Текст книги "Дорога в Рим"

– Когда я тебя увижу? – спросил Антоний.

– Не знаю, – по-прежнему смущенно ответила девушка и вдруг, неожиданно для себя самой, поцеловала его в губы. – Здесь видеться нельзя.

– Тогда в каком-нибудь из моих владений. Я пришлю посыльного, он назовет тебе место.

Антоний, отвесив ей глубокий поклон, выглянул на улицу и, убедившись, что она пуста, скользнул наружу.

Фабиола проводила его взглядом. Ее по-прежнему переполняли радость и желание, к которым примешивался ощутимый ужас оттого, что кто-то мог подслушивать у двери кабинета. И все же от предстоящей встречи с Антонием захватывало дух.

Ее вдруг осенила мысль, на губах заиграла улыбка.

Если стать любовницей Антония, Сцевола не посмеет ей вредить.

Глава VIII
Родос

Остров Родос неподалеку от Малой Азии

Тарквиний взбирался вверх по узкой улочке, ведущей от гавани, и в нем вскипали старые воспоминания – он бывал здесь давным-давно, еще в юности, и любил Родос больше других мест, куда его заносило после смерти Олиния. До приезда сюда он успел побыть легионером, повоевать под командованием Лукулла и Помпея в Малой Азии – воинские будни, так несхожие с прежней, спокойной жизнью на латифундии, принесли ему воинский опыт, научили дружбе, открыли другой взгляд на мир. Тарквиний криво усмехнулся: что ни говори, а те четыре года оказались не худшими в жизни. Хоть гаруспик и ненавидел Рим за все горести, которые пришлось вынести его народу – этрускам, все же за время службы он научился отдавать должное воинской сноровке римских солдат, их мужеству и безоговорочной решимости и даже в Александрии, спасаясь от Цезаревых легионеров, не переставал ими восхищаться.

Тарквиний непроизвольно вознес благодарение Митре: пусть бог-покровитель и оторвал его от библиотечных рукописей, зато не оставил в трудный час. Когда уставший от бега Тарквиний вылетел на улицу, где уже собирались недовольные римским правлением бунтари, бегущие за ним легионеры врезались в толпу и тут же забыли и Тарквиния, и погоню. По милости богов гаруспику удалось добраться до порта и сесть на корабль. Или боги над ним лишь посмеялись?

Безоблачное небо по-прежнему не давало ни единого знака. В последние недели он чувствовал лишь одно – угрозу, собирающуюся над Римом, однако при попытке вглядеться видение исчезало, и гаруспик до сих пор не знал, кому грозит опасность: Ромулу, его сестре Фабиоле или кому-то другому из римлян. По ночам, в тяжелом тревожном сне, он раз за разом видел какое-то убийство неподалеку от Лупанария – жестокую драку, чье-то окровавленное тело, смутные фигуры, крики. Возможно, сны возвращают его к давнему убийству Целия – но зачем?

Тарквиний пожал печами. Как бы то ни было, судьба привела его на Родос, в такой же центр науки и знания, что и Александрия. Может, здесь его ждут хоть какие-то ответы.

Дойдя до площади, раскинувшейся перед ярко расписанным дорическим храмом, гаруспик остановился и удовлетворенно вздохнул. Внизу остался главный район, расчерченный параллельными улицами на жилые кварталы, а здесь, наверху, раскинулась перед глазами агора – живое сердце города: бурлящая рыночная площадь с множеством лавок и прилавков. Сюда с незапамятных времен сходились на общие собрания горожане. Над площадью возносился храм Аполлона, здесь и там высились алтари другим богам, и до цели путешествия – школы стоиков – оставался всего квартал.

Впервые Тарквиний поднялся на агору в те времена, когда дезертировал из легиона и жил в постоянном страхе перед разоблачением; сбежал он сразу, как только понял, что вступление в армию было лишь бесполезной попыткой забыть Олиния и его науку. На Родос он попал с лидийского побережья Малой Азии, где тщетно пытался найти следы этрусков. Родосская школа стоиков, вековой очаг знаний, успела взрастить ученых, вроде Аполлония и знаменитого Посидония, которого гаруспику довелось слышать не единожды; сюда римские юноши приезжали постигать премудрость риторики и философии и оттачивать ораторские навыки для сенатских баталий. Здесь учились Сулла, Помпей и Цезарь.

Припомнив, что в первый приезд он толком не выяснил ни этрусского прошлого, ни собственного будущего, Тарквиний нахмурился. Может, теперь повезет больше? И заодно тревожные сны получат объяснение? Коль он второй раз в жизни попал на Родос, да еще так неожиданно, то наверняка не зря…

Тогда, в Александрии, едва уйдя от погони и из последних сил добравшись до торговой гавани, он вскочил на первый же корабль, который брал платных пассажиров. Денег, к счастью, хватило, как ни пытался взвинтить цену предприимчивый капитан-финикиец. На судне гаруспика накрыло уныние – он так и не понимал, куда его ведет судьба и чего от него ждут боги, и, пока судно тащилось вдоль побережья Иудеи и Малой Азии, мрачнел все больше. Однако дальше корабль свернул к Родосу – случайно или нет, Тарквиний не знал: будущее по-прежнему не являло никаких знаков. Неужели боги занесли его сюда в шутку, чтобы он ощутил себя игрушкой в их руках? Но ведь сны о Риме и Лупанарии должны что-то значить?..

С тех пор как горечь разлуки с Ромулом усугубилась бегством из Александрии, Тарквиний не находил себе места от обуревающих его сомнений – и неудивительно: проделав путь, достойный Македонского Льва, гаруспик так и не отыскал корней своего народа. Потеряв двух друзей, храбрейших воинов на свете, он живым и невредимым – если не считать шрамов – теперь вернулся в начало пути, замкнув круг. Бренн погиб смертью героя, сражаясь с обезумевшим слоном, чтобы дать друзьям время уйти. Ромул жив, но служит новобранцем в Цезаревом легионе, а значит, каждый день, пока идет гражданская война, рискует жизнью, и его шансы выжить очень невелики. Что за несправедливость? Зачем Тарквиния оставили жить?

Мысли, и без того невеселые, становились все мрачнее, и гаруспик попытался их одолеть. В конце концов, в гибели Бренна он не виноват – геройскую смерть храброму галлу предсказал не только он сам, но и друид аллоброгов. А видение о том, как Ромул появляется в Остии – порту Рима, было чуть ли не самым ярким за всю жизнь: значит, друг все-таки вернется в город своего детства.

Сам гаруспик в Италию не рвался, убеждая себя, что если Рим и таит в себе опасность, как предсказывают видения, то его это не касается. Главное, чтобы опасность не грозила никому из близких. Однако наперекор себе он все чаще задумывался, не лучше ли ему будет в столице: если зайти в публичный дом, у которого он убил Целия и тем круто изменил жизнь Ромула, – не забрезжит ли ему новая истина?..

Внезапный окрик за спиной заставил его обернуться: предводительствуемые сигнифером и центурионом, по улице бежали легионеры в полном боевом облачении – два отряда, никак не меньше центурии. У большинства местных при виде римлян вытягивались лица: за столетие с лишним, пока Родос оставался в руках Рима, греки так и не научились любить своих завоевателей. Да и Тарквинию не так уж нравилось присутствие римлян на Родосе.

Легионеры явно сошли с трирем, что качались у причала в гавани. Интересно, зачем они здесь… Родос – мирный остров под давним присмотром Римской республики: пиратов, которые прятались в прибрежных бухтах, успел разогнать Помпей, самих его сторонников на острове не осталось – население слишком мало, чтобы набрать здесь солдат для борьбы против Цезаря…

По-прежнему опасаясь чужих глаз, Тарквиний отступил под крышу открытой лавчонки, внутри которой на охапках сена громоздились амфоры в три-четыре ряда одна на другой. На столе посреди лавчонки теснились чернильницы, свитки пергамента и мраморная счетная доска, полстены занимал грубый дощатый прилавок. Где-то позади возился скрытый от глаз хозяин.

Легионеры, пробегая мимо, едва удостоили лавчонку взглядом. Вслед за ними потянулась вереница рабов и мулов. При виде пустых седельных сумок Тарквиний заподозрил неладное, однако его мысли прервал лавочник, вылезший из кладовой с небольшой запыленной амфорой, запечатанной толстым слоем воска. Взглянув вслед римлянам, он сердито пробормотал по-гречески:

– Шлюхины дети!

– Еще бы, – немедленно согласился Тарквиний. – Большинство уж точно.

Лавочник в ужасе оглянулся на покрытого шрамами незнакомца с таким тонким слухом и побледнел:

– Я… я не хотел… Я верный слуга Рима…

– Не бойся! – Тарквиний примирительно поднял ладони. – Налей мне чашу вина, я заплачу.

– Конечно, конечно. Уж в выпивке Николаос никому не откажет! – Лавочник с видимым облегчением поставил амфору на прилавок и достал глиняный кувшин с двумя чашами. Наполнив чаши вином, он протянул одну Тарквинию. – Приехал учиться наукам?

Тарквиний, отхлебнув изрядный глоток, одобрительно кивнул: вино оказалось хорошим.

– Вроде того, – ответил он.

– Тогда молись, чтобы то, ради чего ты приехал, дожило до завтра. – Николаос кивнул в сторону дороги. – Эти выродки идут на школу стоиков.

Тарквиний чуть не поперхнулся вторым глотком:

– Зачем?

– Тащить все, что не вкопано в землю, – скорбно поведал виноторговец. – Они бы и остатки самого Колосса растащили, будь те помельче.

Тарквиний поморщился. Как и все гости Родоса, он бывал на том месте, где когда-то стоял высочайший в мире монумент – статуя Гелиоса. Двести лет назад ее сбросило с мраморного пьедестала землетрясением, но даже обломки впечатляли исполинскими размерами: весь берег неподалеку от гавани усеивали огромные листы бронзы, выгнутые в форме человеческого тела, камни и россыпи из тысяч заклепок – осязаемое свидетельство титанических усилий, ушедших на создание фигуры. Теперь же гигант годился лишь на лом – тем он и отличался от сокровищ школы, в которых может крыться ключ к его, Тарквиния, будущему.

Гаруспик едва верил своим ушам. Неужели и здесь ему ничего не выведать?

– Точно знаешь? – спросил он звенящим от напряжения голосом.

Лавочник, по-прежнему слегка побаивающийся своего гостя, осторожно кивнул:

– Вчера началось. Говорят, Цезарь собирает сокровища, чтобы показывать во время триумфов. Статуи, картины, книги – тащат все, что попадет под руку.

– Зарвавшийся пес! – вырвалось у Тарквиния. – Кто ему дал право? Он же при Фарсале дрался с римлянами, не с греками! Эта земля уже завоевана!

Случайные прохожие, привлеченные его возгласами, с любопытством поглядывали на лавчонку.

Николаос побледнел: такие разговоры еще никому добра не приносили.

Тарквиний проглотил остатки вина и бросил на прилавок четыре серебряные монеты.

– Еще! – велел он.

Виноторговец мигом переменился в лице: таких денег хватит на целую амфору доброго вина! С масленой улыбочкой он наполнил чашу Тарквиния до краев.

Гаруспик мрачно поглядел на рубиновую жидкость и выпил чашу залпом, будто вино могло помочь. Куда ни пойди – везде тупик! Прихотливые замыслы богов вызывают уже не просто раздражение – ярость! И ведь ничего с этим не поделать, перед волей богов он бессилен…

– Еще? – заботливо спросил Николаос.

Тарквиний коротко кивнул:

– И себе налей.

– Благодарю, – склонил голову лавочник. Посетитель сразу перестал быть таким уж нежелательным. – В прошлом году виноград удался на диво.

Беседа, однако, не заладилась. Тарквиний, не обращая внимания на лавочника, вливал в себя вино и все больше мрачнел: так долго добираться до Родоса и, едва ступив на берег, узнать, что ехал напрасно… Если из школы выгребут все ценное – как найти то, что укажет ему путь?

Он вдруг почувствовал себя слепцом, который шарит по стенам в поисках несуществующего выхода. «Рим. Возвращайся в Рим», – прозвучало вдруг в мозгу, однако Тарквиний предпочел не услышать.

Когда через час он попытался хлебнуть еще вина, кувшин оказался пуст.

– Давай налью, – дернулся Николаос.

– Нет. Хватит, – буркнул Тарквиний. Не так уж он жалок, чтобы упиться до бесчувствия, а то и хуже. Бахус – не тот бог, с которым можно идти в Гадес.

– Ты теперь в школу?

– Да уже вроде незачем, – мрачно усмехнулся гаруспик.

– Может, солдат туда за другим послали? – неуверенно предположил виноторговец. – Про них только сплетни ходят…

– А зачем тогда тащиться в такую даль с мулами? – огрызнулся Тарквиний. – Делать им больше нечего?

– Может, ты и прав. – Николаос не рискнул дальше возражать: незнакомец держался уверенно, выглядывающая из-под плаща двулезвийная секира была ему явно по руке.

Тарквиний шагнул к двери и вдруг обернулся к лавочнику:

– Мы ни о чем не говорили. – Его глаза казались черными провалами на изуродованном лице. – Верно?

– В-верно, – нервно сглотнув, ответил тот. – Ни о чем.

– Вот и хорошо.

Тарквиний, больше не оглядываясь, шагнул на улицу. Идти, правда, было некуда – разве что навестить школу, как собирался. Может, там что-нибудь ценное оставят…

Утомленный и безрадостный, как никогда в жизни, гаруспик медленно брел через агору, где в пестрой толпе покупателей, дельцов и портовых моряков он оставался незнакомцем, одним из многих. Впрочем, сейчас его это мало заботило.

На углу проулка, ведущего к школе стоиков, Тарквиний споткнулся о брошенный кем-то глиняный черепок и со всего маху полетел наземь, жестоко ободрав колени. Пока он пытался встать, сверху донеслось:

– Вроде не старик, а ноги не держат?

С трудом сфокусировав взгляд, гаруспик взглянул вверх. Над ним склонилась фигура в бронзовом шлеме с поперечным гребнем из белых и красных перьев, из-за бьющего сверху солнца лицо центуриона оставалось в тени. Тарквинию удалось разглядеть лишь ноги в узорчатых наголенниках и крепких калигах.

– Здесь вольные земли, – пробормотал он. – И я не легионер.

– А похож. – Центурион протянул упавшему мускулистую руку. – И секира у тебя хороша.

Тарквиний, помедлив лишь миг, ухватился за его ладонь. Противиться судьбе не было смысла.

Центурион – крепкий немолодой римлянин в длинной кольчуге, опоясанной ремнями для гладиуса и кинжала, с золотыми и серебряными фалерами на груди – уверенным движением поднял его на ноги.

Гаруспик с тревогой окинул взглядом его спутников, тех самых солдат, которых он видел у лавчонки. Теперь они, ожидая командира, застыли ровными шеренгами, за их спинами маячили нагруженные мулы. Под презрительными взглядами легионеров Тарквиний пристыженно опустил глаза: он, гордый этруск, не привык к тому, чтобы над ним насмехались простые солдаты.

Центурион смотрел на гаруспика явно заинтересованно – странный светловолосый незнакомец с изрезанным шрамами лицом и золотой серьгой в ухе мало походил на заурядного грека.

– Как твое имя? – спросил он требовательно.

В гаруспике уже закипала ярость из-за того, как римляне обошлись со школой, он не видел смысла лгать.

– Тарквиний.

– Откуда?

– Из Этрурии.

Центурион вздернул брови. Этот пьянчуга – италиец?

– А на Родосе ты зачем?

– Приехал в школу, нелегкая вас побери. – Тарквиний кивнул за спины солдат. – От которой после вас ничего не останется.

Среди легионеров послышался ропот, однако центурион жестом велел замолчать.

– Ты смеешь осуждать приказ Цезаря? – холодно спросил он.

Тарквиний устало вздохнул. Римляне творят что хотят – так было всегда. Этого не изменишь. Взгляд центуриона обещал ему смерть, и гаруспик порадовался, что она будет легкой: гладиус разит не больно…

– Отвечай, во имя Митры!

Тарквиния словно ударило молнией, пьяный угар разом схлынул. Почему-то вспомнился ворон, налетевший на главного индийского слона у Гидаспа, – явный знак, посланный богом-воителем. Нынешний знак – не хуже. Гибель Тарквинию пока не грозит.

– Не смею, – громко ответил он. – Цезарь волен поступать как пожелает.

И он протянул правую руку в жесте, известном только приверженцам культа Митры.

Центурион воззрился на него, не веря своим глазам.

– Ты служишь богу-воителю? – прошептал он.

– Да. – Гаруспик тронул след от клинка на левой щеке. – И за службу порой расплачиваюсь шрамами.

В конце концов, он был не так уж далек от истины. Тарквиний вновь протянул руку, и центурион крепко ее пожал.

– Кальд Фабриций, первый центурион, вторая когорта, Шестой легион! – отрекомендовался он. – Я-то думал, ты преступник.

– Нет, – улыбнулся Тарквиний. – Меня направил к тебе Митра, не иначе.

– Скорей уж Бахус, – хохотнул Фабриций. – Рад встретить друга! Поговорить бы, да некогда, дел невпроворот. Может, пойдем с нами?

Благодарно кивнув, Тарквиний присоединился к центуриону; сейчас, когда угроза немедленной смерти отступила, на него вдруг нахлынуло странное спокойствие. Должно быть, его браваду подогрело вино – однако пил он лишь из-за того, что римляне грабили школу… Вот уж никогда не знаешь, чего ждать от случая! Ведь встреча с центурионом явно послана ему Митрой…

– В школе чего только нет, такие диковины! – рассказывал тем временем новый друг. – Инструменты и всякие металлические штуки, каких я и не видал! У одного ящика спереди и сзади круглая шкала, а по сторонам ручки – крутятся и показывают положение Солнца, Луны и пяти планет. Не поверишь! А еще одна сторона предсказывает все затмения! Старик-хранитель даже разрыдался, когда я ящик забирал, – говорит, его сделал в Сиракузах ученик их математика, Архимеда!

Центурион захохотал, и Тарквиний постарался подавить неприязнь – что толку возмущаться грабежом, Фабриций лишь выполнял приказание. Гаруспика одолевало любопытство: здесь, рядом с ним – описанный Аристофаном механизм! Да еще из самых Сиракуз! Кто не знает хитроумных приспособлений, выдуманных греком Архимедом для защиты города от римлян в Первую Пуническую войну, – а тут тебе в руки попадает прибор, созданный по его совету или даже чертежу!

– Ящик у тебя с собой?

Фабриций махнул куда-то за плечо:

– На мулах. Завернули, конечно, понадежнее, чтоб эта штуковина не разбилась.

– И всю эту поклажу повезете в Рим?

– Для триумфа Цезаря, – гордо ответил центурион. – Напомнить народу о его заслугах.

С Тарквиния сдуло последние остатки хмеля. Видения столицы, накрытой хмурым небом, и тревожные сны о Лупанарии сами по себе не приведут его в Рим. А здесь ему вдруг открывается верная возможность туда попасть, и упускать ее нельзя.

– Пассажиров на корабль берете?

– Хочешь обратно в Италию? Я тоже! – Фабриций дружески ткнул его в плечо. – Буду тебе рад!

– Спасибо!

Тарквиний, словно окрыленный, зашагал увереннее. Митра указывает ему путь в Рим! На том же корабле, который повезет в столицу сокровища школы стоиков!

Кто он такой, чтобы противиться воле бога?

Глава IX
Плен

Понт, север Малой Азии

Петроний, прихрамывая, старался не отстать от Ромула, которого легионеры волокли в лагерь через трупы поверженных понтийцев. Притащив его к стене, они обнаружили, что распятие придется отложить: немногие деревья, росшие на холме, пошли на строительство лагеря и нужных бревен попросту нет. Четверым солдатам достало злобы немедленно отправиться на дальние поиски, остальные привольно разлеглись на солнце, попивая ацетум, лестью и уловками выманенный у командиров сверх обычного пайка.

Скрученного веревками Ромула бросили в центре. Под жаркими лучами рана горела, голову раздирала пульсирующая боль, в горле пересохло – однако надеяться на глоток воды не приходилось. Ромул смутно понимал, что Петроний где-то рядом, остальные легионеры не упускали случая напомнить о себе пинком под ребра. Ромул, даже в полузабытьи, невольно оценил насмешку судьбы: пройти столько земель и вынести столько испытаний лишь для того, чтобы быть распятым, да еще в дальней дыре, вроде Зелы… Впрочем, пути смертных всегда извилисты, и с волей богов не поспоришь.

Тарквиний ошибся в предсказании. Возвращения в Рим не будет.

Провалившись в забытье, Ромул не сразу очнулся от гомона толпы и затуманенным мозгом долго не мог понять, почему вокруг раздаются злобные крики. По одну сторону от него стоял черноволосый здоровяк с компанией, держа в руках свежесрубленные бревна, по другую – Петроний с оптионом из Двадцать восьмого и незнакомый центурион. Между ветеранами и Петронием росла перепалка, и Ромул с благодарностью осознал, что Петроний, несмотря на явно безнадежное положение, до сих пор его защищает.

Оптион вмешиваться не спешил, зато центурион, недолго думая, поднял руки, призывая к тишине. Ветераны тут же подчинились – старшие командиры могли наказать за малейшее неповиновение.

Центурион удовлетворенно кивнул:

– Говорить по одному. Что тут, Гадес вас побери, происходит? – Палкой из виноградной лозы он указал на Петрония. – Ты начал крик и призвал оптиона. Говори первым.

Петроний коротко описал, как после битвы повел Ромула мыться в реке и как ветераны заговорили о давней ране.

– Тут недоразумение. Взгляни сам, он в полубреду – не вспомнит, с кем только что воевал, что уж говорить про давний шрам. Да он с готами и не сталкивался!

Оглядев окровавленного и явно плохо соображающего Ромула, центурион улыбнулся:

– Похоже на правду, да только назвать рабом – обвинение серьезнее некуда. – Центурион повернулся к черноволосому легионеру. – А ты что скажешь?

– Не так уж сильно он ранен! – взорвался тот. – И он сам признался, что тот шрам получил от гота! В лудусе! Какие еще нужны доказательства?

Среди его спутников пронесся одобрительный ропот, однако открыто выступить перед командиром никто не осмелился.

Центурион, нахмурившись, повернулся к оптиону – косоглазому уроженцу Италийской Кампании, которого Ромул недолюбливал.

– Солдат он хороший?

– Да, – кивнул кампанец, и в юноше на миг вспыхнула надежда. – Но в легион попал странно.

Заинтригованный центурион дал знак продолжать.

– Ночью, когда дрались в Александрии, мой отряд стоял на Гептастадионе, в охране. А этот с другом, хитроватым таким, выскочили как из-под земли. Ну, оба италийцы, оба вооружены – я и загнал их в легион.

Центурион одобрительно кивнул:

– Откуда они там взялись?

– Сказали, что работали на бестиария. В Южном Египте.

– А второй из них – этот? – спросил центурион, указывая на Петрония.

Оптион нахмурился:

– Нет. Тот исчез, прямо тогда же ночью. Я заметил только после битвы. Искал, но даже следов не нашел.

– Подозрительно, – пробормотал центурион и ткнул ногой Ромула. – Ты беглый раб?

Ромул с трудом сфокусировал взгляд на своем обвинителе и мельком взглянул на остальных. Все, кроме Петрония, смотрели злобно или равнодушно, и юношу охватила безнадежность. К чему сопротивляться, если нет смысла…

– Да, – медленно произнес он. – Петроний, мой товарищ, этого не знал.

Ответ полностью оправдывал Петрония, однако лицо ветерана исказилось отчаянием.

– Видишь? – встрял черноволосый, вновь закипая гневом. – Я прав! Распнем ублюдка?

– Нет, – отрезал центурион. – Сделаем лучше. Цезарь, когда вернется в Рим, собирается устроить празднество с гладиаторскими боями. Живого мяса надо больше, чем вмещают все школы и тюрьмы. Этот мерзавец сбежал из школы раз, второй раз не сбежит. Заковать обоих в кандалы. Будут ноксиями.

Ветераны радостно заухмылялись.

Петроний, с трудом веря своим ушам, непроизвольно сжал кулаки. Умереть в схватке с диким зверем, вором или убийцей – унизительная судьба! Однако злорадные физиономии легионеров говорили ему, что стоит лишь дернуться – и его убьют прямо здесь, а прощаться с жизнью пока не хотелось. Петроний разжал кулаки и не сопротивлялся легионерам, которые принялись его связывать.

– Нет! – прохрипел Ромул, пытаясь вырваться из петель веревки. – Петроний не виноват!

– Что? – фыркнул центурион. – Кто водил дружбу с рабом – достоин той же позорной смерти.

– Откуда ему было знать? – крикнул Ромул. – Отпусти его!

Центурион в ответ обрушил ему на голову ногу в тяжелой подкованной сандалии – и Ромул погрузился в небытие.

* * *

Ромул очнулся от прикосновения чьих-то пальцев к ране и, открыв глаза, понял, что лежит в лазарете – большой палатке неподалеку от командирских покоев. Близился закат, тело по-прежнему связывали путы, бледный лекарь в окровавленном переднике осматривал его рану. Петрония рядом не было – лишь стоял на страже скучающий легионер. Ромул в отчаянии вновь закрыл глаза.

Вскоре лекарь-грек объявил, что пролома в черепе нет, промыл рану ацетумом и скрепил края раны металлическими скобками, боль от которых пронзала Ромула каждый раз, как металл входил в кожу. После этого голову юноши забинтовали льняной тканью и, одев его в старую тунику, выставили из лазарета: другие раненые тоже нуждались в лекаре. Легионер-стражник вздернул его на ноги и погнал перед собой к деревянному зданию у главного входа – походной тюрьме. Получив тычок в спину, Ромул растянулся на полу, дверь за ним захлопнулась. Пытаясь осознать свое жалкое положение, он не спешил двигаться.

– Ромул? – раздался где-то близко голос Петрония.

Юноша сумел перевернуться и поднять голову. Из семерых заключенных, брошенных в тюрьму, к нему подошел лишь Петроний. Отведя Ромула в угол, подальше от остальных, ветеран уселся рядом с ним на утоптанный земляной пол.

– Прости, – шепнул ему Ромул. – Сидишь без вины, и все из-за меня.

Петроний вздохнул:

– Да уж, радоваться нечему.

Ромул открыл было рот, но ветеран сделал знак молчать.

– Противно стало, когда легионеры на меня кинулись, как свора псов. Я ведь и сам бывал таким раньше, – горестно заметил Петроний. – И все же я гражданин Рима, как и они. Откуда мне знать, раб ты или нет? Мне-то все равно! Твоя храбрость известна и мне, и всему Двадцать восьмому! А им плевать… – Ветеран снова вздохнул. – Когда римское войско воевало против Ганнибала, в нем были и рабы. Теперь, видно, другие времена.

Ромул молчал, и Петроний взглянул ему в глаза:

– Тебе, моему соратнику, я обязан больше, чем всем выродкам из Шестого вместе с центурионом.

Такое признание перевешивало в глазах Ромула любые прежние оскорбления, полученные от других. Петроний – его побратим, Ромула связывают с ним те же узы, что раньше с Бренном. Не в силах вымолвить ни слова от нахлынувших чувств, он протянул Петронию руку – и тот в воинском рукопожатии обхватил ладонью его предплечье.

– Что будет дальше? – спросил Ромул.

– Цезарь разделается с остатками понтийцев и двинет к побережью вместе с Шестым легионом, нас заберет с собой, – хмуро ответил Петроний и кивнул на собратьев по тюрьме. – Новые приятели говорят, что в Италии неспокойно, ветераны бунтуют.

– А приятели здесь за что?

– Струсили и удрали с поля боя, – с отвращением бросил Петроний.

– Странно, что их не распяли.

– Цезарю, видно, не хватает живого мяса для игрищ, – ответил Петроний, и друзья обменялись тревожными взглядами.

* * *

Через месяц Ромул с Петронием и прочими узниками уже приближались к юго-восточному побережью Малой Азии, где стоял флот Цезаря. Идти пришлось пешком, вслед за подводами, глотая поднятую Шестым легионом пыль. Пищи и воды арестантам почти не давали, зато щедро осыпали их побоями за малейший взгляд, брошенный на стражников, – оставалось лишь молчать и не поднимать глаз. Ромул с Петронием держались вместе и брезгливо сторонились соседей – трусов, сбежавших с поля битвы. Зато от черноволосого ветерана с подручными избавиться было не так просто: те наведывались каждый день, всячески унижая двоих друзей и осыпая их оскорблениями, которые стихали лишь тогда, когда обидчикам наскучивала забава или когда ветеранов оттесняли стражники.

К счастью для Ромула, контузия прошла довольно быстро, а вскоре зажила и рана: уже на десятый день лекарь снял металлические скобки, и от удара остался только длинный алый шрам под коротко стриженными волосами – вечное, до самой смерти, напоминание о ромфайе. Впрочем, смерти ждать недолго, мрачно подумал Ромул при взгляде на триремы, которые повезут войско в Италию. До сих пор ежедневные марши и привычная разбивка лагеря создавали иллюзию обыденности, корабли же настойчиво напомнили о жизни за пределами легиона – и о Фабиоле. Даже если сестра услышала тогда слова Ромула и послала весточку, никто не будет искать его среди ноксиев. Встреча в Александрии казалась теперь издевательством, жестокой шуткой судьбы.

Ромул с Петронием принимали будущее как есть и не пытались о нем забыть. Вдобавок к ежедневному пути в двадцать миль они не упускали случая натренировать тело отжиманиями, бегом на месте и борьбой: тело для солдата – инструмент, от которого зависит жизнь. И хотя упражнения сейчас мало что решали – ноксиев выгоняли на арену лишь ради того, чтобы публика насладилась зрелищем их смерти, – друзья все же старались подготовиться к боям любыми способами.

Погрузившись на триремы в цветущий летний день, они без происшествий доплыли до Брундизия. По пути Ромул часто вспоминал Тарквиния и Бренна – с гаруспиком он встретился по пути в Малую Азию, когда они с галлом отправлялись на войну вместе с армией Красса. Тогда их переполняла надежда, манили новые земли – и сколько диковинного пришлось с тех пор повидать! А теперь он возвращается тем же путем – закованный в кандалы, одинокий и отчаявшийся. Бесполезно мечтать о мести Гемеллу, о встрече с Фабиолой – в Риме его ждет лишь кровавая смерть на глазах ревущей толпы. Тарквиний оказался прав. Его путь лежит в Рим, однако исход этого пути будет совсем не радужным.

Уйти в себя и затеряться в горестных думах Ромулу не давало лишь присутствие Петрония – энергичного и неунывающего. Ступив на италийский берег после восьми лет отсутствия, юноша слегка взбодрился: его радовала и звучащая повсюду латинская речь, и знакомые очертания римских городов, и вид пестрящих латифундиями полей и холмов. Рассчитывать на радушный прием, впрочем, друзьям не приходилось: ветеранов Шестого легиона на каждом шагу встречали бурными приветствиями и гирляндами цветов, арестантам же доставались лишь проклятия и плевки.

Через несколько недель Ромул наконец с облегчением разглядел впереди стены Рима. Избавляться от узников не спешили – их лишь заперли понадежнее: Шестой легион готовился к встрече Цезаря с ветеранами. Бунтари из Девятого и Десятого легионов, поддерживаемые другими солдатами, стояли многотысячным лагерем у стен города – об этом шептались в строю, пока колонна шла маршем от Брундизия, слухи дошли даже до арестантов. После битвы при Фарсале Цезарь отправил часть легионов в Италию, где им было обещано содержание, однако выдавать деньги никто не спешил, и недовольные ветераны шумели. Назревал крупный бунт. Солдаты знали, что в африканской кампании против республиканцев Цезарю без них не обойтись, и ни с кем не церемонились: командиров, присланных Марком Антонием для подавления мятежа, попросту закидали камнями и выгнали прочь. Даже властный Саллюстий, союзник Цезаря, не сумел их унять и едва спасся бегством.

Возвращение Цезаря их не смутило: ветераны двинулись на Рим, требуя своего. Вооруженные до зубов мятежники были очень опасны, однако Цезарь, вместе с Шестым легионом подойдя к Риму, встал лагерем всего в миле от их укреплений. Легионеры Шестого изрядно нервничали, зная, что армия ветеранов неизмеримо превосходит их численностью, однако первая ночь прошла спокойно. О том, что было дальше, Ромул узнал от стражников (он хоть и тревожился больше за свою участь, все же не удержался от расспросов о Цезаре).