Текст книги "Большие истории для маленького солдата"

Мэр Бадума был доволен. Более чем. Из окна своего кабинета он обозревал вечерний город. Торговля шла бойко. Открылось бюро путешествий. Бадум уже давно не развивался такими темпами. Планы по расширению города предусматривали перенос крепостного вала, дабы взять под его защиту каждый дом. Если раньше начальник полиции разрывался на части, гоняясь за бандами беспризорников, то теперь у него даже появилось время отвечать на вопросы приезжих.

– Да, трудные были времена, – сетовал он. – Пик детской преступности. Пришлось действовать жестко. Но мы справились. Сегодня Бадум самый безопасный город на Востоке.

Расцвет Бадума не остался незамеченным. Из королевского дворца пришло письмо с выражением высочайшего одобрения. И сегодня утром посреди площади министр посвятил мэра в рыцари.

На церемонию не пожалели средств. Площадь вымели до последней песчинки. Город украшали две сотни новехоньких шелковых знамен с гербом Бадума. С нагорья к центру вела красная ковровая дорожка. Пекарь напек пирогов в расчете на каждую семью.

Церемония прошла безупречно. Супруга мэра в лучшем наряде с малышом на руках, дети, одетые как с картинки. Тишина на площади, всеобщий восторг в ответ на оказание ему высшей почести – посвящение в рыцари. Ну а то, что толпа изредка бросала голодные взгляды на пироги, разложенные на длинных столах… это было даже трогательно, народ есть народ.

Да, все прошло без сучка без задоринки. За исключением одного ничтожного инцидента. Вероятно, то была одна из последних сирот. Такая замарашка, что от нее шарахались, отступая на метр. Она была вся в саже и грязи. Никто не видел, откуда она взялась. Как будто выросла из-под земли. Несла какую-то чушь про сатиров, которые не были сатирами, про братьев, которые не были братьями, про котлы и печи. И про беспризорников.

– А что будет, когда беспризорников вообще не останется? – кричала она. – Что тогда? Вы об этом не задумывались?

Поначалу народ над ней потешался, но потом стало не до шуток. Особенно, когда министр наконец дочитал свою нескончаемую речь и толпа ринулась к пирогам. В тот момент девочка вытащила что-то из фартука. Сперва подумали – нож, но оказалось, осколок тарелки.

Начальник полиции, желавший произвести впечатление на одну из самых прелестных заезжих дам, бросился на замухрышку в сопровождении шести солдат, схватил ее и выгнал из города.

В дверь тихонько постучали. В проеме нарисовалась голова служанки. Она принесла мэру сынишку, младшенького. Впереди его ждало грандиозное будущее. Теперь, когда мэра посвятили в рыцари, его наверняка переведут в более фешенебельный и респектабельный город. Где его сыновья быстро пойдут в гору.

В животе заурчало. Немудрено. В суете дня он даже не успел как следует подкрепиться. А когда подумал об этом, то пирогов уже и след простыл. Не осталось ни крошки. Кое-где даже вспыхнули беспорядки, народ не поделил пироги. Слава богу, министр к тому времени уже уехал.

При мысли о пирогах Антуана у мэра засосало под ложечкой. Может быть, все-таки наградить его каким-нибудь орденом?

Раздался тихий, жалобный звук. Мэр подумал было, что это снова бурлит у него в животе, но оказалось, что проснулся малыш. Открыв заспанные глазенки, он внимательно и серьезно посмотрел на мэра. Ах, какая чу́дная кроха. Непроизвольно склонившись над ребенком, мэр потянул носом. Прежде он понятия не имел, как пахнут дети. Но что за знакомый аромат? Столь божественный и пьянящий? Он вновь склонился над сыном и глубоко-глубоко вдохнул.

Аромат был сладковато-пряный с горчинкой.

Мэр невольно облизнулся.

Лишь поздней безлунной ночью закончил свой рассказ Старшебрат. Темнотища стояла такая, что хоть глаз выколи. Часовой сменил позу. Поначалу послышалось шуршание, затем он принялся что-то жевать, чавкая при этом чем дальше, тем жаднее.

Когда Старшебрат проснулся, было по-прежнему темным-темно. Голос зазвучал справа, прямо ему в ухо, от Часового разило пивом с примесью инжира.

– Как его звали на самом деле?

– Кого? – не понял Старшебрат.

– Брата Нинетты, Лоботряса III.

– Не знаю, – ответил Старшебрат.

Что-то острое прижалось к шее Старшебрата.

– Знаешь, – огрызнулся Часовой.

Любой другой в столь затруднительном положении просто произнес бы какое-нибудь имя, но только не Старшебрат.

– Это всего лишь история, – зевнул он. – И клинок на моей шее делу не поможет. Кстати, почему ты не спрашиваешь, что случилось с Нинеттой? Поймали ли пекаря и съели ли жители Бадума собственных детей? Какое значение имеет имя?

– Жизненно важное, – сказал Часовой.

– Тогда почему бы тебе самому не дать ему имя?

Раздался всхлип, переходящий в рев. Острие сабли больше не холодило шею. Часовой исчез. Старшебрат слышал, как тот уходил. У него была шаркающая походка.

На рассвете, когда солнце едва-едва выглянуло из-за горизонта, Старшебрат написал письмо братьям. О своих приключениях по дороге на войну, об унесенной ветром шляпе, о дереве, на котором спал, и, разумеется, о Часовом, чуть не прикончившем его из-за имени. Вверху он сделал приписку:

НЕ читайте это письмо Младшебрату. Его так легко расстроить. Скажите ему, что на празднике мне очень весело.

История второго старшебрата

Было у него ЧЕТЫРЕ брата, и все младшие.

Когда-то имелся еще и старший брат.

Но тот первым отправился на войну.

Второй Старшебрат серьезно относился к своим обязанностям, заменяя братьям старшего брата и родителей одновременно. И делал он это гораздо лучше Старшебрата, который был смел, но не очень заботлив.

Второй Старшебрат чинил протекающую крышу, мирил братьев, когда они ссорились, заставлял их мыть уши, чистить носы, готовил еду из той малости, что еще приносил огород, а по вечерам укладывал Младшебрата в постель. После ухода Старшебрата тот спал с мандолиной в обнимку.

– Где Старшебрат? – всякий раз спрашивал он.

– Ты прекрасно знаешь где.

– Но почему его отпуск длится так долго?

– Перестань задавать глупые вопросы.

– И что это за праздник такой…

– Тс-с, Младшебрат.

– …на который пригласили только нашего брата…

– Спи, Младшебрат.

– …и больше никого?

Когда вопросы, как молоко, закипали в нем, грозя выплеснуться через край, оставалось одно-единственное средство.

Братья рассказывали ему истории.

Истории его успокаивали.

Как бы тревожно ни было на душе Младшебрата и в его маленьком сердце, истории, рассказанные ему в кровати, за столом, возле курятника или вечером у костра, утешали его, повергая в мечтательное настроение.

Каждый из братьев отличался каким-то особым дарованием, но одним талантом обладали все пятеро – несравненным талантом рассказчика.

Спустя год после отъезда Старшебрата из Министерства Войны пришло новое послание, адресованное «старшему брату в доме».

Как это УДИВИТЕЛЬНО.

Можно сказать, ПОТРЯСАЮЩЕ.

Все эти солдаты, сражающиеся за МИР.

В министерстве уже не раз пускали слезу

От ЧИСТОГО УМИЛЕНИЯ!

Вот это патриотизм!

Уже затеплилась НАДЕЖДА.

На скорую ПОБЕДУ.

Буквально в этом месяце, а может, даже НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ!

Старший брат может ее приблизить.

Эту ПОБЕДУ.

И лучше ему НЕ отказываться.

Пост номер 7787.

Пусть не забудет принести ДАР НА БЛАГО МИРА!!!

– Я тоже хочу пойти на этот праздник, – говорил Младшебрат.

– Тебе нельзя, – отвечал Второй Старшебрат.

Второй Старшебрат оставил Младшебрату шарф. В доме дуло из всех щелей, а ребенок он был зябкий.

Лето на равнине было в самом разгаре. Знойный воздух дрожал над неподвижным пейзажем.

Шлагбаум извивался вдали точно лента.

Смахнув со лба пот, Второй Старшебрат счел, что это очередной мираж. Оптические иллюзии уже не раз возникали на его пути: рынок, заваленный арбузами, город с журчащими фонтанами на каждом углу, тенистая пальмовая роща, полная прохлады. Однако все эти видения по мере приближения неизменно тускнели и растворялись в воздухе. Поэтому он поверил, что перед ним действительно шлагбаум, только когда, едва держась на ногах, за него ухватился.

Обойти его, что ли, подумал Второй Старшебрат, но остался стоять на месте. Наверное, я слишком устал, а может, именно так поступают люди, когда дорогу им преграждает шлагбаум.

– Какой дар ты принес на благо Мира?

Он не сразу заметил Часового, который сидел за столом, вплотную придвинутым к Дворцу Мира. Это было единственное место в тени, точнее на ее краешке, тонюсеньком ободке. Часовой обмахивался листком бумаги, но желаемой прохлады это, похоже, не приносило. Со лба струился пот. Костлявый нос облез, губы потрескались.

Второй Старшебрат достал из кармана носовой платок, все еще чистый и аккуратно сложенный вчетверо. По привычке он всегда носил с собой чистый платок. На случай, если Младшебрату потребуется высморкаться, утереть слезы или промыть ссадину на колене.

– Платками войну не выиграть, – сказал Часовой.

– Тогда возьми его себе, – предложил Второй Старшебрат.

Часовой продолжал молча на него смотреть.

– Им можно обмахиваться.

Часовой покачал головой.

– Тебе не жарко? – спросил Второй Старшебрат.

Часовой ответил, что жара сводит его с ума, но летом ничто не способно принести облегчения, даже носовой платок.

– У меня больше ничего нет, – признался Второй Старшебрат.

– Ничего?

– Ну, разве что пара-тройка историй.

– Тогда плати историей.

– Какой именно?

Часовому не пришлось долго думать.

– Историей, которая меня охладит, и такой страшной, чтобы по коже мороз пробежал.

Второй Старшебрат перебрал в голове все истории, которые знал.

– Согласен, – произнес он. – Но при одном условии.

– Хорошо, – кивнул Часовой, выслушав условие.

Тысяча саженей

Варре жил с братом на краю холодного как лед озера. Было оно не только безбрежным, но и невероятно глубоким, в тысячу морских саженей. Люди его так и нарекли – Тысяча саженей. Говорили, что брошенный в озеро младенец превращается в древнего старика к тому времени, как достигает дна. Вода в озере была темная, мутная и зеленая. Старшего брата Варре звали Бор. Он знал одну удивительную историю, которую рассказывал всякий раз, когда они рыбачили на пристани перед домом.

– Однажды здесь утонула женщина.

– Не надо.

– По имени Роза.

– Замолчи! – Варре зажимал уши руками. Но Бор насильно их опускал и крепко держал, заставляя Варре слушать.

– Она была женой рыбака. И родился у них мальчик. Но рыбак не верил, что это его сын. У черноволосого рыбака с неповоротливым телом белокурый ребенок, подвижный, как ртуть? Вдобавок у младенца было что-то с руками… пальчики соединялись перепонками! Рыбак при виде такого чуть не лишился рассудка.

Умолчав о своем открытии, он подождал, пока жена отправится на рынок. Затем схватил ребенка, притащил его на обрывистый берег озера, туда, где в омуте злобно бурлила вода, и оставил.

Вернувшись вечером домой, жена застала мужа пьяным. На вопрос, где сын, рыбак взревел:

– Это не наш сын! Ребенок с перепончатыми руками, черт меня побери!

И вытолкнул жену за порог, в черноту ночи, в преддверии грозы.

– Позволь мне хотя бы взять с собой немного света, – умоляла Роза. – Дай мне свою трутницу. Тогда я смогу зажечь лампу и поискать нашего малыша.

Но рыбак отказался. И другие рыбаки, жившие здесь в ту пору, тоже отказались. Ведь дать огня женщине с выродком было равнозначно признанию собственной вины. Знаешь, что потом произошло? Знаешь?

Но Варре к тому моменту уже вырывался и пускался наутек. Шлеп-шлеп, вниз по пристани. Убегай-не убегай – он уже столько раз слышал эту историю, что она сама продолжала рассказываться в его голове.

– В поисках ребенка Роза вошла в озеро Тысяча саженей. И пока тщетно звала сына, утонула. Никто не протянул ей руку помощи. Никто не попытался ее спасти. Все невозмутимо ждали, пока воды сомкнуться над ее головой. И как ни в чем не бывало вернулись к своим делам.

Но не прошло и недели, как рыбака, который выставил за дверь жену с ребенком, обнаружили мертвым в постели, с синими губами и выпученными глазами. Из-под одеяла сочилась зеленая мутная вода.

Иной раз Бор пел песенку.

 
Роза, Роза, Роза.
Кто прячется там в глубине?
С водяным на самом дне?
Таится в озере угроза.
Роза, Роза, Роза.
 

Может показаться жестоким, что Бор донимал Варре этой историей. Но после смерти родителей братья жили одни-одинешеньки среди лесов на северной стороне Тысячи саженей, вдали от обитаемого мира. На противоположном берегу бескрайнего озера, скрывшись за деревьями, примостился городок Тол. Своей историей Бор хотел защитить Варре от таившихся в озере опасностей.

Наступила зима, какой уже давно не бывало. Намело столько снега, что сугробы завалили окна и дверь домика братьев. Варре не скучал. Он вырезал фигурки из дерева, глядел в потолок или варил суп из найденных в доме остатков съестного. Бор, наоборот, часами стоял перед единственным не запорошенным окном, наблюдая, как замерзает Тысяча саженей. С каждым днем ледяной покров ширился. Время от времени раздавался треск, похожий на пушечный выстрел.

– Лед растет, – говорил Бор, сверкая глазами. – Ему нужно пространство.

Бору тоже было тесно в крошечном домике, он метался из угла в угол, не находя себе места, будто сам превратился в Тысячу саженей.

Шли месяцы, а зима не кончалась. Декабрь, январь, февраль, март. И как раз тогда, когда даже Варре отчаялся дождаться наступления весны, ледяной ветер стих, небо прояснилось и синева тщетно попыталась отразиться в озере. Бор радостно вскрикнул, распахнул окно и вырвался наконец наружу. Варре слышал, как брат пробирается по снегу и свистом окликает собак.

– Варре!

Дрожа от холода, Варре оделся. И хотя печь топила в полную силу, дома было промозгло. Варре натянул влажные сапоги.

Бор уже запряг семерых собак – больших и свирепых, как волки. У них были ярко-голубые глаза и такая густая шерсть, что даже зимой они могли спать на улице. Звали их всех одинаково: Гримм.

– Что толку в семи разных именах, – говаривал Бор, – если они должны работать как одно целое? Бор сам вырастил Гриммов. Щенятами они спали у него на животе, по-собачьи кормились из его рта и только его слушались.

– Дрова у нас на исходе, Варре, – сказал Бор. – Поеду нарублю новых. А ты тем временем расчисти дорожку перед домом.

Варре кивнул.

– Смотри не выходи на лед!

Когда-то давным-давно на озере целую зиму прожил один ученый. Он денно и нощно измерял уровень воды, течения и температуру. И понимал, что Тысяче саженей доверять нельзя. Он написал толстую книгу, полную таблиц и расчетов. О ямах, омутах и вязком илистом дне. Впрочем, Варре и Бор знали об озере гораздо больше. Наука на многое проливала свет, но отнюдь не на всё. По крайней мере, она не могла объяснить то, что через девять месяцев после исчезновения Розы и ее ребенка у жен всех рыбаков разом родились дети. И что у всех младенцев между пальцами росли перепонки, а бока покрывала блестящая чешуя. Они судорожно хватали ртом воздух и, синея, медленно умирали.

Не могла наука растолковать и то, почему однажды вечером, похоронив детей, рыбаки поцеловали на прощание своих плачущих жен, отправились на озеро и больше не вернулись.

Бор развернул сани в сторону леса.

– ВПЕ-РЕД!

Псы Гримм в едином порыве тронулись с места. Они уже давно скрылись меж деревьев, а Варре все еще смотрел им вслед.

После полудня, когда Варре уже почти расчистил от снега дорожку перед домом, послышался знакомый звон саней, однако сердце Варре екнуло. Присев на корточки, он вгляделся вдаль, но ничего не увидел. Снова прислушался, и снова на душе стало неспокойно. Какой-то странный звук. Сани звенели иначе. Когда собаки наконец появились в поле зрения, потрясенный Варре зажал рот рукой.

Что есть духу он вбежал в дом, схватил одеяло, топор и фонарь.

– Сюда, Гримм, ко мне! – крикнул он.

Собаки смотрели на него, но не приближались. В снегу валялись пустые перевернутые сани.

Он снова позвал.

– Ко мне!

Собаки взирали на него равнодушными глазами. Подняв сани, Варре дрожащими руками привязал к ним поклажу и крикнул.

– Вперед!

Ни один Гримм не шевельнулся.

В панике и со злости Варре наехал санями на задние лапы ведущего Гримма – это подействовало, собаки рысью помчались вперед.

Жух-жух-жух – скользили сани. Жух-жух-жух. Вдоль бескрайнего берега Тысячи саженей, по следу, ранее проложенному Бором. Солнце скрылось за холмами. Опустились сумерки, и от земли повеяло ледяным холодом. След от саней вел в сторону холмов. «Скоро стемнеет», – подумал Варре.

Жух-жух-жух.

Сани взобрались на заросший кустарником холм. Наверху след резко обрывался. Ели там стояли так плотно, что снега почти не было. Узкая тропинка петляла меж черных как смоль деревьев-великанов.

– Бор?

Оставив собак, Варре двинулся по тропинке в глубь леса. Сухие сосновые иголки громко хрустели под ногами.

– Бор?

В ответ послышался какой-то звук. Рев.

– Бор?

Рев перерос в хриплый вопль. Варре ускорил шаг. Ветки хлестали его по лицу и царапали руки. Тропинка. Поворот. Полянка. Едва дыша, Варре остановился. Перед ним лежала свежесрубленная сосна. И еще что-то. Ему хотелось закричать, но не хватало дыхания.

Дерево в три обхвата, покрытое твердыми чешуйчатыми пластинами, как панцирь динозавра, бесцеремонно прижимало Бора к земле. Бору еще повезло, что он не сразу поскользнулся, иначе на него упала бы самая тяжелая часть ствола, раздавив его насмерть.

Бор лежал на животе, повернув голову набок и закрыв глаза. Лицо рассекала глубокая рана. Черным пятном свернулась кровь. Согнутая под неестественным углом рука выглядела сломанной. Но не это беспокоило Варре. Когда он разрубил ствол и освободил Бора, тот продолжал учащенно дышать, как будто дерево по-прежнему давило на него всей своей тяжестью. А когда Варре помог ему подняться, лицо Бора исказилось в беззвучном крике и он схватился за грудь.

Завидев Бора, собаки Гримм заскулили. Они тыкались в него холодными влажными носами и виляли опущенными хвостами, не обращая ни малейшего внимания на Варре. Бор был настолько слаб, что смог лишь повелительно поднять палец, но этого хватило. Высоко над лесом висела луна. Варре зажег фонарь, в тусклом свете которого снег отливал голубым. Лежа на спине, Бор корчился от боли на каждой кочке и тихо стонал. Внезапно он затих. И вот тогда Варре по-настоящему испугался.

– Бор?

Ответа не последовало. Варре враз осознал всю безвыходность их положения. Бору срочно требовалась помощь. Ближайший город Тол располагался на другом берегу озера. В таком темпе они доберутся до Тола лишь через несколько часов. Тревогу вызывала не столько сломанная рука или рана на лице Бора, сколько его учащенное, поверхностное дыхание. Как будто в могучем теле Бора билось крошечное, с каждым ударом слабеющее мышиное сердечко.

Из темноты вынырнуло озеро. Лед блестел в свете полной луны. Варре рывком осадил собак, слез с саней и подошел к краю. Осторожно ступил на лед одной ногой. Лед был гладкий, твердый и почти не трещал. Варре поднял фонарь как можно выше. Города он не увидел, но зато разглядел холмы на другом берегу, где должен был находиться Тол. Далеко и в то же время так близко.

Что он задумал? Какая жизнеопасная мысль взбрела ему в голову?

Он сделал еще один шаг по льду. И еще один.

– Не выходи на лед. Это опасно.

Голос Бора прозвучал столь отчетливо, что Варре обернулся. Но лицо брата было по-прежнему застывшим и непроницаемым.

«Это единственный способ», – подумал он.

– Опасно! – повторил голос.

– Так быстрее, – пробормотал Варре.

– Она схватит тебя.

Варре покачал головой.

– Там утонула женщина, Варре. По имени Роза. Она заманит тебя подальше и утащит на дно!

– Хватит! – крикнул он.

Собаки Гримм недвусмысленно дали понять, как относятся к плану Варре. Они рычали, оскалив зубы и поджав пушистые хвосты, и отказывались выходить на лед.

Варре снова подтолкнул сани к задним лапам первого Гримма. Собаки брыкались и отпрыгивали в сторону. Сани закрутило. Еще чуть-чуть, и Бора выбросило бы на лед.

В тот момент, когда Варре понял, что в случае их неудачной попытки добраться до Тола Бор погибнет, голос в его голове слился с его собственным голосом.

– ВПЕРЕД!

Эффект был потрясающий. Собаки дружно выправили сани, сбежали с пологого берега и с лязгом устремились вперед по льду.

Впрочем, обрадоваться Варре не успел. Никогда прежде он не испытывал подобного разлада с самим собой. Одна половина его существа стремилась на противоположный берег, где Бору, пока не поздно, оказали бы врачебную помощь. Другая же половина отчаянно желала вернуться домой, на твердую землю.

Но выбора не было. Его звал долг.

И вот он гнал собак вперед, а дно Тысячи саженей опускалось под ним все дальше и дальше, все глубже и глубже.