Текст книги "Рассвет"

ГЛАВА 3

Процессия двигалась по широкому бульвару в центре города, четко отбивая шаг, поднимая руки в фашистском приветствии. Для охраны порядка процессию по сторонам сопровождали отряды полицейских на мотоциклах, а сзади – полицейские машины с мигалками. Подростки, старики и женщины, из любопытства ли, или в знак поддержки следовали за процессией, – день был будний, и мужчины были на работе. Наконец они дошли до места и окружили кольцом памятник в центре города.

Лаура попала сюда случайно. Она хотела пройти бульваром, после того как сделала все необходимые покупки в магазинах, но толпа увлекла ее. Люди, поджидавшие процессию, взобрались на пьедестал памятника Неизвестному солдату. Они размахивали американскими флагами и яркими брошюрами, выкрикивали лозунги:

– Только американцы! Только белые! Власть – американцам!

Лаура почувствовала дрожь отвращения. Эта сцена была оскорбительна для флага Америки, для мемориала герою войны, у подножья которого лежал лавровый венок.

– Дикие, обезумевшие люди! – возмутилась она. – Мой отец пал за Родину, но не за это же он сражался! – воскликнула Лаура.

Женщина, стоявшая рядом с ней, сочувственно кивнула:

– Крикливые подонки!

– Кто они такие? – спросила Лаура.

– Национальный съезд правых партий. Вплоть до самых оголтелых – крестоносцев и гвардейцев. У меня дядя служит в полиции, он рассказал, что съехалось до семисот человек – собрались в мотеле и отправились процессией через город. Полиция ожидает беспорядков.

Процессия торжественным шагом двигалась вокруг памятника, скандируя:

– Власти! Власти! Мы ее завоюем!

Множество голосов слилось в грозном хоре, а вскинутые вверх в гитлеровском приветствии руки напомнили Лауре фильмы о нацистской Германии. По спине ее пробежал холодок.

Какой-то невысокий седой человек начал речь, но его голос был заглушен криками юношей, окруживших памятник. Нельзя было даже понять, кричали ли они в поддержку ему или чтобы заглушить его:

– Бу! Бу! Бу!

– Замолчите! – закричали другие. – Замолчите, подонки!

Началась драка, толпа попятилась и сжала невольных наблюдателей, люди кричали, пытались вырваться из круга.

– Мадам, идите за мной, – какой-то мужчина попытался вывести Лауру из толпы, но скоро она от него отстала.

Сквозь облака пробивалось бледное солнце; воздух был насыщен запахами скученных человеческих тел. Завывали полицейские сирены; люди пытались выбраться из толпы, на лицах страх. Толпа несла Лауру, давно потерявшую из виду своего доброго вожатого; может быть, ему и самому не удалось выбраться.

Толпа обезумела, появились, люди, которые рвались к центру круга, где шла схватка, яростно отпихивая тех, кто хотел вырваться.

– Пожалуйста, дайте мне пройти! Пожалуйста!.. – отчаянно взывала Лаура.

– Они пригнали полицейский фургон. Бросают туда арестованных! – взревела вдруг толпа. Давка стала еще ужаснее, Лаура вцепилась в пиджак стоящего рядом мужчины и едва не сорвала его. В паническом страхе люди стонали, кричали; полицейские пустили в ход дубинки. Лауру случайно вынесло из гущи толпы и, собрав последние силы, она вырвалась и проковыляла в тихую боковую улочку – у нее сломался каблук. Переводя дыхание, она стояла, прислонившись к фонарному столбу; потом с трудом пошла по направлению к дому. Половину пакетов из магазина она растеряла в толпе.

– Лаура? – окликнул ее женский голос. Это была Лу Фостер, жена священника. – Я вижу, что вы тоже едва выбрались. Я-то натерпелась такого страха, как никогда в жизни.

– Да, – удрученно ответила Лаура, – мы читали о таком в газетах, но до чего же страшна толпа, когда оказываешься в гуще событий.

– Люди Джонсона, – отозвалась Лу.

– Мне показалось, что скорее это ку-клукс-клан.

– Одно и то же. Джонсоновцы выглядят и ораторствуют вроде бы более цивилизованно, но, китайцы говорят, все они едят из одной миски.

Проехал маленький мальчик на трехколесном велосипеде; из раскрытого окна доносился шум пылесоса. На этой тихой улочке, с высаженными вдоль нее тенистыми дубами, все казалось так спокойно, и мирные обитатели старинных домов, должно быть, и представления не имели о том, что в нескольких стах метрах от них бушует буря ненависти.

– Да, разницы между ними нет, – повторила Лу.

– Мой муж поддерживает Джонсона, он считает, что у него нет ничего общего с кланом, что это – клевета, – растерянно возразила Лаура.

– А мой муж мог бы с ним поспорить. Сейчас Джонсон изображает из себя респектабельного джентльмена среднего класса. А ведь он долгое время был на службе у деятеля клана Фреда Бартлетта. Этот создал потом свою организацию «Сыновья Зевса» – даже в клане они считаются самыми оголтелыми. Джонсон вроде бы отмежевался от них, но все равно он очень опасен. Доверять ему нельзя, Лаура.

Прежде чем они расстались, Лу озабоченно сказала Лауре:

– Опасность возникла совсем рядом с нами. Знаете, дом Блейров на улице Фейрвью купила черная пара, и многие этим недовольны. А они уже вселяются. Не знаю, что из этого выйдет. Я слышала такие разговоры, что просто страшно становится.

– Вы думаете, есть основания беспокоиться? – спросила Лаура.

– Не только беспокоиться – страшиться… Мы-то с вами узнаем последними, но вполне возможно, что люди Джонсона или какие-нибудь еще уже ведут самую гнусную агитацию.

– Да, – вздохнула Лаура, – до сих пор на улице Фейрвью всегда было спокойно. – И она вспомнила благородные пропорции особняка Блейров. – Надеюсь, эта черная пара – приличные люди, и чудесный дом Блейров сохранят в должном порядке.

– Да, они вполне культурные люди. Жена – учительница, муж – специалист по компьютерам. Они приехали из Цинциннати.

– Ну, не стоит беспокоиться, все обойдется, – отозвалась Лаура. – Ох, – вдруг вспомнила она, – я же не купила кофейного мороженого к приезду Тома. Он его обожает, целую пинту в пять минут съест. Я побегу, Лу, извините меня. Том не был дома с рождественских каникул. Бэд поехал встречать его, и тетушки приедут.

– А назавтра надо готовить праздничный обед.

– Да, хлопот по горло. Может быть, за домашними заботами забудется это ужасное утро.

Лаура и тетушка, сидя на веранде, выходящей в сад, смотрели, как на лужайке играют в футбол Том и муж тети Сесилии.

– Смотрите, Клем держится против Тома, – с гордостью воскликнула Сесилия.

Клем Хенсон, немолодой капитан, ушедший недавно на пенсию, действительно был для своего возраста в неплохой спортивной форме, хотя, конечно, Том ради тетушки подыгрывал ему. Клем был добросердечный человек и не требовал от жены, чтобы она после замужества отдалилась от сестры, – Лилиан ездила вместе с супружеской парой в путешествия, – за собственный счет, конечно, – и сейчас они все трое навестили Райсов по случаю приезда Тома.

Лаура, встретив теток, поняла с особой ясностью, как она тосковала по своим «двум матерям», с их иногда докучливой заботой и чудачествами, но таких добрых, любящих и великодушных.

– Том становится все красивее с каждым разом, что я его вижу, и все больше походит на твоего отца, Лаура, – черные волосы, белая кожа и темные глаза. О, неотразимый взгляд! – шутливо продекларировала тетя Лилиан.

Лаура улыбнулась – тетя была права. За исключением редких случаев, когда на Тома находил приступ упрямства и он сжимал губы и хмурился, лицо его было неотразимо привлекательным.

Сесилия захлопала. Клем обошел Тома. Волосы тетки, давно уже цвета перца с солью, сильно побелели, но лицо ее молодело с каждым годом замужества. Лаура с радостью думала, каким удачным оказался брак двух пожилых людей. Лилиан, которая заметно постарела, заметила со счастливой улыбкой:

– Как приятно побывать в своем старом доме, посмотреть на эту магнолию в цвету. Когда я ее посадила, она была высотой с полметра.

– Я бы хотела, чтобы вы побыли подольше, – сказала Лаура.

– Нет, нет. Нам надо ехать завтра рано утром, а вещи еще не уложены. Мы отправляемся в кругосветное путешествие.

– О, я так хочу увидеть Индию! Помнишь, Френсис Элкот посылал нам оттуда открытки с чудесными видами? А тебе привез сари, Лаура. Бледно-розовое с золотом. Или голубое с золотом. Я забыла, напомни, – нахмурилась Сесилия.

Да, завернувшись в тончайшую розовую ткань, обнажив одно плечо, словно одалиска, она танцевала в комнате, любуясь собой в зеркало.

– Я тоже не помню, – пожала Лаура плечами.

– Да, больше всего я хочу увидеть Индию, – повторила тетя Сесилия. Ей чудились бело-мраморные дворцы и храмы, журчание фонтанов, звон храмовых колокольчиков. Ни нищета, ни грязь не возникали в ее воображении. Ни опасность инфаркта для нее самой. Милая романтичная тетя Сесилия.

– Я устал, – сказал Бэд и забросил мяч на веранду. Он вовсе не устал, но не хотел, чтобы Тимми со своим Графом в восторге бегал вокруг играющих в футбол мужчин. Бэд и другие всегда щадили самолюбие Тимми, – мальчик был очень гордый. Такой же гордый и обидчивый, как его отец. Между этими двоими существовала тесная связь, и у них было много сходных черт. Но Бэд никогда не выказывал свою неистовую любовь к Тимми и скрывал даже от жены, какой горечью эта любовь окрашена. Но Лаура это понимала.

Почему, взывал к неведомым силам Бэд именно на него обрушилась такая трагедия? Ведь он – отец такого здорового и крепкого юноши, как Том!

«Мы могли бы завести еще одного ребенка, Бэд получил бы еще одного здорового сына, – думала Лаура. – Но Тимми требует такого тщательного ухода… И если снова родится больной ребенок – ведь есть какой-то процент вероятности! Это ужасно».

– Я голоден, – весело заявил Том.

– Подожди, через пять минут выну мясо из духовки. Сегодня твой любимый ростбиф.

– Ох, как ты меня балуешь, мама! Вчерашний яблочный пирог был просто объеденье.

– Раз ты понимаешь, что избалован, то дело еще не так плохо! – засмеялся Бэд.

Проходя в столовую, женщины остановились около фотографии отца Лауры.

– Он выглядит таким суровым, – заметила Сесилия. – Я его таким не помню.

– Военная фуражка меняет выражение лица, – заметила Лилиан. – Вот если б на Тома надеть такую фуражку, его лицо тоже показалось бы строгим.

– Нет, это не фуражка. Он снялся перед тем, как отправился на войну в Европу.

– У Тома бывает такое выражение, хотя он на войну не отправлялся.

– Да, он иногда выглядит очень серьезным. Парень хорошего рода. Вернее, хороших родов.

И, похвалившись своим родом и воздав должное Райсам, тетушки Пайге проследовали в столовую. Теперь они не сидели во главе стола – эти места занимали Лаура и Бэд.

За столом красного дерева, вывезенным ее предками из Ирландии, тысячи раз за эти годы бережно навощенном и отполированном, Лаура всегда как-то особенно ощущала преемственность, особенно ясно вспоминала своих родителей, сидящих на стульях, обитых Дамаском, и ведущих чинную застольную беседу. За этим столом отец и мать Лауры праздновали свою помолвку, и молодая женщина явилась в дом жениха после долгих тревожных размышлений о подходящем к случаю наряде – не слишком длинном, не слишком коротком, не слишком глубоком вырезе платья. Викторианские вкусы были строги.

– Я говорю Сесилии, – обратился к Лауре Клем, – что ваши мальчики очень хорошо воспитаны. У них хорошие манеры. Сегодня не всякий юноша умеет подать даме стул.

– Это благодаря Бэду, – улыбнулась Лаура. – Он был очень строг с мальчиками насчет манер. Считал это важным, и правильно, конечно.

– Да, замечательно, что он за этим следил.

Бэд был польщен.

– Ну, Том стоил моих усилий. Я воздам ему должное: добавлю на дощечке «Пайге и Райс» – «и сын».

– А когда-нибудь, – добавила Лаура, – «и сыновья».

– Конечно, конечно, когда Тимми подрастет, – поспешно добавил Бэд. Он повернулся к тетушкам:

– О, я помню тот день, когда появилась дощечка «Пайге и Райс», золотые буквы на черном фоне. Я просто ликовал. Задыхался от счастья.

– Да, много, много перемен, – задумчиво признала Сесилия. – В этом веке жизнь несется вскачь. Теперь мы не так часто посещаем город, и каждый раз узнаем о чем-то новом. И ощущаем перемены.

– Я слышала по радио в машине, что у вас вчера были беспорядки, – сказала Лилиан.

– Да, – подтвердил Клем, – мы видели по телевизору. Просто позор. Какие-то бесноватые.

– Лаура случайно оказалась там, – сказал Бэд. – Ее чуть не убили. Такой ужас! Расскажи, Лаура.

Лауре очень не хотелось вспоминать, и она рассказала коротко:

– Да, было ужасно… Они вели себя словно дикари. – Потом, взглянув на Бэда, неожиданно для себя добавила: – И если придет к власти Джим Джонсон, так это только начало. Только начало.

– Ерунда! – громогласно возразил Бэд. – Как это можно называть Джима Джонсона дикарем? Правда, он иногда слишком эмоционален и немного резковат, но он дело говорит. Те вчерашние подонки не имеют к нему никакого отношения.

Лаура твердо повторила:

– А мне говорили другое. Говорили, что за его спиной стоит клан.

– Что за чушь! Джонсон не больше связан с кланом, чем ты сама.

– Мы во Флориде, – поддержал его Клем, – тоже слушали его, и почти всем он нравится. А что думает молодежь?

Том как будто только и ждал своей очереди вступить в разговор.

– Мы, я и мои друзья – за Джонсона, конечно. – Бэд одобрительно улыбнулся. – Его очень уважают. Маккензи только болтает, а Джонсон займется и расовыми квотами, и слишком высокими налогами…

– Я буду голосовать за Маккензи, – перебила его Лаура.

– Этот Маккензи хочет всем угодить, поэтому замалчивает те острые проблемы, которые поднимает Джонсон. Просто трусит. Он поощряет бездельников, предлагает тратить на них государственные деньги. – Том прочесал пальцами волосы, и они закрыли половину его лба словно блестящий шелковый платок.

– Ай да парень у меня, – хлопнул в ладоши Бэд. – Отлично разбирается в политике. Будет когда-нибудь губернатором штата, верно, Клем?

Клем с улыбкой кивнул и, повернувшись к Тимми, ласково спросил:

– Ну, а ты что по этому поводу думаешь, парень?

Тимми покраснел, и, переведя глаза с Бэда и Тома на мать, сказал своим детским высоким альтом:

– Я читал кое-что и, знаете ли, этот Джонсон часто говорит низкие вещи. И Бетти Ли сказала мне, что он ненавидит черных.

– При всем моем уважении к Бетти Ли, – возразил Бэд, – думаю, что она в вопросах политики не очень-то разбирается. Кто-то ей сказал. Это все пропаганда.

– Да нет, папа, думаю, она сама это чувствует. Ведь черные чувствуют, когда их ненавидят, чувствуют сильнее, чем мы с тобой. По крайней мере, – мягким извиняющимся тоном, опасаясь, что он слишком резко возразил отцу, докончил Тимми, – мне так кажется.

Лаура смотрела на младшего сына, тронутая и обрадованная.

– Тимми прав, – сказала она решительно. – В статьях и речах Джонсона много низкого. Это скверно, что такой человек выдвинулся, это пугает меня.

– Не понимаю тебя, Лаура, – сказала тетя Сесилия. – Джонсон культурный, образованный человек, хороший оратор. Это самый подходящий политик для нашего штата.

– Вот в этом-то и есть опасность, тетя Сесилия, что он образован и хороший оратор. У него дар убеждения, а люди не понимают, что его идеи – хорошо замаскированные идеи клана. Он опасен, очень опасен. Сейчас он может делать вид, что выступает против клана, а потом, как это было в нацистской Германии… Начнется с малого, а потом… Вчера я уже слышала крики ненависти и видела кровь на мостовой.

– О чем ты, мама? – спокойно возразил Том. – Что за преувеличения? В нацистской Германии не было никаких газовых камер, не было шести миллионов мифически погибших в этих мифических камерах. Да, были лагеря и тюрьмы, где держали коммунистических шпионов и агитаторов, тех, кто этого заслуживал. Остальное – пропаганда. Еврейская пропаганда.

– Верно! – вскричал Бэд. – Все это – надувательство.

– Надувательство? Массовое истребление евреев в Германии, холокост – «надувательство»?! Как ты смеешь это говорить! Есть фотографии, есть выжившие узники, есть свидетели! В их числе и американские солдаты. Сам Эйзенхауэр плакал, когда увидел этот ужас. Ты отрицаешь историю! Это все равно, что сказать, что в Америке не было Джорджа Вашингтона.

– А-а, – ворчливо ответил Бэд, – вечно ты защищаешь евреев. А что ты о них скажешь? Сколько у тебя знакомых евреев?

– Какое это имеет значение? Ну у меня были подружки-еврейки с детства, еще с детского сада. Но я никогда не интересовалась религией и национальностью людей, с которыми знакомлюсь. Мне важно только то, что эти люди порядочные и добрые. Разве не тому же нас учат в церкви?

Лаура остановилась, потому что все слушали ее в полном молчании. Тетушки никогда не одобряли разговоров о политике за столом, и Лаура не любила их тоже, но она была так возбуждена вчерашними событиями, так огорчена всеобщей недоброжелательностью родных… Только Тимми поглядывал на нее сочувственно.

Лауру охватила усталость. Бэд и тетки – одно. – Они превосходные люди, – говорит он. – Он – хороший человек, – твердят они. Но как только дело заходит о важных вещах, о том, что творится в мире, падает какой-то занавес и отгораживает ее от «превосходных женщин» и «хорошего человека». А теперь еще и Том…

Неужели еще и Том… Она почувствовала себя совершенно одинокой за этим столом, где сидели самые близкие и родные ей люди.

Молчание прервала Лилиан. – Значит, ты будешь голосовать за Маккензи, Лаура?

– Да, подтвердила она. – Он порядочный, надежный человек.

– Родился с серебряной ложкой во рту. Богатые родители. А Джонсон всего добился сам.

«Какая нелепость! – подумала Лаура. – Уж не тете Лилиан говорить о «серебряной ложке».

– Мы встречали Маккензи, – заметил Клем. – Сесилия не говорила вам? На обеде в Каптиве, прошлой зимой. Производит впечатление незаурядного человека. К тому же красивый. – Он засмеялся. – Женщины за ним гоняются. Тридцать семь лет, холостяк, рыжеволосый…

– Ох, – вскочила Лаура, – мне надо достать шоколадное суфле из духовки, чтобы сразу подать его к столу, пока не опадет. А то вкус будет хуже.

– Со взбитыми сливками, мама? – спросил Том.

– Еще лучше – с ванильным соусом. Помогите мне убрать со стола и принесите тарелки для десерта, мальчики. Нет, Лилиан и Сесилия, вы сидите, пожалуйста.

Атмосфера за столом изменилась.

– Хватит политики, – провозгласил Бэд. – Да здравствуют вкусные вещи!

Лаура, ставившая на стол вазу с суфле, посмотрела на него благодарным взглядом.

– Клем, твой бокал, вот хорошее вино к десерту! И тебе, Том, – Бэд подмигнул сыну, – в девятнадцать уже можно. Да мне что-то и не верится, что вы в колледже не пьете вина!

«Удивительно, – думала Лаура через несколько минут, – как умиротворяют «вкусные вещи»! «Десерт, вино, сыр и фрукты, кофе – и словно растаяла сдержанная, но напряженная враждебность, вызванная политическими спорами»».

Гости скоро вышли из-за стола, – Клем напомнил, что им предстоят сборы и отъезд рано утром.

– Как странно, – сказала Лилиан, – спать как гостья в доме, в котором родилась. Как будто и не уезжала отсюда. А куда вы собрались, Бэд?

– Деловая встреча.

– В субботу? – с любопытством спросил Клем.

– Приходится иногда и в воскресенье заниматься делами. Работы по горло. Конечно, я стараюсь освободиться на уик-энд, но сегодня совершенно необходимая встреча. Очень важная. Я с вами попрощаюсь утром.

Гости разошлись по спальням, а Лаура с сыновьями остались посидеть на террасе, выходящей в сад. Они разговаривали шепотом, потому что комнаты для гостей находились как раз над террасой.

Лаура не отрывала глаз от Тома. Что с ним, в какую среду он попал, откуда у него новые идеи? Эти вопросы волновали и будут волновать матерей, сыновья и дочери которых выходят из стен родного дома в большой мир. Но разве Том сам выбрал в университете определенную группу, поддался определенному влиянию? Не была ли почва подготовлена дома?

Ты должна признать это, Лаура, почва была подготовлена Бэдом. Его расистские шуточки, словечки, перемигивания с сыном… Том дышал этим воздухом… Гнусным воздухом, отравившим юношу с хорошими задатками и добрым сердцем. Неужели время упущено, Лаура?

– Смотри, вот Полярная звезда, – сказал Том.

– Где? – спросил Тимми.

– Вон, смотри, – сказал Том. – Полярная или Северная звезда. Моряки определяют по ней направление.

– «Светлая Вечерняя звезда» Вагнера… – прошептала как будто для самой себя Лаура. – Такая чудесная нежная музыка.

– Это единственная неподвижная звезда, – продолжал Том. – Все остальные движутся, кружатся в течение суток. Когда-нибудь ты изучишь хоть азы астрономии, – он ласково погладил Тимми по плечу. – А может быть, и всерьез ею заинтересуешься. Я еще только начал, занимался всего один семестр, но хочу продолжать.

«Как он может думать об изучении звездного неба и говорить такие вещи, которые она услышала от него сегодня за столом?» – изумилась Лаура.

– Расскажи что-нибудь, я никогда не разбиралась в звездах, – дружелюбно обратилась она к Тому.

– Вот сюда смотрите! – воскликнул Том. – Смотри, Тимми, вот эти семь звезд, – разве не напоминают они медведя? Так и называется это созвездие – Большая медведица. А вот, рядом, – следи за моим пальцем, сосчитай-ка – тоже семь звезд. Это Малая медведица. Знаете, что мне нравится в этой науке? Точность. Это изумительно. Все предопределено. Вот, двенадцатого августа, ну, может быть, на день позже или раньше, будет дождь метеоритов. А пятнадцатого ноября – еще один, утром. Даже время дня известно, подумать только! Фантастика!

– Мам, у меня желудок болит, – пожаловался Тимми.

Она сразу вскочила:

– И тошнит тоже?

– Да сам не пойму. И то и другое.

– Это праздничный ужин, – успокоил Том. – Переел немножко.

– Иди наверх и ляг в кровать, я принесу тебе лекарство.

– Нет, – сказал Том, – я все сделаю. Ты сегодня устала, мам. Тим сам знает, какое принять лекарство. Иди наверх вместе с Графом, братишка, а я согрею тебе молока, принесу, и мы еще поболтаем.

Том услышал из кухни, что Тимми резко закашлялся. Он знал, что тошнота и боли в желудке всегда связаны у брата с мучительным кашлем. Согрев молоко и добавив мед, он отогнал мрачное видение – Тимми снова в больнице – и понес кастрюльку в комнату к брату. – Вот выпей. Пей медленно.

Тимми и сам все знал, но послушно кивнул головой. После нескольких глотков кашель стал затихать.

Том смотрел на тонкие пальчики Тимми, сжимавшие высокий стакан. Ручки маленькие, фигурка хрупкая, ниже всех в классе. Но одноклассники были добры и ласковы с Тимми, никто не дразнил его «коротышкой». Наверное, родители сказали детям, что их сверстник очень болен.

– Смотри-ка, Граф беспокоится, когда я кашляю, – сказал Тимми.

Собачонка сидела в ногах кровати и переводила блестящий взгляд со своего маленького хозяина на Тома.

– Знаешь, он мой лучший друг… после тебя, конечно.

– Ну, я тебе не только друг, но и брат, а это больше.

Выпив молоко, Тимми обхватил колени руками и выжидательно посмотрел на Тома. Тот понял, что Тимми желает доверительной беседы.

– У тебя есть девушка, Том? – спросил Тимми.

– Ну, в каком-то смысле есть, а в общем – нет. – Том не хотел откровенничать с малышом о Робби. – В колледже встречаешь много девушек. На лекциях, на танцах, на футболе. Ну и заводишь знакомство – на неделю, на месяц. Знаешь, как это бывает. Сейчас у меня нет девушки.

– Это плохо, Том, заведи скорее.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что у меня есть девушка, – прошептал Тимми в ухо Тома. – Только обещай никому не рассказывать.

– Обещаю, – торжественно сказал Том.

– Ее зовут Мэри Бэт. Я каждый день сажусь на ленч за ее стол.

– Да-а?

– Да, она меня приглашает.

– Ну, что ж, у нее недурной вкус, если она тебя приглашает. А она хорошенькая?

– Самая хорошенькая в классе! Она потрясающая, Том! И одевается потрясающе.

– А какие у нее волосы?

– Каштановые. С золотистым отливом.

– Я бы хотел посмотреть на нее, Тимми.

– Ну приходи на наш выпускной вечер. Папа и мама всегда приходят, и ты можешь, если захочешь.

– Конечно, захочу!

Такое маленькое бледное личико с задумчивыми глазами – мамиными глазами. Том раньше не замечал этого, а теперь вдруг осознал, что у обоих – глаза мечтателей, которые думают о чем-то своем, даже когда говорят с вами. Но ведь все говорят, что и Том похож на мать. И на отца тоже.

Тимми зевнул, но ему не хотелось отпускать Тома.

– Папа подарил мне новую игру, посмотри.

– Ты на часы посмотри, а в игру поиграем завтра! Как ты себя чувствуешь?

– Отлично.

– Ну, тогда спокойной ночи, до завтра.

Том сидел в своей кровати и читал «Протоколы сионских мудрецов». Это был репринт старинной книги, и Робби уверяла Тома, что все написанное там – чистая правда. Там говорилось, что евреи посылали в каждую страну старого мудреца, который подготавливал осуществление в этой стране господства евреев, которое потом должно было утвердиться на всей планете.

Том засомневался. А, может быть, это и правда. Ведь сколько всяких владений у евреев только в их городе. Половина больших магазинов и лавок – ювелирных, магазинов одежды, обуви, спортивных товаров. В кардиологическом отделении больницы, где в прошлом году делали операцию тете Лилиан, заведующий был еврей. Всюду встречались эти люди, занимающие важные посты, живущие в роскоши.

– Нет, – уверял он себя, – в этой книге изложены правдивые факты. Просто люди их не знают. Папа, конечно, знал эти факты. Но он был занят работой, обеспечивал семью, он не хотел наживать себе врагов… и не хотел расстраивать маму. Не было смысла спорить с мамой, и отец любил ее такой, какая она есть. Не понимающая жизни, погруженная в свои книги и в музыку.

Он поднял руку, чтобы выключить торшер, и увидел на своем столе в вазе пышную красную розу. «Какая красивая… мама срезала ее к моему приезду, – подумал Том. – Она пошла в сад и срезала ее».

«…Нет, я не должен был так говорить за обедом. Это огорчило маму. Может быть, не надо было оставлять в своей комнате ни книги о Гитлере, ни даже фотографии Джима Джонсона». Эти вещи появились в его комнате, когда он начал спать с Робби. Тогда началась его взрослая жизнь. Он растянулся в кровати, расслабив каждый мускул своего тела, и вдруг ощутил сладкую боль в чреслах, представив рядом с собой гибкое тело прижавшейся к нему Робби.

«А Тимми, – подумал он, – наверное не узнает этой пронзительной сладкой боли, радости и печали земной любви».

За окном летняя ночь звенела стрекотом сверчков, как звенела тысячу лет назад. А на другой планете, вращающейся вокруг другого солнца, другие существа наполняют ночь своей музыкой. «Ученые говорят, что после гибели жизни на планете останутся одни насекомые. Тараканы? Пф-ф… сносно. Ну а сверчки вообще – симпатичные создания. Всю ночь они стрекочут под моим окном…». Он заснул.

Лаура сидела, задумавшись, на неосвещенной террасе, пока не послышался шум колес подъезжавшей к дому машины. Заперев машину в гараже, Бэд прошел на террасу по росистой лужайке.

– Эй, почему ты здесь?

– Ничего, просто не хочется спать.

– Сидишь одна. Что случилось?

– Право же, ничего.

– Я тебя знаю. Чувствую, если что-то с тобою не так.

Так оно и было, но не пускаться же ночью в объяснения. Да Лаура и не хотела посвящать в свои настроения Бэда. И потом – она устала… Ах, как она устала…

– Как прошло твое собрание? – спросила она Бэда, не отвечая на его вопрос.

– Превосходно. Хотя слишком затянулось для воскресной ночи. Что поделаешь, люди любят сами себя послушать. – Он поцеловал ее. – Да у тебя новые духи. Как они называются?

– «Белые плечи».

– О, твои белые плечи… И белая грудь… И все остальное… А знаешь, я проголодался. Сделай мне сэндвич.

Кухня, как и весь дом, была предназначена для большой семьи. Фарфоровая посуда в буфете – тонкий китайский фарфор, сияющие медные кастрюли на полках до самого потолка, две плиты – электрическая и редко используемая, но начищенная до блеска, старинная, отапливаемая углем. Аккуратная связка дров, приготовленная в углу для растопки камина в зимние вечера. Кружевная паутина вьющихся растений на окне.

– Люблю наш дом, – сказал Бэд. «Мой дом – моя крепость». Да, и каждый должен защищать эту крепость, не щадя своих сил. Это я понимаю.

– К счастью, у нас в Америке нет враждебных сил, против которых надо оборонять свой дом.

– Напрасно ты так уверена. Старый уклад под угрозой. Его ненавидят евреи, негры, люмпены. О католиках я этого не скажу, я знаю среди них порядочных людей, но для них на первом месте преданность Папе. Не Америке.

– Не хочешь ли кусочек кекса? Я испекла два, один тетушкам в дорогу.

– Спасибо, не стоит мне есть сдобу, я уже выпил сегодня пару пива. Лишний вес – реальная угроза для меня. – Он откинулся на спинку стула и откусил кусок сэндвича. – Один приятель рассказал мне, что на улице Фейрвью поселилась пара черных. Купили дом Блейров. Хорошенькое дело!

– Да, мне сказала Лу Фостер.

– Такой прекрасный район и вдруг вселяются эти вшивые подонки.

– Они имели право купить этот дом, – возразила Лаура.

– Закон можно обойти. Повысить цены так, чтобы они купить не смогли.

Пальцы Лауры сжали ручку кофейной чашки, но она возразила спокойно:

– А, может быть, они славные люди…

– Ну, может быть… Но, черт возьми, Лаура, будь же реалисткой!

– Я именно реалистка в этом вопросе.

– Но я рад, что не буду иметь с ними дела. Они все-таки не совсем рядом с нами поселились. Вот Ордвеи сумеют облить их холодом.

– Ордвеи? – Это были владельцы соседнего с домом Блейров дома. – Ну, и как они, по-твоему, будут себя вести?

– Ну, будут их игнорировать, – пожал плечами Бэд. – Глядеть сквозь них, словно они прозрачные.

Да, Грэйс Ордвей сумеет так себя вести. Выражение лица у этой дамы всегда было такое кислое, как будто она сосала лимон. А у мужа всегда было злое и чем-то недовольное выражение лица. Такая пара может напугать черных соседей.

Как-будто уловив ее страх, Бэд заметил:

– А знаешь ли, мне кажется, что на этой улице в скором времени случатся беспорядки.

– Что ты имеешь в виду?

– Кто знает? Но, конечно, многим людям это вселение черных совсем не по душе.

В душе Лауры закипала ярость.

– Да – таким людям, как ты, – сказала она, четко выговаривая слова. – Как ты, и, к сожалению, как Том, тоже.

– Том? – удивленно вскинул брови Бэд. – В чем ты нас – меня и его – можешь обвинить?

– Не в поступках, нет. Но ваши слова подстрекают тех, кто совершает поступки. Ваши идеи, ваши речи вдохновляют их, и в сущности вы так же виноваты, как и они.

– Я не виноват, что ты такая сердобольная, Лаура. Наверное, готова помочь любому ленивому негру, который клянчит милостыню, или еврею с подписным листом на сооружение Стены плача.

Она сжала руки, чтобы заставить его замолчать:

– Лучше иметь слишком мягкое сердце, чем ледяное, или чем вовсе не иметь сердца.

Бэд улыбнулся своей ослепительной улыбкой, – он не любил вести споров. Но Лаура не желала остановиться: