Текст книги "Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений"

2. Каролингская империя

Чтобы понять значение эпохального сдвига, который произошел к 1000 г., и определить его главных действующих лиц, нам сначала потребуется кратко описать природу Каролингской империи.

Наследственная природа Франкского государства

В период своего расцвета Каролингская империя VIII–IX вв. включала в себя всю Галлию (в том числе Септиманию и Бретань), западную и южную Германию (в том числе Саксонию, Фризию, а также отдельные части среднедунайского региона), северо-восток Пиренейского полуострова, а также ломбардийскую Италию. В институциональном отношении она покоилась на особой комбинации публичных, то есть «римских» элементов и феодальных, то есть безличных или «германских» элементов [Андерсон. 2007; Mitteis. 1975. Р. 7–23; Tabacco. 1989. Р. 109–124]. В кульминационный период после коронации в империи была создана жесткая структура публичных должностей, отправляемых графами и виконтами, которая возвышалась над зарождающимися вассально-ленными отношениями между отдельными сеньорами [Ganshof. 1971а; Mitteis. 1975. Р. 53–72; Nelson. 1995]. Назначаемые должностные лица, рекрутируемые из среды имперской аристократии или же кооптируемые из представителей завоеванной знати, получали государственные «должности», становясь графами, епископами, аббатами или королевскими вассалами. Срок их службы заканчивался по имперскому распоряжению или в результате их смерти. Графы председательствовали в судах, надзирали за королевскими владениями, собирали налоги и королевские пошлины [Nelson. 1995. Р. 410–414]. Должность разъездного королевского «посланца» (missus), бывшая в Каролингском государстве весьма почетной, дополняла судебную систему [Werner. 1980. Р. 220]. Missi были временными, но полновластными королевскими инспекторами, исходно наделявшимися обязанностью судебного, фискального и военного надзора за земельными графами, они обладали правом отменять судебные решения и наказывать за злоупотребления в публичных судах и судебные ошибки. Находясь в постоянном движении между странствующим имперским двором и собственными округами, эти безземельные missi к 800 г. сформировали главный столп имперского государственного правления, центральный инструмент управления и «государственности». Хотя франкские должностные лица существовали – как позднее вассалы – благодаря прибыли от публичного судопроизводства и ренты, получаемой с пожалованных земель (comitatus), их посты изначально были отзываемыми и ненаследуемыми, что обеспечивало относительно высокий уровень централизации власти.

Эта структура должностей зависела от сильной королевской власти, знаком которой служила монополия короля на бан – право собирать налоги, отдавать военные приказы, обнародовать декреты и выносить главные судебные решения. Королевская власть была по своему характеру династической, наследуемой и личной, то есть патримониальной. Она рассматривалась в качестве личного свойства самого короля. В то же время догрегорианское папство оставалось политически подчиненным императору, а земли Церкви были включены в королевские земли. Церковная организация подчинялась царствующей династии, она систематически использовалась для построения имперской церковной системы (Reichskirchensystem). На ее посты обычно назначались королевские фавориты или вассалы. Главный момент, составляющий разительный контраст с феодальными политическими структурами, возникшими в новом тысячелетии, состоит в том, что каролингская монархия была теократией. Институты политической сферы не были независимыми от институтов сферы религиозной. Горнее и дольнее еще не были разделены.

Строго говоря, в средневековом контексте политическая централизация является анахронизмом. Как и в большинстве «средневековых» государств, в Империи не было практически никакого центрального управления, никакой централизованной судебно-административной системы или же системы сбора налогов [Ganshof. 1971а]. Средневековые короли не управляли и не руководили с использованием хорошо выстроенной бюрократии: они царили. Практика господства была неотделима от физического тела сеньора. Средневековое правление было персонализированным. В этом отношении перипатетический характер императора и его окружения, постоянно объезжающих свои палатинаты и пользующихся правом пребывания при дворах высшей знати, сам указывает на структурную проблему, связанную с осуществлением эффективной и постоянной надличностной власти в условиях локализованного политического присвоения и отсутствия монополии на средства насилия.

Дуальные общественные отношения собственности во Франкском государстве

Необычайный уровень стабильности, внутреннего мира и общественного порядка в период царствования Карла Великого – Pax Carolina – были определены особым режимом общественных отношений собственности. Этот режим сформировал условия для успешной внешней агрессии, которая в свою очередь санкционировала внутренние институты Империи.

Во внутренних отношениях сосуществование иерархической командной структуры, завершающейся на короле, и в большей мере взаимных вассально-ленных отношений было основано на особом двустороннем режиме общественных отношений собственности. На одном уровне классический каролингский двухсоставной манор наделял местных сеньоров абсолютной властью над своими подчиненными. Манор был разделен на сеньоральный домен, обрабатываемый рабами и крепостными, лично связанными с поместным сеньором, и наделы, обрабатываемые теми же крестьянами ради получения жизненных средств [Duby. 1968. Р. 25–58; Verhulst. 1995. Р. 488–499]. На втором уровне значительное, хотя и постоянно уменьшающееся число свободных, носящих оружие крестьян было подчинено исключительно королевским графам, собиравшим с них налоги и рекрутировавшимся из числа привилегированной имперской аристократии франков [Duby. 1974. Р. 31–47; Goetz. 1995. Р. 451–480]. Результатом этой дуальной структуры собственности стало особое разделение политических компетенций и прав на эксплуатацию между монархом с его имперской аристократией и местной знатью, что позволило смягчить конкуренцию внутри знати благодаря эксплуатации различных слоев крестьянства. Если говорить схематично, есть король/император, напрямую собирающий налоги со свободного, аллодиального крестьянства при помощи своих графов, а с другой стороны – местная знать, получающая трудовую или натуральную ренту от собственных рабов или крепостных на собственных манорах. Такая раздельная эксплуатация крестьянства породила жизнеспособную систему классовых альянсов. Свободное крестьянство оставалось защищенным королевскими институтами от амбиций местных сеньоров, тогда как король имел постоянный источник доходов, оставляя нетронутыми владения местных сеньоров и связанную с ними рабочую силу. Поэтому трения между имперской аристократией и местной знатью оставались в латентном состоянии.

И все же эта классовая конфигурация оставалась подвижной, заключая в себе семена конфликта внутри правящего класса. Публичные должностные лица не получали жалование из государственной казны, а должны были обеспечивать свое существование посредством политических прибылей, получаемых благодаря исполнению своих публичных функций, в частности посредством взыскания пеней и штрафов. В этом отношении каролингские чиновники были не государственными функционерами, а полноправными физическими представителями короля, по доверенности от него владеющими баналитетом. Кроме того, пожалование должности совмещалось с наделением земельным обеспечением, так что «публичные» представители одновременно были «частными» сеньорами, получающими независимые источники дохода и потому способными поддерживать собственный вооруженный кортеж. Дабы противостоять угрозе раскола, каролингские правители все больше и больше вынуждены были требовать, чтобы их подчиненные приносили клятву верности взамен на землю, которая поэтому вручалась лишь условно. Эти личные и неформальные узы (вассалитет) обеспечивали дополнительный уровень центрального контроля, но не могли устранить основную проблему: держатель должности обладал независимым основанием власти. Решающим пунктом является то, что отстранение нелояльного графа зависело in concretu от способности вышестоящего правителя отделить держателя должности от его сеньории (comitatus) в ходе междоусобного столкновения. Должностное лицо никогда не отделялось от средств управления – что для Вебера является сущностью современной бюрократии. Эта конститутивная и неустойчивая связь между должностью и землей определяла большую часть внутренней и внешней властной борьбы периода феодализма.

Франкское «политическое накопление»

Относительную стабильность Каролингской политической организации нельзя отделять от укрепляющих государство последствий франкских стратегий политического накопления, реализовавшихся внутри более широкой системы геополитических отношений. Во внешней сфере скрытый конфликт между имперской аристократией и менее значительными сеньорами смягчался непрестанными меровингскими и каролингскими циклами завоеваний – и, соответственно, повышалась стабильность могущественного каролингского государства [Haldon. 1993. Р. 213], поскольку класс держателей земель привязывался к высшему военачальнику, постоянно занятому систематическим распределением завоеванных земель и иных трофеев [Duby. 1974. Р. 72–76; Reuter. 1985; Bonnassie. 1991а][60]60
  Собственно наступательные войны были уделом конной имперской аристократии, тогда как милиция свободных крестьян мобилизовалась только в оборонительных целях, то есть в случае возможного вторжения врага, когда завоевывать было нечего, а потерять можно было все.


[Закрыть]. Империя была государством завоеваний, а ее экономика в значительной степени – «военной». Королевский баналитет оставался абсолютным до тех пор, пока королю или императору удавалось обеспечивать своих аристократических спутников возможностями личного обогащения. Каждую весну франкские короли собирали свое вассальное воинство, чтобы начать кампании, длившиеся все лето и поддерживаемые коллективной агрессивностью франкского правящего класса. Таким образом поддерживалось движение самовоспроизводившегося цикла военных кампаний, распределения трофеев и солидарности правящего класса. Богатства франкского правящего класса – и, соответственно, франкского государства, – в значительной степени покоились на политической экономике войны. В то же время франкская аристократия была вынуждена предпринимать карательные экспедиции против покоренных, но строптивых народов, управляемых разнящимися в этническом отношении и зачастую языческими аристократиями, продолжающими смертельную битву с франкскими захватчиками даже после того, как их территории были включены в империю. Поэтому значительные части каролингского государства напоминали зоны военной оккупации, а не действительно интегрированные в империю регионы (в их числе особо выделяются Саксония, Бретань и Аквитания). Однако, пока империя могла успешно осуществлять завоевания и расширение – то есть примерно до Верденского договора 843 г., который закрепил разделение империи, – солидарность внутри правящего класса цементировалась благодаря обороту порожденных войной «даров», что сохраняло относительно устойчивую структуру публичного правления. Это и было «Каролингское возрождение» – альянс коварной аристократии и императора, который был компетентным, терпимым и щедрым в случае побед, оставаясь при этом безжалостным и жестоким в случаях неповиновения [James. 1982. Р. 158][61]61
  То, как Карл Великий расправлялся с непокорной знатью, хорошо демонстрируется знаменитой кровавой баней на берегу реки Аллер, где франки уничтожили 4000 свободных саксонцев в ходе затяжного завоевания Карлом Саксонии.


[Закрыть].

Итак, сопряжение такого внутреннего устройства общественных отношений собственности и экспансионистской стратегии геополитического накопления обеспечило Каролингское государство социальным основанием. В пределах империи среди членов правящего класса царила условная иерархия. Более мелкие соседние политические образования – Богемия, Паннония, Хорватия, Беневенто или Бретань – должны были оплачивать франкскую гегемонию регулярной данью [Ganshof. 1970. Р. 19–55]. Только более крупные политии – Византийская империя, Кордовский халифат, англосаксонские и скандинавские королевства, а также Абассидские халифы Багдада – оставались за пределами франкского контроля. Симптомом отсутствия ограниченной территориальности в условиях феодальных отношений собственности было то, что «посол, используемый для иностранной миссии, и королевский или имперский посланник [missus], отправляемый с поручением в тот или иной регион королевства, были двумя видами одного и того же рода» [Ganshof. 1971b. Р. 164]. Хотя в Каролингской империи никогда не было централизации, сравнимой с той, которой пользовалась ее предшественница – Римская империя, романская Европа тем не менее оставалась объединенной в рамках одной расширяющейся феодальной империи вплоть до IX в.

3. Объяснение перехода от имперской иерархии к феодальной анархии

Закат Каролингской империи

Однако примерно к 850 г. возможности внешних завоеваний были исчерпаны [Reuter. 1985, 1995]. Наступательные кампании превратились в оборонительные войны. Викинги, венгры и сарацины совершали глубокие рейды в центральные части Каролингской империи, обращая логику грабежа против франкских сеньоров. Этот поворот в судьбе Каролингской империи частично был определен тем, что можно было бы назвать ранней версией имперского перенапряжения – несоответствием между геополитическими амбициями и ресурсами, нужными для поддержания Pax Carolina, которые были еще больше ограничены сложной логистикой военных кампаний на больших расстояниях [Дельбрюк. 2001. С. 24]. Но также он был определен восстановлением соседних народов, которое нельзя отделять от изменений их внутренних способов социальной организации и господства.

В условиях ослабления имперской власти глубокий кризис солидарности правящего класса привел к постепенному дроблению имперского государства. Недовольные сеньоры начали узурпировать публичные должности, чтобы возместить упущенные доходы; они стали создавать личные военные свиты, распределяя земли, а также передавать по наследству «свои» феоды. После завершения победоносного расширения империи перемещающиеся инспекторы-m/ssz стали оседлыми, а их функции стали делегироваться или присваиваться управляющими определенными землями графами и маркграфами. Административные округи постепенно потеряли свой публичный характер, превратившись в территориальные княжества, то есть наследуемые феоды, которые уже нельзя было отозвать. Временные королевские посты, занимаемые ex officio, становились семейной собственностью, передаваемой из поколения в поколение. Имперская служилая аристократия превратилась в полноправную феодальную аристократию.

В результате такого развития имперское государство оказалось зажато в тисках. С одной стороны, на угрозу неминуемого варварского вторжения Карл II Лысый и Людовик I ответили, наделив отдельные графства значительной автономией и гибкостью при решении вопросов финансирования и самоорганизации, требуемой для оборонительных мер против захватчиков [Блок. 2003. С. 407]. Эти уступки заложили основания крупных княжеств конца IX–X вв. Кроме того, позднекаролингские короли испытывали давление, заставляющее их даровать различные привилегии крупным аббатствам, епархиям и светским королевским вассалам, освобождая их от налогов и публичных обязанностей. Этот ход был мотивирован стремлением отдать реальную власть в наиболее надежные, то есть несветские, руки. Пожалование привилегий предполагало освобождение от налогов взамен на неформальную поддержку и лояльность, но эта политика оказалась абсолютно непродуктивной. В этот период в церковных сеньориях, как и в светских, стала вырабатываться одна и та же схема. В Западно-Франкском королевстве на дарованные епископам привилегии стали посягать – как на неотчуждаемые права – территориальные князья и графы; в Восточно-Франкском королевстве епископы сами отделили себя от имперского сюзеренитета и в условиях растущего антагонизма между императором и папой стали рассматривать себя в качестве, самое большее, простых вассалов императора.

С другой стороны, в той мере, в какой количество трофеев сократилось, а франки теперь должны были сами платить дань норманнам, знать стала все больше и больше полагаться на землю и местное крестьянство как основные источники доходов. Эту землю надо было защищать не только от внешних агрессоров, но и от публичных поборов. Кроме того, постоянный приток захваченных рабов больше не восполнял рабочую силу, принадлежащую знати. В этом контексте у недовольной местной знати развился долгосрочный интерес к «приватизации» публичных властных полномочий, что позволяло ей усилить политическое влияние на крестьянство. Региональные сеньоры вступили в эпоху открытого конфликта со своими номинальными сюзеренами, то есть в эпоху постимперских государств. Внутреннее перераспределение прав собственности стало логической альтернативой внешним завоеваниям. Обращение прав держания земли привело к решающему сдвигу в балансе сил, ставящему в самое невыгодное положение короля. Феод теперь уже не считался вознаграждением за лояльную службу; подвергнувшись «приватизации», он стал независимым материальным базисом и условием претензии сеньора на участие в публичных делах. Паралич центральной власти, последовавший за крушением солидарности правящего класса, естественно, весьма благоприятствовал успеху норвежцев. Они проникли на континент, двигаясь по судоходным рекам, грабя города и опустошая деревни [Дельбрюк. 2001. С. 98]. Этот обратный цикл внутренней распри среди правящего класса, вторжения и дальнейшего внутреннего разложения отметил вторую половину IX в. Разрываясь между натиском снизу и давлением извне, позднефранкские короли волей-неволей продолжали отчуждение и, соответственно, детерриториализацию публичной власти до тех пор, пока их собственная власть не была практически полностью уничтожена, сведясь к простому номинальному званию.

«Феодальная революция» 1000 г. и развитие режима баналитета

Разложение монархической власти и развитие княжеств было только одним из этапов на пути к предельной политической и территориальной фрагментации, поскольку франкские магнаты столкнулись с тем, что их права оспаривались теперь уже более мелкими сеньорами, что еще больше размывало публичное правление. Возобладали примерно те же схемы: то, что предоставлялось в качестве отдельного поста или пребенды территориальным сеньором, узурпировалось местным должностным лицом, который превращал свой пост или пребенду в наследуемое право. В хронологически последовательном, но географически неравномерном процессе, длившемся примерно с 900 по 1050 г., публичная власть скатилась вниз по лестнице политических единиц – от герцогов к маркграфам, графам, виконтам, дойдя в конце концов до наименьшего владеющего землей сеньора, то есть до шателена, присвоившего некогда королевские полномочия бана [Duby. 1953; Bloch. 1966а. Р. 79; Fourquin. 1975. Р. 378–379] (анализ случая Италии см.: [Tabacco. 1989. Р. 144–166, 194ff])[62]62
  Следует подчеркнуть территориальную и хронологическую неравномерность этого процесса фрагментации. В Западно-Франкском королевстве фрагментация публичной власти началась позднее и никогда не заходила так далеко, как в Восточно-Франкском, что было обусловлено сохранившимися в первом возможностями завоевания, а также открытыми «восточными» границами второго. В общем же могущественные герцогства и графства, расположенные в марках, в большей мере могли сопротивляться фрагментации публичной власти по той причине, что обладали более жесткой внутренней организацией, определяемой угрозой внешнего вторжения.


[Закрыть]. Шателены, которые зачастую контролировали несколько деревень и полдюжины более мелких сеньорий, превратили свои сеньории бана в почти суверенные мини-государства, независимые от королевских и графских санкций и контроля. «Графы, шателены, рыцари были не просто землевладельцами со своими арендаторами, а суверенами со своими подданными» [Hilton. 1990. Р. 160]. Это означало «приватизацию» публичного правосудия, территориализацию феодов, произвол в налогообложении и закрепощение остатков свободного крестьянства [Bonassie. 1991а, 1991b]. К концу X столетия началось развитие индивидуальных сеньорий бана и, соответственно, в свои права вступила «феодальная революция» [Duby. 1980. 1501F; Poly, Bournazel. 1991; Bisson. 1994][63]63
  Обсуждение «Феодальной революции» см. также: [Past and Present. 1996–1997].


[Закрыть]. Узурпация шателенами королевских полномочий бана определила, таким образом, конечную точку продолжительного политического нисхождения ко все более мелким территориальным единицам. «Командующий замкового гарнизона может взять на себя ответственность за мир и справедливость на всей подвластной ему территории, то есть функции королевской власти» [Duby. 1974. Р. 172]. Шателены возвысились за счет государства.

На два века (950-1150 гг.) шателены стали главными акторами средневековой политической жизни, пользуясь общим кризисом правления и образуя территориальные ядра геостратегической карты. После того, как публичная власть была полностью индивидуализирована, шателены с яростью набросились друг на друга, конкурируя за доходные права, ранее бывшие публичными, и раздувая всеобщую анархию и насилие. Особенно церковные сеньории, получившие привилегии в результате королевских пожалований, стали мишенью для сеньоров бана, которые оспаривали их права на аграрные доходы и коммерческие монополии [Duby. 1968. Р. 189]. Феодальная революция закрепила уничтожение каролингской публичной власти. Условная иерархия уступила место «феодальной анархии». Всеобщая борьба между феодалами привела к постоянному перераспределению орошаемых земель и формированию новых династий, некоторые из которых возникли из старых франкских семей, тогда как иные имели более скромные рыцарские корни. Старая дуальная структура собственности, охватывавшая некогда всю империю, основываясь на режиме общего налогообложения, совмещавшемся с сеньоральным режимом ренты, была преобразована в единую, географически фрагментированную конструкцию собственности, основанную на произвольном извлечении прибавочного продукта в множестве независимых друг от друга сеньорий бана.

История подъема и падения Каролингского государства, если следовать Джону Холдону, может быть истолкована через его неспособность создать и развить безличную бюрократию веберовского толка, то есть через провал деприватизации средств управления и принуждения или провал попытки физически и легально отделить должность от лица, ее занимающего [Haldon. 1993. Р. 215]. Однако более глубокие причины этого провала нельзя понять в рамках веберовской политической социологии. Недолгий расцвет missi и публичной графской службы был конъюнктурным, а не постоянным феноменом, основанным на режиме собственности и военных успехах каролингцев. Возможность центрального правления всегда покоилась на компромиссе – краткосрочном альянсе сторон, преследовавших собственные интересы, то есть альянсе членов франкского правящего класса. Этот альянс был основан не столько на харизматичности лидера, сколько на его способности обеспечивать свою свиту необходимыми средствами для расширения личного воспроизводства и постоянно утверждать свое превосходство и начальственный статус демонстрацией силы и щедрости. Поскольку политическое присвоение прибавочного продукта аграрного труда зависело от сколько-нибудь значительной вооруженной силы, находящейся в месте производства, сеньоры должны были носить оружие и контролировать землю и рабочую силу – таковы два предварительных условия средневековой власти. Эта констелляция сделала средневековое государство внутренне неустойчивым, небюрократическим, территориально расщепленным и подверженным распаду.

Разложение Каролингской империи следует поэтому понимать как борьбу между сеньорами за землю и рабочую силу в период кризиса воспроизводства. В результате в условиях индивидуализированного, локализированного феодального присвоения была вскрыта внутренняя неустойчивость одного из наиболее могущественных средневековых государств, обусловленная также тем, что крестьяне обладали средствами собственного выживания. Самоорганизацию правящего, носящего оружие класса, которой и было это «государство», следует поэтому понимать в свете определенных режимов собственности, управляющих борьбой, начатой сеньорами за перераспределение доходов в ответ на более глубокие циклы земельного и трудового дефицита. В этом отношении судьба Каролингской империи является всего лишь еще одним примером противоречивой логики средневекового формирования государства.