Текст книги "Ход королевой"

Бернар Вербер
Ход королевой

Bernard Werber

La diagonale des reines

© Editions Albin Michel et Bernard Werber – Paris 2022

© Кабалкин А., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Венсану Багяну – другу, мыслителю-новатору, писателю, композитору, переводчику и моему лучшему партнеру по шахматам во множестве жизней

У каждого человека есть дубликат – Немезида.

Это не родственная, а окаянная душа. При случайной встрече они немедленно друг друга узнают и принимаются беспрестанно друг другу пакостить. Это неотъемлемая часть их жизненного пути. Ведь в подсознании у них сидит уверенность, что только в этой борьбе они поймут, кто они такие на самом деле. Так наш лучший учитель может оказаться нашим худшим врагом.

Эдмонд Уэллс. Энциклопедия относительного и абсолютного знания

Часть 1. Две маленькие злюки

1

– В конечном счете в жизни ты всегда одинока. Уж я-то это знаю, чувствую, понимаю. Поэтому надо бороться за то, чтобы вокруг тебя всегда были другие люди. Ты согласна со мной?

Николь О’Коннор прижимается лицом к решетке клетки с белой мышкой.

– Мне нравится представлять, что тебе тоже хочется завести друзей, возлюбленных, товарищей по играм, они придадут твоему существованию больше смысла…

Бирюзовые глазищи одиннадцатилетней девочки смотрят в красные глазенки пугливого грызуна.

– Не говоря о том, что ты, как и я, оказалась далеко от своих сородичей и не можешь с ними общаться.

Она корчит разочарованную рожицу.

– Преподаватель естественных наук запер меня в классе одну в наказание за то, что я не захотела тебя убивать.

Мышь навострила ушки, кончик ее мордочки трепещет – она нюхает завораживающую ее массу розовой плоти.

Человеческое существо подходит еще ближе и спокойно объясняет ситуацию мыши, словно та способна понять слова:

– Раскрою тебе правду: я должна была вскрыть скальпелем твое тельце и заглянуть внутрь. Это называется «опыты по вивисекции». По мне, никакая это не наука, а ужас-ужас, убийство ни в чем не повинного существа. Получается, тебя произвели на свет для того, чтобы без всякой пользы принести в жертву…

Она встряхивает светлыми волосами, у мыши это вызывает еще больше интереса.

– Я отказалась от этого варварства, и учитель не нашел ничего лучшего, чем запереть меня на переменке в пустом классе, чтобы я «поразмыслила» о своей «глупости». Кажется, я уже все обдумала.

Она тяжело вздыхает.

– Я осознала свою «глупость» и ощутила еще больше близости к вам, «глупышкам».

Девочка отодвигает щеколду, приоткрывает дверцу клетки и выпускает мышь на волю. Та шмыгает по классу, обследует все углы, потом направляется к большой клетке, в которой кишат мыши.

– Хочешь к своим подружкам?

Николь О’Коннор открывает дверцу клетки, где заперта целая стая белых пленниц.

Грызуны счастливы обрести свободу.

Этим белокурая девочка не ограничивается. При помощи тонкой линейки она отжимает язычок замка в двери класса, где должна была сидеть взаперти. Путь свободен. Мыши выбегают из класса. По зданию школы-интерната Джеймса Кука в Мельбурне разбегаются шестьсот сорок мышей.

До Николь уже доносится истошный девчачий визг, вскоре ему начинают вторить чуть менее истошные вопли мальчишек.

Николь с улыбкой размышляет: «В силу своей численности эти зверюшки могут вызывать страх у куда более крупных, тяжелых, могущественных созданий».

Она восхищена хаосом, который создала. Грызуны носятся повсюду, вкусив, наконец, свободы, которой были лишены с рождения. Они охвачены эйфорией, люди – паникой.

Одни ученики залезают с ногами на стулья, другие кричат и пытаются – без особого успеха – давить мышей каблуками.

Проще убивать животных, сидящих в клетке, чем бегающих на свободе, верно?

Шестьсот сорок освобожденных грызунов, естественно, сбиваются в плотную стаю и сеют в коридорах ужас среди гигантов, хотя видят только их обувь и ноги.

Учителя тоже удивлены и напуганы. Уборщики носятся с вениками, пытаясь сдержать расползание докучливого явления, но белые мыши слишком малы и шустры, чтобы их ранить, тем более отлавливать.

Николь О’Коннор как ни в чем не бывало покидает класс и идет по следу «своей» мышиной стаи. Ей становится ясно, что ученики и учителя вокруг нее догадываются, что это она устроила весь переполох, и теперь относятся к ней с уважением.

Зря учитель запер меня одну. Я ведь его предупреждала, что НЕ ВЫНОШУ одиночества.

2

Нет, я не могу не вмешаться.

В тот же самый день, в 1600 километрах от Мельбурна, в коридоре школы в Нью-Йорке другая девочка, тоже одиннадцати лет, по имени Моника Макинтайр, пристально наблюдает за сценкой, от которой ей делается нехорошо.

Ватага из пяти ребят, трех девчонок и двух мальчишек, пинает ногами лежащую на полу заплаканную, стонущую от боли девочку и как будто наслаждается своим занятием.

– Мерзкая лесбиянка! Все видели, как ты целовалась с девчонкой! Вот тебе, получай!

Моника Макинтайр незнакома с жертвой, но ей невыносимо наблюдать это истязание. Недолго думая, она хватает огнетушитель и обдает пятерых школьников пеной, метя им в глаза. Те от неожиданности отскакивают от своей жертвы и, покрытые с головы до ног углекислым снегом, наступают на Монику, как зомби, но та выпускает новую струю пены, чтобы держать их на удалении. Один из мальчишек стирает с лица белый снег и кидается на нее, выставив перед собой руки. Моника вынуждена нанести ему огнетушителем удар в пах. Он с воплем падает на пол и корчится от боли, схватившись за низ живота.

Отовсюду сбегаются школьники. Их взорам предстает удивительная картина: четверо в углекислом снегу, пятый валяется на полу, растрепанная девочка утирает слезы.

Тут как тут учитель физкультуры, он наклоняется к пострадавшему пареньку, издающему глухие стоны, и помогает ему восстановить дыхание.

Моника Макинтайр, стоящая в двух шагах от них, не испытывает ни малейшего сострадания к мучениям пострадавшего.

– Ты что, с ума сошла? – кричит учитель.

Длинноволосая брюнетка с большими глазами, в зрачках которых учитель отражается, как в двух зеркалах, спокойно выдерживает его взгляд.

Не надо никаких объяснений, этот взрослый мнит себя всезнайкой, я для него безмозглая малолетка – думает она.

Толпа любопытных разрастается, и Моника удаляется, не вынеся криков и жестикуляции сверстников.

Возбуждение моих соплеменников, как всегда, смехотворно и невыносимо.

Моника запирается в туалетной кабинке, садится на крышку унитаза и мысленно расставляет точки над i.

Пусть беснуются без меня. Лучше я спокойно побуду в одиночестве. НЕ ВЫНОШУ всех этих болванов.

3

– Что на тебя нашло?

После эпизода с освобождением шестисот сорока мышей Николь О’Коннор отчислили из мельбурнской школы-интерната Джеймса Кука. Она вернулась к отцу, в Новый Южный Уэльс, в прибрежное ранчо близ Питерборо. Ранчо носит название ROC, по инициалам владельца, Руперта О’Коннора.

Отец и дочь сидят во внутреннем дворике. Николь нравится ранчо. Справа от нее раскинулась бескрайная равнина, слева высится холм, впереди утес, за ним океан.

– Учитель запер меня одну в классе… – объясняет девочка.

Отец читает письмо директора школы-интерната.

– Верно, в наказание за твой отказ проводить опыты по биологии.

– От меня требовали замучить мышь, – говорит Николь. – В любом случае я не выношу одиночества.

– Надо же! Почему это?

– Когда мной никто не интересуется, у меня возникает впечатление, что я… что меня вообще не существует.

Отец приподнимает бровь.

– Как это «не существует»?

Громко, отчетливо произнося каждый звук, девочка чеканит:

– Я НЕ ВЫНОШУ ОДИНОЧЕСТВА.

Она содрогается от одного воспоминания о том, что испытала в то короткое мгновение, когда осталась одна.

– Никогда-никогда не хочу снова пережить этот кошмар – остаться одной в комнате, где на меня некому смотреть. Мне нужны чужие взгляды, нужен запах других людей, нужно все время находиться среди них.

– Где тут связь с мышами?

– У той зверюшки был такой вид, словно она переживала то же самое, что и я. Я ее освободила, устранила неудобство и для нее, и для себя. Мы обе возобновили нормальное существование, воссоединившись со своими сородичами.

Руперт качает головой – дает понять, что не прочь выслушать аргументы.

– Желание быть с другими – это нехорошо, да, папа?

Он постукивает согнутым пальцем по подбородку в знак напряженного размышления.

– Общительность – дело, конечно, хорошее, но у меня впечатление, что желание находиться среди людей подтолкнуло тебя к несколько несоразмерному поступку.

Николь О’Коннор пожимает плечами, огорченная тем, что ей так трудно добиться понимания.

– По-твоему, папа, у меня агорафобия?

– Нет, агорафобия – это страх открытого пространства. Со временем смысл этого понятия забылся. Для твоей проблемы есть другой термин – аутофобия.

– Это еще что такое?

– Аллергия на одиночество. Само слово происходит от греческих корней «ауто», что значит «сам», и «фобия», страх.

– Аутофобия? А что, это словечко мне нравится. Я с ним согласна. Это болезнь? Она лечится?

– Возможно. Но вряд ли лекарствами от нее служат наказания и внушение чувства вины.

Отец долго смотрит на Николь, а потом громко хохочет.

– Прочь сомнения, ты же моя родная дочь! – он крепко ее обнимает. – Я точь-в-точь как ты, Никки, мне тоже хочется находиться среди людей, мне подавай постоянное движение вокруг, я тоже не люблю оставаться один. Хочу кое в чем тебе сознаться: всем, чего я до сих пор добился, я обязан своему желанию верить в силу коллектива и презрению к индивидуализму.

Николь в полном восторге. В своем белом платьице с кружевами она выглядит малюткой по сравнению с гигантом-отцом – толстошеим, пузатым, с двойным подбородком.

Руперту жарко, он утирает платком потный лоб. Налив дочери лимонаду, он принимается раскачиваться в кресле-качалке.

– Лучше делать ставку на количество людей, работающих вместе, а не на достоинства отдельных индивидуумов.

Он достает из коробки из слоновой кости с перламутровой инкрустацией сигару, нюхает ее, вертит толстыми пальцами. На крышке коробки надпись Cigares Romeo y Julieta. La Havane. Николь обращает внимание на этикетку с ценой: 217 долларов/штука.

Он подносит люксовую сигару к мини-гильотине, обрезает кончик и закуривает при помощи крохотного огнемета.

– У тебя добротные корни, Никки. Жаль, что мы редко видимся. Но теперь, когда тебя отчислили из школы, ты сможешь жить здесь и учиться удаленно. Так мы сможем лучше друг друга узнать.

Он выпускает облачко синеватого дыма.

– Из чего-то, выглядящего совсем неважно, может проклюнуться что-то хорошее. Так или иначе, мне жаль, что я мало тобой занимался. После смерти твоей матери мы с тобой отдалились друг от друга, теперь я намерен наверстать упущенное. Предлагаю тебе остаться здесь, будешь готовиться заменить меня на ранчо и заодно продолжишь учебу.

Николь пьет маленькими глотками лимонад. Издали до нее доносится собачий лай, потом слышится блеяние. На ранчо возвращается одна из овечьих отар, ее гонит конный пастух. Он важно восседает в седле, одетый на манер ковбоев американского Дальнего Запада, единственная разница – сухая кожа австралийской змеи в виде тесемки на его шляпе. Рядом с пастухом бежит собака. Николь узнает ее, это бордер-колли Мао, подаренный ей на четвертый день рождения.

Мой Мао переквалифицировался в сторожа овечьих отар.

По свистку пастуха умный пес собирает овец в плотное стадо, замирающее перед воротами просторного загона с электрической оградой.

– Полюбуйся на этих овечек! – обращается к Николь отец. – Вот твои лучшие учителя! Все вместе они обладают коллективным интеллектом, превышающим простую сумму умственных способностей отдельных особей. Их сила коренится в группе. Для этого явления есть название – «эгрегор». Слово происходит от латинского egregius, от этого термина в языке французов произошло обозначение стадного инстинкта, instinct grégaire. Эгрегор делает овец сильнее. Как группа они умеют решать любые проблемы, ничего и никого не боятся. Вместе они сильнее всех, это то, что зовется «непобедимой толпой».

Шерстяные спины овец отражают лучи пурпурного предзакатного солнца.

– Как я погляжу, этим стадом управляют человек и собака, – возражает Николь между двумя глотками лимонада. – Без них оно бы не знало, куда идти.

Отец наклоняется вперед и подмигивает дочери.

– Видимость обманчива. Вдруг коллективный ум самого стада исподволь управляет человеком и собакой?

Руперт доволен тем, что поставил дочь в тупик.

– К тому же сила стада и в том, чтобы создавать у нас обманчивое впечатление.

Он опять громко хохочет.

– Какой им от этого толк? – интересуется Николь.

– Овцы пользуются нами, чтобы избавляться от избытков шерсти и не париться от жары. Поставь себя на их место: столько слоев волосяного покрова влекут сильный дискомфорт. Это как если бы тебе даже в сильный зной приходилось носить теплую куртку. А так их постоянно стригут, причем даром. Да еще регулярная кормежка и спокойный сон под крышей. Наконец, мы охраняем их от хищников.

Николь, похоже, сильно заинтересовалась оригинальной теорией «овечьего могущества», развиваемой ее отцом.

– Им предоставляются медицинские услуги, к которым у них никогда не было бы «естественного доступа». Эти овцы нащупали, можно сказать, идеальную формулу беззаботной жизни: приспособились, чтобы на них ишачили мы, люди.

Новый взрыв отцовского смеха.

– Никогда не размышляла об этом под таким углом, – признается девочка.

Он опять зажигает свою сигару и гордо продолжает:

– Словом, теперь ты знаешь овечий секрет. Они манипулируют нами, да так, что большинство из нас понятия об этом не имеет. А источник их силы – тот самый «коллективный разум».

4

– Ты соображаешь, что натворила?

В Нью-Йорке, в четырнадцати часовых поясах от ранчо ROC, начинается день юной Моники Макинтайр. С ней ее мать Джессика; вокруг них совершенно другая обстановка: подземелье, метро американского города-спрута.

– Я не выношу самосуд. И вообще, меня выворачивает, когда нападают на манер волчьих стай на слабых и беспомощных.

– Иначе говоря, ты не выносишь людей. Так бы и сказала.

– По мне, сборище двуногих в количестве больше двух – уже шайка болванов. Чем больше вокруг меня людей, тем сильнее меня угнетает их совместная тупость.

– Чтоб ты знала, отвращение такого рода имеет название.

– Мизантропия?

– Нет, мизантропия – это всего лишь неприятие себе подобных. Твой случай – это, скорее, антропофобия, почти болезненная боязнь оказаться в обществе других людей. Само это слово происходит от греческих понятий «антропос», человек, и «фобия», страх.

– Спасибо за информацию. Согласна, я – антропофобка.

– Тому парню, которому ты врезала, и впрямь было очень больно. По словам директора школы, он принял во внимание, что ты заступилась за девочку, подвергшуюся нападению, и что это была в некотором смысле законная самооборона, но учти, если такое повторится, директор будет вынужден принять меры.

Моника трет глаза, их щиплет от яркого неонового света. Состав с грохотом мчится по тоннелю, потом резко, с визгом тормозит. Открываются автоматические двери.

Войдя в вагон, Моника и ее мать садятся на откидные кресла, но на каждой остановке пассажиров становится все больше, так что им приходится встать.

Все новые и новые пассажиры заполняют все свободное пространство, вагон, железное чудовище, заглатывает все больше людей. Сначала на одном квадратном метре стоит один, потом уже двое. Снова визг тормозов, тряска перед остановкой, открывание дверей, уплотнение толпы в вагоне. Теснота вобрала столько людей, что Моника вынуждена соприкасаться сразу с несколькими.

Ее передергивает от отвращения. Ее слух улавливает звук чужого дыхания.

– Сдвинься чуть правее, – советует дочери мать, понимающая ее проблему.

Состав виляет на ходу, пассажиров швыряет друг на друга, как тряпичных кукол.

Опять остановка, теснота превращается в давку. От скученности становится трудно дышать, не спасает даже вентиляция, автоматически увеличившая мощность и, соответственно, шум.

Новая остановка, в вагон втискивается дополнительная порция людей.

Теперь на одном квадратном метре помещается уже целых трое. Девочка в страхе стискивает челюсти.

Но это только начало ее мучений. В один их вагон набилось уже не меньше полусотни людей. Кто-то наступает ей на ногу и просит прощения.

Она сжимает кулаки.

Кто-то гладит ее по попке. Моника испепеляет нахала взглядом и набирает в легкие больше воздуха, чтобы совладать с собой.

Спокойствие.

Еще остановка, входят еще люди.

Людская плотность достигает четырех человек на квадратный метр. В довершение зол великовозрастный дылда чавкает жвачкой в считаных сантиметрах от ее уха.

Как люди умудряются выносить этот кошмар? Что, если бы машина времени забросила сюда доисторического человека? Он бы точно сказал: «Если это прогресс, то я предпочитаю обходиться без него».

Остановка. Двери открываются. Пассажиры в вагоне сбиваются в еще более плотную кучу, те, что снаружи, напирают, чтобы войти. Некоторые сопротивляются, некоторые лезут внутрь вопреки всему.

– Вы же видите, что и так уже перебор! – не выдерживает пожилая леди.

– Очень жаль, но меня ждут на работе.

– Потерпите до следующего поезда.

– Как будто там будет по-другому! – отзывается пытающийся втиснуться человек.

Пронзительный звонок оповещает о закрывании дверей. Этому препятствует чья-то нога, чей-то локоть, чья-то торчащая наружу сумочка. Все с ворчанием уплотняются еще, чтобы дать дверям закрыться.

Было бы куда проще, если бы по краям дверей были предусмотрены политые кислотой бритвы, отсекающие все лишнее – фантазирует Моника.

Второй звонок, требующий не мешать закрыванию дверей. Все с облегчением выдыхают: поезд может трогаться.

В замкнутое пространство набилась уже целая сотня людей.

Здесь недолго задохнуться. В идеале всем этим людям следовало бы перестать дышать. Пусть бы у них после входа в вагон останавливалось дыхание, тогда не создавалась бы настолько тошнотворная атмосфера.

Кто-то, явно прочтя ее мысли, выпускает скопившийся в кишечнике газ, и все друг на друга смотрят, чтобы понять, кто посмел такое учудить. Какой-то мальчуган хохочет, взрослые гримасничают и зажимают носы.

В этот раз от тряски в метро есть польза – она позволяет отвлечься.

Остановка, и снова входящих больше, чем вышедших.

Плотность дополнительно возрастает, теперь на одном квадратном метре умещаются сразу пятеро.

Моника читала в Энциклопедии относительного и абсолютного знания профессора Эдмонда Уэллса, что, начиная с семи человек на один квадратный метр, возникает риск задохнуться. В статье уточнялось, что максимальная зафиксированная плотность составляет девять человек на квадратный метр, это примерно равно девятерым лбам в одной ванне.

– Мне надо выйти! – не выдерживает Моника и, пользуясь очередной остановкой, выскакивает из вагона. Мать следует ее примеру. Скорее наверх, глотнуть свежего воздуху!

– Извини, это все, наверное, моя антропофобия, – бормочет девочка.

– Мою работу никто не отменял, – напоминает ей Джессика. Открыв сумочку, она шарит в ней и достает таблетку валиума. Дочь глотает ее без воды. Успокоительное действует почти мгновенно, дыхание нормализуется.

– Я больше не поеду на метро, – предупреждает Моника.

– У меня нет ни машины, ни водительских прав. Такси и то в этот час бесполезно, в Нью-Йорке жуткие пробки, все замерло.

– Я готова вставать еще раньше, мама, хоть в пять часов утра, если нужно.

– У меня все равно нет денег на то, чтобы ты ежедневно разъезжала на такси.

– Я могла бы ездить в школу на велосипеде.

– Слишком опасно.

– Тогда пешком. Что угодно, лишь бы не повторение этого кошмара.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: скученность в метро

Токийский метровокзал Синдзюку считается самым загруженным в мире. Десятью его станциями ежедневно пользуется более 3 миллионов пассажиров, он почти всегда наполнен до отказа. За год через него проходит более 3 миллиардов человек. Вагоны настолько набиты, что специальные служащие в белых перчатках заталкивают пассажиров внутрь, чтобы двери смогли закрыться.

В Японии даже существует особое искусство «ошия» – максимальное использование объема вагонов путем утрамбовывания толпы.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

5

Николь О’Коннор глубоко дышит. Близость моря наполняет воздух свежестью с привкусом йода. Солнце расцвечивает всеми красками радуги клочки облаков, от этого многоцветия рябит в глазах. Долина розовеет, над утесом справа радостно носятся несчетные чайки.

Отец Николь выпускает новое облачко сигарного дыма и смотрит на часы.

– Идем, Никки. Если тебе предстоит распоряжаться на ранчо, то будет полезно показать тебе наши новые приспособления.

Они заходят под большой навес, где трудятся стригали. Над гербом ранчо – тремя баранами – красуется его девиз: СИЛА В ЕДИНСТВЕ.

В нос бьет сильный, едкий запах животных.

Николь удивленно следит за ритуалом: овцы идут одна за другой по коридору из железных заборчиков, мужчины в джинсовых комбинезонах хватают их, валят на бок и методично состригают с них шерсть.

Николь убеждается, что овцы и вправду испытывают облегчение, избавляясь от тяжелой оболочки. Остриженные, они радостно скачут, присоединяясь к остриженным раньше соплеменницам.

– Ни дать ни взять, довольные клиенты после парикмахерской, верно? – говорит Руперт. – Шерсть – основа нашего благосостояния. Это сырье пользуется повышенным спросом, а наши овечки дают красивейшую в мире шерсть. Между прочим, у меня есть даже бараны мериносовой породы ценой более десяти тысяч австралийских долларов за голову.

Николь кивает в знак того, что впечатлена.

– А что потом? – спрашивает она.

– В каком смысле?

– Что происходит с нашими овечками потом?

– Их дальнейшая жизнь – тоже наша забота. Но это тебя уже не заинтересует.

– Хочу увидеть и это.

Он щурится, долго смотрит на дочь и, отбросив колебания, ведет ее в другую, отдаленную постройку, загороженную густой зеленой изгородью. Там занимаются первой группой овец: вешают каждой на ухо пластмассовую серьгу с номером и штрихкодом.

– Эти для лучших наших клиентов, саудитов. Там любят жареных барашков. А как хорошо они платят! На Курбан-байрам надо поставлять продукцию в живом виде, чтобы они сами резали ее на месте, такова их древняя традиция.

Николь изумленно озирается. Указывая на еще одно сооружение, она спрашивает:

– Что там?

– Там не предназначенный для саудовского рынка скот. С ним поступают обычным способом.

Она видит, как конвейер везет куда-то овец, подвешенных на крюки головами вниз, и слышит ни на что не похожие звуки: это широкие стальные лезвия перерезают овечьи горла.

Руперт достает сигару, чтобы дым перекрыл невыносимый запах свежей крови.

– Прости, что уделял тебе недостаточно времени, Никки. Ничего, теперь я наверстаю упущенное. Недаром я сказал, что тот небольшой инцидент с освобождением мышей – сигнал мне поменять поведение в отношении тебя. Твое место здесь, на ROC. Теперь я в полном твоем распоряжении, обещаю.

В этот момент звонит телефон. Руперт отходит, чтобы ответить на звонок, слушает, потом говорит дочери, прикрыв ладонью микрофон:

– Извини, важный разговор. Оставляю тебя с Джошуа, лучшим нашим пастухом. Ну ты его помнишь: ковбой в большой шляпе со змеиной кожей.

6

– Вот и настал решающий день. Вы будете выбирать представителя класса. Предлагаю двоим ученикам, выдвинувшим свои кандидатуры, изложить причины, по которым остальным следует за них проголосовать. Хочешь начать, Моника?

К доске выходит темноволосая девочка с блестящими глазами. Глядя на всех учеников по очереди, она говорит:

– Вы меня знаете: у меня лучшие в классе оценки.

Ее голос сразу внушает уважение. Она говорит спокойно, очень отчетливо.

– Если вы выберете меня, я гарантирую, что пущу в ход весь свой ум, чтобы отстаивать интересы класса. Я все сделаю, чтобы представлять вас наилучшим образом, не пожалею сил, чтобы все происходило в интересах каждого из вас. Я выслушаю вас одного за другим, чтобы выяснить ваши пожелания и претензии. Если придется состязаться со школьной администрацией, то вы можете рассчитывать на меня в этой борьбе. Остается сказать одно: голосуйте за меня, я – самый серьезный кандидат.

Она ждет аплодисментов, но никто не хлопает, и она возвращается на свое место.

Чтобы загладить неудобство, учительница кашляет в кулак и торопливо говорит:

– Спасибо, Моника, а теперь послушаем другую кандидатку, Присциллу.

У этой девочки волосы собраны на затылке в длинный хвост, стянутый красной лентой. Она начинает говорить со своего места, не выходя к доске:

– Меня вы тоже знаете. Я сильно отличаюсь от моей соперницы. Я не могу похвастаться отличными оценками. Не могу назвать себя особо умной, да и серьезной тоже. Я, конечно, стараюсь, но не слишком. Предлагаю проголосовать за меня именно потому, что я… в точности такая как вы.

Этот довод вызывает у класса смех.

Ободренная успехом Присцилла продолжает:

– Я, по крайней мере, буду защищать наши интересы, не хватая огнетушитель, чтобы бить им моих товарищей промеж ног.

Моника хмурится, от этого все еще пуще веселятся.

Учительница требует тишины, после этого ученики голосуют под ее руководством: каждый пишет на бумажке имя и кидает бумажку в шапку.

Когда все ученики снова рассаживаются, учительница подсчитывает результаты и объявляет:

– Из тридцати пяти голосовавших двадцать четыре выбрали Присциллу, трое – Монику. Восемь не выбрали никого. Таким образом, наш новый представитель класса – Присцилла.

Победительница встает и благодарно делает одноклассникам книксен, те хлопают в ладоши.

7

Николь раскачивается в кресле-качалке посреди внутреннего дворика, лицом к морю. Пастух Джошуа спрыгивает с седла и направляется к ней. Сдернув с головы ковбойскую шляпу, он вытирает шейным платком лоб. Она предлагает ему лимонад, но он предпочитает баночку холодного пива. Усевшись рядом с ней, он говорит:

– Что ж, мисс Николь, думаю, все здесь рады вашему возвращению, я первый. Ваш отец только о вас и говорит, не жалея похвал. В его глазах вы – само совершенство. Наверное, это родительское ослепление, но я должен был вам это сказать.

Бордер-колли, закончивший свою работу с овцами, подбегает к девочке с высунутым языком, радостно виляя хвостом. Она гладит пса, он в полном восторге.

– Вы с ним добрые знакомые, мисс Николь?

– Я играла с Мао в детстве, мне подарили его, когда мне исполнилось четыре года. Я долго отсутствовала, приятно, что он меня не забыл.

Пес лижет ей руку длинным влажным языком, не переставая вилять хвостом.

– Он узнает вас по запаху. У собак хорошая память. Особенно этим отличаются бордер-колли. Вы в курсе, что это самая умная порода собак?

Услышав это, Николь О’Коннор приносит из дома розового плюшевого кролика, изрядно потрепанного. При виде игрушки Мао радостно тявкает. Николь бросает зайца, Мао бежит за ним, хватает зубами и приносит ей. Он часто дышит, выражая надежду на повторение этого чуда.

– Вижу, он не забыл свою любимую игрушку, – говорит Джошуа.

Николь продолжает бросать розового кролика, пес приносит его с неослабным воодушевлением.

– Это для него наивысшее удовольствие! – смеется Джошуа.

Пес требует лаем продолжения игры. Джошуа морщится и встает.

– Пожалуй, я вас оставлю. Надо заняться лошадью.

Николь не хочется оставаться одной, но у нее нет доводов, чтобы задержать пастуха.

Она ждет. Как же она не любит ждать!

На глаза ей попадается черный скорпион, с которым расправляется стая красных муравьев. Это наводит ее на размышления. На память приходят слова отца: «Группа всегда победит одиночку, как бы он ни был силен».

Она разглядывает девиз ранчо «Сила в единстве», переводит взгляд на овечье стадо. У нее возникают вопросы:

Насколько умны эти овцы?

Насколько сознательными делает их группа?

Насколько они – наши хозяева, а мы – их слуги?

Она подбирает розового кролика и бросает его как можно дальше, Мао несется за ним и приносит ей свою добычу.

Овцы, наблюдающие краем глаза эту сцену, перестают щипать траву. Их удивляет то, что теперь их загонщиком управляет не мужчина в шляпе, а кто-то другой. Поведение пса поражает их все сильнее, они поворачивают головы вправо-влево, влево-вправо. Некоторые уже переступают ногами, как будто собираются следовать за Мао.

В памяти Николь О’Коннор всплывают сцены на бойне. Она вспоминает слова отца: «Их зарежут на свой традиционный праздник наши клиенты в Саудовской Аравии».

Что, если избавить их от этого страшного конца – думает она.

Недавно прочитанный роман Рабле, вернее, эпизод с панурговым стадом, наводит ее на интересную мысль.

Сначала она отключает ток в электрическом заборе, потом обрушивает сам забор, сбив три доски, которые его подпирали.

После этого она подходит к краю утеса, оценивает взглядом высоту обрыва – головокружительную, видит внизу острые скалы. Мао провожает ее влюбленным взглядом, вывалив язык и вертя хвостом, как пропеллером.

Размахнувшись, она изо всех сил бросает игрушку в сторону моря.

Собака мчится за плюшевым кроликом и прыгает с утеса вниз.

Овцы следуют за ней и насмерть разбиваются на страшных скалах внизу.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: овцы

Овца – одно из первых одомашненных человеком животных.

Шесть тысяч лет назад люди уже пили овечье молоко, ели баранину, пользовались овечьей шерстью и шкурами. В ход шли даже овечьи позвонки: они служили монетами, ими играли в кости.

Употребление всего того, что люди получали от овец, неуклонно росло. Сейчас на земле насчитывается два миллиарда овец. Каждый год семьсот миллионов голов отправляются на убой и съедаются.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

8

Моника Макинтайр сжимает зубы, ей трудно скрыть огорчение. Они предпочли выбрать своим вожаком такую же посредственность, как они сами, – думает она. – Вот и получат в представители класса бездельницу. Это никого не тревожит, главное, чтобы она оставила их в естественном убогом состоянии. В политике всегда так…

Следующий урок проходит как обычно. Звучит пронзительный звонок, объявляющий перемену.

Моника идет в туалет, там она встречает Присциллу, плещущую себе в лицо воду перед зеркалом.

– Надеюсь, ты на меня не сердишься? – спрашивает девочка с собранными в длинный хвост волосами.

– Vox populi vox dei, – отвечает фаталистка Моника.

– То есть?

Она вдобавок невежда.

– Это латынь. «Глас народа – глас Божий».

– Извини, я латынью не владею. Ты правда не слишком огорчилась, что проиграла?

– Всего-навсего выборы представителя класса, подумаешь!

Присцилла заканчивает умывание.

– Ты считаешь, что голосовать следовало за тебя, потому что лучше меня успеваешь по предметам, правильно? Ты первая в классе, а я тащусь в хвосте.