Текст книги "Танцы со смертью: Жить и умирать в доме милосердия"

Берт Кейзер
Танцы со Смертью
Жить и умирать в доме милосердия

Bert Keizer

Het refrein is Hein

Leven en sterven in een verpleeghuis

* * *

Издательство выражает признательность за поддержку Нидерландскому литературному фонду (Nederlands letterenfonds dutch foundation for literature)

© Uitgeverij Boom / SUN, 2014

© Д. В. Сильвестров, перевод, статья, 2017

© А. В. Наумов, дизайн обложки, 2017

© Издательство Ивана Лимбаха, 2017

«Читателя! советчика! врача!»[1]1
  О. Мандельштам. Куда мне деться в этом январе? (2-я Воронежская тетрадь), 1937.


[Закрыть]

Перед нами книга, напоминающая путевой дневник (он и начинается с поездки в автомобиле). Рассказчик, врач-геронтолог в амстердамской больнице Де Лифдеберг (см. Предисловие автора), совмещающей в себе обычную клинику, дом престарелых и хоспис (последнее пристанище умирающих), странствует от одной человеческой судьбы к другой, от одной смерти к другой. Пациенты умирают естественной смертью, но и не только. В Нидерландах, как и в некоторых других странах, легализована эвтаназия: добровольный уход из жизни с помощью врача, если физические страдания неизлечимо больного становятся для него невыносимыми.

А. А. (Берт) Кейзер родился в 1947 году в Амерсфоорте, получил философское, а затем и медицинское образование, был врачом в Кении, в настоящее время работает в Амстердаме. Он выпустил несколько книг, завоевавших популярность в Нидерландах и получивших известность в Европе, Южной Америке и Японии.

Разговорному рифмованному афоризму заглавия книги Het refrein is Hein не так-то просто найти эквивалент на другом языке. Эти слова – вторая половина приводимой в тексте сентенции: «Het leven mag een lied zijn, maar het refrein is Hein» [«Жизнь может быть песней, но рефрен – Смерть»]. Hein, папаша Хейн, братец Хейн – персонификация Смерти в германском фольклоре, где Смерть не Она, а Он, Скелет с косой, в плаще с капюшоном.

По-русски книга озаглавлена Танцы со Смертью. Этот мотив проскальзывает в двух-трёх местах текста, в том числе и как воспоминание рассказчика об иллюзиях в бытность студентом-медиком «увидеть себя танцором в тесном объятии танго со Смертью». Русское заглавие продолжает список аналогичных переводов заглавия книги Берта Кейзера на другие европейские языки: Dancing with Mister D. [Танцы с мистером D.], то есть со Смертью: D – Death, Смерть (англ. перевод, сделанный самим автором, 1997); Stram tango med döden [Танго вплотную со смертью], шведск., 1996; Danzando con la Muerte [Танцы со Смертью], исп., 1997; Danse avec la Mort [Танец со Смертью], фр., 2003; Dançando com a Morte [Танцы со Смертью], порт., 2008. Только немецкий (1997) и японский (1998) переводы выпадают из этого круга: Das ist das Letzte [У последней черты] и Shi wo motomeru hitobito [Люди, что жаждут смерти].

Автор (в книге – Антон) ведет повествование от первого лица, выступая практически под своим собственным именем (полное имя Берта Кейзера – Альбертюс Антониюс). Его оттеняют двое коллег, врачи Яаарсма и Де Гоойер. Антону неизменно сопутствует старшая медсестра Мике, которая в самые трудные минуты всегда рядом. Эпизодически появляется тот или иной врач-консультант или кто-либо из обслуживающего персонала.

От страницы к странице Антон ведет диалоги с обреченными пациентами этого нескончаемого путешествия: измученными, исхудавшими до последней степени страдальцами/страдалицами, каждый/каждая из которых, в сущности, еще до своей смерти становится собственной тенью.

От страницы к странице знакомишься с жизнью поступающих в клинику и умирающих на твоих глазах пациентов. Краткие, точные зарисовки. Некоторые персонажи присутствуют лишь на протяжении одного-двух абзацев. Других, вместе с Автором, навещаешь в нескольких главах книги. Находишься рядом при осмотре пациентов врачом, переживаешь их смерть, присутствуешь при их отпевании в церкви, на похоронах. Видишь разное отношение ко всему этому их родных и близких. Принимаешь убийственную иронию Автора и разделяешь его же искреннее сочувствие.

Протяженная галерея самых разных людей, картины взаимоотношений между пациентами, их родственниками, медицинским персоналом больницы, рассуждения о разных сторонах и проблемах медицины – характерные черты литературы нон-фикшн, с ее героикой факта, ее интересом к реальному человеку, не герою художественного произведения. Такая литература, всё более завоевывающая мировые позиции, отвечает интересам читателей к всестороннему, глубокому знанию окружающей нас действительной жизни. Люди хотят видеть в книгах не вымышленный беллетристический мир, не художественно выписанных героев в художественно измышленных обстоятельствах, а самих себя.

Профессиональный взгляд медика, пронзительная точность натуралистических описаний, включая физиологические отправления и вскрытие трупов, буквально превращают читателя в соучастника всего, что происходит с каждым из персонажей. Присутствуешь при диалогах Автора с живущими и с умирающими о жизни и смерти, о вере и неверии; вдумываешься в его размышления о науке, о врачевании, о призвании подлинного врача – и о враче как функционере от медицины; вслушиваешься в рассуждения: имеют ли смысл поиски смысла жизни? в чем состоят жизненные ценности? можно ли воспринимать раздельно душу и тело? – Вечная проблема несовместимости веры и знания: я знаю, что умру, но я в это не верю.

Здесь ничто не остается за кадром. Мы проникаем в душевное, физическое, физиологическое состояние мучительно страдающих, умирающих пациентов. Врач проходит последний путь с каждым из своих подопечных. Последние месяцы, недели, дни, часы, минуты жизни – почти всегда круги ада, всё круче спускающиеся в бездну небытия. Но мрачные пути человеческой жизни не исчерпываются картинами адских ландшафтов. На страницах книги встречаешь и просветленное спокойствие перед лицом смерти, видишь стойкость и душевное благородство, противостоящие безысходности.

Заметное место отведено в книге двум священнослужителям: католическому священнику и протестантскому пастору. Они беседуют с пациентами, отпевают умерших, участвуют в погребении. Автор часто общается с ними, ведет дискуссии о Боге, о месте религии в нынешней жизни. Интеллектуальная честность Автора проявляется в открытом провозглашении неверия в Бога, притом что он проникнут глубинной сутью христианской этики, но не выставляет свое отношение напоказ. С чуткостью и пониманием относится он к трагическому положению своих пациентов, и они отвечают ему трогательной признательностью и доверием. Видишь, с какой болью и самоотверженностью он помогает им достойно уйти из жизни, фактически становится для каждого из них духовным отцом. При этом он остается один на один со своей совестью. Он не принимает повсеместного выхолощенного обрядоверия, лживого и лицемерного восхваления очистительной роли страданий, его возмущает кичливое бесстыдство Церкви, вся эта бездумная «божественная комедия». Для него невыносима бутафория церковной службы «на исходе догмы», оскорбительная для памяти его пациентов, душевную связь с которыми – после их ухода из жизни – он ощущает особенно остро.

Вместе с автором переходишь от больного к больному, в рутине повседневной жизни больницы, вместе с автором оплакиваешь смерть этого мужчины, этой женщины, и каждая смерть становится твоей собственной невосполнимой утратой.

Не сразу, не с первых страниц, но в какой-то момент чтения тебя вдруг пронзает мысль, что ты, в сущности, сопутствуешь современному Данте, которого направляет его неизменный Вожатый, его Вергилий, в данном случае – Смерть. Медсестра Мике, словно Беатриче, – нянька, по словам Мандельштама[2]2
  Разговор о Данте. 1933.


[Закрыть], – верная помощница и опора Врача, неразлучно находится рядом с ним. И когда, почти дойдя до середины книги, встречаешь прямое упоминание: надпись на вратах Дантова Ада, – это только подтверждает твою догадку.

Антон рассказывает о происшедшем, прошедшем. Пациенты его уже мертвы. Исключая, в сущности, второстепенных персонажей, необходимых для оркестровки повествования, он единственный живой в этом царстве теней. Но драматизм происходящего в том, что только ты знаешь об этом; сами они, переживая – кто-то, в какие-то мгновения, рай, кто-то – чистилище и все они – ад земного страдания, еще не знают, что для Автора и для нас они – тени, неподвластные времени.

Первое издание книги вышло в 1994 году. Автору было тогда 47 лет, что при нынешней продолжительности земной жизни не слишком далеко отстоит от ее половины. В книге Берта Кейзера действительно можно видеть своего рода постмодернистскую вариацию Божественной комедии. Людские судьбы обрамлены многослойной сетью исторических ссылок, отголосков бытовых событий, зарисовок природы, литературных аллюзий. Язвительный сарказм и щемящий лиризм; юмор, горькая ирония и раблезианское зубоскальство в пределах «материально-телесного низа»; отвлеченное философствование и фрагменты из прозы и поэзии разных эпох и культур («цитатная оргия», вспоминая слова Мандельштама из Разговора о Данте) – делают книгу своего рода энциклопедией современной культуры.

Это нелегкое чтение. Оно требует работы и ума и сердца. Но ведь, в сущности, книги пишутся не для читателей. Как всякое произведение искусства, книгу, хорошую книгу, Автор пишет для самого себя – с тайной целью: побудить читающего отождествить и себя с автором. В неистребимой жажде бессмертия автор ищет в читателе самого себя. Но и читатель ищет себя в авторе. Только такой читатель, зритель, слушатель уврачует душевную рану, спасет и Автора и себя от бесчеловечного, убийственного одиночества.

Дом милосердия, больница, в которой находишься с первой до последней страницы книги, носит название Де Лифдеберг (нидерл. de Liefdeberg, гора любви). Это микрокосм, драматически концентрирующий проблемы нашего времени. De Liefdeberg перекликается c Der Zauberberg. Волшебная гора – так называется вышедший в 1924 году знаменитый роман Томаса Манна. В туберкулезном санатории близ Давоса скрещиваются судьбы людей в атмосфере близости смерти, на фоне апатии в преддверии Первой мировой войны, которую никакое волшебство не в силах было предотвратить. Дом милосердия Берта Кейзера уже одним своим названием указывает путь надежды: любовь.

Каждый из нас умрет. Момент смерти – момент абсолютного одиночества. И бесспорная ценность этой книги – показать, что сострадание, душевная поддержка даже смерть делают частью жизни. Возможность этого становится на страницах книги темой мысленной дискуссии с одним из наиболее противоречивых философов ХХ века, Людвигом Виттгенштайном (Берт Кейзер посвятил ему одно из своих сочинений). В этой книге о смерти Берт Кейзер проходит от одной станции к другой по Via Dolorosa не только своих пациентов – по ней рано или поздно пройдет каждый из нас. Увлекая нас за собою, он странствует от античности до нашего времени по необъятному пространству культуры, с ее писателями, философами и поэтами, изобразительным искусством и музыкой. Не все эти аллюзии и ссылки полностью совпадают с нашим ареалом культуры. Указываемые в примечаниях ссылки на мало или совсем неизвестные артефакты помогут интересующимся читателям познакомиться с ними, воспользовавшись Интернетом.

Остается добавить, что эта трагикомическая книга о нашем невыносимом прекрасном мире, о происходящей на земле и для кого-то продолжающейся на небесах круговерти жизни и смерти[3]3
  В круговерти жизни и смерти. – Чем не заглавие для такой книги!


[Закрыть] вполне заслуживала бы названия Божественная комедия – если бы оно уже не принадлежало другому сочинению, без которого настоящая книга никогда не была бы написана.

Упоминая о человеке, который смертельно боялся умереть в одиночестве – а умер от сердечного приступа на семейном празднике, книга завершается фразой: «Ах, может быть, он никогда не чувствовал себя более одиноким, как в те последние минуты, среди стольких людей». Не оставлять человека одного, и прежде всего при встрече со Смертью, – вот, собственно, пронзительное послание и смысл этого повествования.

* * *

Приношу глубокую благодарность доктору Сибрену Бринку, без которого я не пробрался бы сквозь чащу нидерландских бытовых и словесных реалий; Рут Фокерман, от которой я получил немало ценных советов; сыну Владимиру, врачу, помогавшему разбираться в дебрях медицинской тематики; дочери Глаше за деятельную и умную помощь в странствиях по бесчисленным закоулкам русской словесности и жене Валентине, чья любовь и забота не покидали меня на протяжении всей этой книги.

Нидерландские фамилии (Jaarsma, De Gooyer и др.), а также такие, как Beckett, Gittings, Wittgenstein даются в форме, наиболее точно воспроизводящей их оригинальное написание и произношение.

Дмитрий Сильвестров

Танцы со Смертью

– Доктор, почему у меня боли в груди?

– У вас пропускает сердечный клапан.

– Но почему он у меня пропускает?

– Минуточку, сейчас позвоню вашему священнику.

Предисловие

Человеческая дилемма: обладать духом и быть телом – нигде не проявляется столь болезненно и столь явно, как в медицине. Болезненно, потому что быть телом означает, что мы умрем. Явно, потому что обладать духом означает, что мы это знаем.

Притом что медицинское образование сосредоточено именно на теле, смерти уделяют не слишком много внимания. Ведь молекулы, из которых в конечном счете состоит наше тело, не умирают, но просто-напросто перемещаются, как в нас самих, так и вне нас, как до нашей смерти, так и после нее. Череп, эмблему смерти, часто встречаешь в книгах по медицине, но под покровом анатомической латыни, там она не является к нам со своей костлявой ухмылкой. И один из наиболее поразительных аспектов медицинской практики заключается в том, что так много пациентов умирают, – именно об этом я и хочу рассказать в своей книге.

В медицине есть куда более интересные вещи, чем блестящие хирургические операции или наилучшее лечение гипертонии: сама история этой науки; эффект плацебо; спор с альтернативными методами лечения; суть глагола умереть; весьма ограниченная научность медицины; магический эффект двойного названия; неудачи исследований причин возникновения рака; обывательские представления об анатомии; поразительная переоценка возможностей медицины; старания людей перекричать сознание того, что они умрут; ни на чём не основанная вера в то, что душа укоренена в мозге (обладать духом – и быть телом) и т. д. Об этих и подобных вещах повествуют страницы книги.

Автор книги – врач и серьезно относится к своему долгу сохранять врачебную тайну: всё, что коснулось его ушей в рамках его профессиональной деятельности, в абсолютно неузнаваемой форме становится достоянием публики.

Амстердам, июнь 1994

Яаарсма и профессия врача

Со своим коллегой доктором Яаарсмой я возвращался на машине с медицинского конгресса в Неймегене. В таком море врачей я чувствую себя неуверенно. Это не вполне мой мир. Я имею в виду не диплом, а социальное положение: у многих из их отцов мой отец пил кофе, когда у них в гаражах ремонтировал их машины.

Я спросил Яаарсму, почему, собственно, он стал врачом. Ему за шестьдесят, и у него было достаточно времени, чтобы понять это.

– Я всегда хотел стать врачом, – отвечал он. – Мой отец был врачом, мои два брата вот-вот должны были стать врачами, когда я оканчивал гимназию, вот и я стал врачом.

– Да, но я имею в виду нечто другое: почему ты им стал?

– Хм, почему нам приятно дышать? Понятия не имею, – не будем касаться физиологии. Приятно, и всё тут. То же самое и с медициной. Ну а ты, что у тебя была за семья?

– Средний класс, католики, провинциальный городок. Самая обычная семья. Мать развешивала белье вокруг печки. У отца была лакокрасочная фирма. Мать всегда говорила: «Чем больше рабочих, тем меньше выручка». Пронырливым дельцом отец не был. Силки Элсхота[4]4
  Фламандский классик Willem Elsschot (настоящее имя Alphonsus Josephus de Ridder; 1882–1960) – автор романа Силки (1924) о бесстыдном мире рыночной экономики. Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, примеч. пер.


[Закрыть] – это не для него. В этом мире не было ничего лучше уютного вечера за карточной игрой и стаканчиком. Хотя вершиной всего была, пожалуй, вечерняя служба с тремя священниками – смешанный хор (мальчики и мужчины) и еще орган и труба. Считалось, что вожделение скрывается под крышкой коробки с печеньем, украшенной изображением вермееровской молочницы. Впрочем, на стене висел коврик с вытканным запрещением онанизма, так что никаких разговоров о сексе и в помине не было. Свадьбы ведь совершались где-то снаружи, вне дома. После начальной школы родители послали меня во всеобщую среднюю школу, что было вроде ограничителя: в университет я бы никогда не попал[5]5
  Hogereburgerschool (HBS, нидерл.) – всеобщая средняя школа (до 1968), не дающая права поступления в университет, но позволяющая получить медицинское образование.


[Закрыть].

– И у вас тоже стояла на дубовой полочке статуэтка Сердце Иисусово с крестом, освещенным электрической лампочкой? – спросил Яаарсма с усмешкой.

Вижу, что и он вырос в католической семье; возможно, его отец был в церковном правлении, и по праздникам священник сидел у них дома, покашливая и держа двумя пальцами слишком хорошую сигару его отца.

– Можешь смеяться. Вы избавились от веры, как от одежды, которая вышла из моды, а мы еще ох как долго с ней мучились.

– Звучит как у Боманса[6]6
  Godfried Jan Arnold Bomans (1913–1971) – нидерландский писатель; стараясь приблизить Католическую церковь к современному человеку, писал о ней с мягким юмором, критически, но с любовью.


[Закрыть], – говорю я. – Однако странно, что религиозная жизнь в Нидерландах ютится на задворках мировой истории. Католики никогда не осмеливались выйти за порог собственной комнаты, а когда в 1963 году наконец вышли наружу[7]7
  Литургические изменения II Ватиканского собора (1962–1965), и прежде всего отмена латыни, что привело к разночтениям и нестроению в Нидерландской католической церкви. Примеч. С. Бринка.


[Закрыть], вели себя так, словно перед ними были джунгли, хотя на самом деле уже с восемнадцатого века окружающая местность была вполне освоенной.

Но Яаарсма не слишком склонен к тому, чтобы его собственные коллизии заключали в какие бы то ни было рамки:

– Может быть, мы оставим в стороне мировую историю или ее пробелы и вернемся к медицине? Что привело тебя к медицинской профессии?

– Меня? Ну, желание помогать людям, статус, любопытство.

На его вопрос о том, что из всего этого вышло, подытоживаю:

– Помогать людям – немножко. Статуса никакого, разве что носить более приличные рубашки с короткими рукавами и слишком дорогие сорочки, которые мне, впрочем, самому приходится гладить. Но с любопытством – всё отлично.

Яаарсма просит объяснить подробнее.

– Самая важная человеческая проблема, как я думаю: обладать духом и быть телом. Это нигде не проявляется столь болезненно и столь явно, как в медицине. Болезненно, потому что быть телом означает, что мы умрем. Явно, потому что обладать духом означает, что мы это знаем. В нашей профессии есть тысячи возможностей с этим соприкасаться.

Яаарсма указывает на самый практикуемый вариант: вообще никогда с этим не соприкасаться.

Де Гоойер и профессия врача

Ланч с Де Гоойером. Он не так давно стал врачом и всё еще искренне верит в медицину, что сначала казалось мне трогательным, потом смешным, а теперь большей частью кажется просто наивным. К свойственной Яаарсме иронии он не способен. Пытаемся говорить с ним о двусмысленности нашего положения: о том, что врачам часто приходится использовать структурные формулы как заклинания и как тяжело при этом сохранять чистую совесть.

Он только что разговаривал с родственниками о возможном отказе от дальнейшей терапии умирающего, на мой взгляд, 92-летнего пациента.

Я замечаю, что такой разговор полностью выражает то, что имелось в виду. «Часто это некие туманные разглагольствования, когда врач пытается объяснить, на основании каких серьезных и основательных размышлений он пришел к выводу, что в сложившейся ситуации, пожалуй, следует придерживаться политики невмешательства. Попросту говоря, мы можем также ничего не делать. К тому же в такой клинике, как наша, всё это часто вообще бессмыслица, потому что истина такова, что обычно мы и не можем ничего сделать».

Разговоры такого рода создают ложное впечатление, будто мы способны вырвать кого-нибудь из рук Смерти. Идея, что мы «как бешеные, режущие до смерти», по словам поэта, можем удаляющийся Скелет с косой еще и проводить взглядом.

У меня не возникло чувство, что Де Гоойер меня услышал. В разговорах о враче, болезни, пациенте и терапии он улавливает только такие фразы, как: «… если и существует значительная разница в пользу вышеупомянутой группы, то именно потому, что авторы не разъясняли, сравнивались ли исследуемые популяции в том, что касается возрастной структуры».

– Де Гоойер, вот что я пытаюсь сказать: блуждая в море магических жестов, давай хотя бы не упускать из виду береговую линию рационального анализа, иначе наша профессия утонет в горчичных пластырях и смазываниях бородавок в ночь полнолуния, что свело бы на нет двадцать четыре столетия упорной работы. Не забывай, что еще греки первыми…

Прозвучал его сигнал вызова.

– Ага, saved by the bell[8]8
  Saved by the bell – название популярного американского телесериала, шедшего с 1989 по 1993 г.


[Закрыть] [спасительный звонок], но, ради бога, вспомни, что говорил Гиппократ: «С пенициллином всё пройдет за сорок восемь часов, без пенициллина это часто тянется целых два дня».

Прошел целый час, пока он не позвонил мне по телефону и не сообщил, что во времена Гиппократа вообще не было никакого пенициллина!