Текст книги "Ольга"

16

Он пробыл неделю. Ни в деревне, ни в тильзитской гостинице они не могли поселиться вместе, но на дворе было лето, в школе каникулы, и все окрестные леса и луга были в их распоряжении. «Наша любовь – лесная пташка», – смеялись они.

В последний день они сходили в гости к крестьянской семье, с которой подружилась Ольга. Хозяйство это было маленькое, как все крестьянские дворы в правобережье Немана, на площадке между домом и стойлами играли ребятишки, гордо расхаживал петух, тут же топтались свиньи с поросятами и грелись на солнышке кошки и собаки. Крестьянка Занна и Ольга встретились радостно, как старые друзья, дети не дичились, а вот Герберт чувствовал себя скованно. В своем поместье он приучил себя приветливо разговаривать с батраками и девками, однако здесь ощущал неуверенность перед этой крестьянкой и ее детьми, державшимися скромно, но без тени подобострастия.

Ольга попыталась вовлечь Герберта в свою игру с Айком. Малышу было два годика – белокурый, крепкий, коренастый, он радовался, когда они с Ольгой строили башню из деревянных кубиков, и ничуть не меньше радовался, когда ее разрушал. Они снова и снова строили башню, построив же, ее разваливали. Герберт не захотел сесть на землю и участвовать в игре, он стоял в стороне, смотрел на них и раздумывал об Ольгиных словах: «Вот таким, мне кажется, ты был, когда был маленьким!» Сам он не представлял себе, каким был в детстве. У него осталось от той поры одно-единственное воспоминание – как он нашел в родительской спальне деревянную лошадку на палочке, которую спрятали от него, чтобы потом подарить на день рождения, три года ему тогда исполнилось. Ездить верхом он, когда вырос, очень полюбил, но верхом на этой деревянной палочке невозможно было бегать, так что игрушка не пришлась ему по душе… А теперь вот ему было не по душе это бедноватое хозяйство, и это мельтешение ребятни и животных во дворе, и Ольгины забавы с этим маленьким, горластым, замурзанным мальчуганом. Хорошо хоть к вечеру домой пришел хозяин, который снисходительно внимал восторженным разглагольствованиям Герберта о грядущем освоении Германской Юго-Западной Африки.

Когда они в сумерках тронулись в обратный путь, Герберт спросил, что такого нашла Ольга в этих людях? И Ольга сказала, мол, просто для нее эти люди родные, тогда он покачал головой, но больше ни о чем не спрашивал. Так они и ехали, сидя бок о бок, молча, насупившись, пока впереди не показалась Ольгина деревня. Ольга взяла у Герберта поводья, щелкнула языком, пустила лошадь в галоп и направила по стежке, которая вела через поля к лесу. Герберт был и ошарашен, и заворожен, Ольга гнала повозку по кочкам и буеракам, не разбирая дороги, на ее лице застыло выражение упрямой решимости, волосы развевались. Такой Ольги он не знал! Такой прекрасной и такой чужой.

Они любили друг друга до самого утра, а утром Герберту надо было ехать в Тильзит, в гостиницу, затем на вокзал. Ольга полями пошла домой.

Спустя месяц он приехал с новостями. Он поговорил с родителями, но они пригрозили лишить его наследства, если он женится на Ольге. Виктория познакомилась с офицером, отпрыском старинного обедневшего дворянского рода, молодой человек хочет на ней жениться и стать владельцем поместья. Родители и Герберту присмотрели невесту, сироту, наследницу сахарного завода, мать Герберта нашла, что эта девица сможет нарожать и вырастить кучу детей, а отец говорил, мол, имея два сахарных завода, они с Гербертом со временем создадут настоящую сахарную империю. Скандал вышел, крик и слезы. В конце концов Герберт просто уехал. Одна из тетушек завещала ему кое-какие деньги, их недостаточно, чтобы жениться на Ольге и содержать семью. Но на несколько лет денег должно хватить. А потом – уже скоро, это Герберт знал точно, – он совершит что-нибудь великое, вот только не знал пока, что именно.

Как и своим родителям, Ольге он ничего не обещал, но и ни в чем не отказывал, а Ольга не донимала его вопросами и не жаловалась. Ведь было еще по-летнему тепло, школьные каникулы, правда, закончились, но на лесную пташку – любовь Ольга и Герберт находили время. Вот только Герберт был рассеян. Он считал, что у Ольги накопилось множество упреков, невысказанных, и за это молчание он злился на нее, но в то же время злился и на себя самого. Он не хотел покориться родителям и не хотел разрыва с ними. Он не знал, как быть. Через несколько дней он и от Ольги просто уехал.

17

На сей раз в Аргентину. Снова было долгое морское путешествие, но теперь он совершал его не с военными, а с немцами, которые отправлялись в эмиграцию или уже были эмигрантами и, побывав на родине, снова возвращались в эмиграцию; здесь были пастор немецкой общины Буэнос-Айреса, представители Баденской анилиновой и содовой фабрики, которые из Аргентины намеревались ехать дальше, перевалить через Анды и добраться в Чили, ученые из Института имени императора Вильгельма, задумавшие повторно пройти по маршруту экспедиции Александра фон Гумбольдта, были, наконец, и просто бездельники, любители приключений и путешествий.

Герберт не остался в Буэнос-Айресе, а сел на корабль, поднялся вверх по Паране, могучей реке, каких он в жизни не видел. Он должен был признать, что аргентинская Парана, пожалуй, превосходит Рейн или, во всяком случае, своей мощью не уступает германскому гиганту. Подступающие к самой воде дикие рощи апельсиновых деревьев и заросли ивняка, длинные узкие рукава и притоки, которым не было конца, – когда уже казалось, что они заканчиваются, они вдруг разливались, превращаясь в широкие тихие озера; на берегах не видно поселений, зато повсюду множество тайн и загадок, порой раздавались крики обезьян и пение птиц, порой воцарялась тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Прибыв в Росарио, Герберт поездом поехал в Кордову, он сидел в пустом вагоне, смотрел в окна и по обе стороны железной дороги видел лишь бесконечную равнину. Станции были покинутыми, поезд останавливался, ехал дальше, однако Герберт ни разу не слышал голосов людей. Вдоль железной дороги он много раз видел павших лошадей и коров и больших птиц, терзавших падаль и даже на шум поезда не поднимавших голову. Растущие там и сям деревья были истрепанными или сломанными, над равниной носился резкий холодный ветер, он врывался в вагон, и лицо Герберта обдавало леденящим холодом, он продрог так, что зуб на зуб не попадал.

В Кордове он купил лошадь, запасся провиантом и отправился в Тукуман. В пути он обгонял длинные караваны повозок с высокими колесами и полукруглыми крышами, эти фургоны, нагруженные зерном, тянули шестерки быков. Герберт видел и стада диких лошадей: примчавшись галопом, они некоторое время скакали рядом, потом галопом же уносились прочь. Деревни были маленькие и бедные – несколько домов с красными фасадами и белыми зубцами на стенах. Белизна бесконечных солончаков слепила глаза, а когда поднялся ветер, налетел мелкий красный песок, он проникал сквозь одежду, забивал поры, попадал в глаза, уши и рот. Вечерами Герберт разводил костер и жарил на огне то, что удавалось купить в деревнях или в усадьбах, – курицу, кусок мяса, картошку. Потеплело. И вот исчезла неизменная в своем однообразии бесконечная равнина. Из мглы на горизонте выступили высокие горы, лиловатые, с белыми вершинами. Анды!

Однажды на привале его укусила в ногу змея. Надеясь найти в ближайшей деревне врача или хоть цирюльника, он взобрался в седло, поскакал, но уже скоро ослаб и свалился с лошади. Пришел же он в себя спустя несколько часов, а может быть, и дней, вокруг него стояли женщины и дети с землисто-красной кожей, раскосыми глазами и выпирающими скулами. Индейцы. На ноге, в месте укуса, был сделан надрез и не зашит, а только перевязан, однако рана не воспалилась. Герберт отпорол край подкладки своего френча и дал индейцам несколько золотых монет, которые приберегал на крайний случай, потом он поклонился, сел на коня и уехал. Индейцы неотрывно смотрели и смотрели ему вслед, медленно поворачивая головы.

Через день он добрался до Тукумана, больной, в лихорадке. А когда выздоровел, ни времени, ни денег у него уже не осталось, надо было возвращаться, так и не побывав в Андах. Да ведь все равно его любовь принадлежала равнине, небу, огромным куполом раскинувшемуся во всю ширь окоема, и простору, где взгляд беспрепятственно устремляется вперед и теряется в пространствах. Но он жалел, что не прошел по вечным андским снегам.

Зато он побывал в снегах Карелии. Там, сразу после возвращения из Аргентины, проходило его следующее одинокое путешествие в безлюдные просторы, он снова путешествовал верхом, но теперь взял с собой собаку. Он собирался объездить всю страну летом, за две-три недели, увидеть белые ночи, убить медведя. Однако задержался надолго, так как не мог расстаться с золотом, которым солнце утром заливало стелющийся по земле туман, вечером – тихие воды озер и рек, ночью – узкую полоску на горизонте, не мог расстаться с белыми березами и прозрачными рощами, с лебедями, величаво плывшими по озерной глади, плавно взмывавшими над водным зеркалом и величаво опускавшимися на воду, не мог расстаться с лосями, этими крепкими, сильными созданиями, приверженными одиночеству, как сам Герберт. Он питался рыбой, грибами и ягодами, он примирился с тучей комаров, с утра до ночи зудевших над головой. В сентябре повсюду засверкали новые краски: ярко желтела листва берез, багровели брусничники, там и сям выступала темная зелень сосен и белые пятна лишайников.

Зима настала раньше обычного. Карелы, почуяв ее приближение, предупредили Герберта. Однако он разделял убеждение «железного канцлера»: дескать, немцы боятся Бога, и больше ничего и никого на свете, и, пренебрегая опасностями, отправился в путь. Когда выпал первый снег, Герберт укрылся в какой-то хижине. Но долго оставаться в ней было нельзя – могло завалить снегом, так что не выберешься. И он опять пошел вперед, пробиваясь сквозь метель, и за неделю добрался до почтовой станции, той самой, где его предупредили о скором приходе зимних холодов и где его уже считали погибшим. Думали, он сдался снегу и холоду! Нет, он не сдался. После Карелии он уверовал, что сможет преодолеть все на свете – нужно лишь не сдаваться.

18

Затем последовали путешествия по Бразилии, Кольскому полуострову, Сибири и на Камчатку. Везде он проводил по многу месяцев, а в Сибири пробыл почти год. В перерывах между путешествиями он приезжал к родителям, которые все-таки не оставляли своих планов – выдать Викторию за офицера и женить Герберта на богатой наследнице. Но все уже пошло по-другому. Виктория встретила молодого человека, владельца фабрики в Рурской области, который интересовался Викторией, а не поместьем ее родителей; у богатой наследницы было достаточно честолюбия и самостоятельности, она и без Герберта успешно управлялась со своим сахарным заводом. Герберт надеялся, что наследница разобидится, так как ее заставляют ждать, а Виктория выйдет замуж и уедет на Рур и тогда родители все-таки отпишут поместье ему с Ольгой. Но старики не сдавались, напротив, они наседали на Герберта и грозили всяческими карами. Чтобы избавить себя от громовых тирад отца и слез матери, он уезжал в Берлин или к Ольге.

Он вырывался то на несколько дней, то на одну-две недели. Останавливался в тильзитской гостинице, брал в аренду лошадь и каждый день приезжал к Ольге. Когда она проверяла школьные тетрадки, или шила, или стряпала, или консервировала ягоды и овощи, он, сидя рядом, смотрел на нее. И рассказывал о своих путешествиях, тех, которые уже совершил, и тех, которые собирался предпринять. Она слушала и расспрашивала о подробностях; она читала о местах, где проходили его путешествия, и много знала. Иногда Герберт нанимал лошадь с коляской, и они уезжали и устраивали пикник на берегу Немана; иногда садились в Тильзите на первый утренний поезд до Мемеля[14]14
  Совр. Клайпеда.


[Закрыть] и с последним поездом возвращались, весь день проведя на пляже Куршской косы.

Ольга, конечно, хотела бы, чтобы он занимал большее место в ее жизни. Хотела бы, чтобы по средам он тоже пел в церковном хоре, а в воскресенье, когда она играла на органе, был бы ее калькантом – качал бы воздух в мехи. Хотела бы, чтобы в сентябре он помогал ей устраивать детский праздник в память Эннхен из Тарау[15]15
  Эннхен – Анна Неандер (1615–1689), родилась в деревне Тарау в семье пастора. После смерти родителей от чумы воспитывалась опекуном, вышла замуж за пастора Иоанна Портациуса, посещавшего поэтический кружок «Ревнителей бренности»; участниками кружка были поэт Симон Дах (1606–1659) и музыкант Генрих Альберт (1604–1651), они сочинили песню к свадьбе Анны и Иоанна. В 1646 г. муж Анны скончался, и по традиции того времени она вышла замуж за его преемника, пастора Кристофа Грубе. Через шесть лет Кристоф Грубе скончался, и Анна вышла замуж за его преемника, пастора Иоанна Бейльштайна. В 1676 г. скончался и он. Анна переехала к сыну в Инстербург. Один из потомков Анны – Эрнст Теодор Амадей Гофман. Посвященная ей и ее первому мужу песня стала одной из любимейших народных песен о верности и взаимоуважении супругов, смирении любящей жены, послушной мужу.


[Закрыть] и чтобы вместе они радовались, глядя, как хорошо растет Айк. Но если они появлялись вместе на людях, Герберт или очень робел, или, наоборот, держался не в меру самоуверенно, не находил с другими людьми верного тона и чувствовал себя не в своей тарелке.

Она понимала, что в жизни Герберта ей досталась роль почти как у любовницы женатого мужчины. Он живет своей жизнью, занимается своими делами, а иногда, выкроив время, маленький отрезок своей жизни проводит с возлюбленной, которая не вхожа ни в его мир, ни в его дела. Но Герберт не был женат, у него не было жены и детей, к которым он возвращался бы. Ольга знала, что он ее любит и он близок с ней настолько, насколько вообще способен быть близким с другим человеком. И знала, что он счастлив с ней так, как только и мог быть счастлив с другим человеком. Он безотказно давал ей все, что только мог дать. И был не способен дать ей то, чего ей так сильно недоставало.

В мае 1910 года Герберт выступил на заседании Тильзитского отечественного географического и исторического общества с докладом о задачах Германии в Арктике. В каком-то ресторане он случайно разговорился с председателем общества, рассказал о своих прежних путешествиях и о намеченном путешествии в Арктику и тут же получил приглашение выступить перед членами общества – заманивать докладчиков в Тильзит председателю удавалось не без труда. Актовый зал гарнизонного училища был полон, Герберт поначалу говорил медленно, неуверенно, то и дело умолкая, однако, заметив заинтересованность на лицах слушателей, воодушевился, ожил, и дальше рассказ пошел бойко.

Он рассказал, как в 1865 году Петерман попытался выйти в свободное от льдов арктическое море[16]16
  Немецкий географ и картограф Август Генрих Петерман (1822–1878) в 1865 г. выдвинул гипотезу о «теплом» северном полярном море и о существовании в Центральной Арктике суши, разделяющей Северный Ледовитый океан на две части. Две полярные экспедиции (в 1868 и 1869–1870 гг.) под командованием капитана Карла Кольдевея (1837–1908), проведенные по поручению Петермана, не принесли результата.


[Закрыть], о чем многие в те годы мечтали, об исследованиях восточного побережья Гренландии, предпринятых в 1869–1870 годах Кольдевеем на судах «Германия» и «Ганза», в той экспедиции команда «Германии» собрала важные научные данные, а команда «Ганзы», потеряв свой корабль, пережила героическую одиссею, дрейфуя всю зиму на льдине и лишь весной добралась на шлюпках до обитаемых мест. Воспитание немецкой мужественности, немецкая отвага и немецкий героизм в Арктике получили великолепное подтверждение, немцы могли бы водрузить флаг Германии на Северном полюсе, покорением которого похваляются американцы – Фредерик Кук и, оспаривая его приоритет, Роберт Пири. Однако вместо Арктики в центре интересов Германии оказалась Антарктика, – Герберт заявил, что не понимает этого и также не находит у него сочувствия неудача антарктической экспедиции Эриха фон Дригальского 1901–1902 годов. «Будущее Германии лежит в Арктике. В девственной чистоте дремлет эта земля под покровом снега и льда. Богатства, скрытые в ее недрах, охотничьи и рыболовные промыслы, Северный морской путь, который обеспечит Германии быстрое и легкое сообщение с заокеанскими колониями. Арктика не воспротивится германскому продвижению, если мы отважимся на него с верой в Бога и в самих себя».

Герберт сошел с кафедры под аплодисменты и запел «Песнь немцев», вся публика встала и, подхватив песнь, грянула: «Германия, Германия превыше всего!»

19

– Тебе это неинтересно, – сказал Герберт Ольге, отправляясь на доклад. Но она все-таки пошла, в лучшем своем платье синего бархата с глубоким вырезом и белой шелковой шемизеткой, и радовалась, замечая восхищенные взгляды мужчин. Потом она стояла у окна и дожидалась окончания приема, на котором все поздравляли Герберта и поднимались тосты за Германию и императора, за морской флот и Арктику, а также за Герберта. Он подошел к Ольге, лицо его сияло, глаза блестели, и Ольга сказала ему те слова, какие ему хотелось услышать. Разве это сияние, разве этот блеск глаз не заслужили самых горячих похвал?

Несмотря на поздний час, в конюшнях Герберту дали в аренду экипаж, и он отвез Ольгу домой. По дороге он говорил без умолку. Ему хотелось услышать от Ольги, что и она считает особенно удачными те моменты доклада, которыми он больше всего гордился: что он убедительно говорил о своем неверии в немецкие антарктические амбиции, что свои арктические мечты он представил ярко и наглядно и что теперь пора от слов переходить к делу. Ольга со всем соглашалась, но отвечала все короче, односложнее, и в конце концов он замолчал.

Месяц заливал поля белым сиянием, Ольга думала о снегах, о Северном и Южном полюсах. Но был месяц май, воздух дышал теплом, заливался песней соловей. Ольга взяла Герберта под руку, он придержал лошадь, и они завороженно прислушались.

– Говорят, если поет соловей, когда кто-то умирает, смерть бывает легкая, – прошептала Ольга.

– Он поет для влюбленных.

– Для нас! – Она прижалась к нему, он обнял ее за плечи. – Так что же тебя туда тянет?

– Мы, немцы…

– Ах нет же, не «мы немцы»! Чего ты там хочешь?

Он молчал, она ждала ответа. Ей вдруг почудилась грусть в шелесте листвы, в фырканье лошади и даже в пении соловья. Они словно пытались сказать ей, что ее жизнь – сплошное ожидание чего-то несбыточного и этому ожиданию никогда не будет конца. При этой мысли Ольга вздрогнула, Герберт, почувствовав ее дрожь, сказал:

– Мне все это под силу. Полюс и Северный морской путь. Я еще не был там, но уверен, я это одолею. – Он кивнул и повторил еще раз: – Одолею!

– И что тогда? Ты достигнешь полюса или пройдешь Северным морским путем – а дальше-то что? Что это даст? Ты же сам говорил, что на полюсе ничего нет, а Северный морской путь большую часть года непроходим для судов. Он и останется непроходимым, даже если ты один раз его пройдешь.

– Зачем ты спрашиваешь… – Он поднял на нее измученный взгляд. – Знаешь ведь, что у меня нет ответов на твои вопросы.

– Ширь? Простор без конца и края? Этого ты ищешь?

– Называй как хочешь. – Он пожал плечами. – В гвардии у меня есть друзья, так вот, они говорят, скоро будет война. Значит, пойду на войну. Но если войны не будет… Не знаю, как еще тебе объяснить…

«Ничего ты не объяснил, – подумала она. – Ничего».

20

До самой зимы он работал над своим докладом. Он понимал, что успех в Тильзите отнюдь не гарантирует успеха в Берлине, Мюнхене и других крупных столичных городах. Там публика более осведомленная и критически мыслящая. Там не умолчишь о том, что Норденшельд еще в 1878–1879 годах прошел Северным морским путем, или о том, что споры, кому принадлежит приоритет – Фредерику Куку, который якобы достиг Северного полюса в 1908 году, или Роберту Пири, покорившему полюс годом позже, – свидетельствуют, как сложно подтвердить либо опровергнуть подобное достижение. Плавание вдоль северного побережья Евразии – тут необходима большая удача и требуется немалое время. Это все знают, а что еще нужно знать? Экспедиция к Северному полюсу с неоспоримыми доказательствами достижения поставленной цели – предприятие дорогостоящее, опасное и тяжелое… Не будет ли оно в конце концов выполнено летательными аппаратами, которые совершенствуются с каждым днем?..

Герберт решил сделать доклад о Северном морском пути, – он обоснует, что немцам необходимо его исследовать и необходимо, чтобы исследовал путь он, Герберт Шрёдер. Сибирское побережье Ледовитого океана недостаточно картографировано, оно отражено на картах хуже, чем берега Гренландии и Северной Америки. Когда эти берега будут исследованы, когда будет произведена их картографическая съемка, тогда только и можно будет вынести окончательное суждение о перспективах навигации по Северному морскому пути из Европы в Азию. Когда сомкнется кольцо вокруг Арктики, тогда только станет возможно разведать ее полезные ископаемые.

Работая над докладом, Герберт также писал письма, предлагая выступить с докладом в различных научных обществах – географических, этнологических, этнографических, краеведческих, антропологических, палеографических и океанографических. Он написал Эриху Дригальскому, просил видного ученого и путешественника публично поддержать начинание, написал в берлинские и гамбургские фирмы прошения о помощи со снаряжением, одеждой, провиантом, написал издательской фирме Брокгауза – предложил напечатать открытки с видами Арктики, с тем чтобы часть выручки от продажи открыток пошла на снаряжение экспедиции. Заручившись согласием научных обществ и договорившись о своем выступлении, он разослал приглашения на свой доклад правителям и политикам, фабрикантам и банкирам, а также другим влиятельным лицам.

Ольга радовалась, так как в эти месяцы Герберт проводил с ней больше времени, чем когда-либо раньше. Он читал ей готовые страницы доклада, письма и прошения, прислушивался к ее советам. Она научила его писать доклад не весь сразу от начала и до конца, а отдельными кусками, которые потом можно будет по-разному компоновать и использовать в новых докладах. Она научила его говорить без бумажки, сначала он заучивал наизусть небольшие отрывки, потом привык обходиться короткими тезисами. Ольга репетировала с ним, при этом перебивала, делала реплики, в то время как он говорил, задавала вопросы, выкрикивала возражения. Она отучила его от привычки теребить волосы в моменты растерянности или смущения и отучила повышать голос, отвечая на критику и возражения. Она сделала из Герберта оратора.

Она растолковала ему, что если он хочет найти ходатаев и сторонников, готовых вложить деньги в экспедицию, то должен научиться обхождению с самыми разными людьми, а начать учиться этому он может хоть сейчас, в ее деревне. И он стал более обходительным. Пропала его нелюдимость. Но осталась резкость, которая зачастую выглядела как высокомерие.

Тем временем Виктория вышла замуж и уехала в Рейнскую область, а наследница сахарного завода нашла себе другого сахарозаводчика, но, несмотря на это, родители Герберта стояли на своем: Ольга не годится в жены их сыну. Деньги, полученные Гербертом от покойной тетушки, таяли, и родители надеялись, что ввиду надвигающихся финансовых неурядиц сын станет сговорчивей. Пока что результатом было лишь то, что он нашел в Тильзите гостиницу подешевле и перестал арендовать экипаж: в Шмалленингкен он ездил на пригородном поезде, от станции до деревни шесть километров шел пешком – или бежал бегом. А так как перед домом, где жила Ольга, больше не стояла пролетка с лошадью, то Герберт мог оставаться до утра, не привлекая к себе излишнего внимания.

Однажды в декабре Герберт пришел вечером уже затемно. Ольга и не ждала его так поздно. У нее гостил Айк – в той крестьянской усадьбе другие дети заболели, Занна сбивалась с ног от хлопот – всех надо было поить липовым отваром да еще делать компрессы и растирать камфарным спиртом, и Айка надо было уберечь от заразы. Ольга и Айк играли, Герберт поморщился, однако сел рядом и тоже стал играть. Вскоре Ольга занялась ужином, а он с Айком продолжал играть, все втроем они сели ужинать, после ужина Герберт и Айк еще поиграли, пока Ольга мыла посуду. Она слушала, о чем они говорят: «Приятель, не сердись», – это была новая настольная игра, обоим еще не знакомая, и оба сердились, теряя терпение, спорили, смеялись. Потом Ольга уложила Айка спать в кровати, которая, не помещаясь в спальне, стояла на кухне, и низко спустила лампу над столом, чтобы свет не мешал Айку.

Герберт читал – с почтой пришел отчет Амундсена о предпринятом им в 1903–1905 годах плавании по Северо-Западному морскому проходу. Ольга положила перед собой стопку тетрадей и открыла ту, что лежала сверху. Но она не читала. По ее щекам катились слезы.

Герберт поднял голову и взглянул на нее.

– Что с тобой? – Он встал и опустился рядом с Ольгой на колени. Он гладил ее руки и шептал: – Что с тобой?

– Это просто… – Она тоже заговорила шепотом, и тут словно прорвало плотину – Ольга разрыдалась. – Это… – От слез она не могла говорить и только качала головой.

– Что?

– Слышишь, как дышит Айк?