Текст книги "Незаметные"

– Не знаю. Что-то в том, как вы чуть притихаете при упоминании его имени. Я могу добавить, что те, другие, тоже были очень харизматическими людьми. Лидерами. Один был учитель старших классов, популярный среди учеников. Второй был моим предшественником, бывший мэр.

– Это который?

– Который из-за пришельцев собак трахал.

– Филипп не такой, – сказал я.

Он минуту смотрел на меня, изучая мое лицо, потом кивнул и хлопнул меня по спине ладонью.

– Тогда ладно. Поехали тебя устроим.

Я вышел вслед за Ральфом. Почему я не сказал ему про Филиппа? Про то, как он убил тех двух девочек? Про его «наития», и колебания настроения, и одержимость? Потому что я был лояльнее к Филиппу, чем к своей совести? Или потому что...

Потому что в самой суеверной глубине своей души я верил, что Филипп был прав и что если бы он не убил этих девчушек, с нами что-то случилось бы?

Нет. Это глупость.

Но «наития» Филиппа всегда оправдывались, разве не так?

Ральф шел через автостоянку к белой муниципальной машине.

– У нас тут полно работ, если захочешь, – говорил он. – Рецессий у нас не случается.

Я кивнул, притворяясь, что слушаю.

– Можешь несколько дней отдохнуть, если хочешь. Попривыкай. Потом приходи ко мне, если захочешь работать.

Мы сели в машину и он стал мне рассказывать о меблированном кондоминиуме, который будет моим. На середине фразы он сам себя прервал – мы свернули на увешанную флагами улицу.

– С чего это? – спросил я.

– Парад по случаю дня Энди Уорхолла. Состоится в эти выходные.

Я заметил, что все полотнища, свисавшие с фонарей и телефонных столбов, были портретами знаменитостей – фотопортретами Мэрилин Монро, Джейн Фонды, Джеймса Дина и Элизабет Тейлор работы Уорхолла.

– Энди Уорхолла? – переспросил я.

– Один из наших главных праздников.

– Главных?

– Стать знаменитым на пятнадцать минут, – сказал Ральф. – Стать заметным на пятнадцать минут. Об этом мы молимся. Этого мы просим.

Я хотел было еще что-то сказать, что-то язвительное, но прикусил язык. Чего это я? За что я смотрю свысока на этих людей за их желание признания, на людей, которых за всю жизнь никто ни разу не заметил? На нашей улице праздник уже был. Были наши пятнадцать минут славы. Пусть Террористы Ради Простого Человека никогда не были признаны, наши дела были замечены. У нас есть доказательства – газетные вырезки и видеозаписи. Я вспомнил свою ярость и отчаяние тех дней, когда еще не знал Филиппа, и не мог испытывать презрения к этим жалким душам за их желание того же самого, чего желал я, чего желали все мы.

Я увидел гигантский плакат Уорхолла, свисающий с временного стенда на тротуаре.

– А кто-нибудь из Незаметных когда-нибудь становился знаменитым? – спросил я.

– В семидесятом у нас здесь была рок-группа, которая попала в десятку хитов. Группа «Заговор перца», песня «Солнечный мир».

– У меня она есть! – воскликнул я. – Я ее так любил! Это первая кассета, которую мне купили родители.

Он грустно улыбнулся.

– У нас у всех она есть, и мы все ее любили. Каждый ее любил – примерно неделю. Теперь вряд ли ты найдешь ее у кого-нибудь, кто не из Незаметных. Разве что на старых пластинках на сорок пять оборотов, в коробке со старым хламом в гараже, но вообще почти все записи повыбрасывали, или отдали на воспомоществование, или Армии Спасения. Вряд ли ты найдешь хоть кого-нибудь, кто помнит эту песню.

– А что сталось с группой?

– Тедди Говард у нас священником.

– А остальные?

– Роджер умер от передозировки наркотиков в семьдесят третьем; Пол у нас диск-жокеем в утренней передаче на радио. – Он помолчал. – А я был ударником.

– Ух ты!

Я был поражен, поражен по-настоящему, и посмотрел на него с новым уважением. Я помню, как сидел на кровати, когда был маленьким, держал в руках два карандаша и отбарабанивал партию ударника этой записи, и воображал, что стою на сцене перед тысячами вопящих девчонок. Я хотел ему это сказать, но грустно-веселое ностальгическое выражение на лице мэра мне сказало, что лучше это сделать в другой раз.

Он повернул на другую улицу.

– Ладно, уже дело к полудню, пошли посмотрим твое жилье.

Глава 2

Я нашел себе работу в департаменте планирования сити-холла и должен был обрабатывать заявки на разрешение строительства. Работа эта была скучная, но я и сам был скучный, и окружали меня скучные люди, так что теоретически эта работа должна была доставлять мне удовольствие.

Но не доставляла.

И это меня удивило. Мои пристрастия и антипатии, ритмы и настроения всегда так точно совпадали со вкусами и ритмами Филиппа и других террористов, что я невольно предположил, будто жизнь в Томпсоне будет свободной и увлекательной, и я буду доволен.

Так не вышло.

Это не было виной моих товарищей по работе, которые встретили меня с распростертыми объятиями и даже повели в мексиканский ресторан после первого рабочего дня. Это была моя вина. Может быть, я ожидал слишком многого, слишком высоко поднял планку надежд, но я был разочарован. Волшебство не сработало. Я предвкушал, что, когда я попаду в Томпсон, все встанет на свои места – но этого не случилось. Я был окружен людьми точно такими, как я сам, и чувствовал себя таким же одиноким и отвергнутым, как всегда.

Должен признать, мой кондоминиум был очень приятным. Ральф поселил меня в меблированной квартирке с двумя спальнями на разных уровнях в районе, который назывался Озера, совсем рядом с петляющим искусственным каналом, окруженным пятнадцатифутовым зеленым поясом. Мне было не на что жаловаться. Но почему-то неудобно было занимать одному столько места, как-то неуютно после долгой тесной жизни рядом с другими террористами.

С другими террористами.

Как я и опасался, как знал заранее, мы очень мало виделись друг с другом в первую неделю. Я пригласил Джеймса, Дона, Джима и Мэри посмотреть мое жилье, потом заезжал посмотреть их новые дома, но случайно или намеренно нас расселили далеко друг от друга, на противоположных концах города, и работу мы все нашли тоже в разных местах.

У меня было такое чувство, что так и было задумано, что это нарочно, но я не мог найти этому причины. Мы были здесь среди своего народа. Зачем же нас нарочно разделять? Смысла не видно.

Проведя столько времени с террористами, я, наверное, стал слегка параноиком.

В общем, какова бы ни была причина, а видеться стало неудобно.

И мы стали проводить больше времени с новыми товарищами по работе и меньше со старыми друзьями.

Из третьих рук я слыхал, что Филипп с остальными прибыли через несколько дней после нас и влились в стиль жизни Томпсона, но я никого из них не видел и не прилагал к этому никаких усилий.

Стиль жизни в Томпсоне был совсем другим. Как предупредил Ральф, все было бесплатно. Насколько я знал, в этом городе деньги вообще не ходили. Я ни разу не видел монет или долларовой бумажки. Если я чего-то хотел, я просто шел в магазин и брал. Наверное, потом товары на полках пересчитывали и сообщали корпорации.

Брать вещи с полок – это не было для меня ново, было ново, что меня при этом видят. Я привык проходить через магазины незамеченным, и не сразу привык к тому, что люди меня видят. Я это все время чувствовал, и лишь через несколько недель стал ощущать себя на публике свободно.

Кроме кино, видеолент и кабельного телевидения, в Томпсоне был и музей, наполненный самыми банальными произведениями искусства, которые только можно было себе представить. Каждую пятницу в городском зале проходили поп-концерты. Во всех кинотеатрах шли «Фантастикс» и «Энни».

Мне все это нравилось.

Всем нравилось.

Но что-то было во всем этом неправильное. У меня было все, что мне нужно, я был окружен всеми вещами, которые должны были делать меня довольным. И чего-то все равно не хватало. Я знал, каково это «что-то», но не хотел сам себе в этом сознаться, не хотел об этом думать.

В Томпсоне ходил слух, что где-то в Айове есть настоящийгород, основанный самимиНезаметными и дляНезаметных, и я себе говорил, что если я найду этот город, я буду счастлив.

Так я себе говорил.

И очень часто мне удавалось себя уговорить в это верить.

Глава 3

Было первое воскресенье июня. Пятого июня, если быть точным. За прошлый месяц я разок пригласил Джеймса на барбекю, и он не смог прийти, и он как-то позвал меня выпить с ним в пятницу, и я не смог прийти, поэтому я решил, что сейчас моя очередь, и пошел в магазин «Вонс» купить бифштексов. Я думал позвать Джима на гриль и грог. Если он не сможет, я позову Сьюзен – девушку из нашего офиса, которая, кажется, проявляла ко мне какой-то интерес.

Я толкал тележку к мясному прилавку супермаркета, уже загрузив в корзину три коробки рисовых макарон, и завернул за угол пролета. И там была она. Джейн.

Первой реакцией у меня было спрятаться, нырнуть обратно в пролет, потащив за собой тележку, как прячется в раковину рак-отшельник. Сердце бешено заколотилось, я не мог перевести дыхание. Меня выбило из колея начисто. Я тысячи раз представлял себе эту сцену в разных вариантах в мечтах, в фантазиях, и должен был бы знать, что делать, но я был так поражен, что растерялся полностью, и стоял у выхода из пролета, вцепившись в тележку, и только глядел. Я думал, что забыл, как она выглядит, забыл особенности ее лица. Я думал, что время и память смазали ее образ до какого-то общего женского лица. Но я не забыл – в глубине сознания не забыл, и увидеть ее снова было больно. Это лицо, глаза, губы – они вызвали волну воспоминаний. Проведенное нами вместе время вернулось волной сенсорной перегрузки. Все хорошее, все плохое – все.

Она была одета в новые джинсы и футболку, волосы были увязаны в конский хвост, и была она до боли красивой. Я вдруг ощутил, что одет в лохмотья, которые нацепил еще утром, когда мыл машину. Она стала поворачиваться в мою сторону, и я, не думая, шарахнулся назад за стенд коробок «тайда». Сердце колотилось, руки дрожали. Я боялся. Боялся, что она по-прежнему не захочет меня видеть, что она будет ненавидеть меня, что будет безразличной.

Боялся, что она переменилась.

Это был самый большой страх – что нет больше той Джейн, которую я знал. Уже три года прошло с момента нашей последней встречи, и целая жизнь была прожита за это время. Мы стали не теми, кем были, и, быть может, мы уже не совместимы.

Может быть, у нее есть другой.

Это был еще один большой страх, о котором я даже думать не хотел.

Я выглянул из-за коробок, подал тележку на дюйм вперед. Какая-то часть меня хотела убежать и оставить ее в памяти, убежденная, что новая встреча лишь разобьет долго лелеемые иллюзии. Ничто не может стать таким, как было.

Но другая часть хотела говорить с ней, коснуться ее, снова быть рядом с ней.

Я видел, как она перебирает пакеты с куриными грудками. Я не думал, что помню ее так ясно – но помнил, оказывается. Я помнил о ней все: как мигают ее глаза, как она перебирает вещи, как поджимает губы. Все это было и у меня в памяти, и перед глазами во плоти, и тут я понял, как сильно я на самом деле ее люблю.

Как будто резонируя на мою вибрацию, она вдруг подняла голову и посмотрела в мою сторону.

И увидела меня.

Мы оба застыли молча, глядя друг на друга и не двигаясь. Я видел, как она положила пакет с куриными грудками в свою тележку. И руки у нее тряслись так же сильно, как у меня. Она облизнула губы, нерешительно открыла рот, будто собираясь что-то сказать, и закрыла.

– Привет, – сказала наконец она. Голос. Я не слышал его три года, но я помнил его отчетливо, и он был для меня музыкой. У меня в горле застрял ком. Вдруг увлажнились глаза, и я вытер их пальцами, пока влага не стала слезами.

– Привет.

И тут я заревел, и она заплакала, и она держала меня, и обнимала меня, и целовала мое мокрое лицо.

– Как я по тебе скучала! – сказала она сквозь всхлипывания. – Как я по тебе скучала!

– Я тоже, – ответил я, крепко ее держа.

Я отодвинулся, взял ее за плечи, и в первый раз посмотрел на нее пристально. Она была еще красивее, чем всегда. Что бы она ни пережила за эти три года, что бы ни случилось с ней, она стала еще лучезарнее, еще милее.

Я сообразил, что раньше не думал о том, как она красива, – в те дни, когда мы жили вместе. Да, меня к ней тянуло, но этой объективно исключительной красоты я не замечал. Сейчас она была красива.

И она тоже была Незаметной.

Это до меня пока не дошло. Я знал это, распознал, но как-то еще не отметил.

И в этот момент это было неважно.

Я всматривался в ее лицо, рот, губы. Глядел в глаза. Я не знал, что сказать, не знал, как выразить свои мысли, свои чувства. Кто же мы теперь? Просто друзья? Старые близкие друзья, которые встретились после долгой разлуки? Или она чувствует то же, что и я? Хочет ли она снова вернуться к тому, что было, подобрать то, что мы бросили? Столько нужно было понять, столько обсудить. И при всей нашей близости в эту минуту между нами все еще был барьер. Мы слишком долго были в разлуке – почти столько же, сколько прожили вместе, и не могли установить тот контакт, который был между нами когда-то.

И тут я посмотрел ей в глаза и понял, как разрубить этот узел. Я сказал то, что хотел сказать, что чувствовал:

– Я тебя люблю.

И она ответила так, как я и хотел, как я и надеялся.

– И я тебя люблю.

И вся неуверенность исчезла. Мы знали, где мы теперь. Каждый знал, что чувствует другой и что другой думает.

Слова потекли свободно, вырываясь бурлящим потоком из губ, сталкиваясь и перекрываясь, сплетая двуцветную ткань двух не связанных историй. Она говорила, что сожалела о своем уходе, но была слишком упряма, чтобы вернуться и извиниться. Я сказал, что готов был приползти к ней, но боялся приблизиться. Я рассказал, что ушел из «Отомейтед интерфейс», и я рассказал ей о встрече с Филиппом и о Террористах Ради Простого Человека, но умолчал об убийстве Стюарта и о том, что творили потом террористы. Она мне рассказала, как обнаружила, что она Незаметная, как потом, работая официанткой, встретила женщину, которая тоже была Незаметной, женщину постарше, и с ней приехала сюда, в Томпсон.

Каждый из нас радовался, что мы снова нашли друг друга. И именно здесь.

– Нам предназначено быть вместе, – сказала Джейн, и в ее голосе был лишь легкий намек на шутку.

– Наверное, так, – согласился я.

Мы набрали покупок и поехали к ней домой – в один из одноэтажных домиков рядом с Мэйн-Стрит. Я был удивлен, увидев многое из ее старой мебели – той, что она забрала из нашей квартиры, – расставленную в просторной гостиной. Она явно не ощущала потребности ничего никому доказывать. Не было никаких попыток сделать комнату оригинальной или экстравагантной – просто мебель была расставлена так, как Джейн нравилось. Мне стало здесь уютно сразу же и полностью, и хотя я разумом осознавал анонимную однородность вкуса Джейн, мне все равно было приятно. Ощущение, что так и надо.

Как я мог тогда не заметить, что она – Незаметная?

Почему я раньше не догадался?

Дурак был, наверное.

Она приготовила обед – печеные цыплята с рисовыми макаронами – и все было как в старое время. Я смотрел телевизор на диване, пока она возилась на кухне, а потом мы ели в гостиной под «Опасность!» из телевизора, и было так, будто мы женаты и не разлучались никогда. Вернулись старые ритмы, наши привычки и манера речи, и не изменились маленькие личные пристрастия, и мы без труда вели и поддерживали разговор, и я вспомнить те мог, когда еще был так счастлив.

После обеда я помог ей помыть посуду. Когда Джейн мыла последние вилки, я затих, и она это заметила, наверное, потому что подняла глаза.

– Что такое?

– Что?

– Чего ты такой тихий?

Я посмотрел на нее и нервно облизал губы.

– Мы, э-э, будем...

– Заниматься любовью? – закончила она за меня.

– Заниматься сексом? – сказал я.

Мы оба рассмеялись.

Она посмотрела на меня, и губы у нее были красные, полные, бесконечно чувственные.

– Да, – сказала она. И положила мыльные руки мне на щеки, и встала на цыпочки и поцеловала меня в губы.

В эту ночь нам не нужна была прелюдия. Когда мы сорвали с себя одежду, я уже был твердым, а она влажной, и я лег на нее сверху и раздвинул ей ноги, а она ввела меня внутрь.

Потом я заснул блаженным сном без сновидений, а среди ночи она меня разбудила, и мы сделали это снова.

На следующее утро я позвонил на работу, что заболел, и говорил с Мардж Лэнг, личным секретарем, и почти видел, как она улыбается при разговоре.

– Мы так и думали, что ты сегодня не придешь.

Старший Брат за мной присматривает. Я постарался не подать виду:

– А почему?

– Все в порядке. Вы уже очень давно не виделись.

Такое детальное знание моих действий, мотивов и частной жизни должно было бы меня оскорбить, но почему-то не оскорбило, и я заметил, что сам улыбаюсь в трубку.

– Спасибо, Мардж, – ответил я. – До завтра.

– Пока.

Я посмотрел сквозь прозрачные занавески гостиной и увидел яркое голубое небо Аризоны, и я знал, что этот день уже ничто не испортит.

И снова заполз в кровать, где меня ждала Джейн.

Глава 4

Я переехал к ней в конце той же недели. С собой я взял только одежду и те вещи, с которыми приехал в Томпсон. Все остальное оставил для следующего жильца. Распаковывая коробку на полу гостиной, я нашел пару трусов Джейн, которую прихватил с собой из своего старого дома. Я отдал их ей, и она стала вертеть их в руках.

– Не могу поверить, что ты их сохранил, – усмехнулась Джейн. – Что ты с ними делал? Нюхал?

– Нет, – признался я. – Я просто... просто возил их с собой. Просто хранил.

– Чтобы напоминали обо мне?

– Чтобы напоминали о тебе.

– Погоди минутку.

Она вышла в спальню и через минуту вернулась со старой моей футболкой, рекламной футболкой Хозе Гуэрво, которую мне дали бесплатно в колледже Бри и которую я надевал, когда мыл машину.

– Я ее украла, – сказала она. – Хотела сохранить на память о тебе.

– Я даже не заметил, что ее нет.

– Я так и думала. – Она села рядом со мной и положила голову мне на плечо. – Я никогда не переставала думать о тебе.

«Чего же ты тогда меня бросила?» – хотел спросить я.

Но я ничего не сказал, только наклонился, приподнял ее за подбородок и поцеловал.

* * *

Я был счастлив, честно и по-настоящему счастлив. То, что было у нас с Джейн, было наверняка средним – как могло быть иначе? Те же чувства испытывали миллионы людей по всей Америке, по всему миру каждый день, не для меня это было чудесно и неповторимо, я был наполнен глубоким ощущением комфорта.

Сейчас мы ладили лучше, чем раньше. Стена, которая стояла между нами до нашего разъезда, исчезла. Мы общались тесно и открыто – без недоразумений, недопониманий и недомолвок, которые когда-то омрачали наши отношения.

Наша сексуальная жизнь была активнее, чем когда бы то ни было. Утром, ночью, по выходным и днем мы любили друг друга. Но меня не оставляли некоторые старые страхи и сомнения, и даже когда я наслаждался нашей с новой силой вспыхнувшей близостью, я не мог иногда не думать, так ли слепо и некритично довольна ею Джейн, как был доволен я. Однажды воскресным утром, когда я лежал на спине и читал газету, Джейн задрала на мне халат и быстрым движением стиснула и поцеловала мой член. Я отложил газету и посмотрел на нее, решив выразить вслух то, что думал.

– Он для тебя достаточного размера? – спросил я.

Она глянула на меня:

– Ты опять?

– Опять.

Она покачала головой, улыбнулась, и в ее лице не было прежнего нетерпеливого недовольства.

– То, что надо, – сказала она. – Как «Златовласка и три медведя». Помнишь, одна миска была чересчур горячей, другая чересчур холодной, а третья – такой, как надо. Так вот, у некоторых слишком большие, у других слишком маленькие – а у тебя такой, как надо.

Я отложил газету и притянул Джейн к себе сверху.

И мы сделали это прямо на диване.

* * *

Иногда меня интересовали другие аспекты жизни Джейн, ее подруги, семья – все, что она оставила, когда переехала в Томпсон. Однажды я из любопытства спросил ее:

– Как там твоя мама?

Она пожала плечами.

– А отец?

– Не знаю.

Я удивился.

– Ты не поддерживаешь с ними контакт?

Она покачала головой и отвернулась, глядя вдаль, далеко вдаль. Глаза у нее заморгали, широко раскрылись, и я видел, что она готова заплакать.

– Они меня не замечают. Они больше меня не видят. Я для них исчезла.

– Но вы всегда были так близки!

– Были. Вряд ли они сейчас даже помнят, кто я. И она действительно заплакала. Я обнял ее обеими руками и крепко прижал.

– Конечно, помнят, – сказал я убедительно. Но на самом деле я не был так уверен. Я хотел узнать, как это случилось, как они разошлись, на что это было похоже, но понимал, что сейчас не время спрашивать. Я только тихо ее держал и дал ей поплакать.