Текст книги "Рассвет"

ГЛАВА 4

«Нервы у нас натянуты до предела. Мы все – сплошной комок нервов», – подумала Маргарет, когда, проходя мимо зеркала в холле, поймала свое отражение и увидела, что губы у нее подергиваются.

Остальные сидели в ожидании в гостиной, чинные и напряженные, как люди, присутствующие на обряде бракосочетания или на похоронах. Артур, вознамерившийся просмотреть утреннюю газету, не прочел еще и первой страницы. Холли, сидевшая за игорным столиком, безуспешно пыталась решить кроссворд.

– Сядь и успокойся, – сказал Артур, подняв голову.

– Я спокойна. Ты не поверишь, насколько я спокойна, – ответила Маргарет.

– Вот уж действительно не поверю. Ты все время ищешь себе какое-нибудь занятие. Оставь эти цветы, они прекрасно смотрятся, – добавил он, увидев в руках у Маргарет садовые ножницы. Она собиралась срезать свежие ноготки.

Она отложила ножницы.

– Я просто хочу, чтобы все было в порядке. Мальчик… Том… – Она замолчала. Самоконтроль, помогавший ей держаться все эти дни, после того как они договорились о встрече, начал ослабевать.

Не зная, чем заняться, она обвела взглядом комнату – угловые диваны, яркие пятна абстрактных картин, приглушенные тона книжных переплетов на полках, занимавших большую часть стен. Все отполировано, пропылесосено, отовсюду стерта пыль.

Ее мысли сделали неожиданный скачок.

– Ральф говорит, у них красивый дом, очень старый, полный антиквариата. Он говорит, Пайге – это ее линия – жили там еще до революции. Должно быть хорошо жить в месте, где до тебя жили многие поколения твоей семьи.

– «До революции», – спокойно возразил Артур, – это немногим более двухсот лет назад. Мои предки жили в одном и том же городе в Германии с тысяча четыреста девяносто второго года, после изгнания из Испании.

– Ну, это уж слишком глубокая старина. Я имела в виду один из этих домов времен Конфедерации с высокими потолками и двойными лестницами.

– Конфедерация – это не твое прошлое. Будь довольна своим новым домом.

– Артур, я и довольна. Я хотела сказать… – Она прикусила губу. Они оба были взвинчены, а в таком состоянии легко наговорить лишнего. Она перевела взгляд на обеденный стол.

– Там хватит еды на двадцать человек, если тебя это беспокоит, – заверил Артур, проследив направление ее взгляда.

– Знаю, но им предстоит проехать больше сотни миль. Они, наверное, выехали рано, успеют проголодаться.

А может и нет. В конце концов, она ничего о них не знала – ни о Томе, ни о его… матери. Мысли ее приняли новое направление. «Если я смогу вынести это, значит я смогу вынести все что угодно», – подумала она и тут же приказала себе: «Думай о ленче – куриный салат, фрукты, миндальное печенье по маминому рецепту».

– По телефону с ней было приятно разговаривать, – сказала она, хотя уже раз десять рассказывала семье об этом звонке. – Я бы с удовольствием сама к ним поехала, но она ясно дала понять, что будет лучше, если они приедут к нам. Муж очень расстроен, сказала она.

– Расстроен, – фыркнул Артур. – Ральф в конце концов признался. Райс в ярости от того, что мы евреи.

– Знаю. Поэтому он и не приедет. Только она и мальчик.

Маргарет посмотрела на мужа. На его лице отразилась боль, которую он пытался скрыть. Наверное, подобную борьбу отражало и ее собственное лицо.

Услышав фамилию Райс, Холли подняла голову от кроссворда.

– И это предположительно мой брат. Твердолобый фанатик. Мой брат, – она покраснела от возмущения. – Вы можете такому поверить?

– Холли, не надо, – предостерегающе сказала Маргарет.

– Я ничего не могу с собой поделать. Мне очень жаль. Но то, что я слышала об этой группе в университете штата, настолько ужасно, что…

– Хватит, – скомандовал Артур. – Мы и так расстроены, жестоко расстраивать нас еще больше. И не говори «предположительно». Он твой брат, и мы должны принять и любить его, – голос у него сорвался.

– Хорошо, пап. Все что я хочу сказать: вся эта история – сплошное безумие. Из-за нее я чувствую себя предательницей по отношению к Питеру. Мой брат Питер, а не этот Том.

– Холли, не надо, – повторила Маргарет. Наступило молчание. Часы на камине – старинные часы с циферблатом в виде лица-луны – заворчали и начали отбивать время. Полдень. Они приедут с минуты на минуту. Взгляд Маргарет скользнул по флейте Холли, книгам по истории Артура, задержался на фотографии Питера и напоследок остановился на фотографии Тома, которую Лаура Райс предупредительно прислала им на прошлой неделе. Ее еще не вставили в рамку. Каждый раз, когда она смотрела на фотографию, ноги у нее подкашивались и ей приходилось садиться.

«Я должна помнить, – подумала она, – что Лаура Райс испытывает те же чувства, что и я: страх, гнев, сожаление, чувство утраты. Ей даже хуже: у нее было два больных ребенка, и один, которого она даже не знала, умер. Теперь она так и не узнает его, а у меня, по крайней мере, появилась возможность узнать собственного сына. Она наверняка будет спрашивать о Питере, и я должна рассказать ей все без утайки: о выпадении прямой кишки, когда ему было всего два года, о пневмонии, бесконечных кризисах и о его смерти. Смогу ли я это сделать?»

Холли, стоявшая у окна, отодвинув штору, сообщила:

– По улице едет машина, очень медленно, будто пассажиры ищут номер дома.

– Отойди от окна, – велела Маргарет, – подсматривать неприлично.

Холли опустила штору, но продолжала глядеть в щелку.

– Да, это они. Она за рулем. Это «мерседес». Мужа нет. Они выходят из машины, поднимаются по ступенькам. Она высокая, светловолосая, симпатичная. Он…

Прозвенел звонок.

Они выехали из дома вскоре после девяти, добрались до автострады в потоке медленно ползущего утреннего транспорта и теперь направлялись на восток, навстречу солнцу. Безо всяких объяснений Лаура села за руль. Обычно, снисходя к мужскому самолюбию Тома, она предоставляла ему право вести эту прекрасную машину, но сегодня была слишком напряжена и роль пассажира ее не устраивала. Ей было необходимо сконцентрировать на чем-то внимание, чтобы отвлечься от мыслей о том, куда они едут.

Красный шар солнца предвещал жаркий день. Раньше ей никогда не приходило в голову, насколько наше восприятие природы связано с настроением. Будь она в радостном настроении, это красное солнце могло бы напомнить яркий воздушный шар, плывущий по небу, но сегодня оно показалось ей раскаленным углем, зловещим и мрачным.

Сердце у нее болело за Тома. Он молчал всю дорогу, уставившись на ровную ленту шоссе, вдоль которой при приближении к городу замелькали узкие аллеи, многоэкранные автокинотеатры, универмаги с выставленными в витринах современными претенциозными товарами.

Вскоре потянулись окраинные районы города, о чем свидетельствовала смена пейзажа: вдоль шоссе возвышались новые многоэтажные здания офисов – узкие продолговатые стеклянные коробки. Они проехали по городу, сделали неверный поворот, вернулись обратно и наконец попали в нужный им окраинный район на другом конце, тоже совсем новый: даже деревья здесь были еще молодыми саженцами.

– Мы почти приехали, – сказала Лаура. Во рту у нее пересохло, а руки покрылись холодным потом.

– Мы пожалеем об этом, мам. Это серьезная ошибка.

– Если это и так, мы бессильны что-либо изменить. У нас нет выбора, ты же понимаешь это, Том.

– Папа сделал свой выбор.

– Ах, Том, – печально ответила она, – бедный папа обманывает сам себя. Нельзя уйти от действительности. – Она затормозила. – Вот он, дом номер семнадцать. Вот наша действительность.

Все вокруг не имело ясных очертаний. Ему казалось, что он идет в тумане, полуслепой и полуглухой. Сознание выхватывало отдельные звуки и образы, которые затем опять исчезали в тумане. Том читал «Американскую трагедию» Драйзера. Его потрясли тюремные сцены, в которых описаны чувства человека, приговоренного к казни на электрическом стуле. Незадолго до казни сознание героя все же продолжало фиксировать различные мелкие детали окружающей обстановки.

Том увидел большую и светлую комнату, почему-то вызвавшую у него смутное представление о деревьях и большом пространстве. На стенах висели книжные полки. Люди стояли полукругом лицом к нему. В первый момент ему показалось, что людей очень много и все они смотрят на него, но вот взгляд его сфокусировался, он стал различать отдельные лица и фигуры и увидел, что их всего трое – мужчина и две женщины. Одна – молодая симпатичная девушка с большими удивленными глазами. На ней было платье с белым воротником, отделанным рюшем, и она выглядела очень нарядной, будто собралась на вечеринку. «Может, она и воспринимает это как вечеринку, – сердито подумал он. – Я – нет». Другая женщина подбежала к его матери. Они со слезами бросились друг другу в объятия, как две старые подруги, встретившиеся после многолетней разлуки. Его мать оставила его лицом к лицу с остальными. Он чувствовал себя одиноко и неловко, не зная, куда девать руки, болтавшиеся вдоль тела, как у какой-нибудь несчастной обезьяны в зоопарке. Это было унизительно.

Но вот женщины, негромко что-то восклицая и всхлипывая, оторвались друг от друга и полезли за носовыми платками. Его мать повернулась к нему, словно умоляя о чем-то.

– Это Том, – сказала она.

Другая женщина тоже была не старой. У нее были густые черные волосы и белая, как бумага, кожа. Выглядела она так, будто вот-вот упадет в обморок. Предположительно, это была его мать.

«Дерьмо! – сказал отец. – Никакая она тебе не мать». Но, конечно же, она была его матерью. Он узнал в ней себя. Он почувствовал дурноту. Господи, только бы она не вздумала целовать его и плакать над ним. Сердце у него учащенно билось, и это биение отдавалось в ушах. Господи, рассказать кому эту историю, никто же не поверит, настолько это невероятно. Он затравленно оглянулся, ища глазами входную дверь, которая вроде бы находилась где-то в передней части холла, но вспомнил, что они еще сворачивали в маленький коридорчик… где, где?

– Том, – сказала женщина низким дрожащим голосом. – Том, не бойся.

Она не прикоснулась к нему, даже не шагнула ему навстречу, а, наоборот, немного отступила назад, словно страшась и одновременно надеясь, что он сам подойдет к ней. Она просто смотрела на него с таким странным выражением, что он заморгал и снова принялся озираться вокруг.

Его взгляд повсюду натыкался на глаза – неестественно большие, блестящие, мокрые от слез. Каждое лицо ассоциировалось у него теперь с конкретным именем. Артур – маленький человек с седеющими тонкими волосами. «Мой отец, – подумал Том. – Нет! Сравни его с Бэдом. О Боже, нет. Холли, девушка с рюшем. Мне не нравится, как ты на меня смотришь, – мысленно сказал он ей. – И ты сама мне тоже не нравишься».

– Я приняла успокоительную таблетку, – сказала Маргарет. – Помню, когда умер отец Артура, Рабби сказал матери Артура, что не надо принимать никаких лекарств, полезнее дать волю слезам, и я тоже так думаю. Но к сегодняшнему событию это не относится. На похоронах слезы это нечто само собой разумеющееся, но сегодня, подумала я, будет лучше, если я буду вести себя как замороженная. Но я совсем не чувствую себя замороженной, ну нисколечко, даже после таблетки.

Слезы текли у нее по щекам. Лаура взяла ее за руку. Том понял, что маме нравится эта женщина. Странно. Все было так странно.

В первый раз за все время заговорил Артур:

– Маргарет, миссис Райс думает о…

– Лаура, – поправила его Лаура.

– Маргарет, не забудь, что Лаура здесь еще и для того… что Питер тоже…

Маргарет поднесла руку ко рту:

– Господи, как нехорошо с моей стороны. Совсем вылетело из головы. Конечно… Что я могу для вас сделать, Лаура? Может, хотите посмотреть его комнату?

– Да, пожалуйста, – пробормотала Лаура.

Обе женщины пошли наверх. Томом вдруг овладела болезненная ревность. Вдобавок на него навалилось чувство одиночества. Он сел в углу комнаты, неожиданно показавшейся ему огромной. У него возникло ощущение, что ему нигде нет места. Кто он такой?

Голос мужчины донесся до него словно через длинную пустую трубу:

– Мы так хотели увидеть тебя, Том.

Он поднял голову. Этот небольшой хрупкий мужчина, чуть ли не дрожащий от переполнявших его эмоций, был предположительно его отец. Если бы он мог честно ответить ему: «А я совсем не хотел увидеть никого из вас». Но мама никогда бы ему этого не простила, поэтому он только молча кивнул в ответ.

– Мы знаем, что ты потрясен. Не нужно поддерживать разговор, если тебе не хочется.

Разговор! У него в голове была единственная мысль: «Исчезните! Пусть вас не станет. Дайте мне уйти отсюда и никогда о вас не думать». Но он лишь снова кивнул.

Наступило молчание. Без всякой видимой причины девушка пересела на другое место. При движении зазвенели ее золотые браслеты. Робби говорила, что евреи любят украшения, что в колледже лучшие украшения носят еврейские девушки, которые буквально увешивают себя ими.

Молчание затягивалось. «Очевидно, – довольно отметил про себя Том, – эти люди чувствуют себя так же неловко, как и он. Ну, может не совсем так».

– Холли, может Том хочет чего-нибудь выпить, – повернулся мужчина к девушке.

Девушка встала:

– Лимонад или кока-колу? – обратилась она к Тому.

– Ничего, – ответил он и, вспомнив, добавил: – Спасибо.

– Может, Том хочет выйти во двор?

Они говорили о нем, будто его здесь не было. Артур, видимо, понял это, потому что, обратившись непосредственно к Тому, спросил, есть ли у него собака.

– У моего брата есть. – Понятно? Моего брата.

– А у Холли есть колли. Белый колли. Холли, покажи Тому Стара.

Том охотно встал и последовал за девушкой. Вне этих стен, вдали от всех этих взглядов и вопросов он сможет наконец-то вздохнуть с облегчением. Девушка двигалась очень грациозно, и фигура у нее была почти такая же хорошая, как у Робби. Но он и эта девушка были врагами.

В дальнем конце лужайки плакучая ива склонилась над маленьким прудом, в котором плавали золотые рыбки. Здесь в тени лежал белый колли.

– Набегался с утра, устал, – сказала девушка. Собака встала и подняла голову в ожидании ласки. – Хороший мальчик. Славный мальчик.

Том с удовольствием погладил бы собаку. Он не представлял себе семьи без собаки. Но он вспомнил оставшегося дома Графа и не смог прикоснуться к этой собаке. «Дом», – мысленно произнес он, и горло у него сжалось.

Холли, стоявшая на коленях, подняла голову:

– Мы тебе не нравимся, – черные глаза сверкнули.

– Правда, не нравитесь.

– Я знаю о тебе кое-что.

Что она может знать, воображала с рюшем и украшениями.

– Меня не интересует ни что ты обо мне знаешь, ни ты сама.

Открылась раздвижная стеклянная дверь, и раздался голос Артура.

– Я на всякий случай поставил на столик у веранды графин с лимонадом. Я пойду наверх. – Дверь закрылась.

– Послушай, – горячо заговорила Холли, – мне так же не хочется с тобой разговаривать, как и тебе со мной. Но я не хочу обижать родителей, они и без того настрадались. Я принесу пару журналов, мы сядем и притворимся, что читаем. Тогда нам не нужно будет говорить ни слова. Хорошо?

– Согласен, – откликнулся Том.

Она была в комнате Питера. Одним быстрым взглядом Лаура охватила все – плакаты, книги, стереосистему, льняные занавеси на окнах – бежевые с пропущенной по ткани красной нитью. На видном месте, на комоде, стояла фотография Питера. На нем был праздничный костюм, лицо серьезное. Он был снят на фоне каких-то похожих на трубки предметов, украшенных сверху сложным металлическим орнаментом. Лаура остановилась перед фотографией.

Прошла минута или две. Потом Артур заговорил:

– Ему здесь тринадцать. Это был день его бар-мицвы. Вы знаете, что это?

– Я читала, что это что-то вроде конфирмации.

– Да, что-то подобное. Мальчик, прошедший обряд бар-мицвы, считается взрослым, он становится полноправным членом общины. Он умеет отличать хорошее от дурного, осознает заповеди своего народа, передаваемые от отца к сыну со времен Моисея…

Артур замолчал и отвернулся к окну, пряча лицо. Затем снова заговорил:

– В тот день он произнес замечательную речь, все о ней долго вспоминали. Его интересовали проблемы экологии, он создал в школе экологический клуб. Об этом он и говорил: как сыны Израилевы пришли в страну меда и молока, как они берегли землю, дарованную им Богом, как и сегодня мы должны беречь нашу планету, чтобы нашим детям досталась… – Он опять замолчал, не в силах продолжать.

Лаура поняла, что он скорбит по двум сыновьям: мальчику, которого он растил с такой любовью, гордости семьи, и другому, незнакомцу, который сидит сейчас внизу, плоть от его плоти.

Маргарет тихо объяснила:

– Там на заднем плане свитки, на которых написаны законы – первые пять книг Библии, той ее части, что вы называете Ветхим заветом. Украшения называются коронами, они – знак нашего почитания пяти книг.

– Понимаю.

Знакомое лицо, лицо Тимми, наложенное на эти странные предметы, плыло у Лауры перед глазами. Все было так невероятно, гигантское недоразумение. Повисшее в комнате молчание было каким-то звенящим.

– Расскажите мне, как все было с самого начала, – сказала наконец Лаура, – а я потом расскажу вам про Тома. Ведь именно это мы и хотим узнать.

Маргарет села и, вздохнув, начала:

– Проблемы возникли с самого рождения. Питер был очень капризный ребенок, он плакал до истерик и плакал почти не переставая. Но наш первый врач сказал, что ничего страшного в этом нет, что многие младенцы ведут себя так.

Лаура кивнула:

– То же самое мне говорили про Тимми. Вы ведь знаете про Тимми?

– Да. Ральф Маккензи сказал нам.

– Ну, а дальше?

– Потом мы переехали сюда. У отца Артура был удар, и все дела он передал Артуру. Артур в то время работал над докторской диссертацией по литературе, работу пришлось бросить, хотя он и сейчас знает больше, чем иной профессор.

– Лаура хочет послушать про Питера, а не про меня, – перебил Маргарет Артур.

– Мы обратились к другому педиатру, потом еще к одному, а Питер тем временем худел и слабел, потом заболел пневмонией, поправился, выздоровел и опять заболел. – Маргарет беспомощно развела руками. – А потом на нас обрушился этот удар, мы, наконец, узнали, что с ним такое. И тогда мы объехали чуть ли не всю страну, побывали во всех известных больницах от Миннесоты до Бостона. Вплоть до самого последнего месяца мы пытались что-то сделать, надеялись помочь нашему милому мальчику. Мы обратились к крупнейшему специалисту в Нью-Йорке, мы…

– Не нужно больше, – попросила Лаура.

Но Маргарет то ли не слышала ее слов, то ли не могла остановиться:

– Помню, о чем я прежде всего подумала в тот день, когда мы узнали, что биологически Питер не наш сын. Врач, очень душевный молодой человек, разговаривая с нами, смотрел в окно на растущее во дворе дерево. А я могла думать лишь о том, что где-то живет другой мой ребенок, и я спрашивала себя, какой он. Наверняка он похож на людей, вырастивших его, так же как Питер был похож на нас. И я подумала, что он возможно здоровый и крепкий мальчик.

– Да, – сказала Лаура, – как вы сами могли убедиться. – Теперь была ее очередь. – Наш малыш слишком много плакал в роддоме, во всяком случае мне так казалось. Я ведь по сути дела ничего не знала о детях. Но когда мы привезли его домой, он перестал плакать и вел себя просто замечательно. Думаю, что до тех пор, пока не родился Тимми, мы не отдавали себе отчета в том, какой беспроблемный у нас ребенок. Ну, а говоря о Тимми, – добавила она почти с тоской, – я могу повторить все то, что вы рассказывали мне о Питере.

«Но что же сказать про Тома, – спросила она себя, сделав паузу. – Они ведь ждут». И после минутного молчания продолжила:

– Том – хороший сын. Трудно, конечно, в двух словах охарактеризовать человека. Хороший сын. Студент. Спортсмен. Они с моим мужем, Бэдом, друзья. И Тимми повсюду ходит с ними. Том заботится о нем, он замечательно относится к Тимми. – Лаура говорила то, что приходило ей в голову, не пытаясь придать своим мыслям характер связного повествования. – Проучившись год в колледже, он, естественно, изменился. Стал более независимым. У него всегда было много друзей. Ах, я так плохо рассказываю.

Маргарет и Артур ловили каждое ее слово. Маргарет ответила первой. Очень тихо она проговорила:

– Нам, по крайней мере, ни о чем не пришлось рассказывать Питеру. Он умер, не зная правды о своем рождении. Что бы это дало, скажи мы ему правду? А вам пришлось рассказать Тому, – она вздрогнула.

– Для Тома это и так страшно тяжело, – вступил в разговор Артур, – а то, что мы евреи, усугубляет его переживания.

Лаура встретила взгляд умных серых глаз. Очевидно, Маккензи сказал им. Но перед ней, осознала она, был спокойный рассудительный человек, не склонный к глупому упрямству или детским обидам. Эти глаза требовали ответа, и она честно ответила:

– Да. Это так.

Все вздохнули. У Маргарет по щеке потекла тушь с ресниц, она стерла ее. Артур высморкался.

– Что же нам дальше делать? – спросила Лаура.

– На данный момент ничего, – откликнулся Артур. – Давайте спустимся вниз.

Через стеклянную дверь они увидели на веранде Холли и Тома. Они читали, сидя на значительном расстоянии друг от друга. Вид у обоих, когда они вошли в дом, был недовольный.

– Я приготовила ленч, – сказала Маргарет, делая героическое усилие, чтобы разрядить атмосферу. – Надеюсь, Лаура, вы проголодались.

– Не слишком, – ответила Лаура и затем как-то застенчиво спросила: – А Питер похоронен далеко отсюда?

– Нет. Мили три-четыре. Хотите увидеть могилу?

– Если можно. Если это не слишком вас затруднит.

– Конечно, нет. Мы можем поехать прямо сейчас. «Бог мой, – подумал Том, – кладбище». Но все же это было лучше, чем оставаться здесь с этой девушкой, которая не захотела поехать с ними.

Да, все было отвратительно, гораздо хуже, чем он это себе представлял. И все же, несмотря на ревность и гнев, ему было до боли жаль мать. Она покраснела и говорила отрывисто, с трудом выговаривая слова. Ему хотелось сказать ей: «Давай уедем отсюда к черту». Ему хотелось, чтобы поскорее вернулась Робби. Робби была нужна ему. С ней, по крайней мере, можно было разумно поговорить.

Они поехали на машине Лауры – дома они всегда называли ее двух-с-половинойместной. Женщины, сидевшие впереди, разговаривали без умолку. Том съежился на заднем сиденье рядом с Артуром. Со своего места ему были хорошо видны обе женщины.

Том был наблюдателен, и ему не требовалось много времени, чтобы составить мнение о человеке. Эта женщина, Маргарет, была образованной, об этом было нетрудно догадаться по ее манере говорить. Она была женщиной со вкусом. На ней было простого, как у мамы, фасона платье, но еще более модное. Том разбирался в женских туалетах, Робби научила его этому. Что ж, почему бы ей и не быть хорошо одетой, раз они владельцы универсального магазина. На руке, которую она положила на спинку сиденья, был узкий золотой браслет, а на пальце – кольцо со сверкающим темно-зеленым камнем, наверняка изумрудом. Он сравнил маму с другой женщиной. У Другой – за последние несколько минут он стал мысленно называть ее так – были такие же, как у него самого, волосы и нос с легкой горбинкой – такие носы можно увидеть на скульптурных изображениях древних римлян, например Цезаря и Цицерона. Он вынужден был признать, что внешне он куда больше похож на Другую, чем на маму.

«Мама, – молча воскликнул он, – что ты со мной сделала?» Затем, преисполняясь в душе яростью: «Зачем ты привезла меня сюда?»

Но, конечно же, это была не ее вина. Не в ее силах было помешать этому. Тому пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержаться от слез.

Машина въехала в железные ворота в форме арки, украшенной в центре звездой Давида. «О Господи, подумать только, куда я попал», – мелькнула у него мысль.

– Какое маленькое кладбище, – заметила Лаура.

– Нас в городе не так уж много, – объяснила Маргарет.

Они вышли из машины, прошли по гравиевым дорожкам и остановились у могилы, настолько свежей, что даже плющ на ней еще не вырос.

– Памятник установят до конца этого года, – сказала Маргарет.

Могила находилась под огромным дубом, и они молча сели в его тени, погруженные каждый в свои мысли. «Брат Тимми», – с горечью думал Том.

– Он любил музыку, – внезапно нарушил молчание Артур. – Ральф сказал нам, что вы играете на рояле, вам будет интересно узнать, что Питер всегда стремился попасть на концерт, если мы приезжали в город, где выступал крупный оркестр. Он знал биографии многих композиторов, мог отличить манеру одного дирижера от другого.

«Скоро они сделают из этого парня святого. Парень моего возраста, разница между нами всего в один день. Другая и ее муж держатся за руки, а на меня смотрят так, словно ожидают, что я вот-вот засмеюсь или заплачу, и я отворачиваюсь. Мам, ради всего святого, забери меня отсюда…»

– Вы проделали длинный путь, – заговорила Другая. – Давайте вернемся домой и перекусим.

– Нам пора возвращаться, – ответила Лаура.

– Сейчас всего четверть второго. Успеете перекусить перед дорогой. Кроме того, приедут мои родители, они хотели познакомиться с… со всеми.

В доме, когда они туда вернулись, находились три новых человека. «И этим необходимо меня рассмотреть», – подумал Том, увидев направленные на себя взгляды. Этими тремя были Фрида, бабушка, пожилая женщина с обесцвеченными волосами и коричневыми морщинистыми руками, постаревшая копия Другой; Альберт, дедушка, усатый человек, говоривший с сильным акцентом, и кузен Мелвин, ничем кроме своего большого носа не примечательный. «Все сходится», – подумал Том, глядя на нос.

Повторилась утренняя сцена – пристальные взгляды, слезы женщин, медленная с запинками речь людей, потрясенных невероятностью ситуации. К счастью, Маргарет быстро пригласила всех к столу.

– Мы с Холли сыграли партию в шахматы, пока вас не было, – объявил кузен Мелвин, ни к кому конкретно не обращаясь. – Потом она накрыла на стол. Как раз вовремя.

Столовая представляла собой просторную комнату. Все в ней – от полированного стола из тикового дерева, вместительного гармонирующего со столом серванта, стульев в китайском стиле до японских светильников – было новым. Одна стена почти целиком была занята окнами, и солнце заливало всю комнату.

На столе стояли салатницы с куриным, картофельным и зеленым салатами, вазы с фруктами, заливное, тарелки с горячими рогаликами и кексами. Лаура была поражена. Сколько же времени потратила Маргарет, чтобы все это приготовить.

– Накладывайте себе и рассаживайтесь, где хотите, – сказала Маргарет.

Лаура села рядом с Томом, а по другую сторону от него устроился кузен Мелвин. Аппетита у нее не было, но она все же наполнила свою тарелку, чтобы хоть как-то сгладить впечатление от невежливости Тома, который демонстративно ни к чему не притронулся.

– А ты, Том, совсем ничего не хочешь? – спросила Маргарет.

– Спасибо, нет.

Он знал, что они стараются не смотреть на него, но не могут удержаться. Неужели они думали, что он не замечает взглядов, которые они исподтишка бросают на него? Он не обращал на них внимания и не поднимал головы до тех пор, пока они не вернулись к своим тарелкам и своему словно заранее отрепетированному разговору, и тогда принялся в свою очередь рассматривать собравшихся.

Все они – старик с сильным акцентом, хорошенькая девушка с браслетами и старуха, говорившая что-то слезливым голосом – вызывали у него презрение.

– Мы так его любили, – говорила старуха. – Он был на редкость терпеливым, никогда не жаловался.

– Мама, не надо, – вмешалась Маргарет.

– Он был очень добрым мальчиком. Здесь он был счастлив. Я не могу смотреть на его рояль… его рояль…

– Мама, пожалуйста, не надо.

Старая дама всхлипнула.

– Ты права. Извините, мне действительно не следовало…

«Ах, сколько эмоций из-за этого их драгоценного Питера, – подумал Том. – Потащили маму наверх смотреть его комнату, повезли на кладбище. Свалились как снег мне на голову и хотят разрушить мою жизнь. И надеются, что я буду сидеть тут и вести с ними светский разговор и есть их пищу. Не буду я с ними разговаривать. Не буду и все тут».

И он с презрением посмотрел на Артура. «Сморчок какой-то по сравнению с Бэдом. Я люблю своего отца», – мысленно воскликнул он и ощутил самую настоящую боль в сердце. Напряжение было невыносимым.

Маргарет нутром чувствовала, в каком смятении находится Том. «Голова у бедного парня должно быть идет кругом. Его матерью все эти годы была Лаура, чудесная женщина. Что могу значить для него я? Захочет ли он когда-нибудь поближе узнать нас? О нем хорошо заботились, его хорошо воспитали. Я заметила, как он отодвинул для Лауры стул. Между двумя передними зубами у него крошечная щелочка, как и у Холли. Сможем ли мы лучше узнать тебя? Бедный Том. У меня самой голова идет кругом».

«Не нужно было оставаться на ленч, – думала Лаура. – Мы все чувствуем себя неловко. Но они руководствовались самыми добрыми побуждениями. Они хорошие люди, сразу видно. Родители мягкие и деликатные. И девушка очень симпатичная, умненькая, ясноглазая, такая женственная с этим рюшем на воротнике и позвякивающими браслетами. Старики тоже культурные люди. У ее отца такой образный язык, хотя и говорит он с сильным акцентом. Здесь рос мой ребенок. Он сидел на одном из этих стульев». Она проговорила, как бы размышляя вслух:

– Когда я в первый раз увидела фотографию Питера, мне показалось, что он близнец Тимми.

Том пришел в ярость. С трудом он сдержал готовые сорваться с языка слова. «Нет! Тимми мой брат, мой, ты слышишь? Он любит меня, я учу его играть в бейсбол, плавать, я забочусь о нем, я все знаю о его лекарствах, и о кислородной подушке. Я, ты слышишь?»

Он бросил на Лауру гневный и одновременно страдальческий взгляд, которого она не заметила.

Зато заметил Артур. «Трудное Лауре предстоит пережить время, прежде чем все как-то уляжется. – Артур внимательно наблюдал за ней. – Прекрасный образец нордического типа. В старой Европе она могла быть бы герцогиней, изящной и элегантной. Муж был совсем другим – недалекий «старина Бэд», по словам Ральфа. Да, – размышлял Артур, – Том рос, испытывая на себе диаметрально противоположное влияние. Конечно, ему все случившееся представляется каким-то безумием. А какой ужас, какое смущение он должен испытывать». Но еще Артуру казалось, что он угадывает в Томе настоящую ненависть. Дай-то Бог, чтобы он ошибался. Он хотел любить этого своего сына.

Внезапно разговор резко оборвался, словно никто не мог больше придумать ни одной фразы. Альберт попытался заполнить тягостную паузу. Он с живым интересом проговорил:

– До ноября осталось каких-то два месяца. По словам Ральфа, они идут вровень.

– Ральфу предстоит выдержать настоящее сражение, – вставил Мелвин.

– Он справится, – ответил Альберт. – У Ральфа под бархатной оболочкой стальной каркас. Он жесткий парень.