Текст книги "Смерть за стеклом"

День тридцать третий. 5.10 вечера

С момента убийства прошло шесть дней. Сержант Хупер со своей командой продолжал заниматься непосильным делом – изучением глубин неисследованного метража материала. Они усердно искали любой намек на событие, которое могло привести к преступлению. Тяжелое испытание даже для такого фаната шоу «Под домашним арестом», как сержант Хупер, который был типичным среднестатистическим зрителем и надеждой рекламодателя. Хупер являл собой полную противоположность Колриджу. Суперсовременный коп, стильный, самоуверенный представитель двадцать первого века, в мешковатых брюках, в кроссовках, с серьгой в ухе и с серебристым портативным «Макинтошем». Хупер и его приятели не пропускали ни одной передачи реального телевидения, но даже он поостыл, когда получил задание. К счастью, не все семьсот двадцать часов записанного материала поступили в распоряжение полиции. Очень многое ежедневно выбраковывалось редакторами «Любопытного Тома». Однако и оставшегося хватало на сотни часов. Складывалось впечатление, что смотреть записи – все равно что наблюдать, как высыхает краска. С той лишь разницей, что краска когда-нибудь обязательно высохнет. А картинка на экране вечно оставалась сырой.

Хэмиш снова ковыряет в носу. Джаз скоблит задницу.

Девчонки опять занимаются йогой.

Гарри качается на тренажере.

Гарри подтягивается в дверном проеме.

Гарри бежит на месте…

Хупер начинал презирать игроков. И это ему совершенно не нравилось. Во-первых, потому, что не способствовало расследованию. И, во-вторых, потому, что в каком-то смысле они были с ним из одной песочницы. Со схожими интересами и запросами и с откровенным убеждением, что имеют право радоваться жизни. Хуперу совершенно не хотелось перенимать образ мыслей Колриджа, постоянно ворчавшего, что у «арестантов» отсутствует чувство долга, что они не умеют работать и не могут жить в коллективе. Как будто желание получить больше превращает человека во врага общества!

И тем не менее эти типы начинали его утомлять. «Арестанты» ничего не делали – никогда. Но что раздражало еще сильнее – никогда ни о чем не размышляли. Отличительная черта человеческого существа – способность абстрактно мыслить – оказалась на службе у… пустоты.

Хупер мысленно выругался. Он даже думать стал как Колридж.

А ключей к раскрытию преступления все не находилось.

Пока Триша кое-что не обнаружила.

Немного, но все-таки.

– Взгляните, сержант, – сказала она, – как шушукаются Келли-кошечка с Дэвидом-сутенером.

– Шушукаются, констебль? Кошечка с сутенером? – тоном Колриджа строго переспросил Хупер, и оба мрачно усмехнулись, вспомнив, что на службе должны выражаться корректно.

Всего лишь небольшой инцидент, намек и не больше на какую-то зацепку, но полиция отчаялась отыскать очевидную улику.

– Мы ищем катализатор, – объяснял на совещании Хупер. – В химии существуют такие вещества, которые, если их даже в небольших количествах добавить к другим, вызывают взрывную реакцию. Вот и мы гоняемся за малейшими психологическими катализаторами.

Когда пример излагал инспектор, звучало очень недурно. Но в исполнении Хупера получилось еще эффектнее. Колридж не скупился на мысли, а сержант знал, как их преподать.

Потенциальный катализатор был едва осязаемым – даже редакторы «Любопытного Тома» прохлопали. Но Триша что-то учуяла, а Хупер с ней согласился.

День девятый. 12.20 пополудни

Келли, Джаз и Дэвид вместе принимали горячую ванну. Говорил, как обычно, Дэвид.

– Мне понравилось, как ты вчера рассказывала о том, что хочешь стать актрисой. Да, здесь все играют. Ты ведь знаешь об этом? Этот дом – подмостки. А мы все – исполнители.

– Неправда! – возразил не страдавший скромностью Джаз. – Я такой, какой есть. И весь на виду. Мне нечего прятать от других.

– Чушь! Никто не бывает самим собой.

– Откуда такая уверенность, господин Умная Задница?

– Потому что ни один человек не знает себя до конца.

– Муть.

– А ты попробуй осознать это, Джейсон.

– Джаз.

– Пусть так. Тебе никогда не приходилось удивляться, взглянув на себя под совершенно новым углом зрения?

– А как же! Однажды я испражнялся на зеркало. Должен тебе сказать, это было потрясающе!

Келли рассмеялась, пожалуй, резковато и раздражающе. Раздражающе для Дэвида.

– На меня смотрела собственная жопа, – продолжал, осклабившись, Джаз. – Даже мне сделалось не по себе.

Дэвид внезапно вспыхнул. Он принимал себя абсолютно всерьез и любил, чтобы другие относились к нему так же.

– Уверяю тебя, Джейсон, мы в жизни все актеры и стараемся выставить себя в выгодном свете. Поэтому настоящие актеры, как я, понимают мир полнее, чем обычные люди. Мы замечаем уловки и расшифровываем символы. Мы знаем, что живем среди лицедеев. Некоторые из нас тоньше, другие грубее. Но играет каждый. Я и тебя вижу насквозь, Джаз, нам, актерам, без этого никак нельзя.

Джаз долго молчал.

– Туфта, – наконец выдохнул он, явно не найдя, что ответить.

Дэвид улыбнулся.

И в этот момент Келли наклонилась и что-то прошептала ему на ухо. Как ни трудно было разобрать ее слова, они поняли, что Келли сказала: «Я тебя знаю».

Затем отстранилась, привалилась к бортику ванны и посмотрела Дэвиду в глаза. Он не отвернулся, улыбка превосходства не исчезла с его лица. Всем своим видом он показывал, что спокоен.

Но на самом деле был на грани срыва. И очень близкого.

Келли снова наклонилась и что-то опять прошептала ему

День тридцать третий. 5.30 пополудни

На этот раз ни Триша, ни сержант Хупер не расслышали слов. Ни один из полицейских, работавших с ними в комнате, также ничего не разобрал.

Звучало что-то вроде: «Один носатый корги».

– Полная бессмыслица, – прокомментировал Хупер.

– Чушь какая-то, – согласилась Триша.

Но что бы ни прошептала Келли, Дэвид понял, и ее слова ему не понравились.

Выражение его лица на экране сразу же изменилось. Не резко – для этого он был слишком хорошим актером, но вполне заметно. Внезапно исчезла, будто испарилась, самодовольная улыбка превосходства.

Он испугался.

День тридцать четвертый. 9.00 утра

На следующее утро Хупер показал запись Колриджу.

– Что бы ни означала эта фраза, сэр, – начал он, – а Келли сказала явно другое, чем то, что мы слышим, ситуация, по моему мнению, свидетельствует о том, что эти двое знали друг друга еще до того, как оказались в доме.

– Возможно, – согласился инспектор.

– Полагаю, что так оно и есть, сэр. – Сержант прокрутил пленку еще раз. – Вот здесь Келли говорит: «Я тебя знаю». Сначала я решил, что она имела в виду – психологически, потому что об этом вел разговор сам Дэвид.

– Естественно.

– Но потом она прошептала что-то насчет этих «корги», и Дэвид понял. Наверное, их общий секрет или случай из прошлой жизни.

– Никакого сомнения, сержант, – поддержал его Колридж. – Но они совсем не обязательно встречались. Келли могла распознать в Дэвиде нечто такое, что позволило ей сделать определенные выводы.

– Келли отнюдь не светоч, сэр. Делать выводы – не по ее части. Я думаю, что они все-таки встречались.

– Если так, то это самое важное из наших открытий. Наша теория катализаторов основана на предпосылке, что «арестанты» не были знакомы до передачи. Но если двое из них выпадают из этого правила, меняется динамика всей группы.

Впервые детективы почувствовали, что, возможно, ухватились за ниточку.

– Как вы трактуете это, сержант? Келли с самого начала раскусила Дэвида – насчет того, что сейчас прошептала?

– В таком случае она – величайшая актриса, как раз такая, какой мечтает стать. Нет, в первый день Келли понятия ни о чем не имела: прыгала, визжала, плюхалась в бассейн и при этом выпадала из купальника. Ни одного момента задумчивости. На размышление ее навело то, что случилось позднее. В какой-то момент Дэвид себя выдал.

– Скорее всего, незадолго до того, как Келли объявила, что знает его тайну.

– Вне всяких сомнений. Она не из тех девушек, которые долго хранят пикантные секреты. Не сдержалась и швырнула прямо Дэйву в лицо. Не забывайте, как накануне он здорово опустил ее актерские амбиции.

– В таком случае ее осенило после беседы у бассейна, но перед разговором в ванне. Что они делали вечером восьмого дня?

– Сравнивали татуировки, – ответил Хупер. – Я просматривал пленку.

– Давайте поглядим еще разок.

Пока сержант заправлял в аппарат кассету, к ним присоединилась Триша, и все трое уселись перед экраном.

Ужин завершился, и все, за исключением Воггла, сидели на диванах. Каждому на время выдали ручки и попросили написать прогноз: кто останется в доме к концу седьмой недели. Желающие могли добавить, как станут развиваться события. Листки сложили в большой конверт с надписью «Прогнозы», торжественно запечатали и положили в дальней части кухни.

И только после этого разговор коснулся татуировок. Всем, кроме Дервлы и Джаза, было чем похвастаться.

– Я слишком черный, – объявил Джаз. – И к тому же моя кожа и так хороша, чтобы заниматься украшательством.

– Я вообще не хочу объясняться, – сказала Дервла. – Сегодня стоит заговорить о татуировках, и приходится оправдываться тем, у кого их нет. Так вот мне эти ваши татуировки не нужны.

– И правильно, – похвалил Колридж, потягивая чай из фарфоровой кружки.

Хупер и Триша ничего не ответили. У Хупера на плече красовалась эмблема футбольного клуба «Эвертон», а у Триши на левой ягодице порхала бабочка.

На экране Гарри объяснял, что орел на его лодыжке символизировал силу, честь и справедливость.

– А что означает сжатый кулак у тебя на плече? Знак онаниста? – поинтересовался Джаз.

– Ничего подобного, – отозвался Газза. – Хотя в этом виде спорта я олимпийский чемпион.

Девушки хмыкнули.

– Кулак – это тоже сила, честь и справедливость. Я собираюсь наколоть еще один, на спине. И слова – готическими буквами. «Сила, честь и справедливость» – мой девиз.

На это остальные заметили ему, что и сами успели догадаться.

Затем Мун показала растительный узор на лопатках.

– Цветы – символы покоя и внутренней силы. Духовные венчики. Кажется, египетских принцесс хоронили с букетами цветов. Или нет, скандинавок Ну, один хрен. Все равно они очень одухотворенны и возвышенны.

Келли приоткрыла парящую над ягодицами птицу феникс, Сэлли продемонстрировала воительницу, которая поражала обвившего низ живота дракона, а Лейла – маленькую бабочку на заднице.

– У меня такая же, – расстроилась Триша. – Тот хмырь, что ее колол, божился, что она единственная.

Колридж чуть не поперхнулся чаем. Ему и в голову не могло прийти, что полицейский, причем женщина, носила татуировку. Тем более Патрисия, которую он считал вполне уравновешенной девушкой.

Затем Лейла гордо раздвинула ноги и показала другую бабочку, распростершую крылья на внутренней стороне ее гладкого, красивого, холеного бедра.

– Она здесь затем, чтобы напоминать любовникам, что прикосновения должны быть нежными и легкими.

Колридж застонал и отвернулся от экрана.

– Слушай, Триш, – поинтересовался Хупер, – а такая у тебя есть?

– Только не в этом месте. Достаточно, что там трется бикини. Не хватало, чтобы какой-нибудь придурок тыкал туда иголкой с тушью.

– Молчать оба! – зарычал Колридж.

Лейла показала маленький рисунок на лопатке.

– Тибетский, – объяснила она. – Буддийский символ, означающий тихий внутренний свет.

Все решили, что рисунок очень симпатичный. Все, кроме Дэвида.

– Тибетский? – переспросил он с нарочитым удивлением в голосе.

– Именно тибетский, – насторожилась Лейла.

– Ну, хорошо. Пусть так.

– Что значит «пусть так»? – вспыхнула девушка. У нее чесались руки – до того хотелось убить обидчика. – Никаких «пусть», он и есть тибетский.

– Угомонись, Лейла, – усмехнулся Джаз. – Держись за свой тихий внутренний свет.

– Видишь ли, Лейла, – заметил Дэвид, – рисунок в самом деле красивый. И пусть он символизирует все, что тебе угодно. Не важно, тибетский он, или тайский, или еще какой. Твоя татуировка, и воспринимай ее, как тебе нравится.

Никто бы не мог подумать, что знаменитое спокойствие Лейлы так просто разбить вдребезги. Ее лицо покраснело от обиды и злости.

– Да замолчи ты, ублюдок! Я точно знаю!

Дэвид криво усмехнулся и пожал плечами, как бы говоря: «Ты не права, но тебе ничего не докажешь».

– Тибетский! – снова выкрикнула Лейла. – Означает тихий, внутренний, долбаный свет. – И бросилась на кухню пить успокаивающий чай на травах.

– Я слышал об одном гомике, – начал рассказывать Гарри, – у которого на руке было китайское изречение. Он считал, что это изречение переводится как: «Благородный искатель правды». Но однажды в забегаловке в Сохо познакомился с китаезой, и новый дружок его просветил. Оказывается, эти слова переводились иначе: «Мудила мученик».

Гарри, Джаз, Сэлли и Келли громко заржали, Хэмиш и Мун улыбнулись. Красная от злости, с чайником в руке, Лейла прикусила губу, а Дэвид закрыл глаза, словно черпал силы из собственного внутреннего мира.

Потом Хэмиш похвастался кельтским крестом на руке. И вот наступила очередь Дэвида.

– У меня всего одна татуировка, – начал он таким тоном, словно сам этот факт свидетельствовал об изысканности вкуса и утонченности восприятия. – Но зато прекрасная. – Он приподнял штанину широких шелковых брюк и обнажил голень. Вокруг нее тремя кольцами вились начальные строки монолога «Быть или не быть…» из «Гамлета». – Никаких бабочек, тибетских закорючек, которые на поверку всего лишь список покупок в бакалее, или злобных драконов. Вместо этого – самое доходчивое выражение абсурдности человеческого бытия, какое только знала бумага.

– В данном случае кожа, – поправил его Джаз, но Дэвид проигнорировал замечание.

– Экзистенциализм. За три столетия до того, как экзистенциализм был выдуман. Гуманизм в жестоком варварском мире. Лучик света, который с тех пор озарял столетия.

– Ну хорошо. А почему монолог написан на ноге? – спросил от имени всех Джаз.

– Потому что он спас мне жизнь. – Ясные глаза Дэвида смотрели не мигая, с неподдельной искренностью. – Переживая мрачные времена и не видя возможности продолжать существование, я пришел к мысли покончить счеты с этим миром. Поверьте, я решился на самоубийство.

– Решился, но не осуществил, – хохотнул Гарри. – Забавно.

– Не осуществил. Вместо этого я трижды за долгую ночь прочитал от корки до корки «Гамлета».

– Круто! Я бы предпочел укокошить себя, – заявил Гарри, но Дэвид пропустил это мимо ушей.

– Печальный принц, подобно мне, замышлял страшный акт самоубийства. Но возвысился над грешными мыслями и обрел высшее благородство.

– И поэтому ты остался в живых? – спросила Мун. Она явно хотела поддержать Дэвида в его исповеди. – Что бы с тобой ни было, все равно хуже, чем у Гамлета, быть не могло.

– Помню, помню, проходили в школе, – снова встрял в разговор Гарри. – Согласен, хуже «Гамлета» ничего не бывает.

– Заткнулся бы ты, Гарри! – возмутилась Мун. – Дэвид понял, что я хотела сказать. Правда, Дэвид?

– Понял и отвечу тебе так: и да и нет. Не вызывает сомнений, что метания печального принца многому меня научили. Но я отказался от самоубийства не поэтому: просто, читая трагедию, я понял, что не желаю покидать мир, в котором столько красивого: стихотворный слог Шекспира, или цветок, или заря, или запах свежеиспеченного хлеба.

– Ты меня совершенно заморочил, – призналась Мун. – При чем тут, к черту, какой-то хлеб?

– Я верю, Мун, коль скоро человек открыт для красоты, он признает возможность прекрасного в любой из вещей. Поэтому я решил навсегда запечатлеть на себе слова молодого принца датского, который произнес их в миг своей самой глубокой печали. И таким образом напоминать себе, что мир красив и отчаиваться в нем – значит наносить обиду Всевышнему.

Джаз хотел сказать Дэвиду, чтобы тот не слишком гнал волну, но промолчал: было в этом парне что-то неотразимо привлекательное, а в его колоссальном обмане откровенно вопиющее. И Джаз неожиданно почувствовал, что тронут.

Никто не знал, как себя повести. В очевидной искренности любви Дэвида к самому себе было нечто манящее. От такого истинного чувства нелегко отмахнуться. Оно начинало казаться почти благородным. И «арестанты» никак не могли решить, что им думать о Дэвиде. Все, кроме Келли.

Режиссеры пропустили эпизод, сконцентрировав внимание на общем плане, где Келли была спиной к камере. Однако полиция имела весь отснятый с разных точек материал, и хотя бы в этом детективам повезло. Один из операторов вел съемку в противоположном направлении, и, на счастье, запись не стерли. На экране возникли Келли, Хэмиш и Мун на оранжевом диване.

Келли улыбалась, весело и лукаво – весьма странная реакция на рассказ Дэвида, каким бы напыщенным он ни был.

– Она видела его татуировку раньше, – заключил Хупер.

– Пожалуй, – согласился инспектор.

День тридцать четвертый. 10.00 утра

Пока остальные полицейские отправились проверять по Интернету и при помощи голосовых декодеров загадочную фразу «Один носатый корги», Колридж и его ближайшее окружение отвлеклись на время от Дэвида и вернулись к Вогглу.

– Зрителям подавали материал таким образом, что они вполне могли решить, будто во вторую неделю в доме находился всего один «арестант» – Воггл. – Колридж листал эфирный дайджест, который подготовила Триша с помощниками. – Воггл, Воггл, Воггл и опять Воггл!

– Да, сэр, – отозвалась Патрисия. – Он очень быстро стал чем-то вроде национального феномена. Страна поделилась надвое: одни постоянно говорили о Воггле, другие пытались выяснить, кто таков этот Воггл, о котором все говорят. Помните?

– Очень смутно, констебль.

– Чем более вызывающе он себя вел и чем категоричнее отрицал свой вызов, тем сильнее нравился зрителям. Это что-то вроде сумасшествия.

– Никогда не забуду, как он ловил в своих патлах блох, – заметил другой констебль. – Мы сидели в пабе, и вдруг на экране такое. Отпад!

– Отпад, когда смотришь со стороны, – возразила Триша. – И совершенно невыносимо, если живешь с подобным типом под одной крышей. Из-за этих блох тогда чуть все не кончилось. И жаль, что не кончилось, – никого бы не убили.

– А нам бы не пришлось смотреть этот мучительный бред, – добавил Колридж. – Неужели садисты из «Любопытного Тома» не снабдили «арестантов» средством от блох?

– Снабдили. Но Воггл отказался им пользоваться. Заявил, что блохи – живые существа. И пока он не очень чешется, не станет их убивать.

– Господи! – вздохнул инспектор. – Абстрактное мнение. Моральное назидание. Никакой надежды!

– Но для обитателей дома, сэр, это совсем не абстракция. Спор по поводу блох захватил всю страну.

День десятый. 3.00 пополудни

Воггл, в окружении остальных, сидел в своем углу.

– Мои блохи вынуждают вас применять двойные стандарты, – отбивался он. – Вы способны убить лису?

– Не задумываясь, – отозвался Гарри, но остальные признали, что нет. Дэвид, Лейла и Мун даже принимали какое-то участие в последней антиохотничьей кампании.

– Охота на лис – это мерзость, – изрек Дэвид с видом обычного спокойного превосходства.

– Однако ты намерен организовать охоту на моих блох, – возразил Воггл. – В таком случае объясни, чем отличается блоха от лисы?

«Арестанты» замолчали. Никто не знал, с чего начать.

– Ну… – протянула Келли, – лисы такие лапочки, а блохи нет.

– Не говори глупостей! – оборвал ее Дэвид.

– Это не глупости, – перебил его Воггл. – Келли излагает общепринятую точку зрения. Позор человеческому роду: мы оцениваем жизнь, исходя из эстетических взглядов. Если считаем красивым, пестуем. Если некрасивым – уничтожаем. И будь прокляты мы, человеческий вирус, заразивший эту совершеннейшую планету.

Дэвиду беседа о блохах уже явно начала надоедать – и это при всей его высокой нравственности.

– Лисы приносят очень мало вреда. Охота на них – чистый спорт и поэтому вызывает отвращение и совершенно неприемлема для порядочных современных людей, живущих в новой Британии двадцать первого века.

– А охотники утверждают, что лисы как раз приносят очень много вреда. Что они – прожорливые хищники, – отозвался Воггл. – Хотя я с таким мнением и не согласен.

– Слушай, а ты где живешь, Дэйв? – заинтересовался обожающий подколы Газза. – На ферме?

– В Баттерси,[20]20
  Баттерси – район Лондона, расположенный на южном берегу Темзы.


[Закрыть] – сердито буркнул Дэвид. – Но это не имеет никакого значения…

Газза и Джаз расхохотались. Дэвид смутился и от этого разозлился еще сильнее. Он ненавидел, когда тупицы утверждали, будто следует жить в деревне, если хочешь хоть что-нибудь знать о лисах.

– Это серьезный спор. Так что не надо на дешевке зарабатывать очки.

Воггл с ним согласился и бросился закреплять преимущество:

– Разница между моими блохами и лисами, дружище, в том, что блохи вас раздражают, а лисы – нет. Но фермеры-фашисты и нацисты-охотники заявляют, что их раздражают именно лисы, потому что лисы едят цыплят и губят ровненькие живые изгороди.

– Я с ними не согласен, – начал Дэвид. – Но дело не в этом…

– В этом, о мой Адольф царства насекомых! В этом, герр Гитлер: террористы лисы или нет, я не стану их убивать. И блох тоже, хотя они меня кусают. Поэтому я – морально развитая личность, а ты – злобный подонок, лицемерный убийца, грязный гестаповец, которого надо немедленно уничтожить! – Воггл вскочил на ноги, его писклявый голос внезапно окреп. Кожа вокруг кустистых бровей покраснела. Он явно сам поверил в то, что говорил. – Изображаешь из себя защитника животных, но заходишь не дальше, чем диктуют твои интересы. Ты ничем не отличаешься от миллионов мерзких подлецов – наших соотечественников, которые требуют запретить охоту на лис и забой морских котиков, но не прочь попотчеваться выращенным на птицефабрике цыпленком и бургером из мутировавшего бычка. А ты вот ополчился на моих блох. Скорее обряжайся в красную куртку и труби в блестящий рог, Чингисхан. Размажь кровь моих мертвых блох по лицам друзей и в честь убийства осушите стременные чаши, которые вам вырезали из копыт убиенных оленей. Ты ничем не лучше Кровавого лорда из графства Подонков, Дэвид. Притворяешься добреньким, а на самом деле ты – обычный охотник на блох, выполняющий заказ «Любопытного Тома»!

Самое забавное заключалось в том, что, когда на исходе первой недели трансляций из «Под домашним арестом» тираду Воггла о блохах передали в эфир, большинство зрителей почувствовали в нем родственную душу. Поборники запрета охоты на лис приветствовали его как свой самый весомый общенациональный рупор. А сельские спортсмены-охотники рукоплескали за то, что он призывал городских активистов защиты животных отказаться от двойных стандартов.

Воггл стал чем-то вроде Библии: каждый находил в нем подтверждение собственным суждениям. Воггл понравился людям. И внезапно превратился в национального любимца – грязного, вонючего, надоедливого, но милого щенка.

Если бы остальные «арестанты» представляли, какую популярность завоевал Воггл, они бы вели себя по-другому. Но их отрезали от внешнего мира, и они подумать не могли, что этот блохастый, покрытый коростой тип, который, где бы ни присел, оставлял пятно, сделался героем.

Несправедливо, конечно. Джеральдина понимала, что это несправедливо, но ей было наплевать на подобные мелочи. Она знала, что с Вогглом невозможно ужиться. Но факт оставался фактом: остальные девять участников шоу проявили редкостное терпение. Другие на их месте давно бы убили его. Однако телевидение, как и сама жизнь, не отличается справедливостью. И ненароком дав толчок всенародному помешательству, Джеральдина принялась всеми силами его поддерживать.

Она не показывала терпеливые и даже тактичные усилия «арестантов» убедить Воггла чистить одежду, убирать за собой грязь и как-нибудь разобраться с насекомыми. Зрители не видели, как Келли принесла ему ночью одеяла, а Дервла убедила остальных включить диетические требования Воггла в список гастрономических покупок. Они не видели жаркие споры Воггла, Джаза и Гарри о футболе. Джеральдина сразу показала, как Гарри, Джаз, Дэвид и Хэмиш набросились на лежащего в саду Воггла, сорвали с него одежду и сожгли ее, а потом обсыпали извивающееся тело порошком от блох.