Текст книги "Мазохизм смерти и мазохизм жизни"

До сих пор мы говорили о вине в смысле ее принадлежности к эдипову или более – к постэдипову Сверх-Я. Но нам также известно о существовании догенитального чувства вины, соответствующего той вине, которая встречается у психотиков, но по сути не является лишь таковой.

Когда речь заходит о прегенитальном чувстве вины, предваряющем эдипову вину, естественным образом возникает вопрос о его отношениях с мазохизмом – садизмом. Особенно этот вопрос касается роли мазохизма – садизма в происхождении чувства вины: очевидно, что при такой постановке вопроса мы уже говорим не о вине, которая создает или же способствует созданию мазохизма (см. выше), последний оказывается несомненным современником первичных форм Я. Если существует некая причинная связь между ними, то она идет в направлении от мазохизма к прегенитальной вине.

Мы можем подойти к этой проблеме и иным способом, отталкиваясь от установленных уже нами данных, то есть от конкордантности между виной и аутосадизмом. Мы видели, что вина провоцирует обращение садизма на собственную личность, что включает аутосадизм: можно ли предположить в таком случае что генетически в истории или даже в предыстории психического аппарата именно эта производящаяся инверсия, то есть обращение садизма на собственную личность (аутосадизм), является отправной точкой появления чувства вины? Впрочем, мы уже хорошо знаем, что в случаях регрессии чувства вины, когда оно ресексуализируется, оно становится (возможно, было бы правильнее сказать – оно вновь становится) мазохизмом. Но это также предполагает, что для решения вопроса о происхождении вины необходимо пересмотреть инфантильную сексуальность.

Инфантильная сексуальность являет собой комплексный феномен: она состоит и из инфантильной полиморфной извращенности, и из того, что возникает по мере появления разных форм защит, то есть инфантильного невроза. Мы не будем рассматривать связь инфантильного невроза и инфантильной перверсии, а лишь сектор этой перверсии, в ее отношениях с аспектом инфантильного невроза – с чувством вины.

Я лишь напомню о связи между инфантильной перверсией и взрослой перверсией: «Мы пришли к выводу, что все извращенные наклонности коренятся в детстве, что дети обладают всеми задатками к ним и проявляют их в том объеме, который соответствует их незрелости, словом, что извращенная сексуальность представляет собой не что иное, как усилившуюся инфантильную сексуальность, распавшуюся на ее отдельные побуждения» (Freud, 1973a, p. 290; курсив мой. – Б. Р.). Для нас важно подчеркнуть отличие, даже относительное противостояние, между инфантильной (полиморфной) перверсией и перверсией взрослого.

Начнем с того, что специфичность «инфантильной» перверсии не связана с возрастом. Если мы оттолкнемся от знаменитой (и основополагающей) формулы Фрейда, согласно которой «невроз является, по правде говоря, негативом перверсии» (Freud, 1968c, р. 54), мы скажем, что этот процесс «негативации» перверсии и превращения ее в невроз является длительным, и предположительно он не заканчивается вместе с детством. Возможно, этот процесс не прекращается никогда и «позитив негатива», то есть перверсия (инфантильная перверсия), проигрывается в пределах сформированного взрослого невроза. Фрейд отметил следующее: «Повседневный опыт показывает, что большинство этих отклонений, по крайней мере наименее выраженные из них, образуют редко отсутствующую составную часть сексуальной жизни здоровых людей, и считаются ими нормальными наравне с другими интимностями. Там, где этому благоприятствуют обстоятельства, также и нормальный человек может на некоторое время заменить нормальную сексуальную цель такой перверсией или предоставить ей место наряду с первой. Пожалуй, у любого здорового человека имеется то или иное дополнение к нормальной сексуальной цели, которое можно назвать перверсией…» (ibid., p. 47). Напротив, если мы в противовес хотели бы обнаружить «чистую», если можно так сказать, инфантильную перверсию, то есть такую, где ни одна часть не была бы «негативирована», можно было бы прийти к выводу, что инфантильная перверсия является пограничной концепцией, описывающей влечения Оно, которые существуют еще в период до становления Я, до появления всех защит и способности к вытеснению. Очевидно, что между инфантильной перверсией в пограничной концепции и инфантильной перверсией, проявляющейся на протяжении жизни в составе невроза, есть специфический момент, и касается он детского развития доэдипова периода и до разрешения Эдипа, то есть до установления инфантильного невроза.

Мы приступим сейчас к другому аспекту, который характеризует и определяет инфантильную перверсию, – его концептуальную оппозицию инфантильному неврозу. Инфантильный невроз был определен Сержем Лебовиси как необходимый и конститутивный процесс каждого индивида. Именно в эдиповом периоде и во время разрешения Эдипа происходят эссенциальные превращения инцестуозного желания, которые еще принадлежат инфантильным перверсиям и интериоризация которых приводит к формированию невротической структуры индивида. Это противопоставление между инфантильным неврозом и инфантильной перверсией является специфически фрейдовской позицией, отличающейся от кляйнианской, которая противопоставляет инфантильному неврозу инфантильную психотическую позицию (шизопараноидная позиция). Это очень важный вопрос, мы его можем разъяснить в нескольких словах, именно из-за его важности мы не можем обойти его молчанием. Псевдопсихотические и нормальные аспекты детского развития понимаются нами как промежуточные формы между инфантильной перверсией и инфантильным неврозом, с одной стороны, и первыми попытками установить невротические механизмы защиты – с другой. Конечно же, в детстве мы сталкиваемся с отрицанием, но мне кажется, что речь идет не о психотическом отрицании, потому что последнее всегда сопровождается, как показывал Фрейд, расщеплением Я (Rosenberg, 1980); в детстве же речь идет не о расщеплении Я, а о необъединении Я, лишь подходящем к своей интеграции. То же самое можно сказать по поводу «психотической» проекции у ребенка, которая является, по сути, первичной формой проекции и которая будет понемногу превращаться в проекцию невротического типа и в отнекивание (Rosenberg, 1981, p. 3–55). Таким образом, процесс «негативации» инфантильной перверсии в инфантильный невроз проходит через псевдопсихотические моменты, но такая «психотическая» позиция является, мы думаем, промежуточной, а не отправной точкой в развитии детской психики.

Теперь мы можем приступить к тому, что, по нашему мнению, является фундаментальной оппозицией между инфантильной перверсией и перверсией у взрослого. Перверсия взрослого человека представляет собой уже закрытую или закрывающуюся систему, которая изолируется от остальной части личности. Такая система имеет тенденцию функционировать согласно незыблемому закону, она повторяется и воспроизводится бесконечно. Известна монотонность первертных сценариев, в том числе садомазохистического. Именно расщепление обеспечивает бесконечность взрослой первертной системы, речь идет о расщеплении объекта в качестве объекта перверсии (фетишистского объекта, например), но особенно о расщеплении Я, что обеспечивает изоляцию, и, следовательно, неконфликтность между первертным сектором и остальной частью личности субъекта.

В противоположность взрослой перверсии инфантильная перверсия является открытой системой, диалектически направленной к своей «негативации», к трансформации в инфантильный невроз. «Фрагментация» (а не расщепление), которая происходит в инфантильном неврозе как на уровне Я, так и на уровне влечений, имеет тенденцию к аннулированию: частичные влечения стремятся к объединению под приматом генитальности, а Я – к своей унификации, конфликтуя или посредством конфликтуализации. Таким образом, взрослая первертность при своем установлении становится все более закрытой, в то время как детская первертность переходит от инстинктивной ригидности и закрытости к ревитализации и открытости невротической конфликтности.

Каким образом эти явления выражаются в таком важнейшем секторе извращения, каким является садомазохизм? В чем, следовательно, состоит закрытость и открытость системы садизм-мазохизм?

Мы предполагаем, что закрытость этой системы состоит в том, что садизм переходит в мазохизм напрямую, посредством интроекции, без посредников, это касается перехода от садизма в мазохизм, в аутосадизм. Открытость же состоит в том, что интроецированный садизм не становится автоматически или обязательно мазохизмом, он может относиться к явлениям аутосадизма. Мы уже рассматривали связь, соответствие между виной и аутосадизмом в смысле того, что вина является аутосадизмом; мы думаем, можно сказать, что аутосадизм (как раскрытие мазохизма – садизма) является отправной точкой вины. Естественно, мы не можем сказать, что все это происходит в определенный, точный момент развития. Но, вероятно, с точки зрения метапсихологии можно описать то, что относится к происхождению вины, то есть раскрытие системы садизма – мазохизма и возникновение аутосадизма как отличие от мазохизма и, впрочем, собственно садизма. Такая позиция кажется нам вполне фрейдистской. Во всяком случае нам кажется, что содержание двух последних глав работы «Болезнь цивилизации», в которых Фрейд разрабатывает тему происхождения вины, соответствует данной позиции.

В начале седьмой главы Фрейд задается вопросом о способах, которыми цивилизация подавляет агрессию, ту агрессию, которая представляет для нее опасность. Для того чтобы прояснить эту проблему, Фрейд переходит от коллективного уровня (от цивилизации) до уровня индивидуума, именно это интересует нас: «Для нас важнее другой вопрос: какими средствами пользуется культура, чтобы сдержать противостоящую ей агрессию, обезвредить ее или по возможности упразднить? С некоторыми из таких методов мы уже познакомились, но, по-видимому, не с самыми важными. Мы можем изучать их на примере истории развития отдельного человека. Что с ним (агрессором) должно произойти, чтобы его стремление к агрессии стало безвредным? Нечто весьма необычное, о чем мы бы не догадались и что все-таки является совершенно естественным. Агрессия интроецируется, становится внутренней, но отсылается туда, откуда, собственно она и пришла, то есть обращается против собственного «Я». Там ею овладевает часть «Я», которая в качестве «Сверх-Я» противопоставляет себя оставшейся части и уже в виде совести демонстрирует по отношению к «Я» ту же непреклонную готовность к агрессии, которую «Я» охотно выместило бы на других, посторонних людях. Напряжение между суровым «Сверх-Я» и подчиненным ему «Я» мы называем сознанием своей виновности, оно выражается как потребность в наказании» (Freud, 1971a, p. 79–80; курсив мой. – Б. Р.).

Естественно, что в данном случае речь идет об агрессии, а не о садизме. В данном тексте агрессивность представлена как влечение к смерти, проецированное на внешний мир[14]14
  Немного выше З. Фрейд пишет: «Влечение к смерти безмолвно работает внутри человеческого существа над его разложением, но, разумеется, это не доказательство. Дальше вела идея, что часть влечения обращается против внешнего мира и в этом случае проявляется как влечение к агрессии и деструкции» (Ibid., p. 74).


[Закрыть], но мы предпочитаем в таких случаях говорить о садизме, потому что агрессия, не связанная с либидо и лишенная всякого сексуального значения, даже в самом широком смысле трудно постижима. С другой стороны, в термине «садизм» я слышу и нечто другое, не одно лишь значение ограниченного сексуального извращения в узком смысле. Впрочем, в работе «Экономические проблемы мазохизма» Фрейд использует термин «садизм» в более широком смысле, близком к агрессивности, однако без того, чтобы он стал «чистым» влечением к смерти, но остается разрушительным влечением, связанным с либидо: «Мы не удивимся, услышав, что при определенных условиях обращенный вовне, спроецированный садизм или деструктивное влечение может снова интроецироваться, обратиться вовнутрь, отступая, таким образом, в более раннюю ситуацию. В таком случае он становится вторичным мазохизмом, который добавляется к первоначальному» (Freud, 1973b, p. 292). Следовательно мы предпочитаем говорить о садизме, обращенном против Я, об аутосадизме, а не об агрессивности, обращенной против Я.

Эта же позиция, выраженная почти теми же словами, появляется в «Новых лекциях», в этом тексте происхождение необходимости в наказании связывается с агрессивностью, в нашей терминологии – с садизмом: «Относительно происхождения этой бессознательной потребности в наказании, мы полагаем, нет никаких сомнений. Она ведет себя как часть совести, как продолжение нашей совести в бессознательном, она имеет такое же происхождение, как совесть, то есть соответствует части агрессии, которая стала внутренней и досталась Сверх-Я». И далее: «При первом введении в действие Сверх-Я для оснащения этой инстанции, несомненно, была использована часть агрессии, направленной против родителей, которой ребенок вследствие своей любовной фиксации, а также внешних затруднений не мог создать отвода вовне…» (Freud, 1971b, p. 144; курсив мой. – Б. Р.).

Мы должны рассмотреть связь между мазохизмом – садизмом и истоками вины, точнее, между аутосадизмом и происхождением вины. Но необходимо, по-видимому, уточнить уже имеющиеся размышления по поводу столь сложного феномена, как чувство вины. Нужно различать разные аспекты внутри этого феномена и уточнить те, которые происходят из аутосадизма. Мы можем начать с определения «совести», или вины, данного Фрейдом в работе «Тотем и табу»: «Совесть есть внутреннее восприятие отвержения наших желаний…» (Freud, 1973d, p. 82; курсив мой. – Б. Р.). Фрейд выделяет три аспекта вины:

1) восприятие, или внутреннее чувство;

2) отвержение;

3) содержимое этого отвержения, оформленное нашими желаниями.

Что касается восприятия, оно существует при осознании чувства вины, а не в случае, когда это переживание бессознательно. В этих двух случаях следует различать сам процесс отвержения и отвергаемое желание, «форму» отвержения и содержание того, что отвергается, это содержание может меняться. Когда мы говорим об аутосадизме как о точке, из которой может развиться чувство вины, мы больше считаемся с самим процессом отвержения, но мы осознаем, что наряду с этим аспектом существует еще и содержание, корни которого исходят не из одного лишь аутосадизма. В целом это содержание может быть обозначено как эдипово или же как эдиповы предпосылки в догенитальном развитии. Впрочем, связь между эдиповым конфликтом и виной, как и связь между Эдипом и происхождением вины, неоднократно подчеркивалась Фрейдом: «Мы не можем отбросить гипотезу, что чувство вины человечества происходит из эдипова комплекса и было приобретено после убийства отца союзом братьев» (Freud, 1971a, p. 89).

В чем же состоит этот «формальный» аспект вины? Речь идет об отвержении и, следовательно, о происходящем разделении (архаического) Я на отвергающую часть и отверженную. В «Тотем и табу» вслед за этим определением Фрейд говорит об амбивалентности. Мы следовали за развитием этой идеи в фрейдовском мышлении, которое привело к описанию разделения внутри Я и установления Я и Сверх-Я, чувство вины стало неким напряжением между этими двумя инстанциями. Мы хотим сказать, что аутосадизм стоит в истоках топики вины, посредством введения этой внутренней (топической) дуальности, которая станет дуальностью Я – Сверх-Я.

Перед подведением итогов вернемся к дискуссии об отношениях между мазохизмом и чувством вины. Выявляя отношения между садизмом с точки зрения аутосадизма и виной, мы установили связь между мазохизмом и чувством вины. Подчеркнем, что Фрейд утверждал наличие связи между садизмом и мазохизмом, и это констатируется в клинической практике.

В статье «Влечения и их судьбы» Фрейд пишет: «Понимание садизма затрудняется также тем обстоятельством, что это влечение наряду со своей общей целью (наверное, лучше сказать: в ее рамках), по-видимому, стремится к совершенно особой цели: наряду с унижением, триумфом – к причинению боли. Однако психоанализ показывает, что среди первоначальных целенаправленных проявлений влечения причинение боли, по-видимому, никакой роли не играет. Садистический ребенок не принимает во внимание причинение боли и не преследует такой цели. Но если превращение в мазохизм однажды произошло, то боль вполне годится для того, чтобы представлять пассивную мазохистическую цель, ибо у нас есть все основания предполагать, что болевые, как и другие неприятные ощущения (Unlustempfindungen), распространяются на сексуальное возбуждение и вызывают состояние наслаждения (Lust), из-за которого может понравиться и неудовольствие, доставляемое болью. Если ощущение боли стало однажды мазохистической целью, то возвратным путем может возникнуть и садистическая цель – причинять боль, которой можно наслаждаться мазохистическим образом при отождествлении себя со страдающим объектом. Разумеется, в обоих случаях человек наслаждается не самой болью, а сопровождающим ее сексуальным возбуждением, что особенно приятно садисту. Наслаждение болью является, таким образом, первоначально мазохистической целью, но оно может стать целью влечения только у человека, изначально предрасположенного к садизму» (Freud, 1968b, p. 28–29; курсив мой. – Б. Р.). Согласно этому тексту, садизм появляется вследствие идентификации (садист может идентифицироваться со своей жертвой, с садируемым объектом) при условии предшествующего существования мазохизма. Эти размышления относятся к периоду «Влечений и их судьбы», когда Фрейд полагал что садизм первичен, а мазохизм вторичен; в 1924 году, как мы знаем, ситуация стала обратной: садизм стали считать вторичным, а мазохизм – первичным; в такой новой метапсихологической перспективе садизм становится следствием идентификации, потому что он следует за мазохизмом. Если садизм всегда является следствием мазохизма и идентификации с садируемым объектом, он является аутосадизмом в действии. Но появление аутосадизма обусловлено сменой объекта (сам субъект вместо садируемого объекта), это сопровождается десексуализацией отношения с садистическим объектом и относительным разъединением влечений[15]15
  Вот каким образом, приведя в пример меланхолию, Фрейд описывает переход от садизма к аутосадизму и происходящее при этом разъединение влечений («Я и Оно»): «Если мы обратимся сначала к меланхолии, то обнаружим, что необычайно сильное Сверх-Я, захватившее сознание, свирепо и с такой беспощадной яростью набрасывается на Я, как будто овладело всем имеющимся у индивида садизмом. В соответствии с нашим пониманием садизма мы бы сказали, что в Сверх-Я отложился и обратился против Я деструктивный компонент. То, что теперь господствует в Сверх-Я, является, так сказать, чистой культурой влечения к смерти…» (Freud, 1981b; курсив мой. – Б. Р.).


[Закрыть]. Из-за разъединения влечений садизм после его превращения в аутосадизм может быть принят за аутоагрессивность, которая частично потеряла либидинозные инвестиции, но лишь частично: абсолютное разъединение, абсолютный разрыв связи, «чистый» инстинкт смерти не может быть постигнут. Необходимо рассмотреть различные взгляды Фрейда на этот вопрос. Именно в унисон с его мыслями мы предпочитаем говорить об аутосадизме, а не об аутоагрессивности.

Мы говорили об инфантильной перверсии как о перверсии, которая трансформируется и проявляется в инфантильном неврозе и о мазохизме-садизме как об инфантильной перверсии, которая проявляется в чувстве вины. В связи с этим идентификаторным аспектом садизм становится своеобразным «открытием» в первичной мазохистической перверсии. Возможно, первичный эрогенный мазохизм является единой, относительно закрытой, системой[16]16
  Описанные Е. Кестемберг и С. Декобер тяжелая психическая анорексия может служить примером такой системы с тенденцией к все большему закрытию и изоляции вокруг эрогенного мазохизма, следствием пережитого ранее состоянию голода. Важность садизма и, разумеется, аутосадизма относительно снижена по отношению к важности эрогенного мазохизма. Несомненно, речь и дет о психозах (холодных, небредовых), которые по глубине расщепления Я находятся вблизи перверсий.


[Закрыть], отсюда ледники мазохизма приходят в движение, проецируясь (частично) на объект (садизм), открывается путь к аутосадизму, десексуализации, чувству вины и впоследствии – к установлению инфантильного невроза. С другой стороны, невроз взрослого, построенный вокруг инфантильного невроза, сохраняет, как мы уже видели, мазохистический выбор (моральный мазохизм) как возможность регрессивной ресексуализации аутосадизма. Если невроз – негатив перверсии (первичной перверсии, инфантильно-полиморфной извращенности), можно ли говорить, что, проходя сквозь садизм и аутосадизм, вина становится негативом мазохизма?

Глава вторая. Мазохизм смерти и мазохизм жизни[17]17
  Выражение «мазохизм жизни» может показаться неожиданным, поскольку оно новое, но неожиданность связана не с характером самого этого выражения, потому что положительное качество мазохизма уже было подчеркнуто другими публикациями. Еще П. К. Ракамье говорил о контрдепрессивной роли мазохизма, Е. Кестемберг отнеслась к мазохизму как к ключевой концепции психоза, названного ею «холодным», и определила основное значение мазохизма в терапии таких пациентов; три года назад под ее влиянием я рассказывал о мазохизме в рамках ее исследовательского семинара и тогда почувствовал необходимость ввести понятие, чтобы выразить то, что в клиническом плане я чувствую по поводу мазохизма. Фрейдовское по своему духу выражение («сновидение – хранитель сна») и параллельно – противоположное выражению, использованному Фрейдом в работе «Экономическая проблема мазохизма» по поводу принципа удовольствия, – «хранитель нашей жизни и, более того, самой психической жизни» (Freud, 1973b, p. 286). Таким образом, с одной стороны, в этом выражении «мазохизм жизни», или «мазохизм – хранитель жизни», определяется диалектическая связь между принципом удовольствия и мазохизмом и, с другой стороны, если мы учитываем «мазохизм смерти», или «смертоносный мазохизм», внутренняя диалектика самого мазохизма, то, что соответствует двум частям этой работы.
  Впервые издано: Cahiers du Centre de Psychanalyse et de Psychothérapie, № 5, automne 1982.


[Закрыть]

(Несколько размышлений об эрогенном мазохизме, по работе З. Фрейда «Экономическая проблема мазохизма»)

В своей статье «Экономическая проблема мазохизма» Фрейд предлагает обсудить взаимоотношение мазохизма и принципа удовольствия, прежде чем подходит к описанию трех форм мазохизма. Речь идет об обсуждении так называемого парадокса мазохизма, или, проще говоря, того противоречия, с которым должна столкнуться теория мазохизма в целом: мазохизм является удовольствием от боли, удовольствием от страдания и в последней инстанции – удовольствием от неудовольствия. Очевидно, что это противоречие вновь поднимает вопрос о самом определении удовольствия и о понимании функционирования принципа удовольствия. Вопрос об отношениях между принципом удовольствия и мазохизмом является, по нашему мнению, самым радикальным способом обращения к проблеме мазохизма или же вопросом, с которым мазохизм обращается к теории психоанализа в целом. Естественно, эта проблематика относится к перспективе, открытой в работе «По ту сторону принципа удовольствия», но также очевидно, что речь идет и о некоторых других вещах, не только «по ту сторону принципа», но также и о клинических фактах, которые указывают на неудачу самого функционирования принципа удовольствия. То, что именно этот принцип находится в основании психического функционирования, определяет важность изучения проблемы. Именно поэтому в первой части данной главы мы будем рассматривать принцип удовольствия в свете его отношений с мазохизмом.

Во второй части в основном мы будем говорить об эрогенном мазохизме. Мы считаем, что новшество, которое представляет для психоаналитической теории концепция эрогенного мазохизма, проблема, которой отвечает эта концепция, или вопрос, которому отвечает эта концепция, решение, предложенное этой концепцией, будут яснее, если мы их представим, сравнивая мазохизм и проекцию. В действительности это две основные модальности защиты архаического Я при возникновении риска разрушения изнутри. Закончим эту часть противопоставлением смертоносного мазохизма и мазохизма – хранителя жизни (в первую очередь психической жизни), что выявит, как нам кажется, фундаментальную полярность концепции мазохизма.