутить с рабочими, а во время перерыва на ленч доставал свои сэндвичи и устраивался вместе со всеми под навесом, а не уходил в контору к отцу.

Сегодня, сидя под навесом, рабочие заговорили об инциденте на Фейрвью-стрит. Но на этот раз Том, вспомнив наставления отца в отношении политических дискуссий, не стал вступать в разговор и поступил, как выяснилось, весьма разумно, поскольку страсти разгорелись не на шутку.

Затем один из рабочих достал транзисторный приемник и поймал двенадцатичасовые новости.

«В четыре часа утра полицейские задержали автомобиль, ехавший из северо-западной части города в восточном направлении. В багажнике машины они обнаружили атрибуты членов ку-клукс-клана – колпаки и балахоны, но оружия, боеприпасов и никаких других запрещенных вещей найдено не было. Водитель был оштрафован за превышение скорости в черте города.

Ральф Маккензи, баллотирующийся на пост сенатора, выразил глубокое сожаление по поводу преступного нападения прошлым вечером на дом семьи Иджвудов, охарактеризовал случившееся как бесчеловечный, грубый и антиамериканский акт. Он обратил внимание на странное, с его точки зрения, совпадение: нападение произошло как раз в то время, когда буквально на другой стороне улицы проходил митинг в поддержку его противника.

В интервью, которое он дал сегодня утром, Джим Джонсон выразил возмущение попыткой мистера Маккензи связать законный политический митинг с преступным, по его определению, нападением. «Ни я, ни мои сторонники, – заявил Джонсон, – не поощряем антиамериканских, как назвал их мистер Маккензи, актов. Мы американцы до мозга костей».

– Молодец, Джим, – заметил один из рабочих. – Сумел осадить их.

– Вешает лапшу на уши, если хотите знать мое мнение, – откликнулся другой.

– А тебя никто и не спрашивает.

– А я все равно скажу.

Первый рабочий отложил завтрак и сжал кулаки.

– Эй, – вмешался Том, – не стоит из-за этого драться.

Слова сорвались у него с языка сами собой: ему всегда претило насилие, а на лицах обоих мужчин была написана готовность пустить в ход кулаки.

– Том прав, – согласился старший из двух, – мы проголосуем так, как захотим. Кулаками не повлияешь на исход выборов.

Второй мужчина встал и отошел в сторону, бормоча себе под нос что-то вроде «давай, подлизывайся к пацану хозяина».

«Наверное, сторонник Маккензи», – решил Том. В голове пронеслись слова матери: «Это будут грязные выборы». «Не обязательно грязные, – подумал он, – но страсти будут кипеть».

Владелец приемника выключил его, и разговор перешел на бейсбол. Прошло несколько минут. Неожиданно появился Бэд и сделал объявление.

– После перерыва не принимайтесь сразу за работу. У нас состоится небольшая церемония, и я хочу, чтобы все присутствовали.

Вывеску «Пайге и Райс» сняли со входа в главное здание. С обеих сторон от входа стояли прислоненные к стене лестницы, а на траве лежала новая вывеска. Вытянув шею, Том прочел видную ему вверх ногами надпись «Райс и Сын» и густо покраснел от смущения.

– Что, так скоро? – пробормотал он.

– А почему нет? – Бэд хлопнул его по спине. – Ты же мой сын, так ведь?

Рабочие засмеялись, а Том с чувством неловкости стоял перед ними, наблюдая, как поднимают и укрепляют новую вывеску. Золоченые буквы блестели на солнце, и вывеска сразу бросилась в глаза.

Один из рабочих крикнул: «Ура!», раздались аплодисменты. Три женщины, работавшие в конторе, не прекращая аплодировать, закричали:

– Скажи речь, Том.

Он отрицательно покачал головой, и тогда самая старая из женщин, работавшая у них с того времени, когда его мать была еще ребенком, проговорила с шутливым укором:

– Ну же, Том. Я тебя знала еще в животе у твоей матушки.

– Я этого не заслуживаю, – сказал он. – Пока, во всяком случае. И я действительно не знаю, что сказать.

– Конечно же, заслуживаешь, – громко запротестовал Бэд. – Ты здесь работаешь, разве не так? Каждый день честно выполняешь свои обязанности. Иначе Бэд Райс не поместил бы тебя на эту вывеску, можешь быть уверен. Правильно, ребята?

Рабочие засмеялись, согласно закивали: Бэд Райс такого не сделал бы, можно не сомневаться. Бэд обнял Тома за плечи.

– Это мой сын, ребята. Он хороший парень. Будь это не так, я не стал бы его нахваливать, хоть он и мой сын. Я люблю его, это правда, но похвала – это совсем другое дело. Я просто хочу сказать… черт, я слишком сентиментален, я знаю, но у многих из вас есть сыновья, так что вы понимаете мои чувства… так вот, я хочу сказать, что если что-нибудь случится со мной, Том возглавит дело, и он будет таким же справедливым, честным и порядочным, каким, надеюсь, был я. По крайней мере, старался быть.

Волна любви захлестнула Тома. Пусть это было сентиментально, пусть его смущало, зато это было настоящее. «Мой отец, – подумал он. – Если с ним что-нибудь случится, я… я не знаю, что я тогда сделаю». В этот момент ему было наплевать на то, что думают остальные. И он крепко обнял Бэда.

– Ну ладно, – сказал Бэд. – Солнце печет вовсю, не буду больше держать вас на такой жаре. Заходите внутрь, там вас ждет пиво. Охладитесь немного, прежде чем снова приняться за работу. Сегодня как-никак праздник.

Итак, Бэд с Томом уехали на работу, Тимми ушел на целый день в гости к одному из друзей, и Лаура осталась в доме одна. По крайней мере, она думала, что она одна, но когда, взяв газету, она вышла на веранду, вслед за ней вышла и Бетти Ли.

– Я и не слышала, как ты пришла, – сказала Лаура.

– Я знаю. Вы все разговаривали. А потом, когда вы пошли завтракать, я спряталась наверху.

Слово «спряталась» удивило Лауру. Да и тон, каким все это было сказано, был необычным. Отложив газету, она посмотрела на Бетти Ли. Темное лицо старой женщины приобрело какой-то серый оттенок. Было видно, что она плакала.

– В чем дело? Что случилось? – Должно быть, произошло какое-то несчастье, или в большой семье Бетти Ли кто-то умер. – Скажи мне. Сядь и расскажи.

– Не знаю, смогу ли я, мисс Лаура. У меня от этого сердце разрывается. Бетти Ли закрыла лицо руками.

– Что бы тебя ни мучило, расскажи, и тебе станет легче, – мягко сказала Лаура.

Бетти Ли отняла руки от лица и жалобно посмотрела на Лауру мокрыми от слез глазами.

– Я слышала, слышала, что он… он сказал.

Неужели слова о том, что всех черных надо утопить или отправить в космос? Неужели эти слова?

– Ты имеешь в виду…

– Он сказал, что мы ему до смерти надоели, все мы, а значит и я тоже. Я никогда не думала… Мне и в голову не могло прийти, что кто-то в этом доме… Вы моя семья. Были ею. Но теперь – нет. – Бетти Ла заломила руки. – Как я могу остаться здесь после этих слов, мисс Лаура? Я не могу, не могу.

Онеметь, оцепенеть – значит быть не в состоянии произнести ни слова. Не было слов, которые могли бы смягчить горе и разочарование этой старой женщины. Ее мир, маленький светлый мир ее приемной семьи с его рождениями и смертями, с его праздниками, плавным течением дней и лет, разбился вдребезги. Бэд сделал это за какие-то секунды. И Лаура подавленно молчала.

Тогда Бетти Ли встала и положила руку на опущенную голову Лауры.

– Вы думаете, я не понимаю, что вы к этому не имеете никакого отношения? О, я так тревожусь за вас. Вы были моей маленькой девочкой, я держала вас на руках, когда умерла ваша мама, я делала вам локоны, накручивая на палец ваши золотистые волосы. Я учила вашего Тома ходить. Наблюдала, как он растет и, признаюсь, заглядывала пару раз в книжки в его комнате. Я никогда вам об этом не говорила. Думала, что ж, он еще молод, молодые все немного сумасшедшие и идеи у них бредовые, как у наших молодых ребят из «Черной власти», которые ненавидят всех белых. Но мы надеемся, что придет время, они выйдут в большой мир и образумятся. Но когда взрослый мужчина в такой семье, как ваша… О, если бы мисс Сесилия или мисс Лилиан узнали об этом, они бы… я не знаю, что бы они сделали.

Теплая рука все гладила и гладила Лауру по волосам, пока та наконец, не подняла голову и не заговорила.

– Если бы я могла вернуть все назад, сделать так, чтобы эти слова не прозвучали…

– Я знаю.

– Послушай, послушай, Бетти Ли. Он не имел в виду тебя. Он, конечно, сказал ужасную вещь, но люди часто говорят то, чего они на самом деле не думают.

– Он сказал то, что думал.

– Но он не имел в виду тебя. Клянусь! Он знает, какая ты замечательная, он сам так говорит.

– Какая разница, имел он в виду меня или нет? – Лицо Бетти Ли посуровело.

«Она права, – подумала Лаура. – С моей стороны было глупо выдвигать такой аргумент».

– Не знаю что и делать? – проговорила она с вопросительной интонацией, словно надеялась услышать ответ.

– И я не знаю, что вам делать. Вот почему я так за вас тревожусь. Тяжело, когда муж и жена… – Бетти Ли не закончила фразу.

– Но во многих отношениях он хороший человек. Ты же видела… – начала Лаура и разрыдалась.

Бетти Ли обняла ее, приговаривая старые-престарые слова утешения:

– Не плачьте. Ни из-за чего на свете не стоит так плакать. Все будет хорошо, вот увидите.

– Ты ведь не всерьез сказала, что не сможешь у нас остаться, а?

– Всерьез, – после заметного колебания ответила Бетти Ли. – Теперь я буду чувствовать себя в вашем доме неловко. И вы бы так себя чувствовали на моем месте, правда?

Последовала еще одна мучительная пауза.

– Да, – признала наконец Лаура. – И снова пауза. – Не могу представить дом без тебя.

Бетти Ли грустно улыбнулась.

– Я все равно старею. Время бросать работу.

– Ну нет, не настолько ты старая. Давай уж будем честными до конца – ты ведь и не думала бросать работу.

– Ну хорошо, пусть так. Но вы же знаете, что я всегда, в любой момент буду готова прийти вам на помощь.

Лаура кивнула и вытерла глаза:

– А я – тебе.

– Теперь я, пожалуй, пойду. – Бетти Ли нагнулась и поцеловала Лауру в щеку. – Берегите себя, ладно? И если я вам понадоблюсь, дайте мне знать.

– Обязательно, – прошептала Лаура и не подняла головы, когда Бетти Ли направилась к двери.

Она слышала, как старая служанка прошла через кухню, попрощалась с Графом, который скорее всего лежал в своей корзинке, и закрыла заднюю дверь.

Ушла. Эта достойная женщина ушла после того, как в их доме задели ее достоинство.

В мире так мало сострадания. Бетти Ли и ребенок с копной непокорных волос, сидящий у рояля… Почему? Камни, издевательства, пули. Зачем все это, Господи? Лаура сидела, глядя то на ужасный снимок на первой странице газеты, то на удаляющуюся фигуру Бетти Ли, которая неспешно шла по улице к своему дому.

Спустя какое-то время Лаура встала и вышла из дома. Воздух был свежим и влажным. На Фейрвью легкий ветерок шелестел в листве. На улице было тихо. У одного дома садовник подрезал кусты. У другого вращалась поливальная установка, разбрызгивая вокруг бриллиантовые капли. Трудно было поверить, что что-то могло нарушить покой этого места.

Машина замедлила ход, проезжая мимо дома Блейров. Наверное, пройдут годы, прежде чем его перестанут называть домом Блейров, ведь он много лет принадлежал этой семье. Еще одна машина притормозила с тем, чтобы пассажиры успели как следует рассмотреть дом, потом снова набрала скорость и укатила. Любопытствующие.

– Но меня привело сюда не любопытство, – сказала Лаура самой себе. – Я знаю этих людей. По крайней мере, они для меня не просто имя.

Она подошла к железной изгороди. На подъездной дорожке стоял грузовик. Рабочие уже приступили к починке окон. Выбитые стекла лежали на лужайке. Неровные осколки производили впечатление такого же смертоносного оружия, как остро наточенный нож.

– Осторожнее, леди, – предупредил рабочий, когда она направилась по дорожке к дому.

На белой двери переднего входа чернело пятно краски. Что-то там было написано, но надпись постарались затереть, так что ничего нельзя было разобрать кроме одной буквы, похожей на «Н». Наверное, отец семейства, встав пораньше, замазал надпись. Она позвонила.

Подождав какое-то время, позвонила еще раз. Дверь чуть-чуть приоткрылась и в щель высунулась ребячья голова. Изумленные глаза смотрели на Лауру.

– Синтия, – сказала Лаура. Дверь начала закрываться.

– Синтия, – повторила Лаура, – ты меня не узнала?

– Мама сказала не пускать никого кроме рабочих, которые чинят окна.

– Скажи ей, пожалуйста, что это я. Та дама, которая приходила к вам накануне, которая будет заниматься с тобой музыкой. Ты ведь меня помнишь?

Девочка закрыла дверь. «Хочет быть уверенной в том, что я не ворвусь внутрь, – с грустью подумала Лаура, дожидаясь перед закрытой дверью. Спустя пару минут дверь снова открылась.

– Мама говорит, что не хочет никого видеть. Никого, так она сказала.

Что ж, это можно было понять. Вполне. Стоило только представить себя на месте этой женщины.

– Мне очень жаль, – мягко сказала Лаура. – Может быть, в другой раз.

– И никаких уроков я брать не буду, – добавила девочка.

Дверь закрылась с глухим стуком, прозвучавшим, однако, так, как если бы ее с силой захлопнули. Лаура пошла по дорожке к воротам, испытывая непривычное чувство стыда. Подобное ощущение возникает, когда актер на сцене вдруг забывает слова роли, или когда ты становишься свидетелем того, как один из собравшейся компании выставляет себя дураком. Вроде бы тебя это и не касается, но ты все равно испытываешь стыд.

Она шла по улице мимо просторной лужайки, на которой ребятишки не старше семи-восьми лет играли в бейсбол. Они были такими серьезными и сосредоточенными в своих бейсбольных кепках и рукавицах, будто от победы их команды зависело что-то очень важное. Такие невинные. Подходя к перекрестку, она услышала голоса и стук теннисных мячей, доносившихся из-за живой изгороди, ограждавшей теннисный клуб. Это тоже было невинное счастливое времяпрепровождение. Утро в американском городе.

Из-за угла вышла Лу Фостер.

– Ходила навестить их, но на мой звонок никто не ответил, – сказала она. – Мне, знаете, не по себе. Каково им было прошлой ночью, можете себе представить?

– Почему-то мы с вами встречаемся при печальных обстоятельствах, – ответила Лаура безо всякого выражения.

– Джефф и я кое-что видели вчера вечером. Мы возвращались домой и, когда свернули на Фейрвью, там творилось что-то невообразимое – люди бежали, машины разъезжались в разные стороны, сигналя вовсю. Мы проехали с большим трудом. Ваш Том был там в машине с какими-то людьми. Он вам не рассказывал?

Лауру словно слегка ударило током. Совсем крошечный разряд, как бывает иной раз, когда, стоя на ковре, дотрагиваешься до электрического выключателя.

– Нет, но они с Бэдом опаздывали утром на работу, и мы и двух слов не успели сказать.

– Ну, тогда он вам еще расскажет, какая там была неразбериха. Я думаю, что хулиганы, разбившие стекла, испугали людей, собравшихся на митинг на другой стороне улицы, и те захотели убраться оттуда до прибытия полиции. Но по-моему, Лаура, Грег Андерсон как-то в этом замешан. Он сторонник Джонсона, а Джонсон, на мой взгляд, ни перед чем не остановится.

– Не знаю. Я больше ничего не знаю, – тусклым голосом откликнулась Лаура.

– Грег Андерсон – никудышный человек. Родители не могли добиться от него послушания, когда ему было всего пять, и сейчас положение, судя по всему, нисколько не изменилось.

– Ну, когда человеку исполнилось девятнадцать, о каком уж послушании может идти речь, – ответила Лаура, думая только о том, как бы попасть домой. Поскорее домой…

Она подошла по дорожке к передней двери своего дома – изящной, застекленной зеленой двери с начищенным до блеска медным дверным молотком, которым никто не пользовался. Молотки принадлежали другому веку, тому, когда звонки еще не были изобретены, но этот был очень красивым. На этой двери не было никаких грязных пятен, и стекла в окнах были целы. Они блестели в солнечном свете и через них ясно были видны тюлевые занавески с узором из виноградных гроздей и листьев. В деревянных кадках по обеим сторонам от двери цвели кремовые и пурпурные петунии. Граф почувствовал ее приближение – из кухни донесся его заливистый лай. Сейчас он бросится через холл встречать ее.

Она повернула ключ и вошла. Щенок сидел и колотил хвостом об пол с такой радостью, будто она отсутствовала целый год. Он ждал, что на него обратят внимание, и она, наклонившись, погладила его.

– Да, да, я пришла.

День был не слишком тяжелым, и шла она недолго, к тому же все время под уклон, но тем не менее вся она пылала и страшно хотела пить. Из кухни, где она налила себе стакан воды, ей была видна столовая, в которой знакомые вещи стояли каждая на своем месте: стулья аккуратно расставлены вокруг стола, угловые серванты заполнены бело-голубым веджвудским фарфором, находившимся там уже почти полвека. Все упорядочено, надежно, незыблемо.

Но так ли это? В этих чистых комнатах вдруг повеяло опасностью, будто холодный ветер ворвался внутрь, настежь распахнув все двери. Этот дом, как и любой другой, не был надежным убежищем. Ненависть, если ее подогреть и дать ей пищу, может снести его, превратить в руины, и не только его, а и целые улицы и города. Ненависть способна на такое. Это урок истории.

Она поднялась наверх в комнату Тома. Открытое привлекательное лицо Джима Джонсона смотрело на нее с плаката в простенке между окнами. Вообще-то это была самая обычная комната студента колледжа, с университетским вымпелом и картой Соединенных Штатов, прикрепленной кнопками к стене. Над письменным столом висела карта звездного неба. На столе лежала стопка книг в дешевых обложках и стояла маленькая фотография девушки, чье довольно приятное лицо было чуть ли не полностью закрыто копной вьющихся волос. «Тому с любовью» было нацарапано в углу.

Лаура почувствовала укол ревности. Но это естественно. Говорят, все матери испытывают ревность при мысли о том, что кто-то другой может отодвинуть их на второе место в сердце сына. И каждая мать задается вопросом, что значит для сына именно эта конкретная девушка – легкое ли это увлечение или же «настоящее» чувство, и если это настоящее чувство, то правильный ли выбор сделал сын. Кто эта девушка на фотографии, чем она занимается.

Лаура вытащила из стопки газет первую попавшуюся и прочла название: «Независимый голос». Привыкнув к быстрочтению, она в считанные минуты просмотрела первую страницу и сразу поняла, что все написанное представляло собой ловкую пропаганду, замаскированную под объективную журналистику. Умная политическая сатира, откровенный злой фанатизм, опасная наглая ложь. Она перелистала страницы, глядя на подписи под статьями. Дойдя до Томаса Райса, отложила газету и села.

Одно дело слышать, как Том излагает свои идеи, и совсем другое – увидеть их напечатанными за его подписью, к тому же в газете. Должно быть, это та самая газета, о которой он рассказывал. Университетская газета, которую финансируют бывшие выпускники, ставшие важными персонами, преследуя какие-то собственные цели. Она еще раз просмотрела список сотрудников редакции. Мужские и женские имена были расположены в алфавитном порядке. Ей вдруг, без всяких к тому оснований, пришло в голову, что одно из женских имен принадлежит девушке на фотографии, и она принялась внимательно их изучать – Сью, Эллен, Дженнифер, Роберта, Линда. Это, конечно, было глупо. Какая, в конце, концов разница.

– Мне так грустно, – сказала она вслух. – Я рассержена, и разочарована, и не знаю что делать. Ах, Том, я тебе голову готова оторвать. Как ты можешь так поступать? Как ты можешь, ведь ты всегда видел вокруг себя добро и порядочность, я учила тебя быть добрым и порядочным.

Она все еще сидела там, когда послышался шум подъезжающей машины, затем скрежет поднимавшейся двери гаража. Минуту спустя она увидела в окно Бэда с Томом, достававших ручные косилки из сарайчика для инструментов. Бэд строго следил за тем, чтобы трава вокруг клумб была аккуратно подстрижена. Она смотрела на них и думала, что должна принять решение, как вести себя. Можно пойти по пути наименьшего сопротивления – забыть о словах Лу Фостер и о газете. Можно выбрать более сложный путь – завести разговор на эту тему, потребовать объяснений. Беда, однако, была в том, что невозможно было предугадать, какой из двух позволит ей добиться больше толку и можно ли вообще чего-то добиться в данной ситуации.

Выбрав более трудный путь, она стала ждать, когда Бэд с Томом войдут в дом.

– Запарились, наверное, – сказала она. – Я приготовила чай со льдом. Садитесь. Я хочу поговорить с тобой, Том, твоему отцу тоже стоит послушать, – и, бросив на мужа яростный взгляд, начала: – Том, где ты был вчера вечером?

Будучи по натуре честным, Том не умел убедительно лгать. Увидев сейчас, как расширились его глаза и поднялись брови, собрав лоб в морщины, она поняла, что он встревожен.

– Гулял тут неподалеку. Нужно было кое с кем встретиться. А что?

– Я просто хотела уяснить для себя кое-что. Ну и как, встретился ты с кем хотел?

– Не совсем. Видел пару ребят, поздоровался с ними, но дальше Ист Оук не пошел. Мне стало скучно, и я вернулся домой.

– Дальше Ист Оук не пошел. Значит на Фейрвью ты не был.

Красивые глаза сына раскрылись еще шире, и он с упреком воскликнул:

– Мам, не думаешь же ты, что это я бил окна в том доме? – И, рассмеявшись нелепости такого предположения, продолжал: – Или что это я стрелял? – Понизив голос, он огляделся вокруг с заговорщическим видом. – Знаешь, я открою тебе секрет. Я международный террорист. Я не стану пачкать себе руки подобными мелочами.

– Я говорю серьезно, Том. Не пытайся отшутиться.

Он, видимо, чувствовал себя все более неспокойно, потому что встал в позу обиженного.

– Вовсе я не пытаюсь отшутиться.

– Не лги мне, Том. Ты был в той толпе на Фейрвью. Лу Фостер тебя видела. Они с мужем как раз проезжали мимо.

Том молчал. Бэд налил из кувшина еще один стакан чаю, но тоже ничего не сказал.

– Так как же? – настаивала Лаура.

– Ну, хорошо. Я ходил на Фейрвью, а не на Ист Оук. Довольна?

– Нет, потому что ты солгал.

– Я не ребенок. Я, что, должен отчитываться за каждый свой шаг?

– Ты знаешь, что дело не в этом. Разве я когда-нибудь требовала у тебя отчета? Ты всегда пользовался максимальной свободой, как, наверное, никакой другой мальчик. Но вчера вечером ты повел себя необычно. На Фейрвью произошло нечто из ряда вон выходящее. Что ты там делал? Я хочу знать это.

– Ну, хорошо. Я ходил на митинг в поддержку Джима Джонсона. Для тебя не секрет, что я поддерживаю Джонсона, кстати, и папа тоже.

– Тогда почему ты сразу не сказал, что идешь туда?

– Потому что ты ненавидишь Джонсона, – ответил Том на сей раз с оттенком пренебрежения.

Она вспыхнула.

– Я никого не «ненавижу». Да, я не одобряю его кандидатуру, но ты имеешь полное право голосовать так, как считаешь нужным. Нет, Том, ты ушел из дома потому, что не хотел, чтобы я, мы знали, с кем ты встречаешься. Ты был в машине с молодой девушкой и мужчиной постарше. Кто они? Почему надо делать из этого секрет?

– Оставь его в покое, Лаура, – вмешался Бэд. – Это становится похоже на допрос с пристрастием. И ты до смерти напугала Тимми.

Вернувшийся тем временем домой Тимми стоял в дверях, недоуменно глядя на них.

– Тимми – член нашей семьи и достаточно взрослый для того, чтобы знать, что в ней происходит. А у нас есть полное право знать, с кем проводит время наш сын.

– Нет, – сказал Бэд, вставая, – Том прав. Он не ребенок. Он не должен отвечать нам, как малыш из детского сада. Если он хочет встречаться с девушкой, то не должен объяснять нам, с кем проводит время, – и он посмотрел на Тома с выражением, которое Лаура тут же узнала – выражением соучастника.

– Нет? Что ж, посмотри на это и скажи, что ты думаешь. – Заведя руку за спину, она взяла со стола номер «Независимого голоса». – И ты пишешь для этой газеты, Том? Вот с кем ты водишь знакомство. Прочти это, Бэд.

Бэд прочитал колонку и вернул ей газету.

– Свобода слова, Лаура. С этим не поспоришь.

– Это отвратительный бред.

– Ты так считаешь.

– И ты тоже.

– Может быть, но дело не в том, что я считаю.

– И как такое могло случиться с нашим Томом? – жалобно спросила Лаура.

– Ничего с ним не случилось, – нетерпеливо возразил Бэд. – У него есть голова на плечах. Он умеет думать и имеет собственное мнение. У нас свободная страна.

– Да, надеюсь, она такой и останется. Неужели ты не видишь, к чему идет дело? Клан.

– Я не состою в клане, мать, – Том называл ее «мать», когда сердился или был исполнен сознания собственного превосходства. – Эта газета не поддерживает клан. Так же как и Джим Джонсон, о чем мы уже несколько раз говорили.

– Да, говорили, но меня это не убеждает. Корреспондент, присутствовавший на митинге вчера вечером, сообщает, что Андерсон поносил эту негритянскую семью, заявляя, что они не имели права въезжать в дом Блейров. Я слышала по радио.

– А выступление по радио самого Джонсона ты слышала? – спросил Бэд. – Он совершенно недвусмысленно осудил вчерашнее нападение.

– О, – вскричала Лаура, – это было ужасно. Несчастные, перепуганные люди. И твоя газета тоже несет ответственность за случившееся. Ты знаешь это, Том. Ты это знаешь.

– Ничего я не знаю, мать. Мы никогда не поощряли подобных вещей. И я лично их не поощряю, хотя могу понять, как такое происходит.

– Кое-кто говорил то же самое об истреблении людей в фашистской Германии.

Том нарочито громко вздохнул.

– Ты рассуждаешь, как евреи. Извини, но я должен тебе это сказать.

– Не извиняйся. Пусть я рассуждаю, как евреи, но точно так же рассуждают множество прихожан нашей церкви, в том числе и сам доктор Фостер.

«Он что-то знает, – подумала Лаура. – Возможно, и даже скорее всего, он не знал, что должно было произойти вчера вечером, но кое-что ему все-таки известно, всякие подспудные течения. Посмотри на него, он чувствует себя неловко – вертит пустой стакан и смотрит в сторону. Я говорила с ним строго, он к этому не привык. Он понимает, что на сей раз у нас с ним серьезные разногласия, и ему грустно, потому что он любит меня. Вот так же, наверное, происходил раскол в семьях во времена моего прадедушки из-за отношения к противостоянию Севера и Юга, так же становились чужими коллаборационисты и сторонники Сопротивления во Франции. Когда же это кончится?»

Она встала и легонько обняла сына за плечи.

– Можешь сказать мне одну вещь, Том? Что тебе было известно? Ответь мне. Пожалуйста, ответь мне.

– Я пошел туда, потом ушел. Это все, поверь. – Он тоже встал. – Я не хочу спорить с тобой, ма. Это ни к чему не приведет, позволь мне уйти.

– Хорошая идея, – согласился Бэд, бросив недовольный взгляд на Лауру. – Пойдемте, мальчики, разомнемся. Партию в теннис, а? Сыграем втроем, Тимми и я против Тома.

«Да, Бэд, ты глупый, здоровый кусок мяса», – подумала она, наблюдая, как они с Томом идут к выходу, а следом за ними вышагивает Тимми с собакой. Она была обижена, озадачена, измучена. Бэд не поймет, он не способен понять. Скоро придется сказать ему про Бетти Ли, но только не сейчас. Сейчас это привело бы лишь к очередному бессмысленному спору.

Пришло время обеда. За обедом Бэд и мальчики говорили о теннисе, о лучших теннисистах и чемпионатах, а Лаура молчала.

Позже она села за рояль, чтобы чем-то занять себя. Музыка была утешением. Звуки Дебюсси напоминали весенний ветерок, шелестящий в листве деревьев, журчание ручейка. Играя, она чувствовала, как напряжение постепенно отпускает ее.

Потом вошел Бэд.

– Может, ты прекратишь, Лаура? Эта музыка похожа на похоронный марш, она действует мне на нервы.

– Не знала, что у тебя есть нервы, – ответила она. – Ты же никогда не чувствовал музыку, разве не так? Ты притворяешься, когда при гостях просишь меня сыграть что-нибудь. Это показуха. Ни у кого больше жена не умеет играть так как я. Разве я не права?

Он сел рядом с ней на скамеечку у рояля.

– Ну, не будем ссориться. Давай попытаемся понять друг друга, как ты любишь говорить.

Его смиренный, просительный тон немного смягчил Лауру. Она была мягкой по натуре, пожалуй, даже излишне мягкой.

– Я бы с радостью, но ты совсем не хочешь мне помочь, – спокойно сказала она.

– Но и ты не очень-то помогаешь, Лаура. Ты поднимаешь шум по пустякам. Взять хотя бы эту газету. Нужно уметь идти на компромиссы, смотреть на вещи с разных сторон. Не вечно же он будет носиться с этими идеями, со многими из них я, кстати, согласен.

– Да, я знаю.

– Далеко не со всеми. Но я не собираюсь спорить с ним из-за его политических убеждений. Я занимаю нейтральную позицию. А он тем временем набирается опыта. Он искусный полемист, ты слышала его в старших классах, а в колледже он, уверен, еще развил это свое умение. Это подготовка к жизни. Общение с людьми, работа с людьми. Никогда не знаешь, что ждет тебя в будущем. Возможно, он сделает поворот на сто восемьдесят градусов, а нынешний опыт пригодится ему в бизнесе, кто знает?

– Общение с людьми, – повторила Лаура. – С людьми, которые пишут для этой газеты? Меня возмущает, Бэд, когда ты говоришь подобные вещи, – устало покачав головой, она закрыла глаза. – Я устала. Пойду лягу.

– Да, ложись, успокойся, – Бэд говорил ласково, ободряюще. – Бедняжка Лаура! Сплошные волнения. Но ты ведь не можешь взвалить себе на плечи мировые проблемы. Эти негры сами о себе позаботятся, и Том тоже сам о себе позаботится.

Бэд остался смотреть телевизор, а Лаура поднялась в спальню и легла, но не заснула. Мальчики были в своей комнате. У Тимми в ногах наверняка примостился Граф. Том скорее всего пытается подавить гнев. Что ждет ее сыновей в будущем? Наши дети доставляют нам столько хлопот. Что ждет Тимми, было, к сожалению, ясно. Но вот что касается Тома, тут ничего нельзя было сказать наверняка. «В нем так много от Бэда, – подумала она. – Честолюбие, упрямство». Что если бы она вышла замуж за другого мужчину с другими генами? Том все равно был бы ее сыном, но это был бы уже другой Том. Что если она вышла бы замуж, например, за Френсиса Элкота? Глупая нелепая мысль.

На дереве, растущем у окна, испуганно вскрикнула какая-то проснувшаяся птичка и снова замолчала. Этот крик и наступившая вслед за ним тишина заставили ее обратить внимание на жужжание насекомых во дворе – ровный, ни на минуту не прекращавшийся тихий гул, воспринимаемый почти как полная тишина. И наверное потому, что имя Френсиса всплыло из глубин сознания, в памяти возникло еще одно воспоминание – звуки летней ночи, когда она играла для него «Маленькую ночную серенаду». Той ночью так громко стрекотали кузнечики. Еще одна глупая нелепая мысль.