Текст книги "Каратель"

– Вот так, товарищ Мессерович-Блудченко[56]56
  Мессер, блудняк – нож.


[Закрыть]. Какой ты теперь важный, а? Прям «Брильянтовое перо». Семе-е-е-ен Семе-е-еныч… – укоризненно протянул, усмехаясь, Ахмет. – Так, че там у нас дальше…

Дальше был конверт с пожелтевшим листком короткого письма, в котором анонимный автор мутно предупреждал кого-то «держаться Брохи», потому как «Ефим Палыча на Москве теперь никто не свалит», и заклинал «оторвать башку» какому-то Тарусину, «иуде и мерзавцу»[57]57
  Этот пассаж поймут только жители прообраза Тридцатки. Броха – это Брохович, самый знаменитый из директоров Предприятия, Ефим Палыч – это Славский, начальник нашего главка и замминистра, Броховича поддерживавший; Тарусин – тоже вроде как реальный персонаж, и башку ему на самом деле оторвали за те самые дела.


[Закрыть]. Ничего не поняв, Ахмет бросил хрупкий листочек в печь, собрал камни в мешочек и, попив кипятку, лег спать.

Наутро, дождавшись сколько-нибудь приемлемой видимости, Ахмет отправился к столовой… «Ну ладно, с этими брюликами хоть и не совсем понятно, но еще… А вот здесь-то мне чего ловить? – думал Ахмет, осматривая пустой зал на втором этаже; тщательный осмотр первого ничего не дал. – …Может, отсюда что-то видно?» Нет. С высоты второго этажа открывался все тот же вид – море сверкающего инеем кустарника, темнеющие сквозь морозную дымку громады заводоуправления[58]58
  Следует пояснить, что описываемая столовая самая непростая в Тридцатке. Она является углом квадрата, образованного следующими зданиями: 1. Комплекс зданий управления комбината. 2. УКГБ. 3. Военный комиссариат. 4. Администрация. 5. Центральная заводская л аборатория. 6. Вычислительный центр комбината. 7. Еще один мутный домик, интерес к которому не приветствуется и по сей день (впрочем, я знаю лишь одного человека, этот домик заметившего и задавшегося вопросом: «А че это?»).


[Закрыть] и ЦЗЛ в трех сотнях, кубическая надстройка над театром – в четырех. Дальше все сливалось в полупрозрачном молоке остывающего воздуха. Нос щипало – похоже, перевалило за пятнаху. Ахмет решил погреться и направился вниз, к давно замеченной дровенюке, торчащей из-под пласта отвалившейся от потолка штукатурки. Взявшись за размочаленный отлом бруса, Ахмет ощутил абсолютно явный и недвусмысленный запрет. Разводить костер было нельзя… Отчего? Вокруг – никого. Точно. Почему тогда?… В груди набухло и закололо раздражение – никаких зацепок, это ж надо… Точное знание – надо быть здесь, и с другой стороны – полная беспомощность… Ладно. Пойду еще пошарахаюсь; все не сиднем сидеть… Так, начнем-ка опять с самого начала. О! Только теперь – с заднего хода. Спереди я уже проходил. Заодно и сараи во дворе глянуть… Ух как резко скрипит снег! Не, это уже не пятнаха. Это уже за двадцать, и хорошо за двадцать, не на градус-два. Блин, как вовремя встретились эти пидарасы на «хамвике», а то в деревенском я бы тут щас околел… Так, может, здесь? Нет. Больно уж тупо выглядят эти сараи. Нет. Так, где тут крылечко… Ага, вот и след – я выглядывал, все штатно… Надо начать по науке, как там ментов обыскивать учат – по часо… Опаньки! А это че такое?! Бля, как я ее не заметил-то! Видимо, с темноты на свет – вот и не обратил внимания… Ахмет пораженно уставился на невинно чернеющий в узком входном тамбуре проход в подвал. Выдернув из плечевого кармана роскошный светодиодный фонарь, Ахмет неторопливо спустился по длинному пролету, окончившемуся неплохим, по грудь, завалом из покрытого инеем хлама. Разбирая его, Ахмет отметил, что старается не просто сделать проход, а оставить нормальный путь, который не завалится снова через пять минут… Интересно, что это предчувствует тело. Что оттуда надо будет когти рвать? Или все равно придется на входе порядок наводить? Это че, значит, я сюда не раз приду? Ладно, че гадать, посмотрим…

В подвале было гораздо теплее, и Ахмет взял глок двумя руками, направляя фонарь по дулу – от подвала не было чувства пустоты; никакого присутствия не ощущалось, но пустоты тоже не было. Быстро пробежал по левой стенке, обводя отсеки стволом – да, никого, ничего подозрительного, от следов на грязном бетоне пахнет годами безмолвия; на полу главного коридора – лед, на нем ничего не увидишь… А теперь – не торопясь. И пойду-ка я против часовой. Для пущей свежести восприятия… Ахмет сунул закрытый пистолет в боковой грудной и начал осмотр.

Подвал слил свою тайну в первом же помещении. Электрощитовая. Из метлахской плитки пола вдоль стены подымаются трубы ввода, вводной щит разбомблен, вырвана вся медь. Пустая скорлупа рубильника; щит, где ввод делится на группы и стоит входной счетчик, висит на одном болте. Кабеля сорваны, и похоже, что после медников сюда так никто и не сунулся за все эти годы – на осыпавшейся штукатурке никаких посторонних следов. Уже поворачиваясь на выход, Ахмет мазнул лучом фонаря по отсыревшей побелке, и сердце его радостно провалилось в кишки – на фоне более светлой стены едва заметно выделялся чуть более темный прямоугольник.

«…Похожий на скрытый штукатуркой дверной проем…» – подражая диктующему протокол обыска оперу, радостно прогнусавил Ахмет. Точно – ряд еле заметных трещинок повторял на побеленной штукатурке контур двери. В упор будешь смотреть – ни хрена не разберешь… Надо же, как посветил-то удачно…

Ахмет аккуратно оторвал висящий на стене электрощит и сел, трясущейся от волнения рукой нащупывая футлярчик с окурком. Неуловимо скользившие внутри предчувствия, дружно поднявшись на поверхность, сложились в явственное чувство попадания на резьбу, чувство железобетонной правильности происходящего.

Придя в себя, Ахмет прикинул, куда должна открываться дверь, и ковырнул ножом трухлявую стену. Пласт прослоенной льдом штукатурки послушно рухнул под ноги человека, открыв сложенную скобу дверной ручки. Человек, удовлетворенно хмыкнув, на всякий случай подергал – бесполезно, кто ж такие двери открытыми бросает. Несколькими ударами освободив центр двери, человек обнажил круглую выборку в дверной броне, перечеркнутую рычагом штурвала с ярко-красными складными рукоятками. Отщелкнув их, человек схватил штурвал и вытянул его из плоскости двери на длину сигаретной пачки. Штурвал вышел легко, блестя дюймовым валом привода в пыльных солидольных потеках. Раз. Два… Шесть. Внутри масляно щелкнуло, дверь дернулась и немного просела, выдохнув по периметру струйки пыльного воздуха. Обрушив на пол остатки цементной корки, человек приоткрыл тяжелую броневую створку и заглянул внутрь.

– …и потрудитесь быть на месте не плюс-минус, а точно к сроку. И последнее – все говорят по-английски. Мне не нужно иметь на инспекции стадо баранов. Вопросы?

– Вопросов нет, мэм. Все будет в порядке, не сомневайтесь.

– Посмотрим. – Изображение на экране исчезло, сменившись заставкой с гербом США.

– Не, ну ты видал? – временно исполняющий обязанности Командира откинулся в кресле, нервно теребя рукоять глока в поясной кобуре.

– Ладно тебе, Томас. Эка невидаль. Подумаешь, гнущая пальцы черножопая сучка. Хотя, как говорил один мой боец, она вроде как не очень-то и сучка, не хуже нашего абрека по бабам угорает. Это, кстати, знаешь, что за боец? Землячок твой, который насчет этого заказика и подсуетился.

– Пакачюс, что ли?

– Ну.

– Нашел землячка.

– Че, не земляк, что ли?

– Он литовец.

– Все равно, включи его в группу. Пусть чуваку капнет.

– А кого выкинуть? Может, ты останешься?

– А ты кого поставил? Ну-ка, скинь мне… – Командир второго взвода, Савчук, треснув липучкой вытащил планшет. – О, конечно… Кто ж еще-то на холяву боевую смену получит…

– Игоорь. – почти нормально, без привычного высокомерия взмолился эстонец. – Меня, может, на этот раз утвердят. Давай не буудем.

– Ага, утвердят тебя пшеки. Хотя чем черт не шутит… Слышь, Томас, давай так – если тебя утверждают, ты меня на первый передвинешь. Лады?

– Если меня утвердят, я тебя куда хочешь пере-двину. Но по Пыштыыму отработтаешь на своем взводе, о'кей?

– Ладно. – Савчук поднялся из кресла оператора, заполняя собой едва не весь объем командирского поста. – Картинки не будет, да, Томас?

– Игорь, латтно тебе. Я с федеральным секьюрити беседовал – там все тихо десятть лет уже, а этим смены если закрывать, то проще не работтать тогда.

– Да ладно, я че, не понимаю, что ль… Все. Пойду взбодрю дармоедов.

– Давай, давай. А то расслабились уже, – благостно улыбнулся эстонец, провожая взглядом сослуживца.

Удостоверившись, что сэконд покинул штабной трейлер, эстонец вытащил из планшета флешку и сунул ее в ридер нештатного лаптопа. На экране вылезло окно какой-то навороченной программы, но эстонец, похоже, неплохо шарил в этой кухне: недолго подолбив по клавишам, он удовлетворенно откинулся в кресле Командира, слушая, как из мелких динамиков лэптопа раздается резкий и крикливый, но вполне узнаваемый голос сэконда: «… гнущая пальцы черножопая сучка, она вроде как не очень-то и сучка, не хуже нашего абрека по бабам угорает…»

Коридор, типичный коридор военного заглубленного сооружения – грубый бетонный пол, шаровая краска на стенах, беленый потолок с решетками светильников. Метра три, может, с половиной; уходит вниз. Обычные ступени, никаких металлических трапов – значит, неглубоко. Луч фонаря утонул в непроглядном мраке лестницы.

Человек вернулся в электрощитовую и какое-то время пристраивал металлический хлам в состояние легко нарушаемого равновесия, вдруг кто сунется по следу. Перевесил волыну на подмышечную петлю, попробовал вскинуть, одновременно сдергивая переводчик – вроде нормально. Вздохнул, словно перед погружением, мазнул по облупленным стенам невидящим взглядом и исчез за бронестворкой. Какое-то время из-за металла двери слышались глухое лязганье и легкие удары, потом все стихло, и подвал столовой наполнился привычным могильным безмолвием.

Лестницы хватило всего на три пролета, и узкая дверь, занимавшая всего половину ширины ступенек, выглядела еще уже. На ее поверхности, покрашенной с виду не больше года назад, не было ни ручек, ни каких-либо запорных приспособлений. Задержав дыхание, человек толкнул дверь и облегченно выдохнул – броневая створка, подавшись, тяжко цокнула по раме и отскочила немного больше, так, что теперь ее стало можно уцепить за торец. Резко дернув дверь на себя, человек быстро навел на расширяющуюся щель фонарь с пистолетом. Напрасно – за дверью мирно спал точно такой же коридор, и человек спокойно шагнул внутрь, захлопывая за собой мягко скользящую створку. Прихватив ее на полоборота точно такого же, как и наверху, штурвала, человек расслабленно двинулся дальше – тыл гарантированно чист.

Эта потерна оказалась куда длиннее; Ахмет насчитал четыре с небольшим сотни шагов, когда впереди обозначился конец – потерна обрывалась тупиком с точно такой же дверью, как и две предшествующих… Ага. По идее я сейчас должен быть под площадью. Слева-сзади – кагебэйка, администрация и военкоматовский ЗКП, справа и чуть впереди – заводоуправление и ЦЗЛ, вернее – их официальное бомбоубежище. Вычислительный центр я уже прошел, он щас сзади, шагах в ста…

Человек встал и замер, выключив фонарь и прислушиваясь к ватной тишине подземелья. Неподвижно висящий многие десятилетия воздух понемногу успокаивался, заращивая продавленную идущим человеком полосу турбуленции. Зрение, оставшись без сигнала на входе, немного повозмущалось, разбрасывая по сетчатке расплывчатые фигуры и полосы; наконец, на исходе третьей минуты, словно поняв бесперспективность своего занятия, фиолетово дернулось и отключилось. Слух упирался дольше, настойчиво транслируя гидродинамические шумы в сосудах и размеренный сердечный ритм, но в конце концов сломался и он, оставив в самом углу освобожденного внимания пульсирующую точку сердца. Словно проснувшись, человек осторожно пустил в нос тихий поток воздуха, кропотливо вылавливая из нежного ручейка едва нащупывающиеся пылинки информации… Здесь на самом деле тихо… Дальше – большое помещение, два… три уровня, типа зальчика, три двери… Ох ты, смотри-ка… человек удивленно наткнулся на четкую струю шинелей, асидола, кожаных портупей и «Шипра», такую свежую, что ее можно было легко принять за настоящий запах. Струя несет раскатистый грохот множества подкованных сапог, стремительный шорох шевиотового рукава, взлетающего к малиновой фуражке, далекий захлебывающийся стук судаевских автоматов, «Строиться, суки, строиться!», слабый-слабый, на грани слышимости, остервенелый лай, паровозное чуханье, «На-деж-да-а, мо-ой ком-пас земно-о-ой»… Внезапно этот насыщенный поток как-то раплылся и перестал удерживать в себе внимание, и человек почувствовал, что проваливается сквозь эти знакомые места ниже, туда, где наша тишина кажется оглушительной какофонией.

Вот здесь тишина так тишина! – поразился перемене человек, ощущая вокруг себя бесконечную черную пустоту и попытался двинуть рукой, находящейся от него в такой безнадежной дали, что попытка эта ощущалась им как стремление столкнуть с места сгоревший бэтээр, стоящий на ободах. Однако рука неуверенно двинулась, и человек, поспешно устремясь в пробитую в бесконечности скважину, вернулся в себя. Ахмет открыл глаз, поразившись вполне разборчиво выступающим из тьмы стенам коридора. Такого эффекта он никак не ожидал,… ну что ж, нашим легче. Батарейки целее будут. Интересно, сколько продержится… Однако ходьба сразу же сбила настройку, и фонарь снова зашарил по идеально сохранившейся отделке потерны. Сделав положенные шесть оборотов, Ахмет потянул дверь и попятился, бросив штурвал – открываясь, дверь увлекла с собой целый пласт рассыпающейся штукатурки… Вот почему по стенам нет кабелей – этот ход предназначался только для реальной, боевой эвакуации…

Перешагнув пылящую кучу, Ахмет оказался на балконе, опоясывающем по кругу большое квадратное помещение… Типа вокзал, что ли? Три пояса, в стене напротив – решетчатые двери обычных лифтов, как в любой девятиэтажке семидесятых годов. В стене слева – две уже знакомые створки со штурвалами… А, сразу понятно, кто главнее. Значит, пускать вас или нет, решали здесь… Ахмет осторожно вышел на открытое пространство балкона… Похоже, это самый центр, перекресток. Эти лифты стопудово идут наверх, в заводоуправление. Значит, бронедвери слева – в потерны, ведущие к ЗКП и чекистам. А ход из администрации скорее всего вливается по дороге в военкоматовский. Тогда получается, что на втором уровне слева ничего быть не должно… Перегнувшись через перила, Ахмет убедился – так и есть. Первая, полностью раскрутившись, открыться не пожелала. Чуть приоткрыв вторую, Ахмет тут же захлопнул ее и спешно закрутил штурвал обратно – в потерне стоял такой густой смрад, что даже то малое количество газа, которое успело-таки вырваться наружу, заставило Ахмета отбежать на противоположный край балкона. Спустившись на второй уровень, осмотрел еще две двери. По прикидкам, они должны вести в бомбоубежище ЦЗЛ и заводоуправления… Не открываемся. Ну ладно, упрашивать не буду. Тем более что ловить за вами, по ходу, нечего. Че-то тянет меня мимо вас, уж простите… На самом нижнем уровне, выложенном самой обычной сортирной плиткой, всего одна дверь, но сильно отличающаяся от остальных – она оборудована лотком для документов, и Ахмет сразу вспомнил Паневина… Впрямь, вокзал. А это – выход на перрон, стопудово… Дверь заперта, и с первого осмотра стало ясно – надо рвать, больше никак. Постояв в раздумье, Ахмет принял решение о переносе дислокации, развернулся и рысцой направился на выход.

Присутствие постороннего обжигает обострившуюся в подземелье чувствительность… «Суки, – взбесившись от вмешательства в его планы, Ахмет обошел периметр коттеджа в поиске входного следа. – Ага. Один, что ли? А тебя, друг милый, никто случайно не страхует?» Никто. В коттедже сейчас шарится одиночка. Дрожа от желания отрезать гостю его дурную башку, Ахмет тем не менее спрятал кухаря и вытащил глок. Вроде бы не торопясь, но с неуловимой стремительностью Ахмет встает под самым удобным выходом – этот точно будет спрыгивать здесь, нарушать пышный придверный коврик никто не станет. Шуршание наверху продолжается; Ахмет насмешливо наблюдает за звуковой картиной обыска – визитер, похоже, глуповат: нашел только волыны и коробку с баблом. Или… вдруг догадывается Ахмет. Точно. По осторожным шагам, замершим аккурат над Ахметом, становится ясно – наверху пацан.

Мальчишка не торопится спрыгнуть, внимательно осматривает местность, и Ахмет начинает его уважать – надо же, уже минут десять пасет. Не дурак; явно не дурак. Наконец, решается – из оконного проема показывается голова, осмотреть ближайшие подступы, но внезапно словно из ниоткуда появляется рука, стремительно берущая мальчишку за шиворот, и выдергивает его из коттеджа, как морковку из грядки. Описав ногами широкую дугу, пацан шлепается о землю и вырубается.

…Ой-ё-ё-о… Хотя че «ой», вроде нормально… Блин, и не связал… Так, тихо-о-онечко, одним левым…

Сквозь мельтешение в ресницах мальчишка различает чернеющую в полумраке дверь… В подвале где-то… Сука, он не ебать меня собрался?! Хуй тебе, дядя! Так, резко в дверь, а там посмотрим…

– Не коси, вижу. – Насмешливый голос откуда-то сзади-слева. Пацан исподволь подбирается, готовясь сквозануть в приоткрытую дверь прямо из положения лежа.

– Сереж, лежи спокойно.

…Блин, какой голос-то знакомый… «Сереж»?!

– И кончай косить, говорю.

Сережик резко садится, ощупывая правую щиколотку – там? Там! Не нашел! Подымает глаза на мужика и замирает с открытым ртом; в голове у него мелькает – попал. И, кажется, куда серьезнее, чем казалось… Ахмет, видя, что зрачки у парнишки затопили всю радужку, нарочито спокойно сообщает:

– Не бойся, я живой человек.

Какое-то время Сережик не реагирует, но потом что-то прорывается, и он, неожиданно для себя, бросается и хватает единственного знакомого с детства человека за жесткую ткань разгрузки. Горло перехватывает, и из груди толчками лезет прерывистое всхлипывание. Рука Ахмета, мягко опустившаяся на затылок, окончательно добивает его, и он, наплевав на все репутации, в голос воет, размазывая сопли по натовскому зимнику.

– Только трекни кому. Слышь, Ахмет? Реально говорю, хоть через сто лет кому скажешь – зарежу, – через несколько часов, пыхтя под тяжестью вязанки наломанных косяков, старательно запугивает Сережик.

– Резал один такой… – мрачно хмурит брови Ахмет, в душе изнывая от хохота. – Щас, еще ходку сделаем, покажу, че с ним стало.

В электрощитовой торец стены завален аккуратными пачками разнокалиберного бруса. В принципе уже давно столько не надо, но Сережику еще жить… Пусть уж будет, без меня-то он на больничку не сунется… Сережик тащится от топливного изобилия и постоянно шарит по сторонам настороженным взглядом.

– Ахмет, а Этих точно нет поблизости?

– Точно, – уверенно отвечает Ахмет, косясь на оживленную площадку перед реанимацией, мимо которой они с Сережиком подымаются за последней ходкой.

– Слушай, а почему так? Скажи честно.

– Че – «так»?

– Ну вот, мы с тобой тут ходим, и ниче.

– Они как твою заточку увидят, так и сваливают, пока до нехорошего не дошло. – с самым серьезным видом отшучивается Ахмет.

Сережик надувается и замолкает. На шестом Ахмет толкает Сережика плечом к повороту на этаж… На самом деле, надо показать – чтоб совсем не расслабился…

– Видишь?

– Ой бля… Ахмет, а как же? Че, он совсем тупой, что сюда пришел?

– Они его пригнали сюда, двое. Подцепили и привели. Уже на этаже он их увидел и побежал.

– Н-да, недалеко убежал… А ноги-то как будто отрезаны.

– Это я уже. Берцы-то, что на тебе…

– А-а. Ахмет, пошли отсюда, а? Че-то стремно мне тут без ствола.

– Пошли, «без ствола»… Много ты тут навоюешь, стволом-то…

Сережик здорово обременил привыкшего к одиночеству Ахмета, но возиться с ним было не то что приятно, но ему казалось, что так можно хоть копейку, но скинуть с согнутых долгом плеч. Не слушая внутренний голос, настойчиво тянущий его поскорее взорвать двустворчатые двери с кормушкой, Ахмет развел на галерее второго яруса костер, выдернул из-под кучи имущества одеяло и поднялся наверх за собакой, оставив Сережика, восхищенно терзающего новую трофейную винтовку.

Возвратившись и накормив пацана, пододвинул кофр и задумался – как обращаться с вражьими припасами, он имел самое отдаленное представление. Все его знания на эту тему ограничивались тупо проспанными двумя часами в конце подготовки… Да, когда меня вышибли? Как раз начали про это читать… Ладно, по аналогии разберусь, Алла бирса[59]59
  Алла бирса – Бог даст.


[Закрыть]…

Вражьи заряды и средства взрывания поразили своей непродуманностью и неудобством – казалось, что все подрывы янки производят исключительно электроспособом. Мало того, что для снаряжения шашек, имеющих гнезда, применялись совершенно идиотские адаптеры-переходники, в кофре не нашлось ни одного кусочка огнепроводного шнура и ни одного капсюля-детонатора для огневого способа. Повертев в руках бесполезные электродетонаторы, Ахмет решил рвать дверь по-душмански – тупо и некрасиво. Сразу отложил в сторону скользкий серебристый М112 – ну его, не хватало еще нанюхаться С4 в закрытом помещении; и поставил между колен зеленый картонный брусок с жестяными донцами. Аккуратно срезав кусачками завальцовку, обнажил мыльный торец шашки с кремовым кружком тетрила вокруг запального гнезда… Вот это другое дело. Так, детонатор щас из электрического сделаем обычный, а шнурок – не проблема… Разорвав цветастую футболку, Ахмет выкроил длинную узкую полоску и разрядил несколько патронов. Дорожка, завернутая в тканую трубочку, перехватилась мягкой медной проволокой – осталось надеть капсюль.

– Сереж, собирай всю эту хрень и в потерну тащи. Стой, сначала метнись на верх на самый, там где заходили. Где эта комнатка с электрощитами, помнишь? Там на полу валяется дверка от щитка, давай ее сюда.

Просунув почти всю трубку капсюля в замочную скважину на дверке, Ахмет зажмурился и откусил лезерманом конец с проводами. Фф-фу. В принципе за металлом дверки пальцам ничего не угрожало, но все равно неприятно.

– Все, выходи.

– Давай, заканчивай таскать, я пошел прилаживать. Три минуты тебе.

Тщательно расперев капсюль в гнезде заряда, Ахмет провел ножом по щели между дверями и закрепил шашку напротив засова.

– Готов? Вали за дверь!

– Да-а-а, я все… – донеслось сверху, и Ахмет поджег пустой конец тряпочного шнура.

Затушил – тлеет нормально. До пороха – может, пара минут; а может, все пять. Убедившись, что открытого огня точно не будет, поспешил убраться подальше. Задраив за собой тяжелую дверь потерны, Ахмет опустился на корточки рядом с Сережиком и достал окурок.

– Скоро ебнет?

– Че, торопишься куда-то? Услышим.

Успел со вкусом, неторопливо затянуться и затушить, когда, наконец, тряпка дотлела до пороха. Звука как такового и не было – но стена резко толкнула в задницу, а над бетонным полом на два пальца взлетела тяжелая цементная пыль. Ахмет поднялся и раскрутил бронестворку, сморщившись от шибанувшей в нос тротиловой вони.

– Ух ты… А если б двери не было?

– Тогда был бы звон в башке пару дней. Так, ты куда собрался? Здесь сиди. Фонарь подай, вон, за кофром. Это ящик вон тот. Ага. Сиди тут, не спускайся. Нужен будешь, позову.

Дым и пыль явно тянуло наверх. Присмотревшись, Ахмет заметил едва заметное согласованное движение пыльного воздуха в открытый проем потерны… Хорошо хоть нюхать не придется… Спустившись, он обнаружил исковерканную створку, открывающую черную щель, из которой тянуло промозглым железнодорожным холодом. Вторая створка устояла. Отогнув мешающий клок металла, Ахмет просунулся в щель.

У двери валялись обломки стула, стол остался цел. Покрытый плесенью и бледными грибами, он напоминал обросшую инеем сосновую лапу. Ахмет подцепил острием ножа распухший журнал, попробовал раскрыть – бесполезно, склизкая каша, кое-как удерживающая форму. Ящик стола тоже разбух – ладно, на обратном пути. Может, курево есть. Военный человек частенько таскает курево в аптечке; могло и сохраниться… «Встретить бы местный паровоз, тогда точно куревом разживусь… – думал Ахмет, настороженно шагая по частым шпалам, но изредка врубаемый фонарь выхватывал из тьмы одно и то же – рыжие пушистые рельсы и поганочные лужки на стенах тоннеля… – Ладно, сыро, но хоть без ручьев и речек. А ведь со временем затопит, по-любому… Так, а куда, собственно, он должен вести. Ну, к первому-А[60]60
  Первый оружейный реактор СССР.


[Закрыть], понятно; наверняка Берия планировал вождя притащить – похвастаться. А потом? Наверное, все-таки к двадцатому[61]61
  Номер объекта, где заканчивается технологический процесс комбината.


[Закрыть], где готовый продукт можно скрыто вытаскивать. А там уже и до Старогорного рукой подать, там и выход на поверхность. Значит, пока хватит…» Ощущения подсказывали, что туннель так и будет тянуться до самого комбината, без каких-либо сюрпризов. Основания не доверять им не было, и Ахмет повернул назад.

Звук шагов мгновенно поглощался вязким безмолвием, позволяя легко отстроиться от себя, без незаметных, но постоянно докучающих наверху раздражителей. Рассеянно вертя перед собой суть этого подземелья, Ахмет ставил закладки на завтра: завал; где-то за двести метров до периметра наверху. Мины. Четыре, «клейморы», поставлены кое-как. Еще завал, уже на ихней территории, но какой-то странный, будто кладка. Ага, завал-то доработанный по идее, в таком должны датчики стоять. Интересно, почему их нет? Или какие-то хитрые? Нет, точно нет. Как так, им че, жить насрать? Странно… Да по хуй. Нашим легче…

– Так, – остановившись, четко сказал в темноту Ахмет. – Наши? А че нет-то? Всяко повеселее получится… «Они меня поймут, но где их раскопать…»

Возникшая идея надула сморщенную душу человека. На самом деле так будет куда веселее! Он-то собирался мало-мальски разведать расположение хозяек, пробиться к месту наибольшей их концентрации и рвануть накрученную на себя взрывчатку, постаравшись утащить с собой как можно больше. Неплохо; при удачном стечении обстоятельств можно выжечь немало мрази – но это если получится прорваться в какую-нибудь столовую во время обеда. А тут вдруг нарисовалась перспектива поинтереснее – почему бы не выпустить в толпу жирных свиней, обленившихся за столько лет безопасности, десяток-другой наших волчар, насидевшихся по норам до полного безразличия к своей жизни? Ведь может случиться, что эффект будет несопоставимо больше – тем более что шансов реально подогнать ублюдкам десерт к концу обеда все же исчезающе мало, если честно… Скорее всего завяжется перестрелка – а в условиях контакта подойти к скоплению тварей будет неимоверно сложно… «Да. Так, – решил Ахмет, энергично шагая на выход и нехорошо щеря желтые зубы. – Погодите, девочки. Я вам, бля, устрою Рождество. Нарожаетесь досыта, твари, будете у меня рожать, пока пополам не треснете…»

Сережик сразу заметил происшедшую со Старым, как он про себя называл Ахмета, перемену. Если, уходя в тоннель, он напоминал смертельно больного, доподлинно знающего, что цена его вопроса – максимум неделя, то вернулся совсем другой человек. Даже скорее так – вернулся именно человек; той непонятной, нелюдской чуждости всему вокруг, пугавшей Сережика в Старом, стало гораздо меньше. Во-первых, выскочив из тоннеля Старый, лихорадочно блестя глазом, немедленно насадил на шомпол смачный кусок псины и с хрустом сожрал его, не дожидаясь окончательной прожарки. Решительно выкурив последний окурок, он сообщил Сережику, что завтра много дел, но вместо того чтоб спать, полночи мучал расспросами о том, кто и как живет сейчас в остатках Тридцатки.

Закончив дела в штабе группировки, проект-менеджер South Ural special division всячески оттягивал возвращение на базу. Нюх старого федерального служащего беззвучно кричал – Эбрахамсон, если тебе дорога твоя задница, придумай-ка себе еще какое-нибудь неотложное дело. В штабе группировки, в хэдкуотер UCRI, где угодно, только не тащи свою старую жопу в эту снежную пустыню. Дела, славно поставленные на поток, приносили Биг Боссу Эбу неплохой навар – но сейчас почему-то эти вполне вменяемые деньги вдруг показались ему копейками, не стоящими риска… Какого еще риска? Откуда это все? Второй контракт, и никаких проблем… Однако прислушаться стоило: Эбрахамсон не раз убеждался, что предчувствие просто так его не тревожит – вспомнить ту же Рамаллу, Басру, Сеул. Значит, есть-таки причины. Мало ли, что тишь да гладь – все может измениться… Или вообще завязать с госслужбой? Денег все равно за сто лет не истратить… – признался сам себе Эб, мысленно перебирая результаты паевых фондов за прошлый квартал, сводки от риелтора по его европейской недвижимости, да и «маленькая коллекция», собранная им за годы в Ро… NCA, никаких там «Ро» – сам себя поправил Эб, затягивала на неплохую сумму.

«…А почему, собственно, нет? – утром, крутя педали в фитнес-центре штаба группировки, думал Эбрахамсон. – Кому нужно это завершение контракта? Ну, выставят санкции за досрочку – хотя какой там штраф, неужели старый Эйб не договорится с начальником медслужбы Берлицем? Еще и на компенсацию через годик подам…»

Старина Эб так высоко поднялся отнюдь не из-за того, что годами тянул с исполнением принятых решений: выйдя на бодрящий и очень приятный после сауны морозец, он уже имел четко разработанный план действий. Переговоры прошли удачно, Берлиц охотно принял скромный дар – превосходной сохранности Holland amp; Holland[62]62
  Holland amp;Holland – ружье одноименной английской фирмы, выпускавшей лучшее в мире охотничье оружие.


[Закрыть], выкупленный Эбом у тупорылых зачищальщиков-слэйвз за коробку паскудного вискаря; давние деловые партнеры из родной конторы тоже не подвели – и следующим утром свежеиспеченный федеральный пенсионер Дж. Дж. Эбрахамсон был спешно отправлен в Москву для укрепления внезапно подкачавшего здоровья. Впрочем, обследование уже было формальностью, ружье выстрелило как надо – молодчина Берлиц нажал на кое-какие кнопки, и Эб уже зарезервировал себе место в Galaxy[63]63
  С-5 Galaxy – самый большой военно-транспортный самолет, стоящий на вооружении ВС США.


[Закрыть], идущем на родное Яблоко[64]64
  Прозвище Нью-Йорка.


[Закрыть] всего с двумя посадками.

…Какая я все же умница, что оставила за скобками все эти расистские штучки… – думала «шведка», она же финка, она же эстонка Аня Агеева, в результате недолгого замужества ставшая Соасепп. – Все же есть в жизни справедливость, не зря кроме чухонского так английский долбила… Шутка ли – не успела приехать, уже начальник… простите – тим-лидер контрактного! А в свете недавних событий – так вообще замство корячится! Всяко Нора назначит. А кого ж еще?… Да, а ведь еще два года назад… – Аня живо вспомнила, как всего пару лет назад, в Тарту, носилась с гроздьями липких кружек по бару авиабазы, то и дело сотрясаемая мощными поджопниками, на которые были особенно щедры черные – и изволь им улыбаться, на аборигенов «ненастоящей» Европы, да вдобавок русских, никакие харрасменты не распространяются. А теперь мне все эти гаитянские ниггеры и техасские реднэкс будут честь отдавать, козлы вонючие. В струнку тянуться… Ой, а я потяну зама-то? Да потяну, куда деваться! Да пусть даже уволят на второй день – резюме-то какое у меня теперь будет, а! И эту наглую мексиканскую корову – в первый же день, с утра самого… Аня, ликуя, каменным взором придавила к столу пытающуюся заискивающе улыбаться Хуарец – погоди, сука. День начался превосходно: мисс Мэрфи, едва сдерживая радость, объявила личному составу о происшедших кадровых перестановках. Мужики, безразлично похлопав, вяло выкрикнули полагающиеся «Wow!» и «Сongratulations!», разошлись по рабочим местам, но женская часть проявила себя куда более активно – отставка Биг Босса полностью ломала все расклады, и надо было успевать встроиться в нужную стаю.