Текст книги "Мамаша Кураж и ее дети"

7

Мамаша Кураж на вершине делового успеха.

Проселочная дорога. Мамаша Кураж, Катрин и полковой священник тянут фургон, увешанный новым товаром.

На шее у мамаши Кураж – связка серебряных талеров.

Мамаша Кураж. Вы не убедите меня, что война – это дерьмо. Верно, она уничтожает слабых, но они и в мирное время погибают. Зато своих людей она кормит лучше. (Поет.)

 
Кому в войне не хватит воли.
Тому победы не видать.
Коль торговать, не все равно ли.
Свинцом иль сыром торговать?
 

А какой толк отсиживаться? Кто отсиживается, тот первый и гибнет. (Поет.)

 
Иной хитрит, юлит, хлопочет.
Вовсю противится судьбе,
Себе нору он вырыть хочет –
Могилу роет он себе.
И кто спешит от шума боя
Укрыться, не жалея сил,
Тот в царстве вечного покоя
Пускай поймет, куда спешил.
 

Они продолжают путь.

8

В том же году в битве при Лютцене погибает шведский король Густав-Адольф. Мир грозит мамаше Кураж разорением. Смелый сын мамаши Кураж совершает на один подвиг больше, чем требовалось, и бесславно заканчивает свою жизнь.

Бивак. Летнее утро. Перед фургоном стоят старуха и ее сын. У сына – большой мешок с постельными принадлежностями.

Голос мамаши Кураж (из фургона). Неужели это такое дело, из-за которого нужно беспокоить людей ни свет, ни заря?

Молодой человек. Мы за ночь прошли двадцать миль пешком, и нам нужно сегодня же вернуться обратно.

Голос мамаши Кураж. Что я буду делать с вашими перинами? У людей нет домов.

Молодой человек. Вы сначала посмотрите.

Старуха. Здесь тоже ничего не выйдет. Пошли!

Молодой человек. Тогда у нас не будет крыши над головой, в счет налога заберут дом. Может быть, она и заплатит три гульдена, если ты дашь еще крестик в придачу.

Раздается колокольный звон.

Послушай-ка, мать!

Голоса (в глубине сцены). Мир! Шведский король убит!

Мамаша Кураж (высовывает голову из фургона. Она еще не причесана). Что за трезвон среди недели?

Полковой священник (вылезает из-под фургона). Что они кричат?

Мамаша Кураж. Недоставало только, чтобы объявили мир, как раз, когда я купила новую партию товара.

Полковой священник (кричит в глубину сцены). Что, правда мир?

Голос. Говорят, уже три недели, как подписан и, а мы и не знали.

Полковой священник (Кураж). А с чего бы им еще звонить в колокола?

Голос. В городе уже полно лютеран, приехали на повозках, от них и узнали.

Молодой человек. Мать, слышишь, мир! Что с тобой?

Старуха в обмороке.

Мамаша Кураж (скрываясь в фургоне). Иосиф-Мария! Катрин, мир! Оденься в черное! Мы пойдем в церковь. Это наш долг перед Швейцеркасом. Неужели это правда?

Молодой человек. Так люди здесь говорят. Значит, мир. Ты можешь встать?

Старуха встает как оглушенная.

Теперь снова заработает моя шорная мастерская. Обещаю тебе. Все наладится. Отцу мы вернем его постель. Ты можешь идти? (Полковому священнику.) Ей стало нехорошо. Это от новостей. Она уже не верила, что наступит мир. А отец всегда говорил, что наступит. Пойдем домой.

Уходят.

Голос мамаши Кураж. Дайте ей водки!

Полковой священник. Они уже ушли.

Голос мамаши Кураж. Что сейчас там, в лагере?

Полковой священник. Все сбегаются. Пойду взгляну. Не надеть ли мне пасторский сюртук?

Голос мамаши Кураж. Сначала разузнайте все как следует, а потом уже объявляйтесь антихристом. Я рада миру, хотя я и разорена. По крайней мере, двое детей у меня выжили в войне. Теперь я увижу своего Эйлифа.

Полковой священник. Кто это идет сюда из лагеря? Клянусь, это повар командующего!

Повар (вид у него потрепанный, в руках узелок). Кого я вижу? Его преподобие!

Полковой священник. Кураж, у нас гость!

Мамаша Кураж вылезает из фургона.

Повар. Я же обещал, что, как только у меня будет время, я приду побеседовать. Я не забыл вашей водки, госпожа Фирлинг.

Мамаша Кураж. Иисусе, повар командующего? Сколько лет прошло! Где Эйлиф, мой старший?

Повар. Разве его еще нет здесь? Он вышел раньше меня и тоже собирался к вам.

Полковой священник. Я надену пасторский сюртук, погодите. (Скрывается за фургоном.)

Мамаша Кураж. Значит, он будет здесь с минуты на минуту. (Кричит в фургон.) Катрин, сейчас Эйлиф придет! Вынеси стаканчик водки повару, Катрин!

Катрин не показывается.

Пригладь немножко волосы, и ладно! Господин Ламб свой человек. (Сама выносит водку.) Она не хочет выходить, что ей мир. Слишком долго его пришлось ждать. Ей лоб расквасили, теперь уже почти незаметно, но ей кажется, что все на нее глаза таращат.

Повар. Да, война!

Он и мамаша Кураж садятся.

Мамаша Кураж. Повар, вы застали меня в беде. Я разорилась.

Повар. Что? Вот так незадача.

Мамаша Кураж. На мире я сломала себе шею. По совету священника я недавно как раз закупила товара. Теперь все разбредутся, а я буду сидеть со своим товаром.

Повар. Как можно слушаться священника? Если бы у меня тогда было время – католики пришли слишком быстро, – я бы вас предостерег от него. Это гнида. Так, значит, он у вас главный советчик.

Мамаша Кураж. Он мыл посуду и помогал тянуть фургон.

Повар. Это он-то – и тянуть?! Он, наверно, уже рассказал вам свои любимые анекдоты, у него грязное отношение к женщине, мне так и не удалось повлиять на него. Он несолидный человек.

Мамаша Кураж. А вы солидный?

Повар. Пусть я никто, но я человек солидный. Ваше здоровье!

Мамаша Кураж. Солидность – нужна она больно. У меня, слава Богу, был только один солидный. Никогда мне столько не приходилось работать, а весной он продал одеяльца детей. Мою губную гармонику он находил варварской. По-моему, если вы называете себя солидным человеком, вы плохо себя рекомендуете.

Повар. Вы все так же остры на язык, но я вас за это ценю.

Мамаша Кураж. Только не говорите теперь, что вы мечтали попасться мне на язык!

Повар. Да, такие-то дела, мы снова сидим вместе, и мирный звон, и ваша знаменитая водка, ни у кого такой не найдешь…

Мамаша Кураж. От мирного звона мне сейчас-мало радости. Не думаю, чтобы теперь стали платить солдатам за прошлое, вот и буду я хороша со своей знаменитой водкой. Вам разве выплатили все, что положено?

Повар (мнется). Не то чтобы. Поэтому мы и разбрелись. Видя такую обстановку, я подумал: что я буду здесь торчать, лучше схожу навещу друзей. И вот я сижу возле вас.

Мамаша Кураж. Значит, у вас ничего нет.

Повар. Лучше бы они перестали трезвонить. Это правда, позвонили, и хватит. Я, пожалуй, занялся бы какой-нибудь торговлей. Надоело ходить у них в поварах. Сочиняешь им обед из сапожной кожи да корешков, а потом они еще плеснут горячим супом тебе же в морду. У поваров теперь собачья жизнь. Лучше уж в строй, да черта с два, теперь ведь мир.

Появляется полковой священник. Он в своей прежней одежде.

Мы поговорим об этом после.

Полковой священник. Еще послужит, хотя немного и тронут молью.

Повар. По-моему, зря стараетесь. Места вы теперь не получите, кого вы будете теперь убеждать, что нужно честно служить и сложить голову в окопе? И вообще мне нужно будет с вами еще объясниться, поскольку вы посоветовали этой даме закупить ненужный товар, внушив ей, что война будет длиться вечно.

Полковой священник (с жаром). А вам какое дело?

Повар. Это же бессовестно! Как вы смеете вмешиваться в чужие дела и давать никому не нужные советы?

Полковой священник. Кто вмешивается в чужие дела? (Мамаше Кураж.) Я не знал, что вы такая близкая приятельница этого господина и обязаны отчитываться перед ним.

Мамаша Кураж. Не волнуйтесь, повар высказал только свое личное мнение, а вы не можете отрицать, что ваша война – это пустой номер.

Полковой священник. Грешно не радоваться миру, Кураж! Вы гиена, которая рыщет по полю боя.

Мамаша Кураж. Кто я?

Повар. Вы оскорбили мою приятельницу, и вам придется иметь дело со мной.

Полковой священник. С вами я не желаю говорить. У вас слишком прозрачные намерения. (Мамаше Кураж.) Но когда я вижу, что вы смотрите на мир, как на старый засморканный платок, который из брезгливости берут двумя пальцами – большим и указательным, – я по-человечески возмущаюсь; ведь я же вижу, что вы не хотите мира, что вам нужна война, потому что вы на ней наживаетесь. Но не забывайте старой пословицы: «Хочешь завтракать с чертом – припасай длинную ложку!»

Мамаша Кураж. Я не люблю войну, и она меня не очень-то любит. Во всяком случае, я не позволю называть себя гиеной, между нами все кончено.

Полковой священник. Почему же вы жалуетесь на мир, когда все люди вздохнули? Из-за какого-то несчастного барахла в вашем фургоне?

Мамаша Кураж. Мой товар – это не барахло, он меня кормит, и до сих пор он кормил вас.

Полковой священник. Значит, вас кормит война! Ага!

Повар (священнику). Вы взрослый человек, и нечего было вам лезть со своими советами. (Кураж.) Сейчас самое лучшее поскорее сбыть хотя бы часть, пока цены еще не упали так, что дальше некуда. Одевайтесь и действуйте, нельзя терять ни минуты!

Мамаша Кураж. Вот это разумный совет. Кажется, я так и поступлю.

Полковой священник. Потому что это сказал повар!

Мамаша Кураж. А кто мешал вам это сказать? Он прав, самое лучшее – пойти на рынок. (Скрывается в фургоне.)

Повар. Очко в мою пользу, священник. Вы не находчивы. Вам нужно было сказать: «Что, разве я давал вам совет? Я же просто рассуждал о политике!» Со мной вам лучше не тягаться. Петушиные бои вашему одеянию не подобают!

Полковой священник. Если вы не замолчите, я убью вас, подобает это мне или не подобает.

Повар (стягивая с себя сапоги и разматывая портянки). Если бы вы так безбожно не опустились, вы бы легко могли теперь, когда наступил мир, получить приход. Повара не будут нужны, варить нечего, а в Бога верить все еще будут, тут ничего не изменилось.

Полковой священник. Господин Ламб, я прошу вас не выдворять меня отсюда. С тех пор как я опустился, я стал лучше, как человек. Теперь я уже не смог бы читать проповеди.

Входит Иветта Потье, в черном платье, очень нарядная, с тростью. Она постарела, растолстела, густо напудрена. За ней слуга.

Иветта. О-ля-ля, привет честной компании! Не фургон ли это мамаши Кураж?

Полковой священник. Совершенно верно. С кем имеем удовольствие?

Иветта. С полковницей Штархемберг, люди добрые. Где Кураж?

Полковой священник (кричит в фургон). Вас хочет видеть полковница Штархемберг!

Голос мамаши Кураж. Сейчас выйду!

Иветта. Я Иветта!

Голос мамаши Кураж. Ах, Иветта!

Иветта. Я только посмотреть, как вы живете!

Повар в ужасе отворачивается.

Питер!

Повар. Иветта!

Иветта. Вот так сюрприз! Как ты сюда попал?

Повар. На повозке.

Полковой священник. Ах, вы знакомы друг с другом? И близко?

Иветта. Пожалуй. (Она рассматривает повара.) Какой жирный!

Повар. Да и ты уже не из стройненьких.

Иветта. Все же хорошо, что я тебя встретила, босяк. Теперь я могу сказать все, что я о тебе думаю.

Полковой священник. Пожалуйста, скажите все-все, только подождите, пока выйдет Кураж.

Мамаша Кураж (выходит, нагруженная товаром). Иветта!

Они обнимаются.

Почему ты в трауре?

Иветта. Что, разве мне не идет? Мой муж, полковник, умер несколько лет назад.

Мамаша Кураж. Тот самый старик, который чуть не купил мой фургон?

Иветта. Нет, его старший брат.

Мамаша Кураж. Тебе очень идет. Хоть один человек чего-то добился в войну.

Иветта. Всякое бывало: сначала хорошо, потом плохо, потом опять хорошо.

Мамаша Кураж. Не будем поминать лихом полковников, у них денег куры не клюют.

Полковой священник (повару). На вашем месте я бы снова обулся. (Иветте.) Вы обещали сказать все, что вы думаете об этом господине, госпожа полковница.

Повар. Иветта, не склочничай здесь.

Мамаша Кураж. Это мой друг, Иветта.

Иветта. Это и есть Питер с трубкой.

Повар. Долой клички! Моя фамилия Ламб.

Мамаша Кураж (смеется). Питер с трубкой! От которого бабы с ума сходили! Знаете, я сохранила вашу трубку.

Полковой священник. И покуривала ее!

Иветта. Просто счастье, что я могу вас предостеречь. Это самый гнусный из всех, кто разгуливал по берегам Фландрии. Ему бы пальцев не хватило перечесть женщин, которых он сделал несчастными.

Повар. Это было давно. Теперь это уже дело прошлое.

Иветта. Встань, когда с тобой разговаривает дама! Как я любила этого человека! А у него тогда же была еще одна черненькая – такая кривоногая, ее он, конечно, тоже сделал несчастной.

Повар. Ну, тебя-то я сделал скорее счастливой, как я погляжу.

Иветта. Замолчи, развалина несчастная! Берегитесь его, такой и дряхлый опасен!

Мамаша Кураж (Иветте). Пойдем со мной, мне нужно сбыть эти вещи, пока не упали цены. Может быть, ты сумеешь мне помочь в полку, у тебя связи. (Кричит в фургон.) Катрин, церковь отменяется, я иду на рынок. Если тут придет Эйлиф, дайте ему выпить. (Уходит с Иветтой.)

Иветта (уходя). Подумать только, что из-за этого человека я когда-то сбилась с пути! Только благодаря счастливой звезде мне снова удалось подняться. Но что я положила конец твоим проделкам, это мне еще на том свете зачтется, Питер с трубкой.

Полковой священник. Основой для нашей беседы, по-моему, может служить изречение: «Бог долго ждет, да больно бьет». А вы отказываете мне в остроумии!

Повар. Мне не везет. Сказать по правде, я рассчитывал на горячий обед. Я изголодался, а теперь они говорят про меня, и она получит обо мне неверное представление. Думаю, что мне лучше исчезнуть до того, как она вернется.

Полковой священник. Я тоже так думаю.

Повар. Мир мне уже снова осточертел. Человечество должно погибнуть от огня и меча, оно с пеленок греховно. Хотел бы я сейчас жарить командующему – Бог его знает, где он теперь, – жирного каплуна, а к каплуну бы горчичного соуса и немного моркови.

Полковой священник. Красной капусты. К каплуну – красной капусты.

Повар. Это верно. Но он любил морковь.

Полковой священник. Ничего он не смыслил.

Повар. Вы жрали у него за обе щеки.

Полковой священник. С отвращением.

Повар. Все равно, признайте, что это были не такие уж плохие времена.

Полковой священник. Может быть, придется и признать.

Повар. После того как вы назвали ее гиеной, здесь вам уже не дождаться лучших времен. Куда это вы уставились?

Полковой священник. Эйлиф!

Входит Эйлиф, за ним идут конвоиры. На Эйлифе наручники, он бледен как мел.

Что с тобой?

Эйлиф. Где мать?

Полковой священник. Ушла в город.

Эйлиф. Я слышал, что она здесь. Мне разрешили повидаться с ней.

Повар (солдатам). Куда вы его ведете?

Солдат. Лучше бы ему туда не идти.

Полковой священник. Что он сделал?

Солдат. Ворвался в дом к крестьянину. Хозяйка приказала долго жить.

Полковой священник. Как же ты мог сделать такое?

Эйлиф. Я и до этого ничего другого не делал.

Повар. Но сейчас мир.

Эйлиф. Замолчи. Можно мне посидеть, пока она придет?

Солдат. У нас нет времени.

Полковой священник. Во время войны его за это превозносили, он сидел по правую руку от командующего. Тогда это считалось смелостью! Нельзя ли поговорить с профосом, ведь приговор от него зависит.

Солдат. Бесполезно. Отнять у крестьянина скотину – какая же тут смелость?

Повар. Это была глупость!

Эйлиф. Если бы я был глупый, я давно бы умер с голоду, слышишь ты, умник дерьмовый.

Повар. А за то, что ты умный, у тебя слетит голова.

Полковой священник. Надо хоть Катрин позвать.

Эйлиф. Пускай себе сидит в фургоне! Дай лучше хлебнуть водки.

Солдат. Некогда, пошли!

Полковой священник. Что нам сказать твоей матери?

Эйлиф. Скажи ей, что ничего другого и не было, скажи ей, что так я и жил. Или лучше ничего не говори.

Солдаты подталкивают его.

Полковой священник. Я пойду с тобой, я не оставлю тебя одного на этом тяжелом пути.

Эйлиф. Попа мне не нужно.

Полковой священник. Этого ты еще не знаешь. (Идет за ним.)

Повар (кричит им вслед). Мне придется ей рассказать, она захочет увидеть его!

Полковой священник. Лучше ничего не говорите. Разве только, что он был здесь и опять придет, может быть, завтра. Тем временем я вернусь и смогу все подготовить. (Поспешно уходит.)

Повар глядит им вслед и качает головой, потом он начинает беспокойно шагать взад-вперед. Наконец он подходит к фургону.

Повар. Эгей! Не угодно ли выйти? Я понимаю, что вы спрятались от мира. Я бы тоже не прочь спрятаться. Я повар главнокомандующего, вы меня помните? Не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить в ожидании вашей матушки? Я съел бы, пожалуй, кусок сала или даже хлеба, только чтобы время скоротать. (Заглядывает в фургон.) Укрылась с головой.

Из глубины сцены доносится канонада.

Мамаша Кураж (вбегает запыхавшись, товар при ней). Повар, мир опять уже кончился! Уже три дня снова война. Я узнала это раньше, чем успела спустить товар. Слава Богу! В городе – перестрелка с лютеранами. Нужно сматываться с фургоном! Катрин, собирай вещи! Почему вы смутились? Что случилось?

Повар. Ничего.

Мамаша Кураж. Нет, что-то неладно. Я вижу по лицу.

Повар. Это, наверно, оттого, что опять война. Теперь мне, наверно, до завтрашнего вечера не поесть горячего.

Мамаша Кураж. Врете, повар.

Повар. Здесь был Эйлиф. Но он очень торопился.

Мамаша Кураж. Эйлиф был здесь? Ну, мы его увидим на марше. Теперь я пойду с нашими. Как он выглядит?

Повар. Как всегда.

Мамаша Кураж. Он никогда не изменится. Уж его-то войне не удалось у меня отнять. Он не дурак. Вы не поможете мне собрать вещи? (Принимается укладывать товар.) Что он рассказывает? У него по-прежнему хорошие отношения с командующим? Он ничего не говорил о своих подвигах?

Повар (мрачно). Один из своих подвигов он, как я понял, повторил.

Мамаша Кураж. Потом расскажете, пора двигаться.

Появляется Катрин.

Катрин, мира уже снова как не бывало. Мы уходим отсюда. (Повару.) А вы куда подадитесь?

Повар. Я завербуюсь в армию.

Мамаша Кураж. Я предлагаю вам… где священник?

Повар. Он пошел в город с Эйлифом.

Мамаша Кураж. Тогда проводите нас немного, Ламб. Мне нужна помощь.

Повар. История с Иветтой…

Мамаша Кураж. Она не повредила вам в моих глазах. Наоборот. Как говорится, где огонь, там и чад. Так что же, пойдете с нами?

Повар. Я не отказываюсь.

Мамаша Кураж. Двенадцатый уже выступил. Становитесь у дышла. Вот вам кусок хлеба. Мы тихонько пристроимся к лютеранам. Может быть, я еще сегодня вечером увижу Эйлифа. Он у меня любимчик. Был короткий мир, и вот уже опять пошло. (Поет.)

 
Из Ульма в Мец, из Меца к чехам!
Из края в край, вперед, Кураж!
Война прокормит нас с успехом,
Коль ей свинец и ружья дашь.
Но лишь свинцом сыта не будет,
Одних лишь ружей мало ей:
Войне нужны вдобавок люди,
Она издохнет без людей!
 

Повар и Катрин впрягаются в фургон.

9

Уже шестнадцать лет длится великая война за веру. Германия лишилась доброй половины жителей. Уцелевшие после побоищ умирают от эпидемий. В землях, когда-то процветавших, теперь царит голод. По сожженным городам рыщут волки. Осенью 1634 года мы встречаем Кураж в Германии, в Сосновых горах, в стороне от военной дороги, по которой движутся шведские войска. Зима в этом году ранняя и суровая. Дела идут плохо, приходится нищенствовать. Повар получает письмо из Утрехта, и ему дают отставку.

У полуразрушенного дома приходского священника. Хмурое утро в начале зимы. Резкий ветер. Мамаша Кураж и повар в старых овчинах примостились у фургона.

Повар. Еще темно, все спят.

Мамаша Кураж. Как-никак дом священника. Скоро звонить в колокол, придется ему покинуть перину. Ничего, его ждет горячий суп.

Повар. Какой там священник, мы же видели, что вся деревня дотла сгорела.

Мамаша Кураж. Нет, жители здесь есть, не зря собака лаяла.

Повар. Если у попа и есть что-нибудь, он все равно не даст.

Мамаша Кураж. Может быть, если споем…

Повар. Осточертело мне это пение. (Вдруг.) Я получил письмо из Утрехта, моя мать, пишут, умерла от холеры, трактир теперь мой. Вот письмо, если не веришь. Я дам тебе его прочесть, хотя тебя и не касается мазня тетки насчет моего образа жизни.

Мамаша Кураж (читает письмо). Ламб, мне тоже надоело скитаться. Я как та собака мясника, что разносит мясо покупателям, а сама его не ест. Мне нечем торговать, а людям нечем платить ни за что. В Саксонии один оборванец хотел всучить мне за два яйца сажень пергаментных книг, а в Вюртемберге за мешочек соли мне давали плуг. Зачем пахать? Вырастает только чертополох. Говорят, в Померании в деревнях съели уже всех младенцев, а монахини грабят людей на больших дорогах.

Повар. Все вымирает.

Мамаша Кураж. Иногда мне уже кажется, что я со своим фургоном разъезжаю по преисподней и торгую смолой или продаю на небесах закуски блуждающим душам. Если бы мне с детьми, что у меня остались, найти местечко, где не стреляют, я бы еще пожила спокойно несколько лет.

Повар. Мы могли бы открыть трактир. Подумай об этом, Анна. Я сегодня твердо решил, я подамся в Утрехт, с тобой или без тебя, и сегодня же.

Мамаша Кураж. Мне нужно поговорить с Катрин. Очень уж все скоропалительно, мне трудно решать, не согревшись и на пустой желудок. Катрин!

Катрин вылезает из фургона.

Катрин, я должна тебе кое-что сообщить. Мы с поваром собираемся в Утрехт. Он там получил в наследство трактир. Ты жила бы на одном месте и завела знакомства. Оседлый человек уже вызывает уважение, внешность – это еще не все. Я тоже за такое решение. С поваром мы уживаемся. Должна сказать, что он знает толк в делах. Кормежкой мы были бы обеспечены, плохо ли? У тебя была бы своя койка, тебя бы это устроило, правда? Нельзя всегда жить на улице! Так ведь и опуститься можно. Ты уже вся обовшивела. Нам нужно решиться, мы пошли бы со шведами на север, они, наверно, там. (Показывает налево.) Я думаю, мы решимся, Катрин.

Повар. Анна, мне нужно сказать тебе два слова наедине.

Мамаша Кураж. Полезай в фургон, Катрин.

Катрин лезет в фургон.

Повар. Я прервал тебя, я вижу, ты меня не поняла. Я думал, об этом не стоит и говорить, и так, мол, ясно. Но если нет, то я скажу: не может быть и речи о том, чтобы брать ее с собой. Я думаю, ты меня понимаешь.

Катрин за их спиной высовывает голову из фургона и слушает.

Мамаша Кураж. Ты считаешь, что я должна оставить Катрин?

Повар. А как ты думаешь? В трактире нет места. Это тебе не трактир на три зала. Если мы поднатужимся, то вдвоем мы еще прокормимся, но не втроем, втроем никак не выйдет. Фургон пусть останется Катрин.

Мамаша Кураж. Я думала, в Утрехте она найдет себе мужа.

Повар. Не смеши меня! Где такая найдет мужа? Немая и шрам вдобавок! И в летах уже.

Мамаша Кураж. Говори тише!

Повар. Громче или тише, а что правда, то правда. И это тоже причина, по которой я не могу ее держать в трактире. Гостям неприятно, когда перед их глазами торчит урод. И нельзя на них за это обижаться.

Мамаша Кураж. Замолчи. Говорю тебе, не надо так громко.

Повар. В доме священника зажегся свет. Давай споем.

Мамаша Кураж. Повар, как же она одна пойдет с фургоном? Она боится войны. Она ее не переносит. Какие у нее, наверно, страшные сны! Я слышу, как она стонет по ночам. Особенно после боев. Не знаю, что она видит во сне. Она страдает от сострадания. Недавно я нашла у нее ежа, которого мы переехали. Оказывается, она его спрятала.

Повар. Трактир слишком мал. (Кричит.) Эй, уважаемый хозяин, слуги и домочадцы! Мы споем вам песню о Соломоне, Юлии Цезаре и других великих мужах, которым их блестящий ум не пошел на пользу. И тогда вы поймете, что мы тоже люди порядочные и поэтому нам нелегко живется, особенно зимой. (Поет.)

 
Знаком вам мудрый Соломон,
Знаком его конец!
Умом постигнув всех и вся,
Все суетой назвал мудрец
И пожалел, что родился…
Велик и мудр был Соломон.
Пускай же раз и навсегда
Вам будет истина ясна,
Что мудрость – сущая беда.
Блажен, кому чужда она.
 

Все добродетели опасны в этом мире, как доказывает наша прекрасная песня, лучше их не иметь и вести приятную жизнь и иметь на завтрак, скажем, горячий суп. У меня, например, нет горячего супа, а я бы от него не отказался, я солдат, но какой мне толк оттого, что я был смел в бою? Никакого, я голодаю. Лучше бы я наложил в штаны и остался дома. А почему?

 
Знаком и храбрый Цезарь вам.
Знаком его конец!
Он захватил над Римом власть,
Но был заколот сей храбрец,
Как раз, когда он правил всласть…
Он закричал: «И ты, мой сын!»
Пускай же раз и навсегда
Вам будет истина ясна.
Что храбрость – сущая беда.
Блажен, кому чужда она.
 

(Вполголоса.) Хоть бы нос высунули. (Громко.) Эй, уважаемый хозяин, слуги и домочадцы! Может быть, вы возразите, что не храбрость кормит человека, а честность? Может быть, вы хотите сказать, что честный человек сыт или хотя бы не вполне трезв? Посмотрим, как обстоит дело с честностью.

 
Знаком вам древний грек Сократ?
Не лгал он никогда.
Он всех честней был во сто крат,
Но ведь и с ним стряслась беда.
Ему велели выпить яд,
И чашу выпил он до дна.
Таков был приговор людской,
И вам теперь мораль ясна:
Честность концу его виной!
Блажен, кому чужда она.
 

Теперь мне скажут, что нужно быть кротким и самоотверженным, что нужно делиться с ближним, ну а что, если нечем делиться? Быть благодетелем, может быть, тоже не так легко, с этим приходится считаться, ведь самому тоже что-то нужно. Да, самоотверженность – это редкая добродетель, редкая потому, что она не окупается.

 
Святой Мартин беде чужой
Всегда был рад помочь.
Он поделился с бедняком
Своим единственным плащом.
Замерзли оба в ту же ночь.
Его душа была полна
Любви великой, неземной,
И вам теперь мораль ясна:
Кротость концу его виной!
Блажен, кому чужда она!
 

Так же обстоит дело и с нами! Мы порядочные люди, держимся друг за друга, не крадем, не убиваем, не поджигаем! И можно сказать, что мы опускаемся все ниже и ниже, и наша судьба подтверждает нашу песню, суп у нас редко бывает, а если бы мы были другими, грабили и убивали, может быть, мы были бы сыты! Добродетели не вознаграждаются, вознаграждаются только пороки, таков мир, и лучше бы он не был таким!

 
Мы десять заповедей чтим,
Боимся Бога мы.
Но это нам не помогло,
Нужны нам пища и тепло.
Мы докатились до сумы.
Мы ниши, помощь нам нужна,
И путь наш – крестный путь сплошной.
Ну что ж, теперь мораль ясна:
Богобоязнь всему виной!
Блажен, кому чужда она!
 

Голос (сверху). Эй вы! Поднимайтесь сюда! Похлебкой покормим.

Мамаша Кураж. Ламб, мне сейчас еда в горло не пойдет. Я не говорю, что ты сказал вздор, но неужели это твое последнее слово?

Повар. Последнее. Подумай.

Мамаша Кураж. Мне не нужно думать. Я ее здесь не оставлю.

Повар. Поступишь глупо, но я ничего не могу поделать. Я не зверь, но трактир маленький. А теперь давай поднимемся, а то и здесь ничего не получим, и выйдет, что мы даром пели на холоде.

Мамаша Кураж. Я позову Катрин.

Повар. Лучше захвати ей что-нибудь оттуда. Если мы нагрянем втроем, они же испугаются.

Оба уходят.

Из фургона с узелком в руке вылезает Катрин. Она оглядывается, смотрит, ушли ли они. Затем она вешает на колесо фургона старые штаны повара и юбку матери. Повесив их рядом, на видном месте, она хочет уйти со своим узелком. В это время возвращается мамаша Кураж.

Мамаша Кураж (с тарелкой супа). Катрин! Стой! Катрин! Куда это ты собралась с узелком? Ты что, в своем уме? (Развязывает узелок.) Она собрала свои вещи! Ты что, подслушивала? Я ему сказала, что плевать мне на Утрехт, на его паршивый трактир, что мы там потеряли? Ты и я – мы не годимся для трактира. На войне для нас еще найдутся дела. (Увидела штаны и юбку.) Глупая ты. А если бы я это увидела, а тебя бы уже не было? (Держит Катрин, которая вырывается из ее рук.) Не думай, что я дала ему отставку из-за тебя. Из-за фургона, вот из-за чего. Я не разлучусь с фургоном, к которому я привыкла, из-за фургона я и ушла от него, не из-за тебя. Мы пойдем в другую сторону, а повару мы выложим его вещи, пусть он их найдет, чудак человек. (Взбирается на фургон и бросает еще несколько предметов в то место, куда брошены штаны.) Ну вот, он вышел из нашего дела, а больше я никого в него не приму. Потянем дальше вдвоем. Ничего, и этой зиме тоже настанет конец. Впрягайся, а то еще пойдет снег.

Обе впрягаются в фургон, поворачивают его и увозят. Возвращается повар и озадаченно смотрит на свои вещи.