Текст книги "Юрий Шлыков и Наталия Санько. Счастье – быть вместе"

Юрий Шлыков и Наталия Санько. Счастье – быть вместе

Юрий: Вы просите рассказать, как же прожить сорок три года в любви… Думаю, все начинается с невозможности расстаться. Прошло много времени с тех пор, как я до рассвета провожал юную Наташу, а потом шел пешком от Лесной до Ярославской улицы и был счастлив. Наталия Ивановна остается моим самым преданным и любимым человеком, и отпускать ее от себя на расстояние по-прежнему непросто, как и в молодости. Мне некомфортно отдыхать без жены, да и вообще ехать куда-то одному. Надо же поделиться! Разве это не есть чувство жизни? Снимался у Олега Фомина в картине «Молодой Волкодав» десять лет назад, приехала Наташа, и мы каждый вечер смотрели на закат над Черным морем. Вместе.

Или Наташа думала, какой должна быть ее Таисия в сериале «Лесник» например. Супруге моей все рафинированные особы в последнее время доставались да богатые наследницы, а тут асоциальный элемент. Решили искать прототип, потому что у любой роли он есть.

Наталия: «Лесника» обожаю! А прототип мы нашли так. Юра включил телевизор, случайный канал, а там очередное ток-шоу. В центре внимания достаточно спитая особа, которая говорит: «Моя мама вам сейчас все подтвердит». И выходит мать героини. Худая, уже заметно спившаяся, перевернутая какая-то. Ведущий театрально восклицает:

– Посмотрите, на кого вы похожи!

– Что? – отзывается та. – Охудела я! Охудела!

И оба мы, довольные, расхохотались, потому что поняли: вот она, моя героиня!

– Вы же познакомились в Щукинском театральном, в котором оба преподаете, а Юрий Вениаминович дослужился до профессора?

Юрий: Да, так сложилось, что с Щукинским очень многое у нас связано. Мы учились на одном курсе. Но никаких вспышек, как пишут в романах. Я вообще плохо запомнил тех, кто со мной поступал. Пока проходил туры, напряжение было каким-то космическим – курс всего тридцать человек, конкурс бешеный, поступали ведь со всей страны. Поэтому когда меня приняли, мало смотрел по сторонам и вообще соображал не очень.

Наталия: Я целиком провалилась в учебу. Юру заметила только курсу ко второму, когда начали работать над отрывками. Мы выбрали из «Долины грохочущих копыт» Генриха Бёлля. Юре надо было играть мальчика, которого приучили к мысли, что женская красота – грех. А мне – девочку, про которую почему-то говорили, что она распутная. Они встречаются, начинают разговаривать, и она показывает ему грудь. Не в смысле каких-то предложений, а потому что жизнь вообще не страшна и не грешна, она просто есть.

На самом деле рассказ невероятно поэтический. А то решат, что Шлыков собрался жениться, потому что ему грудь на репетиции показали! Мы обсуждали свои роли, много общались, и в ходе бесконечных разговоров обнаружилась редкая схожесть взглядов почти на все. Кроме того, с ним оказалось страшно интересно! Влюбилась, конечно.

Юрий: Ко второму году однокурсников я, естественно, знал. Но понятия не имел, кто из какой семьи. Больше скажу: думаю, тогда это вообще никого не интересовало. Можешь играть – выходи и будешь в центре внимания. Нет – значит, не будешь. Вот и вся арифметика. Исключением был, наверное, только один человек – Рубен Симонов, потому что его отец работал главным режиссером Вахтанговского театра. Все. Рубен, славный парень, время от времени приглашал нас к себе домой, где мы закатывали студенческие пирушки. Его именитый папа нас встречал, очень деликатно вручал бутылку шампанского и интеллигентно уходил.

Поэтому когда я впервые пришел к Наталии Ивановне домой и меня встретил генерал-полковник со звездой Героя Советского Союза, на меня это не произвело сильного впечатления. Мы были по-своему циничны, и я просто подумал: «Ничего себе, какие люди тут проживают». Наташа пригласила меня в гости, чтобы показать своим родным, говоря простым языком – устроила смотрины. Застолье, конечно. Напротив меня сели Наташа со своей сестрой Елочкой и их мама, а справа – отец, глава семьи, тот самый генерал. И что особенно ужасно – за спинами женщин висело огромное зеркало. Я старался поддерживать светскую беседу, производить впечатление.

Тут надо заметить, что Елена Дмитриевна, Наташина мама, артистка Театра Советской армии, большой специалист по производству домашних вин. В том числе и из черноплодной рябины. Вы знаете, что такое настойка из черноплодки? Чистое снотворное! А потенциальная теща предлагает, сама бокал протягивает… В общем, когда через некоторое время смог разлепить глаза, зеркало открыло кошмарную картину: я дремлю на плече у генерала и три звезды с его погона уже успели отпечататься на щеке. Причем Иван Федосеевич обладал по-настоящему военной выдержкой – он невозмутимо продолжал застольную беседу. Стыд и позор невероятный! Я жутко взмок и понимал, что никакая сила больше не затащит меня в этот дом!

Поженились мы едва перейдя на четвертый курс, пятого ноября. Свидетелем с моей стороны стала Наташина сестра Елочка. Это тоже было смешно. Мендельсон играет, надо заходить в зал расписываться, а друг Виктор, настоящий свидетель, как в воду канул! Оказалось, ему приспичило в туалет, он думал, что успеет, а там оказалась очередь. Потом купили шампанского и поехали в училище. Курс собрался в крошечной гримерной, и все дарили нам подарки – кто ручку, кто значок. Такую прекрасную свадьбу специально устроить нельзя! После поехали к Игорю Янковскому, который сейчас состоятельный человек, а тогда жил на окраине, на проспекте Вернадского, в съемной однокомнатной квартире почти без мебели. До утра все сидели у Игоря на полу, выпивали, разговаривали, и расходиться не хотелось.

Только когда начало светать, мы с Наталией поехали на наше первое общее место жительства – в пятиэтажку в самом конце Ленинского проспекта, где накануне сняли комнату. Я там был всего однажды и до сих пор изумляюсь, как в четыре часа утра напраздновавшийся человек смог объяснить таксисту, куда ехать. Добрались, а бабушка-хозяйка нас не пускает.

– Мы же оплатили вам все вперед! – напоминаю я.

– Ничего не знаю, уходите, хулиганы! – отвечает спросонья.

Час шли переговоры. Наконец бабушка сжалилась, впустила: «Но в ванную и на кухню не заходить, кастрюльку держать в комнате!»

Возможно, сегодня в это сложно поверить, но перед нами даже вопроса не стояло, где и как будем жить после свадьбы. Вышла замуж, значит, должна поехать за мужем. Не понимаю тех, кто плачется о своей голодной юности, мол, было тяжело. Мы очень хорошо жили! Может потому, что обращали внимание на совсем другое? На любовь например.

В той первой «нашей» комнате не было даже шкафа. Роль холодильника исполняла сетка-авоська, вывешенная за окно. Периодически вороны или наглые городские голуби таскали наши продукты. Комната была ледяной, и утром мы старались как можно дольше не вылезать из-под одеяла, потому что грелись друг о друга. В 1972 году вышла новая пластинка Давида Тухманова, и мы часто включали песню «Как прекрасен этот мир, посмотри…»

На самом деле это настоящее счастье, когда стараешься лишнюю минуту насладиться теплом любимого человека. Сладкое чувство, оно жило в тебе потом целый день. Опаздывали всегда, и однокурсники понимающе хмыкали: «Молодожены».

Надо уметь сочинять свою жизнь! За тебя же ее никто не придумает. Вот как все Новый год встречают? Оливье нарезали, телевизор включили – а праздник-то где? Нет праздника. И снова все в телевизор, а там – Киркоров, Пугачева… И вроде как отметили. Но праздник-то не в этом! Его надо сочинить.

За первый год мы сменили одиннадцать квартир. Соседи не понимали, как можно «разговаривать до утра», а мы же репетировали… И все равно это было замечательное время! Как и все последующие одиннадцать лет по коммуналкам. Мы часами сидели на кухне, к нам приходили интереснейшие люди. Андрюша Леонов, талантливый инженер, еще будучи студентом, создал глубоководный аппарат «Фред», который взяли на вооружение. И мы с Наташей ходили на ВДНХ посмотреть на эту непонятную железную штуковину, потому что ее придумал наш друг, а назвал вообще в честь своей собаки!

Рудик приходил – он писал стихи, которые печатали в «Юности», Наташа Сафонова – медик, еще кто-нибудь… А наша соседка, далеко не герой умственного труда, сидела с нами до рассвета, просто потому что интересно. Раньше соседи общались, собирались. Доброе время было. Мы перестали фантазировать. Не хотим людей поразить, стремимся выгодно продать, но все же миром по-прежнему правят фантазеры!

Поэтому у нас так мало стоящих фильмов, спектаклей. А есть шоу. То едят со звездой, то поют со звездой… Будто уже все равно что делать – только бы со звездой. Термин даже появился «звезда сериала». Как бенгальский огонь. На самом деле популярным стать несложно: несколько раз по телевизору покажут – и ты уже узнаваем. Люди не вспомнят, кого ты сыграл, как назывался фильм, но лицо покажется им знакомым.

Почему-то коллег по Театру имени Вахтангова – Михаила Ульянова, Юрия Яковлева, с которым мы работали на «Карениной», – язык не поворачивается назвать звездами. Они и не звездами были, а профессионалами высочайшего класса. Казалось, скажет Яковлев своим особенным голосом пару фраз – и успех. А когда я увидел его экземпляр пьесы «Анна Каренина», обомлел – все исписано пометками, находками, вопросами про Каренина. Это же огромная работа! А ведь он до этого в кино Стиву Облонского сыграл – и как!

Почему нет кино? Сериалов, которые должны быть телероманом, а не тем странным, что крутят по телевизору? Не хочу показаться занудой, но даже романы в наше время были именно романами, а не случайными встречами. Много дают читать сценариев, и складывается ощущение, что их все написал один человек! Стандартный набор: кто-то кому-то изменил, родился ребенок, тесты ДНК, в богатом доме горничная, поэтому хозяйке только и остается, как водить носом по городу на предмет похождений мужа. Обыденность чувств. Больше скажу: намеренно девальвируют вкус публики, чтобы ела все. Но думаю, люди изголодались по настоящему. Может быть, именно отсюда столпотворения на выставках Серова и неизвестных шедевров Третьяковки. Ищут потерянные идеалы.

Наверное, сегодня вряд ли кто-нибудь дал бы деньги на съемки Тарковскому, Муратовой или Параджанову. Да, им непросто жилось, но снимали же! Двадцать-тридцать выдающихся режиссеров, не сотни, как теперь, и люди ходили в кино! Мой отец был краснодеревщиком. Вне зависимости от того, как оплачивалась работа, плохо сделать ее он не мог. Чувство мастера не позволяло филонить. Поэтому студентам всегда говорю: «Даже средний материал вы обязаны делать хорошо! Успех – штука скоропортящаяся: завтра придут новые актеры и зритель вас легко забудет. А чувство мастера должно оставаться».

Вот Кира Муратова начала снимать «Княжну Мери» – одни пробы худсовету не нравятся, другие… Говорю:

– Кира, сними уже так, как надо им!

– Не умею! У меня получается только так, как вижу я!

Зато сейчас все снимают только так, как скажут продюсеры. Поэтому мастеров нет. Я не об одних режиссерах сейчас говорю, но и об операторах, сценаристах и так далее.

– Вы с Муратовой не просто сотрудничали, но и дружили?

– Да, познакомились в 1974-м в том же Щукинском училище. Кира поднималась по лестнице и глазами ощупывала пространство. «Киношник студентов разглядывает», – решил я и проявил инициативу:

– Здравствуйте, вы кого ищете?

– Вы его все равно не знаете, – отвечает.

– Я тут знаю всех! Спрашивайте.

– Шлыков нужен.

– Так это я!

– Я вам не верю…

Дело в том, что Муратовой кто-то посоветовал попробовать Шлыкова на роль Печорина в ее новой картине «Княжна Мери», которая запускалась на Одесской киностудии, а в лицо она меня не знала. Так я попал в проект. Те съемки, как бы это ни звучало – фильм не состоялся, – воспоминания об удивительно счастливом времени и неудаче одновременно. Как кислое и сладкое.

Печорин и другие действующие лица прекрасно ездили верхом, поэтому на Донецком ипподроме нас всех сразу же прикрепили к тренеру. Человеком он оказался своеобразным. Сухое вино с портвейном – коктейль, равный по силе удару бутылкой по голове, – уважал сильно. Когда я пришел на первую тренировку, нашел своего наставника лежащим на траве в несколько неестественной позе. Даже испугался.

– Здравствуйте, – говорю, – вы живы?

– А шо надо? – еле оторвал голову тот. – Артист? Пятый денник, зовут Диканька, седлай, но с крупу не заходи – в лоб засветит! – и снова отключился.

Кое-как я эту Диканьку вытащил из денника и оседлал.

Тренера кто-то позвал, и он, увидав оседланную лошадь, даже вроде меня немножко зауважал.

– Садись, – говорит.

– Садись – и все!

С Диканькой мы в итоге поладили, скакали по большому кругу и даже прыгали через небольшие препятствия. Второй «моей» лошадью стал Акробат. Основной его фокус заключался в том, что он чувствовал «чайников»: только понимал, что сел слабый всадник, шел себе в тенек и там стоял дремал. Можно было лупить его пятками, хворостиной – ни шага в сторону не делал!

Наталия тогда снималась в Молдавии и в свой перерыв прибыла на съемки «Княжны Мери» – соскучилась.

– Мне на тренировку надо, – объясняю.

– Тоже хочу! – просит. – Только мне пусть дадут самую спокойную лошадь.

«Жена? – понимающе поинтересовался тренер. – Ну, бери Акробата, спокойнее не бывает».

Закинул Наташу на Акробата и сказал, чтобы она пустила лошадь шагом, пока оседлаю Диканьку. На самом деле я, конечно, в предвкушении прильнул к маленькому конюшенному окошку.

Наталия: Ну что сказать? Акробат отвез меня в тень развесистого старого дерева, там травка, которую он начал невозмутимо щипать. Я его и веткой, и каблуками! А слезть боюсь – он же огромный. Минут двадцать так сидела.

Юрий: Выхожу с серьезным лицом. «Что случилось?» – спрашиваю.

Наталия: Объясняю, что лошадь не слушается. Юра меня с этого Акробата снял, сам в седло влез: и так проскакал, и эдак, пижонил в общем. Закидывает меня обратно, и лошадь, облегченно вздохнув, идет в спасительную тень!

Юрий: И все снова наслаждаются картинкой, как молодая московская артистка и цыкает, и ойкает, и гневно приказывает, но с места так и не трогается.

Жили мы с женой в крохотном номере с душем в коридоре. Ходили на полупустой чистый пляж с лавочками на берегу, где пили вино и засыпали обнявшись. Сейчас в пятизвездочном отеле находят к чему прицепиться в номере, а чувственных ощущений мало. И я снова скажу эту фразу: мы были очень счастливы. Несмотря на Акробата и трудности, которые сопровождали творческий процесс с самого начала.

– Почему же закрыли картину?

Юрий: Пришел циркуляр: «Снять с Киры Муратовой полномочия режиссера-постановщика, производство картины «Княжна Мери» остановить». Мотивом указали искажение русской классики. От Одесской киностудии ее отлучили лет на двенадцать. И Муратова работала на студии младшим редактором какого-то совершенно придуманного музея, при этом сохраняя достоинство человека и большого художника. Знаю, ей предлагали вакансию садовника еще.

Только через восемь лет Кира стала снимать картину «Познавая белый свет» на «Ленфильме». Помню, встретились: у меня шла черная полоса, все казалось не тем – роли, перспективы, жизнь вообще. Пили у нее чай, и я минут сорок жаловался на несправедливость «Мосфильма». И вдруг Кира, молчавшая до этого момента, говорит:

– Ну надо же… Никогда не думала, что у тебя такая пионерская философия.

Услышать подобную фразу от друга очень непросто.

– Что ты такое говоришь, Кира?! – возмутился я.

– А с чего ты взял, что эта судьба не твоя?

И я подумал: «Кому ты, Шлыков, сейчас плакался? Человеку, который восемь лет не имел возможности заниматься любимым делом, был отлучен от профессии?! Вот дурак!» А потом и вовсе подумал, что, может, все правильно? Так, как должно быть именно у меня. И разве того, что есть, мало? У тебя та работа, которую хотел. Прекрасный дом. Когда именно тебе повезло встретить женщину, которая и мать твоих детей, и соратница, и любовница, – это ли не удача?!

– Дети – всегда большой вопрос в актерской карьере, неужели у вас было не так?

Юрий: Планировать детей, кажется, только в последнее время стало модным. В наше все было значительно проще. У меня вышло так: жена сказала, что беременна, – это счастье чрезвычайное, плюс сентябрь и дивная погода. И вот Наташа в положении, а я как раз решаю что-то поменять в своей актерской карьере, то есть уйти из Театра на Таганке. «Таганку» середины семидесятых надо представлять: это самый пик – Высоцкий, Филатов, Пороховщиков, Алла Демидова и, конечно, Любимов и Эфрос… И именно в этом театре работаю я.

Конечно, видел, что шансов попасть в пятнадцать человек, активно играющих в спектаклях Юрия Петровича, у меня немного. Но все-таки свои сто двадцать рублей я получал, а жена беременна, живем мы в коммуналке с соседом-таксистом и вторым, который все время рубил свою дверь топором из-за утери ключей. И как раз в тот момент я задумался об уходе из театра.

Поделился с Наталией, ожидая какой угодно реакции. «Ты хорошо подумал?» – только и спросила жена. Я кивнул и пошел писать заявление по собственному желанию. Поднялся такой скандал! Могу ошибиться, но я чуть ли не единственный артист, кто ушел от Любимова сам…

Забегая вперед: спустя годы встретился с Юрием Петровичем в Театре имени Вахтангова. Он ставил «Бесов» – мне дал роль Степана Верховенского. Мы начали работать будто на новом витке. И все удалось, я получил от этого сотрудничества колоссальное удовольствие.

В общем, когда я созрел до ухода из «Таганки», уже имел преподавательский опыт и, размышляя о будущем, решил поступать в аспирантуру. Выбор свой остановил на дневном отделении, потому что платили сто рублей стипендии и можно было уже как-то крутиться. Когда пришло время вступительных испытаний, жена моя решила родить. Помню, отвез Наталию Ивановну и сдал какой-то из экзаменов.

Рожала Наташа в Институте акушерства и гинекологии, а это старое здание с очень высокими этажами. И она мне со своего третьего бросила записочку, которая, конечно, черт-те где застряла. Это ж целый этюд! Там же слова любви, их писала твоя женщина, которая только что родила! В общем, полез наверх. «Будь что будет!» – думаю. Наташа выразила всю гамму чувств: и испуг от того, что идиот лезет по отвесной стене, и счастье от того, что лезет. Боже, как я полз обратно… Но разве можно такое забыть? Я был счастлив!

Безусловно, получал традиционные поручения, что надо купить для новорожденной, бегал по магазинам плюс готовился к экзаменам… Все страшно вовремя. Последним экзаменом был французский язык – чтобы пройти по конкурсу, нужна хотя бы четверка. Я купил детскую ванночку, как велела жена, навестил ее, попросил полежать в больнице еще пару дней и увидел расстроенное лицо. А вскоре с ужасом обнаружил, что ванночку домой отвезти уже не успеваю… Ладно, думаю, поставлю где-нибудь в училище в уголке. На входе столкнулся с одним из экзаменаторов, и тому мой образ совсем не понравился: «Театр пришли устраивать? На жалость давите?» Но экзамен я сдал.

Когда наконец сел с женой и новорожденной дочкой в такси, вырубился с ребенком на руках. Больше моих сил не было!

Наталия: А вторую как рожала?! Срок подходил, но на вопрос мужа «Когда точно?» я, конечно, ответить не могла. А ему надо было к Кире Муратовой на съемки ехать. Оттуда звонят, он меня дергает: «Когда?» Ведь на момент моего отбытия в роддом кто-нибудь должен был остаться с нашей старшей дочерью.

Юрий: Фильм назывался «Перемена участи», Кира снимала, что абсолютно в ее вкусе, в каком-то богом забытом месте за Ташкентом… Я очень хотел начать работать.

– Когда приедешь? – звонит мне Кира.

– Когда Наташа родит!

И к жене: «Когда?» Еще у нас в театре как раз Роман Виктюк выпускал «Анну Каренину», я – Вронский…

Наталия: В общем, он меня окончательно допек и я ответила: «Десятого января!» Почему так сказала? Наверное потому, что кто-то из моих подруг в тот день мог помочь – посидеть со старшей дочкой. Муж мой легкомысленно взял билет на самолет на десятое число, и когда я родила в пять часов утра (это же надо так угадать!), первое, о чем попросила, – подвезти меня на каталке к телефону. Сказала, что родила девочку и все мы, теперь втроем, будем ждать его возвращения из Ташкента.

Юрий: А помнишь, накануне вечером я отыграл «Каренину», ты пришла в театр… На улице совсем слабенький мороз, огромными сказочными хлопьями падал снег. Москва пустая. И Наташа была фантастически красивой. Незабываемо.

Наталия: Знаете, когда я после родов подошла к зеркалу, увидела абсолютно иконописные глаза. Невероятно, правда? Я сама на себя как из космоса смотрела и не узнавала. Потом это прошло, конечно. Почти сразу меня без проб звали в двухсерийную картину на Одесскую киностудию. Но куда же я поеду, когда дочка совсем кроха?

Так я сделала выбор в пользу семьи. Только когда девчонки подросли, муж втянул обратно в творчество. И в комитете по культуре Москвы поработала, праздники на Поклонной горе организовывала, с детьми занималась. Но свои всегда оставались на первом месте. Потом на праздники и их таскать начала. В целом семейная жизнь такая штука… Звонит муж за полчаса до полуночи: «Наташа, не засыпай, надо посоветоваться». Жду. В час приезжает. Пока чай, пока в себя придет… Только в половине второго начинаем разговаривать.

Потом, спустя лет пятнадцать, и меня затащил в театральное училище. Я там и так все знала – советовались, обсуждали, спорили, разве что внутри процессов не была. Мечтала набрать с Юрой курс, посмотреть на ребят его глазами, понять, как он их отбирает. Вот выпустили недавно.

Юрий: Причем у всех наших студенток по двое-трое детей. Да и мальчишки не отстают. Может, на нас, конечно, насмотрелись.

– Кстати о студентах… Недавно Максим Аверин на премьере фильма Аллы Суриковой прямо со сцены сказал, что вы его на свой курс не взяли!

– Убейте меня – не помню, почему я не взял Аверина. Возможно, он проигрывал остальным ребятам в потоке. А может, Максим стал звездой и сыграл у Суриковой потому, что попал не ко мне, а в более подходящие руки!

Да что говорить, когда из тридцати набранных ребят оканчивают училище в среднем двадцать. Кто-то ошибся в выборе, другие не прижились в большом городе… Зато своих приятно видеть в театрах и на экране. Но тут столько должно совпасть!

На самом деле все предельно справедливо: мы выбираем их, они – нас, пробуются в несколько театральных вузов, мечтают об определенном мастере курса. Но я могу сказать, что никогда никому ничего не обещаю. И курсы набирал бюджетные, мне кажется, честнее некуда.

Есть у меня одна очень показательная, на мой взгляд, история из 1992 года. Мы сидели с педагогами в аудитории, разбирали списки поступающих. В окно увидел, как подъехала большая машина с охраной, следом автомобиль поменьше, из которого вышел человек. Уже через три минуты он без стука вошел в аудиторию.

– Кто тут Шлыков? – спрашивает.

– Я, – отвечаю и вижу, как в один момент в его глазах «выключились» все, кроме меня.

– В той машине, – кивает мужчина на окно, – сидит девушка, я хочу, чтобы она училась на вашем курсе.

– Нет вопросов, у нас сейчас как раз прослушивания. Пусть приходит завтра на тур, прочтет что-нибудь.

– Вы не понимаете – я хочу, чтобы она уже училась.

– То есть взять и зачислить?

– Ну да. Я, конечно, понимаю, что надо было подготовиться, басню там подобрать… Но вы просто зачислите ее, и все. Хорошо? – и вынимает пачку денег.

Платных мест в вузах тогда еще не было. Начинаю объяснять: если у девочки есть данные, то надо их просто продемонстрировать, а если нет – как она учиться будет? Это же мучение сплошное. А если бы курс был музыкальным и ей пришлось бы, скажем, петь дуэтом, а она не сможет – что делать?

– Знаете, у нее нет слуха, – сказал этот человек, – но я однажды устроил ее в Центральную музыкальную школу. Конечно, она не стала музыкантом, но кое-что развить удалось.

– В конце семестра надо будет сдавать зачеты, а если девушка просто неорганична, непластична, как она это преодолеет?

– Ну, это мы решим еще раз, – заверяет посетитель, кивая на внушительную пачку.

– А смысл?! Четыре года прорешаем, а потом-то она куда?

– Это не ваша забота. Дочка хочет, я отец… – Объяснить ему я не мог. Мы говорили как люди из разных миров, с разных планет. Он искренне не понимал: – Ты кто? Педагог? Ну и учи себе на здоровье! Тем более еще и деньги получишь.

Конечно, я не зачислил девушку на свой курс, но потом думал на эту тему много. Зачем мучить человека, который, к примеру, не имеет склонности к музыке? Есть такие активные мамы, способные годами стоять со скалкой над фортепиано, глядя, как чадо с ненавистью забивает внутрь клавиши. Хочется спросить: «А вы уверены, что это и есть любовь?»

– Кстати, вас самого называют жестким преподавателем. Валерия Ланская рассказывала в интервью, как вы ее чуть ли не поросенком обозвали…

– А иногда выхода нет! Сами потом спасибо говорят. Представьте, поступает девочка, типичная принцесса по амплуа. И вот музыкальная, пластичная, эльфийская девушка едет к папе в Америку и приезжает эдаким Наф-Нафом. Где обаяние?.. Куда пойдет ее карьера с такими пухлыми щечками? Нужно что-то, чтоб ошпарило. И я публично сказал: «Наф-Наф и Нуф-Нуф в одном флаконе!» Как быстро она привела себя в порядок! И пусть в интервью на меня жалуется за прозвище, зато в мюзиклах играет, на коньках на Первом канале катается, а как выглядит! Думаю, менее хлесткое слово не произвело бы такого эффекта. У нее же характер.

На втором курсе экзамен по актерскому мастерству – так называемые «Наблюдения». Его особенность в трудоемкости подготовки. А Лера заболела ветрянкой и, естественно, училище не посещала, сидела дома, раскрашенная зеленкой. Пришла только накануне генерального прогона, когда ее вводить было уже поздно, о чем ей и сказал. Она молча села в зале позади меня. Вскоре почувствовал: спина дымится.

– Лер, ну ты же понимаешь, что не готова?

– Я готова, – и с ходу под минусовку поет в образе Гвердцители, Варум и Лайзы Миннелли. Как тут откажешь, когда ясно: вместо того чтобы спокойно болеть дома, девочка пахала как вол?!

В 1993 году мы эти «Наблюдения» делали со студентами, когда обстреливали Белый дом и по Арбату свистели пули. Самым безопасным местом в училище был кабинет Этуша. Курс, на котором Саша Носик и Ира Линдт учились… Когда за окнами началось нечто невообразимое, мы лежали там на полу и студенты мне рассказывали, кого они собираются показывать. Но никому и в голову не пришло не готовиться! Актерство как судьба…

– Интересно, вот ты думаешь, что это судьба, а приемная комиссия совсем так не считает.

– Давайте я вам расскажу про Агнию Кузнецову, которая громко о себе заявила в таких фильмах, как «Груз 200» Алексея Балабанова и «Все умрут, а я останусь» Гай Германики. Однажды Наталия Ивановна мне говорит: «Не удивляйся, но одну девочку из следующей десятки надо посмотреть внимательнее». Заходят. Все девчонки, но одна похожа на пацана, ужасно сконцентрированная. Присмотрелся – все-таки девочка. Но как парень! Ни тебе фигуры женской, ни роста. Читает монолог Насти из «На дне» – и здорово читает. Как героиня. Но не героиня, а парень!

После прослушивания вызвал ее, говорю: «Должен вам честно сказать, вы не поступите. Но то, как вы читаете, не дает мне права не допустить вас до следующего тура». Ни спасибо, ни вообще эмоций – разворачивается и уходит прочь. С воспитанием все прекрасно. На втором туре смотрим уже с педагогами: сидят моя Наталия Ивановна, Марина Пантелеева… Заходят разные красавицы, среди них Агния – уже немного похожая на девочку: в юбочке, ботиночках изящных. Как потом выяснилось, наряжала ее моя жена.

И гениальная Марина Александровна Пантелеева, которая, к слову, Аверина учила, меня спрашивает: «Юр, а что это с краю? Мы ее слушать будем? Ты с ума сошел?» Мол, каких тут только не увидишь, конечно… И тут Агния читает. История повторяется, только Пантелеева человек прямой, сказала резче: «Мы пропускаем вас на третий тур, но вы не поступите. У вас нет внешних данных». И снова – разворот без слов и уход. Третий тур. В Москву примчалась мама Агнии. Бедная женщина думала, что ребенка в два дня провалят и она вернется домой. А дочь все не едет и не едет, вдруг похитили? Жить-то в столице негде, не на что – какие, к черту, экзамены?! В общем: «Где ребенок?!»

На последний тур пришел Владимир Абрамович Этуш, ректор. В силу почтенного возраста его созерцательное восприятие значительно усилилось. Смотрит: девочки одна красивее другой. Входит Агния. В юбочке, на своих тонюсеньких ножках. Я, глядя на эти ноги, все время вспоминал другие – в сандаликах бегали в фильме «Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен». Этуш, видно, тоже провел похожую аналогию, потому что так на меня посмотрел!

– Что это? – спрашивает Владимир Абрамович.

– Давайте послушаем, – прошу я.

– Можно и послушать, но она же ни за что не поступит…

Приходит Агния на конкурс. Завкафедрой Альберт Григорьевич Буров, затягиваясь сигаретой: «Хорошо… Нормально… Интересно… Юр, а эту тоже надо смотреть?» В конце концов Агния, конечно, поступила. Тут уж и папа с Севера приехал, и оба родителя явились в училище изумляться: «Нашу приняли?!»

И я страшно доволен тем, как Агния училась. Целеустремленность фантастическая! Еще и умная невероятно. Талантливая, неординарная. С такими не работать – преступление! Ну а как дальше сложится, конечно, не угадаешь.

По поводу студентов я понял одно: можно владеть педагогическими приемами, видеть, талантлив человек или нет, но если упустишь главное, успех будет минимальным. Везде нужна семья! Русский театр с нее начинался. Щепкин студентов приглашал к себе домой, где все ели-пили, а потом: «Ну-ка, девочка, прочти монолог, чтобы я заплакал».

Когда я учился у Веры Константиновны Львовой, посиделки у нее за столом были обязательным ритуалом. Сама наша работа очень исповедальная… Уверен, на курсе необходимо создавать ощущение семьи: должны быть папа, мама, сестра, тетя, бабушка – папе же не все скажешь, можно пошептаться с бабушкой. Не смейтесь! Я действительно так распределяю роли среди педагогов. Все наши студенты попадают в семью, где каждый найдет с кем поговорить и на кого опереться.

Когда я запретил на курсе курить, сказал, что и сам брошу. Подошел к каждому: «Даешь слово? Давай вместе!» Согласились все, хотя было ясно, что покуривать не перестанут. Одному мальчику мама, будучи педагогом в школе, тайком привозила сигареты. Ну а как? Мучают же ребенка, лютуют, курить не дают! И вот задняя лестница, которая идет за кулисы. Мой третьекурсник сладко затягивается бычком, а первокурсник его спрашивает: