Текст книги "Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации"

К 1940 году до н. э. Урук и Ур, существовавшие две тысячи лет, были старыми городами по всем стандартам (столь же старыми или старше, чем Париж и Лондон сегодня). Выдерживая раскаленные исторические потоки, штормы и невзгоды войн, подъем и падение могучих империй, вторжения варваров, массовые миграции и изменения климата, они стояли прочно. В них продолжалась жизнь. Вместо того чтобы пасть перед племенами кочевников, они абсорбировали и цивилизовали «варваров». Амореи селились в древних городах и принимали городской образ жизни, религию, мифы и знания людей, которых они покорили. Предположительно, дикие визитеры украсили Ур девятью новыми храмами и многочисленными монументами; другие города-государства перешли под управление вождей еще недавно кочевых племен. Городская цивилизация, начатая шумерами в Уруке, выжила в Месопотамии, перейдя к новым людям: амореям, ассирийцам и хеттам. Новые метрополисы Ниневия и Вавилон сохранили технологии возведения городов, мифы и религию, возникшие в Уруке и Уре.

В самом Уруке начался долгий упадок, хотя он оставался живым, священным городом удивительно долгое время. В начале нашей эры он пережил экологическую катастрофу, когда Евфрат отодвинулся прочь. К этому моменту религия, придававшая особое значение Уруку и другим городам региона, была мертва; не осталось причины длить существование города, и к 300 году он вымер. Солнце, ветер, дожди и песок принялись совместно перемалывать в пыль огромные кирпичные структуры; к 700 году таинственные руины оказались покинуты, почти через пять тысячелетий после того, как Урук начал подниматься из болот к величию.

Лишенные орошения обширные пшеничные поля оказались проглочены пустыней. Когда город обнаружили заново в 1849 году, он был похоронен под дюнами, и археологам было трудно поверить, что величественная городская цивилизация могла процветать так долго в добиблейские времена в столь враждебной внешней среде. С того времени забытые города на территории Ирака открыли и все еще открывают нам свои секреты, рассказывая о давно умерших цивилизациях, об истоках урбанизации всего человечества.

Урук и другие города Месопотамии продолжают говорить с нами, и очень громко. Призраки некогда богатых центров, опустевших после изменений климата и экономического упадка, они напоминают нам об окончательной судьбе всех мегаполисов. Их долгая история – одно из самых удивительных открытий, невероятное достижение, основанное на жажде власти и устойчивости сложных обществ.

Рассказ о них – прекрасная увертюра для того, что последует далее.

2
Сад Эдема и город грехов
Хараппа и Вавилон, 2000–539 годы до н. э.

«Горе городу кровей! – восклицает Книга пророка Наума, – весь он полон обмана и убийства; не прекращается в нем грабительство. Слышны хлопанье бича и стук крутящихся колес, ржание коня и грохот скачущей колесницы. Несется конница, сверкает меч, и блестят копья; убитых множество и груды трупов: нет конца трупам, спотыкаются о трупы их»[40]40
  Наум. 3:1–3.


[Закрыть]. В Библии рай – это сад, если же верить Ветхому Завету, то город родился из греха и непокорности. Изгнанный в дикие места после убийства брата Каин, рассказывают, возвел первый город и назвал его Енох (в честь сына), как убежище, чтобы скрыться от божественного проклятия. Восстание и города очень тесно связаны в Библии. Нимрод стал тираном бронзового века, поскольку он успешно отвратил людей от Господа с помощью городов. Предполагалось, что он построил эти неугодные Богу поселения в Месопотамии, включая Эрех (Урук), Аккад и Вавилон.

В библейской Книге Бытия города – символ предельной человеческой гордыни. Господь повелел людям размножаться и заселять землю, но против его указаний люди начали скапливаться в городах, наполняя их символами низменного высокомерия: «И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли»[41]41
  Быт. 11:4.


[Закрыть]. Когда Господь сошел посмотреть, что у них получилось, он разрушил город и смешал языки, «так, чтобы один не понимал речи другого». И оттуда, из Вавилона, «рассеял их Господь по всей земле»[42]42
  Быт. 11:7,9.


[Закрыть]. Сам город стал символом испорченности и разобщенности.

Ветхий Завет служит отличным историческим свидетельством: большие города II и I тысячелетия до н. э. были обителями алчности и насилия, противоположностью пасторальной идиллии и доброй жизни. Подобное воззрение на города сохранилось до нашего времени. В западной культуре существует глубокое течение антиурбанизма. Почти как пророк из Ветхого Завета, Жан-Жак Руссо, смотрящий на город с отвращением, писал, что город «полон коварства, праздных людей без религии или принципов, чье воображение, испорченное леностью и пассивностью, любовью к удовольствиям и большими потребностями, посещается только монстрами и способно породить лишь преступления»[43]43
  Jean-Jacques Rousseau, Politics and the Arts: letter to M. d’Alembert on the theatre, trans. A. Bloom (Ithaca, 1968), pp. 58–9.


[Закрыть].

По мере того как города росли и в них один слой человеческой активности накладывался на другой, они все более воспринимались как одряхлевшие и слабые. Писатель, наблюдавший за Парижем в 1830-х, говорил: «Исполинский сатанинский танец, среди которого мужчины и женщины бросаются вместе то одним путем, то другим, толпятся как муравьи, ноги их в грязи, дыхание отравляет воздух, пытаются идти по загроможденным улицам и общественным местам». Убожество города производило убогих людей, изуродованных ментально и физически[44]44
  Victoria E. Thompson, ‘Telling “Spatial Stories”: urban space and bourgeois identity in nineteenth-century Paris’, Journal of Modern History, 75:3 (September 2003), 542.


[Закрыть].

В 1950-х американский этолог и психолог Джон Кэлхун строил «крысиные города», где грызунов принуждали жить в тесноте, в некоем подобии городских условий. Со временем «крысиная утопия» превращалась в «преисподнюю». Крысы женского пола кусали детенышей и оставляли их без заботы. Молодые крысы становились злобными «малолетними преступниками», их отвергали как «изгоев» и «отбросы общества». Извлекая преимущество из локального хаоса, доминирующие особи становились «авторитетами». Насыщенная жизнь города делала многих крыс гиперсексуальными, пансексуальными или гомосексуальными.

Крысы чувствовали себя хорошо в «городе», но он извращал их поведение, поскольку эволюция крыс не подготовила их к жизни столь тесными скоплениями в хаотически застроенной среде. Современный мегаполис, по выводам некоторых исследователей, оказывает такое же патологическое влияние и на людей. Эксперименты указали на наступающую эпоху полного социального разложения в городах.

Крыса – символ городской жизни, и неслучайно множащиеся массы асоциальных элементов, жителей темных закоулков города, сравнивают с крысами: пойманные в ловушку переполненного мегаполиса, отделенные от природы, они часто становились угрозой всему общественному порядку. И почти в каждую эпоху существовала вера в то, что хаотический, нераспланированный, самоорганизованный город можно улучшить, если его разрушить до основания и построить заново в соответствии с некими научными или философскими принципами: планируйте город должным образом, и в нем будут жить куда лучшие люди. Хотя литература и кино полны кошмарных видений антиутопических метрополисов, совершенство так же предстает перед нами в виде города, технология и архитектура которого избавлены от того беспорядка, который не позволяет нам развиваться. Подобный дуализм образов прослеживается на протяжении всей истории[45]45
  Jon Adams and Edmund Ramsden, ‘Rat Cities and Beehive Worlds: density and design in the modern city’, Comparative Studies in Society and History, 53:4 (October 2011), 722–756.


[Закрыть].

Библия, столь враждебная к реальным городам, изображает идеальный город, Новый Иерусалим, очищенный от человеческих грехов и наполненный истинным поклонением Богу. Если Библия начинается в саду, то заканчивается она в небесном городе. Платон и Томас Мор по философским причинам создавали образ идеального города. Леонардо да Винчи спроектировал функциональный, гигиеничный город, реагируя на опустошающие эпидемии, атаковавшие Милан XV столетия. Изображенная Джованни Каналетто Венеция – акме городской цивилизации во всей помпезности, утопия, представление того, каким город должен быть: ошеломляющий с архитектурной точки зрения, но очень живой, лишенный мрачности и убожества.

Планируйте город правильно, и вы получите улучшенную версию горожан. Сэр Кристофер Рен желал уничтожить запутанные улочки средневекового Лондона и создать город с широкими бульварами и прямыми улицами, облегчающими движение и коммерческую активность, выражающими современную рациональность. Швейцарский архитектор Ле Корбюзье мечтал стереть с лица земли исторические ограничения, мешавшие городам развиваться, заменить их рационально спланированной, геометрически правильной городской средой. «Наш мир, подобно склепу, завален обломками прежних эпох», – говорил он. Английский общественный реформатор сэр Эбенизер Говард хотел разломать загрязненный, индустриальный, портящий душу мегаполис и создать пригородные поселки с населением не более тридцати тысяч с распланированной промышленностью, приятными коттеджами и изобилием зелени. «Город и деревню нужно поженить, – заявлял он, – и из этого радостного союза родится новая надежда, новая жизнь, новая цивилизация»[46]46
  Le Corbusier, The City of Tomorrow and its Planning (NY, 1987), p. 244; Ebenezer Howard, Garden Cities of Tomorrow (London, 1902), p. 18.


[Закрыть].

История усыпана утопическими замыслами избавиться от беспорядочного города и заменить его задуманным по науке собратом. У Ле Корбюзье никогда не было шанса уничтожить Париж или Нью-Йорк и начать снова. Но эксперименты современной архитектуры – башни высоток в парках – изменили лицо городов по всему миру, и изменили жизнь горожан после Второй мировой войны.

Идея улучшения человеческого характера посредством утопического урбанизма была названа «спасением с помощью кирпичей». Хотя она принимает разные формы, городское планирование сверху вниз очаровывает каждую эпоху. Но, увы, успеха такие замыслы почти никогда не приносили, и во многих случаях продуманные планы вносили масштабный хаос в городскую жизнь, поэтому история не дает оснований для надежды. Но что, если существовала городская цивилизация, с самого начала свободная от пороков и грехов других городских обществ? Археологи обнаруживали – и до сих пор находят – остатки как минимум одной такой культуры.

На территории свыше миллиона квадратных километров в современных Пакистане, Афганистане и Индии были открыты более 1500 поселений. Продвинутые города и поселки располагались в стратегически важных местах на торговых маршрутах; они служили домом пяти миллионам человек, а центрами были пять главных метрополисов: Хараппа, Мохенджо-Даро, Ракхигархи, Дхолавира и Лотхал, все с населением в десятки тысяч. По имени первого города цивилизацию именуют Хараппской, время от времени Индской. Только в 1920-х стало ясно, насколько велики масштабы этой культуры; с того времени было найдено много всего, но наши знания все равно неполны и обрывочны[47]47
  Jonathan M. Kenoyer, Ancient Cities of the Indus Valley Civilisation (Oxford, 1998); R. K. Pruthi, Indus Civilisation (New Delhi, 2004); Andrew Robinson, The Indus: lost civilisations (London, 2015).


[Закрыть].

Хараппцы добывали золото, серебро, жемчуг, раковины, олово, медь, сердолик, слоновую кость, ляпис-лазурь и многие другие ценные материалы в пределах Индийского субконтинента и Центральной Азии. Они славились сложными и красивыми ювелирными украшениями и металлическими изделиями, которые обрабатывали с выдающейся аккуратностью. Купцы из Хараппы отправлялись в Месопотамию, чтобы открывать там магазины. Цари и придворные, боги и элита таких городов, как Аккад, Урук, Ур и Лагаш, страстно желали украшений, изготовленных в мастерских долины Инда, а еще они были не прочь получить оттуда диковинных животных, ткани и изящную посуду из глины. Процветание месопотамских городов-государств совпало с периодом быстрого строительства городов в долине Инда, который начался около 2600 года до н. э. Торговцы Хараппы определенно привозили домой рассказы о фантастических городах, в изобилии выросших на берегах Тигра и Евфрата. Урбанизация стала тем, что можно заимствовать. Города вроде Хараппы и Мохенджо-Даро возникли, чтобы удовлетворить потребность в роскоши со стороны развитых обществ Междуречья[48]48
  Asko Parpola, Deciphering the Indus Script (Cambridge, 1994), p. 21; cf. Dilip K. Chakrabarti (ed.), Indus Civilisation Sites in India: new discoveries (Mumbai, 2004), p. 11 and Hans J. Nissen, ‘Early Civilisations in the Near and Middle East’, in Michael Jansen, Máire Mulloy and Günter Urban (eds.), Forgotten Cities in the Indus: early civilisation in Pakistan from the 8th to the 2nd millennium BC (Mainz, 1991), p. 33.


[Закрыть].

Но искатели приключений, пересекшие океан, ходившие по улицам Урука и Ура, привезли домой замысел, а не образец. Хараппцы жили в постоянных поселениях с хорошо построенными домами и наслаждались разнообразием дикой и культивированной пищи. Речная система Инда, подобно системам Тигра и Евфрата, Хуанхэ, Нигера и Нила, производила значительный излишек зерна. У ее обитателей имелись продвинутые технологии, письменность и ремесленная специализация. Но самым важным было то, что раскинувшееся на огромной территории общество объединяла система верований, регулировавшая общественные отношения. Если даже хараппцы позаимствовали идею городов из рассказов тех, кто побывал в Месопотамии, первые города Индии были целиком и полностью плодом местной культуры и изобретательности. Во многом они превосходили поселения той же эпохи в Китае, Междуречье и Египте. Археологи пришли к заключению, что в Мохенджо-Даро могло обитать до ста тысяч человек, что делало его крупнейшим городом бронзового века и самым технологически инновационным местом на Земле в ту эпоху[49]49
  Robinson, p. 47.


[Закрыть].

Но по разительному контрасту с другими крупнейшими цивилизациями бронзового века города Хараппы не имели дворцов или храмов, никаких величественных зиккуратов или пирамид; само собой, нет признаков того, что существовали цари или жрецы. Большие общественные здания имелись, но они были скромными, без монументальности, и несли совершенно гражданские функции: хранилища для зерна, склады, залы для собраний, бани, рынки, сады и доки. По всей видимости, не было рабства, и вряд ли существовало сильное общественное расслоение: городские дома не демонстрируют разнообразия в размере и убранстве.

В то время как города-государства Месопотамии очень быстро скатились к череде бесконечных братоубийственных конфликтов, к полноценному разрушению конкурентов и строительству империй, их современники из долины Инда не могут похвастаться оружием, кроме охотничьего. Не было найдено изображений воинского снаряжения, и археологические следы не говорят нам о битвах. Схожим образом нет никаких признаков правителей или сложной, развитой бюрократии.

Города Хараппы сильно опередили свое время в том, что касается инфраструктуры и гражданского строительства. Главные города были подняты над уровнем наводнений с помощью колоссальных платформ из кирпичей; на создание той, что в Мохенджо-Даро, по оценкам, ушло четыре миллиона рабочих часов. Основные магистрали, пересекающиеся под прямыми углами, образовывали паттерн шахматной доски, ориентированный по сторонам света. Они делили города на жилые кварталы, где имелись более узкие улицы и многоэтажные строения. Стандартизация простиралась от плана улиц до размера и вида домов, и даже до размера кирпичей. Имелись также общественные мусорные баки. Но самой примечательной чертой градостроительства Индской цивилизации, вершиной ее славы, была система канализации.

Забудьте о величественных строениях, что вздымались над крышами простых домов. Самый важный аспект Мохенджо-Даро лежал ниже уровня улиц. Мало что символизирует уровень развития общества, чем та серьезность, с которой город управляется с дневным тоннажем человеческих фекалий. Строители городов в долине Инда рассматривали эту проблему в первую очередь. В каждом доме имелся смывной туалет, и это в III тысячелетии до н. э., хотя того же самого нельзя сказать о некоторых районах Пакистана сегодня, через четыре тысячи лет. Того же нельзя было сказать и об индустриальном мегаполисе XIX века в Европе: у обитателей трущоб в Манчестере в 1850-х был один общий туалет на сотню человек. Только в середине того же столетия два самых могучих города мира, Лондон и Париж, начали заниматься санитарией в приемлемом масштабе. В Хараппе и Мохенджо-Даро смывные воды из домашних туалетов через терракотовые трубы попадали в трубы большего размера под улицами, ну а те приводили к коллекторам под главными проспектами. Они были сделаны под уклоном, чтобы гравитация вытягивала жидкие отбросы за пределы городских стен. Туда же сливалась грязная вода из комнат для омовения, которые имелись в каждом доме.

Чистота не следовала за благочестием, она и была благочестием. Сила воды, ее способность очищать душу была центральным пунктом религиозной системы. Обитатели Мохенджо-Даро и других городов наслаждались душем, который устраивался в специальном водонепроницаемом помещении. В центре этого метрополиса лежал бассейн, он имел размеры 12 метров на 7 и был 2,4 метра в глубину, первый в своем роде на Земле; вероятнее всего, он служил в качестве общественного места для омовений. Города не имели храмов. Скорее сам город – или его инфраструктура из цистерн, колодцев, дренажных труб и бань – составлял храм воды.

Новые свидетельства говорят, что урбанизация Хараппы определялась серией адаптаций к изменениям климата. Когда города на Инде переживали расцвет между 2500–1900 годами до н. э., окружающая среда все время оставалась непредсказуемой: реки перемещались, уровень осадков изменялся. Поэтому поиск новых способов получать и хранить воду, а также поиск новых злаков для введения в рацион стали ключевой чертой урбанизации этого региона. Города были спроектированы так, чтобы сопротивляться окружающей среде, которая становилась все более сухой и жаркой[50]50
  Liviu Giosan et al., ‘Fluvial landscapes of the Harappan civilization’, Proceedings of the National Academy of Sciences, 109:26 (2012); Peter D. Clift and Liviu Giosan, ‘Holocene evolution of rivers, climate and human societies in the Indus basin’, in Yijie Zhuang and Mark Altaweel (eds.), Water Societies and Technologies from Past and Present (London, 2018); Liviu Giosan et al., ‘Neoglacial Climate Anomalies and the Harappan Metamorphosis’, Climate of the Past, 14 (2018), 1669–86.


[Закрыть].

В городе Дхолавира, находящемся во враждебной пустыне, была разработана продвинутая система сохранения воды. Сеть дамб направляла излишек воды от ежегодных муссонных наводнений в шестнадцать прямоугольных, выложенных камнем резервуаров. Там вода оставалась во время долгих сухих месяцев, и акведуки доставляли ее в город или на поля для орошения. Муссонная дождевая вода также собиралась в цистерны на возвышенности, откуда гравитация позволяла опускать ее на уровень улиц по мере необходимости. В Мохенджо-Даро были вырыты по меньшей мере 700 колодцев, чтобы получить доступ к грунтовым водам. Когда их обнаружили совсем недавно, выяснилось, что они в отличном состоянии[51]51
  Cameron A. Petrie et al., ‘Adaptation to Variable Environments, Resilience to Climate Change: investigating land, water and settlement in Indus Northwest India’, Current Anthropology, 58:1 (February 2017), 1–30.


[Закрыть].

Сложную систему водопользования необходимо было поддерживать ценой жизни и смерти. Города были построены на основе заранее спроектированной гидравлической системы; но в терминах идеологии они покоились на основе священного уважения к воде и отвращения к загрязнению. Торговые успехи в комбинации с продвинутым гражданским строительством, без сомнения, сыграли важную роль в создании мирного, равноправного общества.

Месопотамские города – сколь бы они ни были впечатляющими – не могли похвастаться столь мудрым планированием, им не хватало водопровода и централизованной канализационной системы. Только римляне – через две тысячи лет после расцвета Хараппы, – смогли превзойти эту цивилизацию по уровню градостроительства.

В городах Хараппы было полно детей, поскольку археологи находили множество игрушек. В своем рационе хараппцы использовали разнообразные продукты и приправы, включая чеснок, имбирь и куркуму. Обследования скелетов показали, что разные люди этого общества питались одинаково хорошо; ничего удивительного, что ожидаемая продолжительность жизни была высокой. Одежда тоже была достаточно качественной: самые древние пряди хлопка происходят из этих городов[52]52
  Arunima Kashyap and Steve Weber, ‘Starch Grain Analysis and Experiments Provide Insights into Harappan Cooking Practises’, in Shinu Anna Abraham, Praveena Gullapalli, Teresa P. Raczek and Uzma Z. Rizvi (eds.), Connections and Complexity: new approaches to the archaeology of South Asia (Walnut Creek, 2013); Andrew Lawler, ‘The Mystery of Curry’, Slate.com, 29/1/2013, https://slate.com/human-interest/2013/01/indus-civilization-food-how-scientists-are-figuring-out-what-curry-was-like-4500–years-ago.html.


[Закрыть].

Мохенджо-Даро и Хараппа предлагали фантастически высокий стандарт жизни не только в терминах своего времени, но и вообще на все времена. Кого бы не привлекли упорядоченность и чистота такого общества? Возможно, эта цивилизация на самом деле и есть забытая утопия, пропущенный поворотный пункт в нашем путешествии по дороге урбанизации. Может быть, Эдемский сад был на самом деле городом, местом, где наши потребности удовлетворялись, а наша безопасность была обеспечена не самой большой ценой.

Города в долине Инда были покинуты около 1900 года до н. э. Нет признаков какой-либо катастрофы, вторжения чужаков или эпидемии. Обитатели по собственной воле ушли из поселений, и этот шаг к деурбанизации оказался столь же мирным и утопическим, как сама урбанизация. Муссоны начали слабеть, сдвигаясь на восток, огромные мегаполисы, которым требовалось много зерна и много воды, не могли существовать в новом климате. Вместо того чтобы сражаться за жизнь и уменьшающиеся ресурсы, население городов распределилось на маленькие сельские общины, одновременно началась миграция в сторону долины Ганга. Лишенная кислорода городской жизни, письменность вышла из употребления. Сами города исчезли в песках надвигающейся пустыни, которая похоронила секреты на многие века.

Таинственная цивилизация Хараппы продолжает интриговать нас. Новые открытия среди руин преподносятся СМИ как сенсации. Это образец технологически продвинутого, мирного общества. И есть хорошая причина для оживления интереса к этой очевидной утопии. В наше время стремление построить Новый Иерусалим, идеальный город, который позволит решить если не все, то хотя бы часть проблем, очень сильно. «Больше не научная фантастика: совершенный город в процессе строительства» – гласит один из заголовков недавнего времени. Хараппская цивилизация сдержала свое слово: если ты строишь все правильно с самого начала, то твой город становится местом, которое выявляет лучшее в людях и позволяет его жителям процветать. Обитатели долины Инда, по всей видимости, решили загадку, над которой бились Леонардо, Говард и Ле Корбюзье. Но никуда не делась вера в то, что наши современные технологии смогут восстановить дух Мохенджо-Даро. Если хараппцы строили свои города, базируясь на уважении к воде, то мы возводим наши, исходя из веры в цифровое будущее[53]53
  Will Doig, ‘Science Fiction No More: The Perfect City is Under Construction’, Salon.com, 28/4/2012.


[Закрыть].

Вообразите мегаполис с плотностью населения и ландшафтом Манхэттена, но в скромном, доступном для пешеходов масштабе Бостона. Представьте, что он пересечен каналами вроде венецианских и обилен зелеными парками. Усаженные деревьями бульвары в парижском стиле не забиты автомашинами, они полны уличной жизнью и творческой красотой Сохо. Вам не требуется автомобиль, вы можете всюду добраться с помощью ног – на работу или в школу. Не нужны мусорные грузовики или машины доставки: мусор затягивает в пневматические трубы и сортируется для переработки, дроны и лодки способны привезти все, что вам требуется. Человеческие фекалии превращаются в биомассу, из которой извлекается энергия для города.

Миллионы сенсоров и камер наблюдения находятся повсюду в этом зеленом технологическом раю – от частных домов до офисов, улиц и водяных труб. Они в реальном времени передают данные о том, как функционирует мегаполис, на управляющий им компьютер. Высоко, в одном из небоскребов, в контрольной комнате с множеством экранов не дремлет вахта из тех, кто присматривает за городом. Загрузите специальное приложение на свой смартфон, и вы станете мерцающей точкой на экране, которая движется по улицам, и параметры вашего перемещения будут зафиксированы, чтобы обеспечить данные о том, как город должен развиваться. Подобное именуют «всеприсутствующим городом»: сенсоры – его нервные окончания, а компьютер – мозг. Операционная система мониторит использование энергии и воды, автоматически предотвращает пустые траты, отключая свет, кондиционирование воздуха и бытовые приборы. Вся вода, которую нельзя использовать снова, используется для орошения зелени. Даже информация о текущем кране немедленно передается центральному компьютеру. Авария, преступление или пожар фиксируются, и экстренные службы вызываются без участия человека. Этот город не столь умен, сколь чувствителен.

В настоящий момент это, конечно, научная фантастика. Но подобный утопический (или антиутопический, кому как) город уже существует, по крайней мере, если верить его пиар-материалам и защитникам. И он существует в стране, которая известна как благодаря резкому экономическому росту, так и обилию бездушных мегаполисов с рядами одинаковых кварталов. Сонгдо в Южной Корее был возведен с нуля со всеми изложенными выше параметрами, на земле, отвоеванной у Желтого моря, и все это обошлось в 35 миллиардов долларов. Он был назван «технологической утопией» XXI века, он является жилым и рекламируется как попытка решить проблемы перенаселенных метрополисов Азии. Планируется, что население Сонгдо достигнет 600 тысяч (когда пишутся эти строки, оно чуть более 100 тысяч[54]54
  На 2019 год – 159 326 человек.


[Закрыть]); жителей заманивают высокими стандартами жизни. Но более важно, что это одновременно лаборатория и урбанистическая витрина, образец чистого, экологичного, безопасного и надежного будущего, которое может себе приобрести и весь остальной мир. Сонгдо был спроектирован так, что его можно повторить где угодно. Многие градостроители, занимающиеся созданием новых городов или попытками спасти старые, отправляются в Сонгдо. Вы можете купить операционную систему для мегаполиса в готовом виде примерно за 10 миллиардов долларов[55]55
  ‘An Asian Hub in the Making’, New York Times, 30/12/2007.


[Закрыть].

* * *

Городская утопия – определенно некое противоречие в терминах. Идеализированный город вроде Хараппы или Сонгдо может удовлетворить некоторые из наших потребностей, но он не затрагивает многие другие. Несомненно, нам не всегда нужно, чтобы город делал нас лучшими людьми, выставлял нас на всеобщее обозрение. Часто как раз требуется противоположное; некоторые могут сказать, что самая цель существования городов – давать анонимность, обеспечивать мистическую атмосферу лабиринта, то есть уникальную разновидность свободы. В XVI веке посетитель Венеции, мегаполиса с населением более 100 тысяч, указывал «Ни один из обитателей не замечает дел другого… не лезет в жизнь другого… Никто не спросит тебя, почему ты не пошел в церковь… Если ты женат или не женат, никто не будет спрашивать почему… Превыше же всего остального, если ты частным образом не оскорбишь другого, никто не будет оскорблять тебя»[56]56
  William Thomas, The History of Italy (1549) (New York, 1963), p. 83.


[Закрыть].

Города часто предлагают нам нечто, апеллирующее к базовым человеческим побуждениям, к жажде материального благосостояния, наслаждений и секса. Это часть их привлекательности и основа власти над нами. Гринвич-виллидж в Нью-Йорке, Монмартр в Париже, Тендерлойн в Сан-Франциско, беспутный Шанхай или Берлин между войнами, современные Амстердам, Бангкок и сам Город грехов – Лас-Вегас обеспечивали или до сих пор обеспечивают возможность уйти от условностей морали, ту самую, которую мы ищем в мегаполисах.

Анонимная жизнь в городе ассоциируется с недозволенными видами деятельности, которые стали доступны в Лондоне начала XVIII века, той эпохи, когда этот город жестко ассоциировался с эротикой. Коммерческие маскарады и карнавалы стали тогда невероятно популярными. Социальная иерархия, разделение между классами, общественная мораль и ограничения разрушались, когда тысячи людей, чьи лица были скрыты масками, сливались в единую толпу. Кто был кем? «Я обнаружил, что природа перевернулась вверх тормашками, – писал один журналист. – Женщины стали мужчинами, мужчины – женщинами, детьми на помочах в семь футов длиной, светские люди стали клоунами, ночные бабочки – святыми, люди первого класса – животными или птицами, богами или богинями»[57]57
  Terry Castle, ‘Eros and liberty at the English masquerade’, Eighteenth-century Studies, 17:2 (Winter 1983–4), 159; Stephanie Dalley, Myths from Mesopotamia: Creation, The Flood, Gilgamesh, and others (Oxford, 1989), p. 305.


[Закрыть].

Для тех, кто беспокоился, что города извращают человеческую натуру и переворачивают мораль с ног на голову, такой маскарад был живой метафорой и ночным кошмаром, в котором сдвигаются идентичности, разрушается то, что определяет городскую жизнь. Город тем самым воплощал смущение, материализм, избыточность и порок Вавилона, Города грехов, прославленного на весь древний мир. Вавилон, место строительства башни, создатели которой были наказаны Господом с помощью смешения языков за попытку достичь небес, стал непостижимо огромным городом, космополитическим центром с роскошными зданиями, которые символизировали грубую имперскую силу, но с сакрализацией чувственности. «Город подобен городу великому!» – изумляется Иоанн Богослов[58]58
  Откр. 18:18.


[Закрыть], перечисляя список того, что здесь продают: золото, серебро, драгоценные камни, жемчуг, тонкие ткани, шелк, слоновую кость, мрамор, благовония, вино, масло, муку, скот, повозки и рабов. Предлагались также на продажу «души людские».

Грехи Вавилона, как гласит тот же источник, «дошли до неба», и главным среди них был недозволенный секс и «богопротивное вожделение», точно так же, как и в других отвратительных борделях вроде Ниневии, Содома и Гоморры. Одним из божеств Вавилона была Иштар, богиня-развратница, богиня любви, готовая развлекаться со «своим народом, танцующими и поющими девицами, храмовыми проститутками и куртизанками». Геродот пересказывает скабрезные истории о храмовой проституции. Если верить его тексту, то юные женщины Вавилона теряли девственность, продавая свои тела на улице. Девушке приходилось сидеть рядом с храмом Иштар до тех пор, пока мужчина не бросал серебряную монету ей в подол, обретая тем самым право на секс с ней. После того как соитие совершалось, она получала возможность вернуться домой. «Высокие, привлекательные женщины быстро приходили обратно к родному очагу, но уродливым приходилось ждать долго… некоторые сидели там по три-четыре года». Неканоническая библейская книга пророка Варуха зафиксировала сцену, произошедшую рядом с храмом[59]59
  В русском синодальном переводе данный отрывок находится в «Послании Иеремии».


[Закрыть]. Проститутки, занимавшиеся своим ремеслом постоянно (а не священные жертвы, описанные Геродотом), ждали на улице, опоясанные тростниковым поясом. «И когда какая-либо из них, увлеченная проходящим, переспит с ним, – попрекает своей подруге, что та не удостоена того же, как она, и что перевязь ее не разорвана»[60]60
  Иер. 1:43


[Закрыть].

Вавилон никогда не избавился от этой сомнительной репутации. Откровение Иоанна Богослова персонифицирует этот город в виде вавилонской блудницы: «Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным»[61]61
  Откр. 17:5.


[Закрыть]. Если Хараппа выглядела настоящей утопией, то Вавилон смотрелся антиутопией и в свою эпоху, и выглядит такой же сейчас.

Историческое восприятие великих городов I тысячелетия до н. э. во многом опирается на Ветхий Завет. Вавилонская империя взяла Иерусалим в 588 году до н. э., и ее воины разрушили Храм Соломона. Элита Иудеи была депортирована в качестве пленников в столицу империи. Это катастрофическое событие решительно повлияло на то, как евреи воспринимали мир в целом, а не просто города. Значительная часть Ветхого Завета написана под вавилонским влиянием. Живя в качестве заложников в столице смертельного врага, огромном и разнообразном метрополисе из 250 тысяч человек, евреи заклеймили Вавилон как средоточие мирового зла и испорченности. Пророк Иеремия писал, что «Вавилон был золотою чашею в руке Господа, опьянявшею всю землю; народы пили из нее вино и безумствовали»[62]62
  Иер. 51:7.


[Закрыть]. Евангелист Иоанн добавил сексуальную нотку к схожему утверждению: «яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею»[63]63
  Откр. 18:2–3.


[Закрыть].

Секс и этот древний город всегда были тесно связаны. Дни славы Вавилона располагаются почти посредине того отрезка времени, который охватывает эта книга. Другими словами, основание Эриду столь же далеко отстоит от вавилонской эпохи, как она сама от нашего времени. Но несмотря на это жители Вавилона хорошо знали свою историю, знали городские традиции и практики, которые через тысячелетия соединяли их с первыми городами, Эриду и Уруком. Помните, как в «Эпосе о Гильгамеше» (любимый текст вавилонян) именно обещание сексуальных утех позволило совратить дикого человека Энкиду от невинности природы и привело его к удовольствиям Урука?