Текст книги "Жуткое утешение"

Глава 9. Беспокойное море

Император Фаразар ведет войну почти с того самого дня, как поработил своего отца и взошел на трон.

Он использовал больше призраков на поле боя, чем любой другой император. Он построил больше транспортных кораблей и потратил больше серебра на оружие, чем любой другой император. Но, если честно, за короткое время он захватил больше земель, чем любой другой император.

Из внутреннего доклада палаты военной мощи

Утро выдалось невероятно жарким; солнце словно мечтало как можно скорее испепелить землю и тех, кто вынужден ползать по ней.

Ледяной ветер, дувший с Беспокойного мира, не приносил никакой прохлады. Волны лишь усиливали блеск солнца, создавая его миниатюрные копии на своей поверхности. Это сияние ослепляло даже тех, кто прятался под зонтиками.

Сизин не любила море, в отличие от многих ее подданных. Оно привлекало внимание людей, словно обещание, данное ведьмой, однако для Сизин это была еще одна пустыня, только более мокрая, просто место, которое можно обвести взглядом, выйдя на балкон.

Однако сегодня утром она ощутила часть чуда, скрытого в море. Не потому, что оно превратилось в сияющую синеву, не из-за его силы и бескрайних границ – но из-за того, что плыло по нему. Вот почему Сизин, опередив растянувшихся цепью придворных, сейчас стояла на самом краю каменного мола и не сводила глаз с боевых кораблей.

Они совсем не торопились зайти в гавань. Это как-то было связано с движением против ветра, который дул с берега – по крайней мере, так объяснил Сизин стоявший рядом с ней серек. Если он решил, что ее нетерпение вызвано недостатком знаний, то он ошибся. Корабль находился либо в море, либо в порту. Что происходит между этими событиями, для нее значения не имело.

Золотистые паруса убрали, и экипажи налегли на весла. Пока корабли поворачивались, огромные нарисованные на их узких носах глаза смотрели на тех, кто собрался на берегу. Глаза были старые, потрескавшиеся и изъеденные солью, однако они смотрели так же дерзко, как и раньше. На корпусах кораблей виднелись шрамы, полученные в бесчисленном множестве сражений; следы от ожогов, оставленные нефтью, порезы от стрел и глубокие вмятины, вызванные разногласиями с другими судами. Некогда острые бушприты теперь напоминали пни, на которых кто-то тренировался с топором.

К молу они подходили целую вечность. Корабли высоко возвышались над небольшой толпой – и не только благодаря толстым скошенным мачтам. Аркийский боевой корабль не вез ничего, кроме оружия, брони и товаров: вот одно из преимуществ, которые дает команда, состоящая из мертвецов. На борту находились только трое живых – капитан, армейский командир и кок. Именно поэтому флот Арка был самым грозным во всех Дальних Краях.

Генерал перегнулся через фальшборт и крикнул рабочим, которые стояли на причале и ждали момента, чтобы поймать и привязать тяжелые тросы. Послышался писк: свертки тростника, размещенные между водой и камнем, приняли на себя вес кораблей и защитили их от новых царапин.

Сходни были опущены и закреплены. Капитаны отдали приказы, и Сизин услышала лязг доспехов. Призраки колонной по одному начали стекать вниз по сходням, и каждый из них был точной копией солдата, который шел сзади. На них были одинаковые шлемы – высокие и покрытые рядами шипов. Под их простыми стальными латами виднелись сорочки королевской лазури, которые приобрели пастельный оттенок под воздействием солнца и соли. В одной руке круглый щит, на котором выдавлены перекрещенное перо и копье, в другой – трезубец. На поясе у каждого призрака висел короткий кривой меч.

Ритм марша вывел их на сушу. Никто не произнес ни слова. Обучение, а не приказы заставило их встать в стройные шеренги. Как только несколько сотен теней окрасили белые камни причала в ярко-голубой цвет, на берег сошли капитан корабля и генерал.

Капитан был пухлым, но по его походке можно было предположить, что под жиром скрыты мощные мускулы. Его лицо напоминало бурдюк, который долго лежал в тепле, и поэтому капитан казался значительно старше своих лет. Генерал был более стройным, а его доспехи были лучше солдатских, как это обычно бывает у тех, кто отдает приказы. В передней части большого шлема с плюмажем находилось окошечко, в котором виднелось его красное, потное лицо. Плотно сидящий поверх кольчуги стальной доспех делал генерала похожим на свинью, которую проталкивают между двумя столбами изгороди.

Они оба пали ниц на теплые камни перед будущей императрицей. Один из ее телохранителей забрал у генерала меч. По традиции каждый офицер сдавал свое оружие, прежде чем предстать перед королевскими особами: появлению этого правила способствовали многочисленные военные перевороты, которые произошли в истории страны.

– Встаньте, – сказала им Сизин.

– Спасибо, ваше высочество.

– Спасибо.

Сизин махнула капитану.

– Можешь заниматься любыми корабельными делами, которые требуют твоего внимания, капитан. Мне нужен только генерал.

Человек, о котором шла речь, снова поклонился.

– Генерал Хашети, ваше высочество.

Его имя Сизин совершенно не интересовало.

– Ммм…

– Не хотите взглянуть на ваших солдат, ваше высочество?

Сизин вышла из тени зонтика, и генерал повел ее к солдатам. Пока она шагала вдоль их светящихся рядов, Хашети держался рядом с ней и явно нервничал. Она почти слышала слова, которые пытались вырваться из него. Она лениво обводила взглядом каждого солдата, считала вмятины на доспехах, смотрела на белые шрамы на шеях и предплечьях. Белые глаза призраков сверкали; их взгляды были устремлены вдаль, на горизонт.

У армии теней была одна особенность, которая нравилась Сизин: отсутствие вони. Живые солдаты обычно пахли потом, страхом и землей траншей. Тени носили на себе только запахи морской соли и масла для смазывания клинков. Еще одно преимущество состояло в том, что большинство этих призраков были немыми. Их языки отрезали медными ножами, чтобы тени могли только выполнять приказы, но не отдавать их. Если у тебя нет языка, сложно сеять смуту.

– Сколько солдат ты привел мне, генерал?

– Триста пятьдесят два. Одиннадцать фаланг. Остальные все еще сражаются на Разбросанных островах под командованием генерала Мардока.

– А в каких битвах ты сражался, воплощая в жизнь амбиции моего отца?

– Девять успешных боев на филанской территории. Одно поражение. В прошлом году сражался с призраками-пиратами в северной части Разбросанных островов.

– А как насчет поддержания порядка в большом или малом городе?

– Мы несколько недель удерживали крепость Занту. Защищали ее и от внешних, и от внутренних врагов.

– И как тебе это удалось?

– Я казнил всех предателей до единого и поработил их, чтобы пополнить ряды вашей армии.

– Предатели? В моем войске?

Хашети надулся.

– Ваше высочество, призрак, которым командую я, быстро забывает свое прошлое.

Он постучал латной перчаткой по нагруднику, и каждая фаланга загремела мечами и трезубцами практически в унисон.

– Хм… – Жара быстро надоела Сизин. Почувствовав, как тает тушь на ее веках, она щелкнула пальцами, и Итейн подбежал к ней с зонтиком. – Вот что нам здесь нужно, генерал: порядок и повиновение. Пусть вид города тебя не обманывает, генерал Хашети: здесь бушует война. Просто посмотри вон туда, на горизонт; там всю ночь горела башня одной тал. Кто знает, подожгли ее по неосторожности или из преступного умысла? – Сизин указала на почерневший обрубок башни, которую все еще окружало облако дыма. Она знала, кто устроил пожар, но сообщать об этом не собиралась. – В любом случае это признак того, что город погружается в хаос.

Возникла пауза, и Хашети задумчиво замычал:

– Ваше высочество, позвольте заверить вас, что я…

– Я сообщу тебе, когда ты можешь говорить. Да, это война, генерал, но она не похожа на те, на которых ты сражался. Здесь война идет не на поле боя, а на улицах нашей великой столицы. Поле сражений окружает нас со всех сторон, и врагом может стать любой аркиец. Мы ведем войну против несправедливости и алчности, и наша цель – защитить Догматы и Кодекс. Мне нужно знать, способен ли ты и твои тени отразить натиск сил хаоса.

Генерал кивнул, не зная, разрешено ли ему говорить. Она махнула рукой, и он выпалил ответ так, словно все это время задерживал дыхание.

– Конечно, ваше высочество. Мы сделаем все, что необходимо.

Еще один щелчок пальцев – и к Сизин примчался раскрасневшийся камерарий Ребен. Он выглядел словно наглядный пример фразы «изнемогать от жары». Его черные как смоль волосы блестели от пота. На миг Сизин показалось, что татуировки на его шее и лице вот-вот потекут.

– Генерал, теперь камерарий Ребен – твой непосредственный начальник. Приказы Ребена и судей ты будешь выполнять так, словно они поступили от меня. Все ясно? Вы приложите все усилия, чтобы очистить этот город от несправедливости, – сказала Сизин.

Судя по виду Ребена, услышанное ему не очень понравилось – но, возможно, он просто страдал от жары. Он был не из тех, кто часто выходит из дома. Хашети, видимо, тоже не обрадовался, узнав, что будет работать под командованием бюрократа. Заметив, как Хашети разглядывает шелковые одежды камерария и его руки с аккуратно подстриженными ногтями, Сизин мысленно вздохнула. Люди, которые прошли через нее, неизменно уважали только себе подобных. Вот почему каждый император проводил не менее года во дворе, занимаясь фехтованием: это отчасти помогало заслужить уважение генералов и Палаты Военной мощи, а также повышало шансы выжить в ходе покушения. Сизин настояла на том, чтобы ее саму тренировали три года – по той же самой причине.

– Ты понял, Хашети? – спросила она.

Он снова упал ниц.

– Полностью, ваше высочество.

– Ребен? У тебя неуверенный вид.

– Я… – Он зашлепал губами, подбирая ответ. – Просто все это еще так… необычно. Это идет вразрез со всеми правилами. Много веков прошло с тех пор, когда солдаты в последний раз патрулировали улицы. Уверен, император Ф…

Сизин пронзила его острым и холодным взглядом.

– Император, мой отец, – мудрый человек. Он лучше всех понимает, что сейчас необычное время, которое требует необычных решений. Неужели ты, камерарий Ребен, думаешь, что мир всегда останется неизменным? Неужели ты настолько наивен? Перемены – это выживание; то, что не меняется, гибнет. Возможно, ты мне не веришь. Я бы предложила тебе спросить у империй, которые были до Арка, но, увы, они уже превратились в прах. – Сизин подождала, чтобы ее слова проникли в него словно острие кинжала. – В своих бумагах отметь, что эти воины – офицеры Палаты, и пусть твой Хелес воспользуется ими по назначению.

– Моя Хелес, ваше высочество. Дознаватель Хелес – женщина. – Увидев скучающий взгляд будущей императрицы, Ребен добавил: – И да, я немедленно этим займусь.

Он и Хашети поклонились, а Сизин устремилась прочь, оставив их среди светящихся шеренг.

Итейн не отставал от нее, держа над ней зонтик. За большим отрядом гвардейцев стояли облаченные в шелк призраки в масках; они держали на своих плечах носилки, сделанные из красного дерева и украшенные серебром. Когда носилки начали поднимать, Итейн взгромоздился на их край, отдав зонтик другому слуге.

Сизин не сказала ему ни слова – ни в раскаленных переулках Верхних доков, ни на проспектах-Спицах – самых старых улицах Аракса, засаженных пальмами и под завязку набитых глазеющими на достопримечательности туристами. В нишах стояли музыканты, игравшие на свирелях и дудках. Горячий воздух был наполнен ароматами пряностей; острый перец обжигал горло, шелковая мягкость корицы и кумина щекотала нос. Запахи вылетали из таверн, поднимались над вертелами, на которых жарилось щедро политое маслом мясо. Рядом с вертелами торговцы продавали шарфы, которые развевались на ветру и вцеплялись в прохожих. Время от времени один из наиболее смелых шарфов касался углей и исчезал, превратившись в облачко дыма. После этого двое торговцев начинали спорить на малопонятном аракийском наречии. Туповатые туристы, слишком привыкшие к тихой и спокойной жизни у себя на родине, радостно хлопали, не в силах отличить обычный разговор от ссоры. Половина из них уже приобрела розовый оттенок, обгорев на солнце. Вторая половина скорее всего не доживет до утра.

Сизин наблюдала за всем этим, придерживая пальцем кольчужную занавеску. Все что угодно, лишь бы выдержать молчание Итейна. Она хотела покарать его за то, что он проболтался Темсе про Базальта, однако ей почему-то казалось, что наказан не он, а она.

Все дело было в его взгляде: он смотрел на нее пристально и умоляюще, словно собака. Она постоянно ловила на себе этот взгляд, доведенный до совершенства в течение многих десятилетий. Сизин приказала ему молчать и не обращала на него внимания, и все же Итейн отплатил ей с помощью этого взгляда. Этот взгляд приводил ее в ярость; Сизин знала, какую игру он ведет, и от этого злилась еще больше. За сто двадцать лет, которые прошли после его смерти, Итейн прекрасно понимал, как нужно обращаться с хозяевами и реагировать на наказания: в зависимости от ситуации он мог быть либо чрезмерно жизнерадостным, либо невыносимо унылым. Именно поэтому он был самым свободным из всех рабов-призраков, которых она знала.

«Терпеливая» – не то слово, которое можно было обычно увидеть рядом с ее именем, хоть в тексте, хоть в разговоре, однако сегодня «терпение» стало новым девизом Сизин. Молчание – оружие, которым сложно действовать с непривычки, однако Сизин твердо вознамерилась одержать победу.

Она молчала час, а может и больше, когда Итейн вдруг громко откашлялся, заставив ее вздрогнуть. Даже такое крошечное движение доказывало, что она признает его существование. В ответ на этот подлый трюк Сизин отвернулась и высунула голову из-за занавески. По крайней мере, она может утонуть в шуме улиц.

Они въехали в более богатые районы; здесь здания тянулись выше, словно прославляя Небесную Иглу. Туристов и торговцев сменили торы и тал, владельцы предприятий, банкиры, ветераны, бывшие генералы и адмиралы, знаменитые музыканты и художники.

Каждый из них, как и Сизин, находился в кольце телохранителей. Одежда и макияж не позволяли точно определить статус человека, но о его богатстве можно было судить по внешнему виду его телохранителей. Человек, у которого появились деньги, прежде всего обзаводился либо телохранителем, либо сейфом. Те, кто этого не делал, быстро выясняли, почему охрана пользуется такой популярностью, – но чаще всего они понимали это слишком поздно. Слабых и глупых Город Множества Душ пожирал.

Хотя носилки Сизин не были украшены королевскими символами или гербами, бирюзовые плюмажи и роскошные позолоченные доспехи гвардейцев привлекали всеобщее внимание. И как только одному зеваке хватило ума поклониться, остальные последовали его примеру, и носилки стали похожи на корабль, за кормой которого возникает волна. Именно поэтому Сизин поехала в Иглу по улицам, а не по проложенным над ними дорогам, как это сделал бы любой представитель королевской семьи. Любовь народа для нее была важнее опасности.

Будущая императрица выпрямилась и с улыбкой помахала толпе. Особа королевской крови не должна пренебрегать своими подданными – даже в мире, где власть принадлежит богатым, а не знатным.

В ее памяти всплывали имена тех, кого она замечала за стеной золотых щитов.

Тал Ресалп. Про нее говорят, что она восходящая звезда.

Тал Шепут. Идет на дно.

Арак-Нор. Так называемый «лучший голос Арка».

Серек Вараст. Никчемный ноющий ублюдок.

Тор Фарут. К старости растолстел.

Адмирал Нило, герой Тваразы. Для своего возраста выглядит неплохо.

И серек Бун…

Призрак стоял на балконе дома, вклинившегося между двумя башнями, и опирался на балюстраду, возвышавшуюся над землей всего на один этаж. В горячем утреннем свете сияние Буна потускнело, но Сизин видела, что его белые глаза смотрят прямо на нее.

Ее злила не его дерзость и не то, что он ей не кланялся, а то, что он не один. За спиной Буна стояли две тени – тоже с белыми перьями на груди, как и он. На них были длинные одеяния темно-алого цвета, подпоясанные серебристыми веревками; свои капюшоны тени сняли, обнажив лысые головы.

У ног Буна сидел четвертый призрак крайне редкого вида – мертвая гончая, на которую кто-то надел кожаный поводок с медной сердцевиной. От животного исходило темно-синее сияние, а глаза были пронзительно-белыми. Острые уши торчали под прямым углом к длинной морде. Пары на теле собаки складывались в мощные мускулы. Во рту торчали острые синие клыки. Это была не душа человека в теле зверя, а фантом – порабощенный призрак животного.

Сизин не видела фантомов уже более десяти лет, с тех пор как уже более десяти лет назад император купил Сизин голубую сойку, которая становилась белой, когда пела. Однако она пела слишком громко и слишком часто, и император приказал отправить ее обратно. Если Сизин не изменяла память, из-за этого она заплакала, и тогда отец еще больше разозлился.

Для порабощения тени животного требовались огромные усилия – и еще труднее было поработить зверя или птицу в стабильном состоянии. Данный метод работал только с умными или большими животными, уже привыкшими к человеку, а вот поработить диких никому не удавалось, хотя многие и пытались. Пятьсот лет назад фантомы были в моде, однако их популярность быстро сошла на нет – после пары историй о том, как фантомы нападали на своих хозяев. Фантомы были непредсказуемыми – в основном потому, что им было сложно примириться с мыслью о том, что они находятся в призрачном теле, а напуганные мертвые звери могли быть такими же опасными, как и живые, если не больше. С тех пор никситы утратили искусство порабощения животных, так же как способы помещать души людей в животных и в предметы.

Как бы ни завораживал фантом, не он привлек внимание Сизин. Ее заинтересовали две тени в алых одеждах.

Сизин не нуждалась в дополнительных причинах, чтобы ненавидеть Культ Сеша, но это была привычка наполненного ненавистью ума – искать все новые причины для ненависти, пусть даже банальные. Вот почему стойкие предубеждения не исчезали даже после многих лет. Она не хотела, чтобы ее ненависть умерла. Это чувство было столь же мощным, как и Небесная Игла.

Она наблюдала за этими фигурами, пока ее носилки не свернули за угол. Глядя прямо вперед, Сизин механически махала рукой, а ее мозг тем временем обдумывал варианты, в которых Бун мог оказаться вместе с двумя членами Культа, и притом так близко к центральным кварталам. С тех пор как Культ изгнали, Сизин лишь изредка замечала алое одеяние в узких проемах между высокими башнями. Обычно приверженцы Культа прославляли Сеша на перекрестке, встав на ящик. В таких случаях Сизин всегда приказывала охране прогнать их.

За двадцать лет ее отвращение к Культу ничуть не притупилось. Она своими собственными глазами наблюдала за тем, как они обманом пробрались в Иглу, потом в Небесный двор, а затем втерлись в доверие к ее деду. И все это время нагло называли себя «церковью». Глупость и алчность Милизана стоили ему жизни, и его убил не кто-нибудь, а его собственный сын. Ее отец. В тот день, когда ее отец сел на бирюзовый трон, размазав по нему кровь, Сизин получила ценный урок: не доверяй никому, даже родным.

Ей даже захотелось развернуть носилки и приказать солдатам захватить здание и выставить членов Культа на улицу, покарать их в назидание остальным. Она бы плевала на них, она показала бы толпе, как яростно королевская семья все еще ненавидит Культ и насколько городу неинтересны их разговоры о мертвых богах. Возможно, именно взгляд Итейна остановил ее. Он по-прежнему был устремлен на нее, но его глаза теперь блестели по-другому. «Не надо», – умоляли они.

Сизин почувствовала, как накренились носилки: ее слуги начали взбираться на небольшой холм, на котором построена Небесная Игла. Именно в этот миг Итейн спрыгнул с носилок и пошел вперед. Час спустя, когда Сизин вышла из лифта на верхнем этаже Иглы, она обнаружила, что Итейн стоит у входа в ее покои, опустив голову.

Хмыкнув, Сизин решительным шагом двинулась на балкон. Ей нужно посмотреть на город с высоты, а не ползать по его грязным улицам, наполненным кретинами и предателями. Да, возможно, это мелко, но для чего строят башни, если не для того, чтобы ощутить свое превосходство?

Ветер яростно задергал ее за черные косы. Сизин почувствовала, что Итейн подошел к ней. Его холод ощущался даже сквозь порывы ветра.

– Почему? – спросила она.

– Что «почему», Ваша лучезарность?

– Почему Бун стоял вместе с двумя тенями из Культа? Да еще и с просвещенными сестрами! Я видела их только в детстве, но до сих пор их помню: они возглавляют этот отвратительный орден! Их легко отличить. – Серебристые веревки, опоясывающие алую одежду. Головы лысые, словно яйца. Надменные взгляды, которые могут быть только у тех, кто мертв уже несколько веков. – Ну давай, скажи мне, что я не права!

Итейн встал рядом с ней и положил руки на перила.

– Не могу. Но откуда мне знать, какие дела ведет с ними Бун?

Он не спорил, а говорил уважительно, чем разозлил ее еще больше.

– Потому что ты сам был в этом Культе, – сказала Сизин совсем не так спокойно, как он. – Ты знаешь, как они мыслят, какие коварные идеи крутятся в их зловонных мозгах!

– Когда-то, возможно, я это знал, но с членами культа я не общаюсь с тех пор, как умер ваш дед – если не считать того громадного призрака, который принадлежит Темсе.

– Не смей произносить его имя как ни в чем не бывало! Я еще не простила тебя за то, что ты навел нашего новоиспеченного тора на пропавшего замочного мастера. Такого приказа я тебе не давала.

Итейн наклонил голову.

– Как я уже сказал, Ваша грандиозность, мне казалось, что именно у Темсы больше шансов найти нашего мастера. А затем, когда настанет подходящий момент, мы заберем его у Темсы и вернемся к нашему первоначальному…

– Забудь про замочного мастера! – крикнула Сизин ему в лицо. – Разве ты не понял, что убежище может открыть только император? Этот план с самого начала был рискованным, и я не стану терять время на поиски Келтро Базальта, пока Бун и Культ Сеша плетут интриги у меня за спиной! – Она сделала глубокий вдох и почувствовала, что ее щеки горят не только от солнечных лучей. – Ты зарвался, полужизнь. Ты принимаешь решения по вопросам, которые тебя не касаются. Ты считаешь себя вправе отвергать мои планы! Ты не посмеешь обращаться со мной так же, как с моей матерью. Ты перешел черту, и я этого так не оставлю!

– Снова пытка молчанием, принцесса? – спросил призрак, глядя в пол.

– Работа! – завизжала Сизин. – Великое множество работы по дому! Для начала проведи уборку на Небесном дворе – до начала завтрашнего заседания. И под «проведи уборку», Итейн, я имею в виду «уберись во всем зале». Лично. Ни одного слуги-призрака в твоем распоряжении не будет.

Итейн ничего не ответил – и правильно сделал: темное свечение, окружавшее его, заставляло предположить, что он пожалеет о любых словах, которые произнесет сейчас. Сизин cклонила голову набок, вопросительно глядя на Итейна, и это его сломало – зарычав, он устремился в коридор. Сизин невольно улыбнулась, глядя ему вслед. Она тоже умела играть, и ее игры не ограничивались печальными взглядами.

Оставшись одна, Сизин сделала несколько глубоких вдохов, успокаивая сердце. Ее взгляд поплыл на северо-восток, куда-то между Просторами и размытыми пятнами далеких островов. В последнее время она все чаще вспоминала мать – обычно на заре, когда сны растворялись среди пылинок в лучах света. Сизин думала о том, где сейчас ее мать, действительно ли она в Крассе, или на Разбросанных островах, или же вся эта история – просто огромное надувательство, и на самом деле она просто прячется в убежище вместе с императором. Сизин фыркнула. Если это так, то один из них уже был бы мертв. Друг друга они совсем не любили. По крайней мере, Сизин не могла припомнить ни одного случая, когда они проявляли бы теплые чувства друг к другу.

На публике они держались как и подобает королевским особам. В частной жизни они были столь же огнеопасны, как искра и масло. Сизин могла насчитать тысячу вечеров, которые они провели, шипя и плюясь друг в друга, словно кошки в бочке. Сизин постоянно ждала, когда один из них закончит разговоры и выхватит кинжал, но этого так и не произошло.

Сизин раздражала неизвестность. Если ее планы походили на аккуратно сотканную материю, то мать была потрепанным краем, который Сизин мечтала отрезать.

Безел. Его имя вспыхнуло в ее сознании, и она решительно направилась в свои покои.

Ключами, которые висели у нее на шее, Сизин отперла висячие замки на стальном сундуке. В нем находилась уже открытая шкатулка из красного дерева, окованная железом. Сизин взяла с бархатной подложки серебряный колокольчик и, держа его обеими руками, вернулась на балкон и выставила перед собой. Выгравированный на нем узор из перьев и облаков сверкнул на солнце.

Динь.

Нота была пронзительно высокой и чистой.

Динь.

Сокол просил позвонить шесть раз.

Динь.

И тогда он прилетит, не торопясь.

Динь. Динь…

«Куда он отправился? И как далеко сокол мог улететь за две недели?» – подумала Сизин. Возможно, он уже в Сколе или в Белише. Быть может, возвращаться он будет еще неделю. Колокольчик, дрожа, снова застыл в вышине. Должно быть, прошло уже достаточно времени.

Динь! Динь! Динь! Динь!

Терпение никогда не входило в число ее добродетелей.

– Да мне насрать, что ты голоден. Ты же слышал, что он сказал. От-ра-ва, – четко, по слогам произнесла Нилит.

Ее палец был так близко к голове сокола, что она едва не щекотала ему подбородок. Узкие золотистые глаза Безела смотрели на нее с вызовом.

Лодочник, стоявший у руля, снова крикнул.

– Чернозуб заставит тебя гнить изнутри, – снова крикнул лодочник, стоявший у руля. – Единственная рыба, которая ест тебя уже после того, как сдохла.

– Ты же знаешь, что она меня не убьет, – ответил Безел так, чтобы его услышала только Нилит.

Нилит кивнула.

– Верно, но у меня уже есть больной конь, и больная птица мне не нужна. Твоя задача – предупреждать о том, что подстерегает нас впереди или сзади. Так что, пожалуйста, не ешь эту рыбу.

Безел издал низкий горловой звук – по птичьим меркам он сейчас рычал.

– Ладно. Но если какой-нибудь долбаный воробей или голубь поднимет голову, я его поймаю, а с вами делиться не буду…

Что-то неразборчиво буркнув, он спрыгнул с поручня и взлетел в небо.

– Упрямый ублюдок, – вздохнула Нилит.

Она села рядом с Аноишем, бесконечно более покладистым животным. Конь поднял голову – в последнее время он стал значительно бодрее, чем раньше, однако из глаз у него по-прежнему текли слезы, и он был напряжен. Нилит похлопала его по ребрам, почувствовала, как он дышит, как бурчит у него в животе. Это ее успокаивало. Она прикрыла глаза.

Гираб громко откашлялся.

– Этот конь еще не скоро поскачет по полям.

– Знаю, знаю. Он поправится лишь через несколько дней, – ответила Нилит, помогая Аноишу вытянуть раненую ногу, а затем перекатиться на другой бок. Дважды он пытался встать, но падал на колени – ему мешала качка. Нилит молилась о том, чтобы это было просто онемение ноги. – А может, и меньше. Он – крепкий парнишка.

Услышав эти слова, Аноиш фыркнул. Нилит жалела о том, что может предложить ему лишь миску с ядовитой рыбой. Почему Гираб позволил ей ловить этих колючих тварей, Нилит не знала. Может, он хотел помочь ей бороться со скукой. Да, на какое-то время это ее развлекло, но никак не помогло им утолить голод.

Оторвавшись от «упырей», они круглые сутки выжимали из баржи все, что могли. Из провизии у них было только то, с чем они сбежали, и те небольшие запасы, которые Гираб хранил на корабле, но все это они уже съели. У них была пресная речная вода – большая ценность в пустыне, достаточно щепок, которые можно жевать, если голод усилится еще больше. По крайней мере, за ними никто не гнался. Нилит почувствовала, как конь сделал вдох, и выдохнула вместе с ним.

Крону и ее «упырей» Безел не обнаружил. Возможно, река уже ушла слишком далеко на север – туда, куда Крона заходить не хотела. Возможно, они соскучились по своему кратеру на Огненном хребте, а может, Крону доконали загноившиеся раны и боль. В любом случае Нилит была благодарна судьбе за то, что их не преследуют.

С тех пор как они покинули Кел-Дуат, движение на Ашти постепенно стало оживленнее. Раньше Нилит и все остальные за весь день могли увидеть на реке пару человек, не больше. Теперь же каждый час мимо них проходила лодка или баржа. К счастью, Ашти наконец расширилась и уже не была тихим и незаметным разломом, который рассек пустыню, словно плесень, разъедающая кусок сыра. Нилит видела такие же корабли, как у Гираба, которыми управляли седые старики; баржи, которые возвращались в Белый Ад за новой партией камня; сделанные из чего попало плоты и джонки, наполненные смеющимися детьми. Рыбаки в широкополых матерчатых шляпах удили рыбу, положив леску на босые ноги.

По скалам тянулись хлипкие лестницы, кое-где попадались странные дома, построенные из тростника и пальмовых листьев, – они были похожи на моллюсков, которых застиг отлив. Один дом был сделан из старого жучиного панциря. Нилит даже заметила более древние жилища – вырубленные в песчанике пещеры, напоминавшие гнезда ласточек. На крышах были установлены длинные шесты, на которых висели бечевки с крючками и заплатанные сети. Ведра на веревках постоянно двигались то вверх, то вниз: люди поднимали воду в пустыню – либо на продажу, либо для полива. В каждом крошечном поселении Нилит пыталась выменять у жителей еду, но так как из товаров у нее был только ржавый трезубец, от нее отмахивались.

– Я так не могу. Как ты тут выживаешь, Гираб?

– К югу от моей хижины по берегу Ашти тянулась деревня. Там река такая узкая, что две баржи не разойдутся. Там бандитов и душекрадов можно не бояться – не то что здесь. – Гираб кивнул на еще одну сеть из лестниц и веревок.

Нилит посмотрела на них, затем на женщину, прилагавшую огромные усилия, чтобы искупать двух орущих младенцев.

– Они неплохо тут устроились.

– Пока – да, – хмыкнул лодочник. – Будут прятаться здесь до тех пор, пока не придет новый отряд душекрадов. Те, кто выживет, пойдут дальше. И все повторится.

Пока он говорил, Нилит заметила, что в жилищах, похожих на раковины моллюсков, нет ни гвоздя, ни капли строительного раствора. Все было сделано либо из тростника, либо из сплетенных пальмовых листьев – их с одинаковой легкостью можно было как упаковать, так и бросить.

– Львы приходят к водопою не для того, чтобы напиться, ваше величество. Они приходят сожрать тех, кто там пьет.