Текст книги "Горящая земля"

– Каким образом? – требовательно спросил Альфред.

– За меня это сделают боги.

– Ты – дурак! – огрызнулся он.

– Если не доверяешь мне, – с тем же напором отозвался я, – тогда у тебя есть зять, который хочет быть твоим полководцем. Или твой сын сам будет командовать армией? Предоставишь такой шанс Эдуарду?

Король содрогнулся; я подумал – от гнева, но, когда он заговорил, голос его был терпелив.

– Я просто хочу знать, почему ты так уверен, что враг сделает то, чего ты от него ждешь.

– Потому что боги своенравны, – высокомерно заметил я, – и я собираюсь их развлечь.

– Просто скажи мне, – устало пробормотал Альфред.

– Харальд – дурак. И к тому же влюбленный дурак. У нас его женщина. Я заберу ее в Феарнхэмм, и он последует туда же, потому что одурманен ею. Но даже если бы у меня не было его женщины, он все равно последовал бы за мной.

Я думал, что король будет издеваться над этим, но он молча поразмыслил над моими словами, а потом молитвенно сложил руки:

– Я испытываю искушение усомниться в тебе, но брат Годвин заверил, что ты даруешь нам победу.

– Брат Годвин?

Мне хотелось узнать побольше о странном слепом монахе.

– С ним говорит Бог, – заявил Альфред со спокойной уверенностью.

Я чуть было не рассмеялся, но потом подумал, что боги и впрямь говорят с нами, хотя обычно с помощью знаков и предзнаменований.

– Он принимает все решения за тебя, господин? – угрюмо уточнил я.

– Бог помогает мне во всем, – отрезал Альфред и отвернулся.

Колокол звал христиан на молитву в новой церкви Эскенгама.

* * *

Боги своенравны, а я собирался их развлечь.

И Альфред оказался прав. Я был дураком.

Чего хотел Харальд? Или, если уж на то пошло, чего хотел Хэстен?

Насчет Хэстена ответить было проще, потому что он куда более умный и амбициозный человек и желал владеть землей. Желал стать королем.

Скандинавы явились в Британию в поисках королевств, и самые удачливые нашли свои троны. Один скандинав правил в Нортумбрии, другой – в Восточной Англии, и Хэстен хотел быть равным им. Он желал заполучить корону, сокровища, женщин и высокое положение, а оставалось только два места, где Хэстен мог все это обрести. Одно – Мерсия, а второе – Уэссекс.

Мерсия предлагала лучшие перспективы. Она не имела короля и была расколота войной. Север и восток страны управлялись ярлами, могущественными датчанами, имевшими сильные войска, каждую ночь запиравшими свои ворота на засовы; в то время как юг и восток оставались землей саксов. Последние искали защиты у моего кузена Этельреда, и тот защищал их, но лишь потому, что унаследовал огромные богатства и наслаждался твердой поддержкой своего тестя Альфреда.

Мерсия не являлась частью Уэссекса, однако выполняла приказы оттуда, и Альфред оставался истинной силой, стоя́щей за спиной Этельреда.

Хэстен мог напасть на Мерсию; он нашел бы союзников на севере и на востоке, но рано или поздно очутился бы лицом к лицу с войсками сакской Мерсии и Альфреда Уэссекского. А Хэстен был осторожным человеком. Он устроил лагерь на пустынном берегу Уэссекса, но не совершал ничего провокационного. Выжидал, уверенный, что Альфред заплатит ему за то, чтобы он ушел, – что король и сделал. А еще Хэстен ждал, желая посмотреть, что натворит Харальд.

Вероятно, Харальд хотел трона, но больше всего он жаждал все, что блестит. Он жаждал серебра, золота и женщин. Как ребенок, который видит что-то красивое и вопит до тех пор, пока этого не получит. Жадно собирая свои побрякушки, он мог захватить и трон Уэссекса, но не трон являлся его целью. Харальд явился сюда потому, что тут было полно сокровищ, и теперь разорял землю, захватывая добычу, в то время как Хэстен просто наблюдал.

По-моему, хитрый датчанин надеялся, что дикие войска Харальда так ослабят Альфреда, что он, Хэстен, сможет потом явиться и захватить всю землю. Если Уэссекс был быком, то люди Харальда – взбесившимися от крови терьерами, которые нападали стаей; большинству их них суждено будет умереть во время этой атаки, но они подорвут силы быка, и тогда явится мастиф Хэстен и закончит дело.

Итак, чтобы сдержать Хэстена, мне нужно было сокрушить самые сильные войска Харальда. Бык, может, и не ослабеет, но терьеров надлежало убить, а они были опасными и злобными, однако недисциплинированными, и теперь я буду искушать их сокровищем. Я буду искушать их гладкой красотой Скади.

* * *

Пятьдесят человек, которых я разместил в Годелмингаме, бежали из этого города на следующее утро, отступив перед большим отрядом датчан.

Мои люди в тучах брызг проскакали через реку и вереницей въехали в Эскенгам, в то время как датчане стояли вдоль дальнего берега и смотрели на яркие знамена, свисающие с восточного палисада бурга. На знаменах были вышиты кресты и святые – указание на высокий ранг Альфреда. И чтобы враги знали наверняка, что король в бурге, я заставил Осферта медленно пройтись по стене, облачившись в яркий плащ, с обручем из сияющей бронзы на голове.

Осферт, один из моих людей, был незаконнорожденным сыном короля. Об этом знали немногие, хотя его сходство с отцом бросалось в глаза. Его родила служанка, которую Альфред затащил в постель в те дни, когда христианство еще не взяло в плен его душу.

Однажды, в момент неосторожной откровенности, король признался мне, что Осферт для него – постоянный упрек.

– Напоминание, – сказал Альфред, – о грехе, некогда совершенном мною.

– Это сладкий грех, господин, – легкомысленно ответил я.

– Большинство грехов сладки – такими их создал дьявол.

Какой извращенной должна быть религия, чтобы превратить удовольствия в грех? Старые боги, хотя они никогда не отказывали нам в удовольствиях, в наши дни увядают. Люди бросают их, предпочитая бич и узду христианского распятого Бога.

Итак, Осферт – напоминание о сладком грехе Альфреда – сыграл в то утро короля. Я сомневался, что он этим наслаждался, потому что терпеть не мог отца, который пытался превратить его в священника. Осферт восстал против такого предназначения и вместо этого стал одним из моих личных воинов. Он не был прирожденным бойцом, в отличие от Финана, но в дела войны привнес недюжинный ум, а ум – оружие с острым лезвием, которое далеко разит.

Все войны заканчиваются «стеной щитов», где люди рубятся в пьяной ярости топорами и мечами. Однако искусство войны заключается в том, чтобы манипулировать врагом и сделать так, чтобы, когда приближаются эти мгновения хаоса, преимущество было на твоей стороне.

Поставив Осферта на стене Эскенгама, я пытался искусить Харальда. Я намекал нашим врагам, что там, где находится король, есть сокровище. Приходите в Эскенгам, говорил я им. И, чтобы искушение стало сильнее, показал Скади датским воинам, собравшимся на дальнем берегу реки.

В нас было выпущено несколько стрел, но враги прекратили стрелять, когда узнали Скади. Она невольно помогла мне, вопя людям на другом берегу реки:

– Придите и убейте их всех!

– Я заткну ей рот, – вызвался Стеапа.

– Пусть сука скулит, – возразил я.

Она притворялась, будто не говорит по-английски, но наградила меня испепеляющим взглядом, прежде чем посмотреть через реку.

– Они трусы! – заорала Скади датчанам. – Сакские трусы! Скажите Харальду, что они умрут, как овцы.

Скади шагнула ближе к палисаду. Она не могла перелезть через стену, потому что я приказал надеть ей на шею веревку, которую держал один из людей Стеапы.

– Передайте Харальду, что его шлюха здесь! – крикнул я людям на другом берегу реки. – И скажите, что она слишком шумит! Может, мы вырежем ей язык, чтобы послать Харальду на ужин!

– Козье дерьмо! – обозвала она меня.

Потом потянулась к вершине палисада и выдернула стрелу, вонзившуюся в одно из дубовых бревен. Стеапа немедленно шагнул, чтобы ее разоружить, но я махнул ему, веля отступить. Не обращая на нас внимания, Скади уставилась на наконечник стрелы, потом внезапным скручивающим движением сорвала его с оперенного древка. Древко она швырнула через стену, посмотрела на меня, поднесла наконечник к губам, закрыла глаза и поцеловала железо. Скади пробормотала несколько слов, которые я не расслышал, снова прикоснулась губами к железу, толкнула наконечник себе под рубашку, поколебалась и кольнула себя между грудями.

Бросив на меня торжествующий взгляд, она показала окровавленный наконечник, бросила его в реку, подняла руки и запрокинула лицо к летнему небу. Скади завопила, привлекая внимание богов, а когда ее вопль утих, снова повернулась ко мне.

– Утред, ты проклят, – известила она таким тоном, словно говорила о погоде.

Я подавил желание прикоснуться к амулету-молоту у себя на шее, потому что, поступив так, показал бы, что боюсь ее проклятий. Вместо этого я глумливо усмехнулся, притворяясь, что отмахиваюсь от ее слов:

– Не трать попусту дыхание, сука.

И все-таки я опустил руку на меч и потер пальцем серебряный крест, вставленный в рукоять Вздоха Змея. Крест для меня ничего не значил, если не считать того, что это был подарок Хильды, моей бывшей любовницы, а теперь – невероятно набожной аббатисы. Думал ли я, что, прикасаясь к кресту, заменяю тем самым прикосновение к молоту? Боги бы с этим не согласились.

– Когда я была ребенком, – внезапно проговорила Скади все тем же небрежным тоном, как будто мы были друзьями, – мой отец избивал мою мать до потери сознания.

– Потому что она походила на тебя? – спросил я.

Она не обратила внимания на мою реплику:

– Он сломал ей ребра, руку и нос, а после, в тот же день, забрал меня на высокие пастбища, чтобы я помогла пригнать обратно стадо. Мне было двенадцать лет. Помню, как падали снежинки и как я его боялась. Хотелось спросить, почему он покалечил мою мать, но я боялась подавать голос. Потом он сам мне рассказал. Сообщил, что хочет выдать меня замуж за своего ближайшего друга, а мать против. Мне тоже была ненавистна мысль о таком браке, но он сказал, что я все равно выйду за этого человека.

– Предполагается, что я должен испытывать к тебе жалость? – уточнил я.

– Поэтому я столкнула его с обрыва, – продолжила Скади. – Я помню, как он падал сквозь снежинки, а я наблюдала, как тело отскакивает от скал, и слышала, как отец вопит.

Она улыбнулась:

– Я оставила его там. Он был еще жив, когда я согнала стадо вниз. Я перелезла через скалы и помочилась ему на лицо, прежде чем он умер.

Скади спокойно посмотрела на меня:

– Это было моим первым проклятием, лорд Утред, но не последним. Я сниму с тебя проклятие, если ты отпустишь меня.

– Думаешь, ты можешь напугать меня так, что я верну тебя Харальду? – забавляясь, спросил я.

– Ты вернешь меня, – уверенно проговорила она. – Вернешь.

– Уведите ее, – приказал я, устав от Скади.

* * *

Харальд явился к полудню.

Один из людей Стеапы принес мне весть об этом, и я снова поднялся на укрепления, чтобы увидеть Харальда Кровавые Волосы на другом берегу реки. Он был в кольчуге, вместе с ним прискакали пятьдесят его товарищей. На его знамени был вышит топор без топорища; древко венчал череп волка, выкрашенный в красный цвет.

Харальд оказался крупным мужчиной; конь его тоже был большим, но все равно конунг как будто сидел на карликовом скакуне. На таком расстоянии я не мог разглядеть его хорошенько, но ясно видел его желтые волосы, длинные, густые, не запятнанные кровью, и широкую бороду.

Некоторое время он пристально смотрел на стену Эскенгама, потом расстегнул пояс с мечом, бросил оружие одному из своих людей и послал коня в реку.

День был теплым, но поверх кольчуги Харальд носил еще и огромный плащ из черной медвежьей шкуры, благодаря которому казался чудовищно огромным. На его запястьях и вокруг шеи блестело золото, как и на уздечке его коня.

Харальд довел коня до середины реки, там, где вода захлестывала сапоги датчанина.

Любой из лучников на стене Эскенгама смог бы его подстрелить, но Харальд демонстративно разоружился, что означало: он желает поговорить, и я отдал приказ, чтобы в него не стреляли.

Сняв шлем, он рассматривал людей на укреплениях до тех пор, пока не заметил Осферта в бронзовом обруче на голове. Харальд никогда не видел Альфреда и принял внебрачного сына за его отца.

– Альфред! – заорал он.

– Король не разговаривает с разбойниками! – крикнул я в ответ.

Харальд ухмыльнулся. У него было широкое, как совок для ячменя, лицо, кривой с горбинкой нос, большой рот, а глаза – хищные, как у волка.

– Ты – Утред Говнюксон? – приветствовал он меня.

– Я знаю, что ты – Харальд Робкий, – ответил я оскорблением на оскорбление, как и полагалось.

Он уставился на меня. Теперь, когда Харальд был ближе, я разглядел, что его желтые волосы и борода в брызгах грязи, жирные и скатавшиеся, как волосы трупа, похороненного в дерьме. Река бурлила вокруг жеребца.

– Скажи своему королю, – обратился ко мне Харальд, – что он может избавить себя от многих бед, если уступит мне трон.

– Альфред приглашает тебя прийти и взять этот трон, – ответил я.

– Но сначала, – Харальд подался вперед и похлопал по шее коня, – ты вернешь то, что принадлежит мне.

– У нас ничего твоего нет.

– Скади, – напрямик сказал он.

– Она твоя? – спросил я, притворившись удивленным. – Но шлюха наверняка принадлежит любому, кто может за нее заплатить!

Он бросил на меня полный ненависти взгляд.

– Если ты к ней прикоснулся, – прорычал Харальд, показывая на меня пальцем руки, затянутой в перчатку, – если к ней прикоснулся хоть один из твоих людей, клянусь членом Тора, я заставлю тебя умирать так медленно, что от твоих воплей зашевелятся мертвецы в их ледяных пещерах!

«Он дурак, – подумал я. – Умный человек притворился бы, что эта женщина значит для него очень мало или вообще ничего».

Но Харальд уже продемонстрировал, чего стоит.

– Покажи мне ее! – потребовал он.

Я заколебался, будто прикидывая что-то. Я хотел, чтобы Харальд покрепче вцепился в наживку, поэтому приказал двум людям Стеапы привести Скади.

Она появилась с веревкой на шее, но ее красота и спокойное достоинство словно делали ее главной на укреплениях. В тот момент мне подумалось, что она – самая царственная из всех женщин, каких я когда-либо видел.

Скади двинулась к палисаду и улыбнулась Харальду, который послал своего коня на несколько шагов вперед.

– Они прикасались к тебе? – уточнил он у Скади.

Прежде чем ответить, она бросила на меня издевательский взгляд.

– Они недостаточно мужчины, господин! – крикнула Скади.

– Поклянись! – отозвался датчанин; в его голосе ясно слышалось отчаяние.

– Клянусь, – ответила она нежно.

Харальд развернул коня так, что тот встал боком ко мне. Подняв руку в перчатке, датчанин показал на меня:

– Ты выставил ее голой, Утред Говнюксон.

– Хочешь, чтобы я снова выставил ее так?

– За это ты лишишься глаз, – прорычал он, заставив Скади засмеяться. – Отпусти ее сейчас же, – продолжал Харальд, – и я тебя не убью! Вместо этого я посажу тебя на веревку слепым и голым и покажу всему миру.

– Ты тявкаешь, как щенок, – отозвался я.

– Сними веревку с ее шеи, – приказал Харальд, – и немедленно пошли ее ко мне!

– Приди и возьми ее, щенок! – крикнул я в ответ.

Я чувствовал подъем духа.

«Харальд доказал, что он – упрямый дурак», – подумал я.

Он желал Скади больше, чем желал Уэссекса, даже больше всех сокровищ королевства Альфреда. Помню, я решил, что привел его в точности туда, куда мне хотелось, словно на поводке…

Но тут он повернул коня и показал на увеличивающуюся толпу воинов на речном берегу. А из-за деревьев, густо растущих на дальнем берегу реки, появилась цепочка женщин и детей. То были наши люди, саксы, связанные друг с другом, потому что их захватили в рабство. Люди Харальда, грабя Восточный Уэссекс, без сомнения, хватали каждого ребенка и каждую молодую женщину, каких могли найти, и, кончив забавляться с пленницами, отправляли их на кораблях на рынки рабов во Франкии.

Но этих женщин и малюток привели на берег реки, где по приказу Харальда они опустились на колени. Самому младшему ребенку было примерно столько же лет, сколько моей Стиорре, и я все еще вижу глаза этой девочки, когда та смотрела вверх, на меня. Она видела полководца в сияющей славе, а я не видел ничего, кроме жалкого отчаяния.

– Начинайте! – крикнул Харальд своим людям.

Один из его воинов, ухмыляющееся животное, которое как будто могло побороть быка, шагнул к женщине на южном конце цепочки. Он высоко взмахнул боевым топором, а потом опустил – так, что лезвие раскроило несчастной череп и вонзилось в туловище. Сквозь шум реки я услышал хруст кости и увидел, как кровь брызнула выше головы Харальда, сидевшего на коне.

– Одна! – крикнул Харальд и сделал жест забрызганному кровью мужчине с топором.

Тот быстро шагнул влево, чтобы встать позади девочки, которая вопила, потому что видела, как только что убили ее мать. Вновь взмыло красное лезвие топора.

– Подожди! – окликнул я.

Харальд поднял руку, чтобы удержать топор в воздухе, и издевательски улыбнулся мне:

– Ты что-то сказал, господин Утред?

Я не ответил. Лишь наблюдал, как кровь растворяется в воде, исчезая вниз по течению.

Воин рассек веревку, привязывавшую мертвую женщину к ее ребенку, и пинком швырнул труп в реку.

– Говори, господин Утред, пожалуйста, говори, – сказал Харальд с преувеличенной вежливостью.

Остались тридцать три женщины с детьми. Если я ничего не сделаю, все они умрут.

– Перережьте ее веревку, – тихо приказал я.

Веревка на шее Скади была перерезана.

– Иди, – велел я ей.

Я надеялся, что она переломает ноги, спрыгнув с палисада, но сука гибко приземлилась, взобралась по дальней стороне рва и подошла к берегу реки.

Харальд поскакал к ней, протянув руку, и она взметнулась в седло позади него.

Скади посмотрела на меня, прикоснулась пальцем к губам и вытянула руку в мою сторону.

– Ты проклят, господин Утред, – с улыбкой крикнула она.

Потом Харальд ударил коня в бока и вернулся на дальний берег реки, туда, где женщин и детей вели обратно под деревья с густой листвой.

Итак, датчанин получил что хотел.

Но Скади желала стать королевой, а Харальд хотел меня ослепить.

– И что теперь? – спросил Стеапа низким рычащим голосом.

– Мы убьем ублюдка, – ответил я.

И, как слабую тень в пасмурный день, я ощутил проклятие Скади.

* * *

Той ночью я наблюдал за заревом костров Харальда, не за ближайшими в Годелмингаме, хотя они были довольно яркими, а за слабым отсветом более отдаленных огней. И заметил, что теперь бо́льшая часть неба стала темной. Последние несколько ночей огни были рассыпаны по всему Уэссексу, но теперь они стали ближе, значит люди Харальда собирались в одной точке.

Без сомнения, он надеялся, что Альфред останется в Эскенгаме, поэтому собирал свое войско не для того, чтобы взять нас в осаду, но, вероятно, для того, чтобы совершить внезапную стремительную атаку на столицу Альфреда, Винтанкестер.

Несколько датчан пересекли реку и объехали вокруг стен Эскенгама, но большинство оставались на дальнем берегу. Они делали то, чего я хотел, однако в ту ночь на сердце у меня было тяжело, хоть я и притворялся уверенным.

– Завтра, господин, – сказал я Эдуарду, сыну Альфреда, – враг пересечет реку. Они будут преследовать меня, а ты позволишь им проехать мимо бурга, выждешь один час, а потом последуешь за ними.

– Понимаю, – нервно ответил он.

– Следуй за ними, но не вступай в бой до тех пор, пока не доберешься до Феарнхэмма.

Стеапа, стоявший рядом с Эдуардом, нахмурился.

– А если они кинутся на нас?

– Не кинутся, – ответил я. – Просто выжди до тех пор, пока их войско не проскачет мимо, а после следуй за ними до самого Феарнхэмма.

Это казалось несложным заданием, но я сомневался, что все получится так легко. Большинство врагов пересекут реку одним рывком, полные нетерпения, в погоне за мной, но отставшие будут следовать за ними весь день. Эдуарду придется оценить, когда самая бо́льшая часть армии Харальда окажется в часе пути впереди него, и тогда, не обращая внимания на отставших, преследовать Харальда до Феарнхэмма. Трудное решение, но советчиком Эдуарда станет Стеапа. Может, Стеапа и не слишком умен, зато обладал инстинктом убийцы, и этому инстинкту я доверял.

– У Феарнхэмма, – начал Эдуард, потом заколебался.

Показавшийся между облаками месяц озарил его бледное встревоженное лицо. Эдуард походил на отца, но в нем сквозила нерешительность, что было неудивительно. Ему исполнилось всего семнадцать лет, однако на него взвалили обязанности взрослого мужчины. С ним будет Стеапа, но, если Эдуард собирается стать королем, ему придется научиться нелегкому делу – принимать решения самому.

– У Феарнхэмма все будет просто, – небрежно бросил я. – Я и мерсийцы встанем к северу от реки. Мы займем холм, защищенный земляным валом. Люди Харальда пересекут укрепление, чтобы нас атаковать, а ты нападешь на них с тыла. Когда ты это сделаешь, мы атакуем их авангард.

– Просто? – эхом повторил Стеапа с намеком на веселье.

– Мы раздавим их, зажав между нашими войсками.

– С Божьей помощью, – твердо проговорил Эдуард.

– Даже без нее! – прорычал я.

* * *

Эдуард задавал мне вопросы почти час, вплоть до того, как колокол позвал его на молитву.

Он, как и его отец, хотел все понять и все обустроить, уложив в аккуратные списки, но это была война, а война никогда не бывает аккуратной. Я верил, что Харальд погонится за мной, верил, что Стеапа приведет бо́льшую часть армии Альфреда вслед за Харальдом, но я не смог бы дать Эдуарду никаких обещаний. Он хотел определенности, но я планировал битву и почувствовал облегчение, когда наследник ушел молиться вместе со своим отцом.

Стеапа оставил меня, и я стоял на укреплениях один. Часовые меня не тревожили, каким-то образом почувствовав мое дурное расположение духа. Услышав шаги, я не обратил на них внимания, в надежде, что, кто бы там ни был, он уйдет и оставит меня в покое.

– Тот самый лорд Утред, – произнес с ласковой насмешкой голос, когда шаги стихли за моей спиной.

– Та самая госпожа Этельфлэд, – отозвался я, не обернувшись.

Она сделала еще несколько шагов и встала передо мной:

– Как Гизела?

Я прикоснулся к молоту Тора у себя на шее:

– Собирается снова родить.

– Четвертый ребенок?

– Да, – ответил я и вознес молитву к дому богов, чтобы Гизела выжила в родах. – Как Эльфинн?

Эльфинн была дочерью Этельфлэд, еще младенцем.

– Растет и процветает.

– Единственный ребенок?

– И останется единственным, – горько проговорила Этельфлэд.

Я посмотрел на ее профиль, такой изящный в лунном свете.

Я знал Этельфлэд с младенчества. Тогда она была самым счастливым, самым беззаботным из детей Альфреда, но теперь ее лицо сделалось настороженным, как будто она съежилась после дурного сна.

– Отец зол на тебя, – сказала она.

– А бывало иначе?

На лице Этельфлэд промелькнула слабая улыбка.

– Он хочет, чтобы ты дал клятву Эдуарду.

– Знаю.

– Тогда почему ты ее не дашь?

– Потому что я не раб, которого передают новому господину.

– О! – В голосе ее звучал сарказм. – Значит, ты не женщина?

– Я забираю свою семью на север.

– Если мой отец умрет… – Этельфлэд заколебалась. – Когда мой отец умрет, что станется с Уэссексом?

– Им будет править Эдуард.

– Которому нужен ты.

Я пожал плечами.

– Пока ты жив, господин Утред, – продолжала Этельфлэд, – датчане задумаются, прежде чем на нас напасть.

– Харальд не задумался.

– Потому что он – дурак, – пренебрежительно бросила Этельфлэд. – И завтра ты его убьешь.

– Может быть, – осторожно ответил я.

Звук голосов заставил Этельфлэд повернуться, она увидела выходящих из церкви людей.

– Мой муж, – проговорила она – эти два слова были пропитаны ненавистью, – отправил послание господину Алдхельму.

– Алдхельм возглавляет войско мерсийцев?

Этельфлэд кивнула.

Я знал Алдхельма. Он был любимчиком моего кузена и человеком непомерных амбиций, коварным и умным.

– Надеюсь, твой муж приказал Алдхельму отправиться к Феарнхэмму.

– Так он и поступил.

Потом понизила голос и заговорила быстрей:

– Но еще он послал Алдхельму распоряжение отступить на север, если враг будет слишком силен.

Я подозревал, что это случится.

– Итак, Алдхельм должен сохранить мерсийскую армию?

– А как еще мой муж сможет захватить Уэссекс, когда мой отец умрет? – спросила Этельфлэд шелковым невинным голосом.

Я покосился на нее сверху вниз, но она глядела только на огни Годелмингама.

– Алдхельм будет сражаться? – спросил я.

– Нет, если это ослабит мерсийскую армию, – ответила она.

– Значит, завтра мне придется убедить Алдхельма выполнить свой долг.

– Но у тебя нет над ним власти, – сказала Этельфлэд.

Я похлопал по рукояти Вздоха Змея:

– У меня есть это.

– И у него пять сотен воинов, – продолжала Этельфлэд. – Но есть тот, кого он послушается.

– Ты?

– Поэтому завтра я поеду с тобой.

– Муж тебе запретит.

– Конечно запретит, – спокойно произнесла она, – но мой муж ничего не узнает. И ты окажешь мне услугу, господин Утред.

– Я всегда к твоим услугам, – ответил я преувеличенно беззаботно.

– Правда?

Она повернулась, чтобы посмотреть мне в глаза.

Я глянул на ее печальное милое лицо и понял, что просьба ее будет серьезной.

– Да, моя госпожа, – ласково сказал я.

– Тогда завтра, – горько проговорила она, – убей их всех. Убей всех датчан. Сделай это для меня, господин Утред.

Она прикоснулась к моей руке кончиками пальцев.

– Убей их всех.

Она любила датчанина и потеряла его в битве и теперь желала убить их всех.

* * *

У корней Иггдрасиля, древа жизни, сидят три пряхи. Они прядут нити нашей судьбы, и эти три пряхи сделали клубок пряжи из чистого золота для жизни Этельфлэд, но за минувшие годы вплели яркие нити в куда более темную ткань. Три пряхи видят наше будущее. Дар богов человечеству – то, что мы не можем видеть, куда будут направлены нити наших судеб.

Я слышал, как датчане поют в лагере на том берегу реки.

А завтра я уведу их к старому холму у реки. И там убью.