Текст книги "Тело помнит все. Какую роль психологическая травма играет в жизни человека и какие техники помогают ее преодолеть"

Современник Боулби, педиатр и психоаналитик Дональд Винникотт является основоположником современных учений о подстройке. Его тщательные наблюдения за взаимодействием между матерью и ребенком начинались с изучения того, как мать держит своего младенца. Он выдвинул предположение, что эти физические взаимодействия закладывают фундамент для чувства собственного «Я» ребенка – а также чувства идентичности в рамках него. От того, как мать держит своего ребенка, зависит «способность воспринимать свое тело как сосредоточение психики» (8). Это примитивное кинестетическое ощущение чужого взаимодействия с нашим телом в итоге определяет, что мы воспринимаем «реальным» (9).

Винникотт считал, что подавляющее большинство матерей весьма неплохо справляются с подстройкой к своим детям – не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы стать «достаточно хорошей матерью» (10). Вместе с тем все может пойти наперекосяк, если мать окажется неспособной подстраиваться к физической реальности тела своего младенца. Когда мать оказывается не в состоянии удовлетворять позывы и потребности ребенка, «младенец стремится стать таким, каким он должен быть по мнению матери». Отказавшись от своих внутренних ощущений и стараясь подстроиться под потребности взрослого, ребенок воспринимает нормальный порядок вещей каким-то неправильным. Дети, которым недостает физической подстройки, склонны отключать прямую обратную связь от своего тела, являющегося сосредоточением удовольствия, цели и направления.

За годы, прошедшие с выдвижения Боулби и Винникоттом своих идей, исследователи привязанности по всему миру продемонстрировали, что у большинства детей имеется привязанность, дающая им чувство защищенности. Когда они вырастают, восприимчивость их родителей в детстве помогает им справляться со своими страхами и тревогами. Если они не столкнутся с сокрушительными жизненными событиями – психологической травмой, – которые выводят из строя систему саморегуляции, то на протяжении всей своей жизни они будут сохранять фундаментальное состояние эмоциональной защищенности. Здоровая привязанность в детстве также становится шаблоном для будущих отношений детей. Они улавливают чувства других людей и с ранних лет учатся отличать реальность от выдумки. У них вырабатывается нюх на обман и опасных людей. С такими детьми, как правило, приятно вместе играть, и взаимодействие с другими детьми способствует развитию у них самоуверенности. Научившись синхронизироваться с другими людьми, они замечают малейшие изменения в голосе и выражении лица, подстраивая соответствующим образом свое поведение. Они учатся жить в рамках общего восприятия мира, и им гораздо легче стать значимыми членами общества.

Вместе с тем пренебрежительное или жестокое обращение способны запустить этот процесс в обратном направлении. Дети, столкнувшиеся с жестокостью, зачастую крайне восприимчивы к изменениям в голосе и лице, однако склонны реагировать на них как на угрозу, вместо того, чтобы использовать эту информацию для подстройки. Доктор Сет Поллак из Университета Висконсина показал фотографии с различными выражениями лица группе обычных восьмилетних детей и группе детей того же возраста, которые пережили жестокое обращение, сравнив между собой их реакции. Рассматривая эти фотографии, на которых спектр эмоций менялся от злости до грусти, дети из второй группы были особенно восприимчивы к малейшим проявлениям злости (11).

Это одна из причин, по которым столкнувшиеся с жестоким обращением дети так легко пугаются или становятся настороженными. Только представьте себе, каково пробираться мимо океана лиц в школьном коридоре, пытаясь понять, кто из этих людей может на тебя напасть. Детям, которые слишком бурно реагируют на агрессию со стороны сверстников, которые неспособны улавливать потребности других детей, которые чуть что замыкаются в себе или теряют контроль над своими импульсами, найти друзей оказывается намного сложнее. В конечном счете они могут научиться скрывать свой страх, изображая из себя крутых, либо же они начинают все больше и больше времени проводить в одиночестве за просмотром телевизора или видеоиграми, от чего их навыки коммуникации и эмоциональная саморегуляция страдают еще больше.

Потребность в привязанности никогда не ослабевает. Большинству людей чувство оторванности от окружающих попросту невыносимо. Люди, неспособные устанавливать нормальную связь с коллегами, друзьями или близкими, как правило, находят другие способы взаимодействия: например, посредством болезни, судебных исков или семейной вражды. Они готовы на все, лишь бы избавиться от этого неприятного чувства одиночества и отчужденности.

Несколько лет назад в канун Рождества меня вызвали осмотреть четырнадцатилетнего мальчика в тюрьме графства Суффолк. Джека арестовали за проникновение в дом уехавших в отпуск соседей. Когда полицейские обнаружили его в гостиной, охранная сигнализация ревела.

Первым делом я спросил у Джека, кто, как ему кажется, придет навестить его в тюрьму на Рождество. «Никто, – ответил он. – Никто никогда не уделяет мне внимания». Как оказалось, его уже неоднократно ловили на взломе с проникновением. Он был знаком с полицией, а полиция знала про него. С наслаждением в голосе он рассказал мне, что полицейские, увидев его стоящим посреди гостиной, воскликнули: «Господи, это снова Джек, этот маленький засранец». Кто-то его узнал, кто-то знал, как его зовут. Чуть позже Джек признался: «Знаете, ведь ради этого я все и делаю». Дети готовы пойти почти на что угодно, чтобы обратить на себя внимание, почувствовать с кем-то связь.

Развитие привязанности у детей происходит на уровне биологического инстинкта – у них попросту нет выбора. В зависимости от того, как относятся к ним взрослые – с любовью или заботой либо отстраненно, пренебрежительно или жестоко, у них формируется стратегия адаптации, основанная на их попытках получить хотя бы часть необходимого им внимания.

На данный момент у нас существуют надежные методы оценки и выявления этих стратегий адаптации во многом благодаря работе двух американских ученых – Мэри Эйнсворт и Мэри Майн, которые вместе с коллегами на протяжении многих лет провели тысячи часов наблюдений за взаимоотношениями между матерями и их новорожденными детьми. Эйнсворт создала метод исследования под названием «Незнакомая ситуация» – изучается реакция младенца на временную разлуку с матерью. Как замечал Боулби, дети, у которых сформировалась здоровая привязанность, начинают нервничать, когда мать их покидает, однако испытывают радость по ее возвращении, а спустя короткое время полностью успокаиваются и снова становятся игривыми.

У младенцев же, чья привязанность к матери не вызывает у них чувства защищенности, картина куда более сложная. Дети, чьи матери невосприимчивы к их нуждам, либо пренебрегают ими, либо учатся справляться с возникающей в результате тревожностью двумя разными способами. Исследователи заметили, что некоторые из них постоянно расстраиваются и требуют внимания со стороны матери, в то время как другие ведут себя более пассивно и отстраненно. Детям из обеих групп контакт с матерью не приносит утешения – они не успокаиваются, как это происходит у детей со здоровой привязанностью к матери.

При так называемой «отстраненной привязанности» младенцы выглядят так, словно их ничего не волнует – они не плачут при разлуке с матерью и не обращают на нее внимания, когда она возвращается. Вместе с тем это вовсе не означает, что они не страдают. На самом деле их хронически учащенное сердцебиение указывает на то, что они постоянно находятся в состоянии чрезмерного возбуждения. Мы вместе с коллегами называем такое поведение «бесчувственной адаптацией» (12). Большинству матерей таких отстраненных детей словно не нравится трогать своих младенцев. Они не склонны обнимать и держать их на руках, своими выражениями лица и голосом они не создают приятного ритмичного взаимодействия со своими детьми.

Нездоровая привязанность другого типа называется «тревожной» или «противоречивой» – такие дети постоянно привлекают к себе внимание плачем и криками: они «чувствуют, но не адаптируются» (13). Они словно пришли к заключению, что никто не будет уделять им внимания, пока они не устроят спектакль. Они чрезвычайно расстраиваются, когда не знают, где их мать, однако ее возвращение не приносит им особого утешения. И хотя ее компания не приносит им видимого удовольствия, они продолжают пассивно или озлобленно фокусироваться на ней, даже в ситуациях, когда другие дети предпочли бы игру (14).

Исследователи привязанности у детей полагают, что эти три «упорядоченные» стратегии (здоровая, отстраненная и тревожная) срабатывают, так как помогают добиться максимальной заботы, которую может предоставить конкретный взрослый. Дети, забота о которых имеет четкую закономерность – даже если она связана с выраженной отстраненностью или бесчувственностью, способны приспосабливаться для поддержания отношений. Это вовсе не значит, что проблема отсутствует: модель привязанности, выработанная в детстве, зачастую сохраняется и во взрослой жизни.

Тревожные дети вырастают в тревожных взрослых, в то время как отстраненные дети, вырастая, теряют связь со своими собственными чувствами и чувствами окружающих. Например, когда говорят: «Нет ничего плохого в том, чтобы шлепать детей. Меня вот били, и это помогло мне добиться в жизни успеха».

В школе отстраненные дети чаще обижают сверстников, в то время как тревожные дети склонны становиться жертвами издевательств (15). Вместе с тем развитие происходит нелинейно, и многие жизненные ситуации способны оказать свое влияние на конечный результат.

Существует, однако, еще одна группа детей, у которых не сформировалось устойчивой адаптации, и среди детей, проходящих лечение у нас, а также взрослых, наблюдающихся в психиатрических клиниках, таких большинство. Примерно двадцать лет тому назад Мэри Майн вместе с коллегами из Калифорнийского института в Беркли начали выделять группу детей (составляющих примерно пятнадцать процентов из тех, что участвовали в их исследованиях), которые, казалось, не понимали, как взаимодействовать с заботящимися о них взрослыми. Как оказалось, самая главная проблема заключалась в том, что сами взрослые представляли для этих детей источник стресса или ужаса (16).

Оказавшимся в такой ситуации детям не к кому обратиться за помощью, и они сталкиваются с неразрешимой дилеммой: их матери одновременно и необходимы для их выживания, и вызывают у них страх (17). Они «не могут ни сближаться (здоровая и противоречивые «стратегии»), ни смещать [свое] внимание (тревожная «стратегия»), ни убежать» (18). Если понаблюдать за этими детьми в яслях или во время исследований по изучению привязанности, то можно увидеть, как они смотрят на входящих в помещение родителей, а также как быстро потом отворачиваются от них. Будучи не в состоянии решить, пытаться ли им сблизиться или избегать своих родителей, они могут начать раскачиваться на четвереньках, словно впадая в транс, замирать на месте с поднятыми вверх руками или же вставать, чтобы приветствовать своих родителей, а затем падать на пол. Не понимая, кто для них безопасен, кто для них «свой», они могут быть чрезмерно любвеобильными с незнакомцами либо не доверять никому. Майн назвала такое поведение «беспорядочной привязанностью». Беспорядочная привязанность – это «безысходный страх» (19).

Сознательные родители зачастую начинают тревожиться, когда знакомятся с исследованиями привязанности – они переживают, что своей периодической нетерпимостью или обыденными проблемами с подстройкой они могли нанести своим детям неисправимый вред. В реальной жизни нельзя избежать недопонимания, неуместных реакций и проблем во взаимодействии. Когда матери и отцы вовремя не откликаются либо заняты своими делами, младенцам зачастую приходится самим придумывать, как успокоиться. В пределах разумного это не представляет никакой проблемы. Детям нужно учиться справляться со своими недовольствами и разочарованиями. С «достаточно хорошими» взрослыми дети постепенно усваивают, что разорванную связь можно восстановить. Главное, чтобы они были в состоянии чувствовать себя в душе защищенными, находясь со своими родителями или другими заботящимися о них взрослыми (20).

В ходе исследования стратегий привязанности, в котором приняли участие более двух тысяч детей из «нормальных» семей среднего класса, было установлено, что 62 процента чувствовали себя в безопасности, 15 процентов были замкнутыми (отстраненная стратегия), 9 процентов тревожными (противоречивая стратегия), а 15 процентов – беспорядочными (21). Любопытно, что, как показало это исследование, пол и характер ребенка оказывали мало влияния на стратегию привязанности – так, например, у «трудных» детей не была выявлена повышенная вероятность выработки беспорядочной привязанности. Дети из более низких социально-экономических слоев оказались более склонны к беспорядочной привязанности (22) – вероятно, это связано с тем, что родители сильно нервничают из-за финансовых и семейных проблем.

У детей, не чувствующих защищенности во младенчестве, по мере взросления возникают сложности с контролем своего поведения и эмоциональных реакций. К тому моменту, как они идут в детский сад, многие из этих детей становятся агрессивными или замкнутыми, и у них развиваются различные психиатрические проблемы (23). Кроме того, у них наблюдается повышенный уровень физиологического стресса, выражающегося в изменении частоты сердцебиения, вариабельности сердечного ритма (24), гормональных реакций с участием гормонов стресса, а также пониженном иммунитете (25). Происходит ли автоматическая нормализация подобных биологических дисфункций, когда ребенок взрослеет или перебирается в более безопасную для него среду? Насколько нам известно, этого не происходит.

Жестокое обращение со стороны родителей является не единственной возможной причиной развития беспорядочной привязанности: родители, слишком поглощенные своей собственной психологической травмой, связанной, например, с домашним насилием, изнасилованием или недавней смертью кого-то из родителей либо другого ребенка, могут также быть эмоционально нестабильными и изменчивыми, чтобы обеспечивать необходимый комфорт и защиту (26, 27). Если даже для воспитания чувствующих себя защищенными детей все родители нуждаются в любой доступной поддержке, травмированным родителям особенно нужна помощь в подстройке к потребностям своих детей.

Взрослые зачастую не осознают, когда их синхронизация с детьми нарушается. Я отчетливо помню видеозапись, которую мне показала Беатрис Биби (28). На ней молодая мать играла со своим трехмесячным младенцем. Все было хорошо, пока ребенок не отстранился и не отвернул голову, дав понять, что ему нужен перерыв. Мать, однако, не уловила этих сигналов и стала еще старательнее пытаться вовлечь ребенка в игру, повысив громкость голоса и приблизив к нему свое лицо. Когда он отпрянул еще дальше, она продолжила качать его и тыкать в него. Наконец он начал кричать, после чего мать уложила его и ушла с удрученным видом. Было очевидно, что она чувствует себя ужасно, однако она попросту не уловила важных сигналов от ребенка. Легко представить, как подобное недопонимание, повторяясь снова и снова, может привести к хроническим проблемам во взаимодействии (каждый, кому доводилось воспитывать страдающего от коликов или гиперактивного ребенка, знает, как быстро нарастает стресс, когда кажется, будто ничего не помогает). Раз за разом оказываясь не в состоянии успокоить своего ребенка или нормально с ним поиграть, мать может начать воспринимать его как трудного, чувствовать себя нерадивой матерью и в будущем больше не предпринимать попыток его успокоить.

На практике зачастую оказывается сложно отличить проблемы, возникшие из-за беспорядочной привязанности, от проблем, ставших следствием травмы: они зачастую оказываются переплетены между собой. Моя коллега Рэйчел Иегуда занималась изучением распространенности ПТСР среди взрослых жителей Нью-Йорка, переживших нападение или изнасилование (29). Те, чьи матери пережили Холокост с последующим развитием у них ПТСР, значительно чаще сталкивались с тяжелыми психологическими проблемами после этих травмирующих происшествий. Самое логичное объяснение подобной закономерности заключается в том, что в процессе воспитания их психика осталась уязвимой, из-за чего им было сложнее восстановить внутреннее равновесие после перенесенного насилия. Иегуда обнаружила схожую уязвимость среди детей женщин, которые находились в Мировом торговом центре в тот самый трагический день 2001 года (30).

Аналогично реакция детей на болезненные события во многом определяется тем, насколько спокойны или взволнованны их родители. Мой бывший студент Гленн Сакс, ныне заведующий кафедрой детской и подростковой психиатрии в Нью-Йоркском университете, продемонстрировал, что развитие ПТСР у детей, попавших в больницу с тяжелыми ожогами, можно было предсказать, отталкиваясь от того, насколько защищенными они себя чувствовали со своими матерями (31).

Характер привязанности детей к матерям предсказывал необходимую для облегчения боли дозировку морфина – чем более здоровой была привязанность, тем меньше обезболивающего им было нужно.

Другой мой коллега, Клод Чемтоб, руководивший программой изучения семейной травмы в медицинском центре Лангон при Нью-Йоркском университете, исследовал 112 детей из Нью-Йорка, ставших непосредственными свидетелями террористических атак 11 сентября 2001-го (32). Дети, чьим матерям впоследствии диагностировали ПТСР или депрессию, в шесть раз чаще оказывались подвержены серьезным эмоциональным проблемам или повышенной агрессии в ответ на то, что они пережили. У детей, чьи отцы столкнулись с ПТСР, также наблюдались проблемы с поведением, однако Чемтоб обнаружил, что этот эффект не был прямым и передавался через мать (когда живешь с вспыльчивым, отстраненным или напуганным супругом, то это запросто может стать сильной психологической нагрузкой, вплоть до развития депрессии).

Когда у человека нет внутреннего чувства защищенности, ему сложно различать, что представляет опасность, а что нет. Когда ваши эмоции и чувства постоянно притуплены, потенциально опасные ситуации могут помогать чувствовать себя живым. Когда кто-то приходит к выводу, что он, должно быть, ужасный человек (иначе зачем бы родители стали к нему так относиться?), то он начинает ожидать ужасного обращения и со стороны других людей. Он думает, что заслуживает этого, да и в любом случае ничего не может с этим поделать. Когда люди с дезорганизацией начинают воспринимать себя подобным образом, они обречены на получение психологической травмы от дальнейших событий в своей жизни (33).

В начале 1980-х моя коллега из Гарварда Карлен Лайонс-Рут, исследователь привязанности, начала записывать на видеопленку прямое взаимодействие между матерями и их детьми в возрасте полугода, года и полутора лет. Она снова сняла их на видео в возрасте пяти, семи и восьми лет (34). Все были из семей, принадлежавших к группе повышенного риска: сто процентов в соответствии с установленными государством критериями жили за чертой бедности, а почти половина матерей воспитывали детей в одиночку.

Беспорядочная привязанность проявлялась двумя разными способами: одна группа матерей, казалось, была слишком занята своими собственными проблемами, чтобы реагировать на потребности своих маленьких детей. Они зачастую вели себя навязчиво и враждебно: то не обращали на своих детей внимания, то вели себя с ними так, словно это дети должны были удовлетворять их потребности. Другая группа матерей испытывала страх и чувство беспомощности. Они зачастую казались милыми или ранимыми, однако не умели вести себя в отношениях по-взрослому – казалось, они ждали от своих детей утешения. Они не замечали своих детей, вернувшись после разлуки с ними, и не брали их на руки, когда тем было плохо. Казалось, эти матери вели себя подобным образом неумышленно – они попросту не знали, как подстраиваться к своим детям и реагировать на поступающие от них сигналы, из-за чего не могли их успокоить и утешить. Враждебные/навязчивые матери в прошлом чаще сталкивались с жестоким обращением и/или становились свидетелями домашнего насилия, в то время как отчужденные/беспомощные матери чаще имели дело с сексуальным насилием или потерей родителей (но не физическим насилием) (35).

Мне всегда было любопытно, как родители приходят к тому, что начинают жестоко обращаться со своими детьми. В конце концов, воспитание здорового потомства лежит в самом корне нашего человеческого предназначения, смысла нашей жизни. Что может побудить родителей сознательно причинять своим детям вред либо же не уделять им нужного внимания? Своей работой Карлен предоставила мне один ответ: просматривая ее видеозаписи, я видел, как дети постепенно становились все более и более безутешными, замкнутыми или невосприимчивыми к своим матерям, которые не могли к ним подстроиться. Сами же матери вместе с тем все больше раздражались, выглядели все более разбитыми и беспомощными, пытаясь наладить с ребенком связь. Как только мать начинает видеть в своем ребенке не партнера в гармоничных отношениях, а недовольного, разъяренного чужака, с которым невозможно найти общий язык, создаются все предпосылки для последующего жестокого обращения.

Восемнадцать лет спустя, когда этим детям было примерно по двадцать лет, Лайонс-Рут провела еще одно исследование, чтобы узнать, как они адаптировались ко взрослой жизни.

Младенцы, чья эмоциональная связь со своими матерями в восемнадцать лет была сильно нарушена, выросли молодыми людьми с нестабильным чувством собственного «Я», склонностью к саморазрушению (включая чрезмерную трату денег, беспорядочные половые связи, злоупотребление спиртным и наркотиками, агрессивное вождение и обжорство), чрезмерной агрессии и суициду.

Карлен вместе с коллегами предполагали, что враждебное/навязчивое поведение со стороны матери станет наиболее важным фактором в развитии психической нестабильности у повзрослевших детей, однако на деле все оказалось иначе. Наиболее сильное и продолжительное влияние оказала эмоциональная отрешенность. Эмоциональная отдаленность и смена ролей (когда мать ожидает от ребенка, что он будет о ней заботиться) в особенности способствовали проявлению у молодых людей агрессивного поведения по отношению к себе и окружающим.