Текст книги "Тело помнит все. Какую роль психологическая травма играет в жизни человека и какие техники помогают ее преодолеть"

Особый интерес для Лайонс-Рут представляло явление диссоциации, когда человек чувствовал себя потерянным, раздавленным, брошенным и изолированным от мира и воспринимал себя нелюбимым, пустым, беспомощным, безнадежным и угнетенным. Она обнаружила «поразительную и неожиданную» связь между пренебрежением и неспособностью подстроиться со стороны матери в течение первых двух лет жизни и симптомами диссоциации в юношестве. Лайонс-Рут заключила, что дети, у которых не сложилось здоровой связи со своей матерью, подвержены повышенному риску оказаться неспособными в юношеском возрасте адекватно воспринимать себя и свое окружение (36).

Дети, воспитываемые в здоровых отношениях, учатся выражать не только свои фрустрации и печали, но также и свое зарождающееся «Я» – свои интересы, предпочтения и цели. Получение сочувственного отклика защищает детей (и взрослых) от чрезмерного тревожного возбуждения. Когда же взрослый игнорирует их потребности либо возмущается самим их существованием, то они привыкают к отчужденности и отторжению. Они справляются с этим как могут, блокируя материнскую враждебность или пренебрежение, и ведут себя так, словно это не имеет значения, однако их тело чаще всего остается в состоянии повышенной бдительности, готовое отразить удары или принять лишения и отторжение. При диссоциации человек одновременно знает и не знает о происходящем с ним (37).

Боулби писал: «Те чувства, которые не могут быть выражены по отношению к матери/другому, не могут быть идентифицированы в самом себе» (38). Когда тебе невыносимо знать то, что ты знаешь, или чувствовать то, что ты чувствуешь, то единственным спасением является отрицание и диссоциация (39).

Пожалуй, самым губительным долгосрочным последствием подобной защитной реакции является то, что человек перестает чувствовать себя настоящим. Когда ты не чувствуешь себя, для тебя уже ничего не важно, из-за чего ты больше не можешь защитить себя от опасности.

Либо же, стремясь почувствовать хоть что-то, человек прибегает к крайним мерам – например, режет себя лезвиями или затевает драку с незнакомцами. Мы видели подобные состояния у детей в Детской клинике и наблюдаем в настоящий момент у детей и взрослых, обращающихся в наш Центр травмы.

Исследование Карлен показало, что диссоциация развивается в раннем возрасте: последующее жестокое обращение или другие травмы не способствуют симптомам диссоциации, наблюдаемым в юношеском возрасте (40). Насилие и психологические травмы приводят ко многим другим проблемам, однако не имеют никакого отношения к диссоциации или агрессии по отношению к себе. Отсутствие ощущения защищенности в отношениях со взрослым в раннем детстве приводит к нарушению чувства внутренней реальности, чрезмерной привязанности и склонности к саморазрушению: бедность, воспитание матерью-одиночкой или наличие у матери психиатрических проблем никак на появление этих симптомов не влияют.

Это вовсе не означает, что жестокое обращение с ребенком не оказывает никакого влияния (41), однако качество отношений ребенка с родителем в раннем детстве оказалось решающим фактором в предотвращении развития психических проблем, независимо от наличия каких-либо других травм (42). По этой причине лечение должно затрагивать не только отпечатки конкретных травматических событий, но также и последствия отсутствия здоровой привязанности в раннем детстве, а именно диссоциацию и утрату саморегуляции.

Каждая стратегия привязанности создает внутреннюю карту, которая будет определять наши отношения на протяжении всей жизни, причем не только ожидания от других людей, но и то, насколько комфортно и приятно нам будет в их присутствии. Я сомневаюсь, что поэт Эдвард Эстлин Каммингс мог бы написать свои веселые строки «Люблю свое тело, когда оно с твоим телом сопряжено. И все так ново. И мускул – на мускуле. И нерв – на нерве», если бы в раннем детстве он только и видел что каменные лица и враждебные взгляды (43). Карта взаимоотношений с окружающими впечатана в наш эмоциональный мозг, ее нельзя изменить лишь пониманием того, какой она должна быть. Вы можете осознать, что ваша боязнь близких отношений как-то связана с послеродовой депрессией вашей матери или с тем фактом, что она сама в детстве была растлена, однако этого не будет достаточно, чтобы вы смогли довериться другому человеку и быть с ним счастливы.

Тем не менее осознание этого может помочь вам начать поиски других способов взаимодействия в отношениях – как ради вас самих, так и ради ваших детей, которым вы можете передать нездоровую привязанность. В пятой части книги я рассмотрю ряд подходов по исцелению искаженной системы подстройки с помощью обучения ритмичности и взаимности (44). Для синхронизации с самим собой и окружающими необходимо задействовать наши телесные ощущения – зрение, слух, осязание и чувство равновесия. Когда этого не происходит в младенчестве и раннем детстве, повышается риск проблем с сенсорной интеграцией в будущем (к которым могут привести далеко не только травма и пренебрежительное отношение).

Синхронизация – это вхождение в резонанс посредством объединяющих звуков и движений, которые присущи повседневным сенсорным ритмам готовки и уборки, засыпания и пробуждения. Синхронизация – это обмен веселыми рожицами и объятиями, выражение восторга или неодобрения в подходящие для этого моменты, перебрасывание мяча, совместное пение. В нашем Центре травмы мы разработали программы обучения родителей технике подстройки к своим детям, и мои пациенты рассказали мне про многие другие способы синхронизации, начиная от хорового пения и бальных танцев и заканчивая вступлением в баскетбольную команду, джазовые или камерные музыкальные коллективы. Все это способствует коллективному удовольствию.

Глава 8. В ловушке отношений: цена жестокого и пренебрежительного обращения

«Ночное морское путешествие» – это путешествие в расщепленные, отвергнутые, неизвестные, нежеланные, заброшенные части нашего «Я», которые были сосланы в различные подземные миры нашего сознания… Цель данного путешествия – это вернуть нам связь со своим «Я». Подобное воссоединение может оказаться на удивление болезненным, даже жестоким. Чтобы его совершить, нам нужно сначала согласиться принимать все.

Стивен Коп

Мэрилин была высокой, на вид спортивной женщиной тридцати с лишним лет, которая работала операционной медсестрой в соседнем городе. Она рассказала мне, что несколькими месяцами ранее начала играть в своем спортклубе в теннис с бостонским пожарным по имени Майкл. По ее словам, обычно она сторонилась мужчин, однако постепенно ей стало настолько комфортно с Майклом, что она не стала отказываться, когда он начал приглашать ее после игры в пиццерию. Они болтали про теннис, фильмы, своих племянников и племянниц – никаких слишком личных тем.

Однажды августовским субботним вечером после тенниса и пиццы она пригласила его к себе домой провести ночь. Она сказала, что почувствовала себя «скованной и оторванной от реальности», как только они остались наедине. Она попросила его не торопиться, однако мало что помнила о том, что случилось дальше. После нескольких бокалов вина и повторного просмотра серии «Закона и порядка» они, судя по всему, вместе уснули в ее кровати. Примерно в два часа ночи Майкл перевернулся во сне. Когда Мэрилин ощутила прикосновение его тела, она взорвалась – принялась колотить его кулаками, царапать и кусать, с криками: «Ах ты сволочь, ах ты сволочь!» Майкл вскочил, собрал свои вещи и сбежал. Когда он ушел, Мэрилин сидела на своей кровати в течение нескольких часов, потрясенная случившимся. Ей было чрезвычайно стыдно, и она ненавидела себя за то, что сделала. Теперь же она обратилась ко мне, чтобы я помог ей справиться с ее боязнью мужчин и необъяснимыми приступами ярости.

Моя работа с ветеранами приучила меня слушать неприятные истории, вроде той, что рассказала Мэрилин, при этом не пытаясь сразу же приступить к решению проблемы. Психотерапия зачастую начинается с какого-то необъяснимого поведения: женщины внезапно нападают на своего парня посреди ночи; пугаются, когда кто-то смотрит им прямо в глаза; обнаруживают себя залитыми кровью, порезав кожу куском стекла, либо специально вызывают рвоту после еды. Требуются время и терпение, чтобы позволить скрывающейся за этими симптомами реальности себя обнаружить.

Мэрилин объяснила, что за более чем пять лет Майкл стал первым мужчиной, которого она привела к себе домой, однако она уже не в первый раз теряла над собой контроль, когда проводила ночь вместе с мужчиной. Она рассказала, что всегда чувствовала себя напряженной и зажатой, оказавшись с мужчиной наедине, и были другие случаи, когда она «приходила в себя» в своей квартире, сжавшись в углу и толком не помня, что произошло.

Мэрилин сказала, что у нее было такое чувство, словно она «только делала вид», что у нее есть жизнь. Если она была не на теннисном корте или в операционной, то, как правило, ничего не чувствовала. Несколько лет назад она обнаружила, что может побороть свою бесчувственность с помощью лезвия бритвы, однако испугалась, когда стала резать себя все глубже и чаще, чтобы добиться облегчения.

Она пробовала также и напиваться, однако это напоминало ей про ее отца и его бесконтрольное пьянство, из-за чего начинала испытывать к себе отвращение. Так что вместо этого она фанатично играла в теннис при первой возможности. Так она чувствовала себя живой.

Когда я поинтересовался ее прошлым, Мэрилин сказала, что у нее, «наверное», было счастливое детство, однако она мало что помнила до того, как ей исполнилось двенадцать. Она сказала, что была робким подростком, а после ожесточенной стычки с отцом-алкоголиком, когда ей было шестнадцать, убежала из дома. Она закончила муниципальный колледж и выучилась на медсестру без какой-либо помощи со стороны родителей. Ей было стыдно, что в тот период она спала с кем попало – по ее собственным словам, «она искала любовь не там, где нужно».

Как я это часто делаю со своими новыми пациентами, я попросил ее нарисовать семейный портрет. Увидев ее рисунок (воспроизведенный выше), я решил действовать не спеша. Было очевидно, что у Мэрилин были какие-то ужасные подавленные воспоминания, однако она не позволяла себе признать того, что было изображено на ее собственном рисунке. Она нарисовала обезумевшего от страха ребенка, запертого в некоем подобие клетки, которому угрожали не только три кошмарные фигуры – одна без глаз, – но также и огромный эрегированный пенис, вторгающийся в ее пространство. И тем не менее эта женщина сказала, что у нее, «наверное», было счастливое детство.

Как написал поэт Уистен Хью Оден:

 
Правда, подобно сну и любви, не терпит
Подходов, что слишком настырны (1).
 

Я называют это правило Одена, и, следуя ему, я специально не стал просить Мэрилин рассказать мне, что она помнила. На самом деле мой опыт дал мне понять, что мне не так уж важно знать все подробности пережитых моими пациентами травм. Самым главным было то, чтобы пациенты сами научились справляться со своими ощущениями и воспоминаниями. На это могут уйти месяцы или даже годы. Я решил начать лечение Мэрилин с приглашения ее в терапевтическую группу, где она могла обрести поддержку и признание, прежде чем начать разбираться с причиной своего недоверия, стыда и гнева.

Как я и ожидал, Мэрилин пришла на свое первое собрание группы с испуганным видом, подобно девочке с ее семейного портрета; она была замкнутой и ни с кем не общалась. Я выбрал именно эту группу, потому что ее члены всегда с радостью помогали новичкам, которые боялись говорить, и охотно их принимали. По своему собственному опыту они знали, что раскрытие сокровенных тайн – процесс постепенный. На этот же раз они меня удивили, принявшись задавать столь много назойливых вопросов про личную жизнь Мэрилин, что мне сразу же вспомнился ее рисунок с изображением маленькой девочки, на которую все нападают. Сами того не понимая, члены группы словно возрождали к жизни ее болезненное прошлое. Я вмешался, чтобы помочь ей установить границы того, о чем она будет говорить, и она начала постепенно вливаться.

Три месяца спустя на собрании группы Мэрилин рассказала, что несколько раз споткнулась и упала на тротуаре по дороге в нашу клинику. Она переживала, что у нее стало падать зрение: кроме того, в последнее время она стала чаще пропускать мячи в теннисе. Я снова вспомнил про ее рисунок и обезумевшего ребенка с огромными испуганными глазами.

Было ли этой какой-то разновидностью «конверсионной реакции», когда внутренний конфликт приводит к потере пациентами функций части своего тела? Многие солдаты в обеих мировых войнах сталкивались с параличом, который нельзя было объяснить какими-то физическими травмами, и мне доводилось видеть случаи так называемой «истерической слепоты» в Мексике и Индии.

Тем не менее, будучи врачом, я не собирался на основании одних только догадок делать заключение, что «проблема у нее в голове». Я направил ее к коллегам из Массачусетской офтальмологической больницы, попросив их провести ее полное обследование. Несколько недель спустя пришли результаты. У Мэрилин обнаружили красную волчанку сетчатки – аутоиммунное заболевание, которое разрушало ее зрение и требовало немедленного лечения. Я был потрясен: Мэрилин стала третьим человеком в тот год, вызвавшим у меня подозрение в пережитом инцесте, которому впоследствии диагностировали аутоиммунное заболевание[28]28
  Аутоиммунное заболевание – заболевание, развивающееся вследствие выработки организмом антител (белков, в норме вырабатываемых организмом в ответ на попадание в организм чужеродных и потенциально опасных веществ, например бактерий и вирусов) против собственных клеток организма. Другими словами, организм начинает атаковать сам себя. – Прим. ред.


[Закрыть] – болезнь, при которой организм атакует сам себя.

Позаботившись о том, чтобы Мэрилин получила необходимую медицинскую помощь, я проконсультировался с двумя своими коллегами из Массачусетской больницы общего профиля – психиатрами Скоттом Уилсоном и Ричардом Крадином, которые заведовали местной иммунологической лабораторией. Я рассказал им про случай Мэрилин, показал ее рисунок и предложил провести совместное исследование. Они великодушно согласились уделить этому время и предоставили возможность провести дорогостоящее иммунологическое тестирование. Мы привлекли к участию в исследовании двенадцать женщин, переживших в прошлом инцест, которые не принимали никаких лекарств, а также еще двенадцать женщин, которые никогда не сталкивались с психологической травмой и тоже не принимали никаких препаратов – подобрать такую контрольную группу оказалось на удивление сложно (Мэрилин участие не принимала: мы, как правило, не предлагаем пациентам нашей клиники участвовать в наших исследовательских программах).

Когда исследование было завершено, а полученные данные проанализированы, Ричард сообщил, что у переживших инцест женщин было выявлено аномальное соотношение лимфоцитов CD45RA и CD45RO по сравнению с контрольной группой. Лимфоциты CD45 выполняют роль «клеток памяти» иммунной системы. Некоторые из них, называемые RA-лимфоцитами, были активированы под воздействием токсинов в прошлом – они быстро реагируют на внешние угрозы, с которыми организм сталкивался ранее. RO-лимфоциты же, наоборот, содержатся в резерве на случай неизвестных атак – они задействуются, когда организм сталкивается с какой-то угрозой впервые. Таким образом, это соотношение указывает на баланс клеток, которые распознают известные токсины, и клеток, которые ожидают поступления новой информации для своей активации. У пациентов, переживших инцест, относительное количество RA-лимфоцитов, готовых к атаке, значительно превышает норму. Из-за этого иммунная система становится чрезмерно чувствительной к угрозам и склонна активировать защитную реакцию, когда в ней на самом деле нет никакой потребности, даже если это приводит к атаке на клетки своего организма.

Наше исследование показало, что организм жертв инцеста на самом глубоком уровне плохо различал безопасные и угрожающие ему ситуации. Это означает, что травма приводит не только к искаженному восприятию поступающей извне информации: сам организм не чувствует себя в безопасности. Прошлое отпечаталось не только на их разуме, лишив способности правильно интерпретировать безобидные события (например, когда Мэрилин набросилась на Майкла из-за того, что он случайно дотронулся до нее во сне), но также и на самой их сущности: безопасности их организма (2).

Как люди учатся понимать, что безопасно, а что нет, что происходит внутри них, а что – внешние обстоятельства, чему следует противиться, а что можно безопасно принять? Самый лучший способ понять последствия жестокого и пренебрежительного обращения в детстве – это слушать то, чему нас могут научить люди вроде Мэрилин. Когда я познакомился с ней поближе, мне, помимо прочего, стало ясно одно: у нее было свое собственное уникальное представление о том, как устроен мир.

В детстве мы изначально находимся в центре своей собственной вселенной, интерпретируя все происходящее с эгоцентричной точки зрения. Когда наши родители или бабушка с дедушкой говорят нам, что мы самые милые, самые чудесные создания на земле, мы не ставим их слова под сомнение – должно быть, именно так и есть. И в глубине души, что бы мы еще ни узнали про себя, мы сохраним ощущение того, что мы просто прелесть. Как результат, когда судьба впоследствии сводит нас с кем-то, кто плохо с нами обходится, мы испытываем ярость. Это кажется неправильным, нам это незнакомо, непривычно. Когда же с ребенком жестоко обращаются либо пренебрегают им, у него формируется совсем иная внутренняя карта. На его самосознании остается отпечаток презрения и унижения, и мы, скорее, не сделаем первый шаг, думая, что «у него (или у нее) есть мой номер», и не станем протестовать, когда с нами будут плохо обращаться.

Прошлое Мэрилин исказило ее восприятие любых отношений. Она была убеждена, что мужчинам наплевать на чужие чувства и что они всегда безнаказанно получают желаемое. Женщинам доверять тоже нельзя. Они слишком слабые, чтобы за себя постоять, и продают свое тело, чтобы мужчины о них заботились.

Если ты попадешь в беду, они и пальцем не пошевелят, чтобы помочь. Подобное мировосприятие проявлялось в отношении Мэрилин к своим коллегам: она сомневалась в искренности мотивов любого, кто проявлял к ней доброту, и отчитывала их по поводу малейшего отклонения от установленных процедур. Себя же саму она считала проклятой – человеком, который оказывает нездоровое влияние на всех, кто оказывается рядом.

Впервые столкнувшись с пациентами вроде Мэрилин, я стремился ставить под сомнение их взгляды и пытался помочь им научиться смотреть на мир более позитивно и гибко. Так продолжалось, пока в один прекрасный день женщина по имени Кэти не разложила мне все по полочкам. Один из членов группы опоздал на собрание, так как у него сломалась по дороге машина, и Кэти тут же принялась винить в этом себя: «Я же видела, как у тебя барахлила машина на прошлой неделе; я знала, что должна была предложить тебя подвезти». Всего за несколько минут, поддавшись самокритике, она дошла до того, что принялась винить себя в пережитом ею сексуальном насилии: «Я сама была во всем виновата: мне было семь, и я любила своего папу. Я хотела, чтобы он тоже любил меня, и делала все, о чем он меня просил. Это была целиком моя вина». Когда я вмешался, сказав: «Да перестань, ты же была всего лишь маленькой девочкой – это твой отец должен был соблюдать границы дозволенного», Кэти повернулась в мою сторону. «Знаешь, Бессел, – сказала она, – я знаю, как важно для тебя быть хорошим психотерапевтом, так что когда ты делаешь подобные нелепые комментарии, я обычно рассыпаюсь в благодарностях. В конце концов, я пережила инцест – у меня есть опыт в удовлетворении потребностей взрослых, неуверенных в себе мужчин. Но прошло два года, и теперь я доверяю тебе достаточно, чтобы сказать, что от этих комментариев мне становится ужасно не по себе».

«Я инстинктивно виню себя за все плохое, что происходит с людьми вокруг меня. Я знаю, что это иррационально, и чувствую себя невероятно глупо из-за этих чувств, но они есть. Когда ты пытаешься убедить меня быть более благоразумной, я лишь чувствую себя еще более одинокой и изолированной – и они только подтверждают, что никто в целом мире никогда не сможет понять, каково это – быть мной».

Я искренне поблагодарил ее за откровенность и с тех пор старался не говорить своим пациентам, что им не следует чувствовать то, что они чувствуют. Кэти дала мне понять, что на мне лежит куда большая ответственность: я должен помочь им воссоздать их внутреннюю карту мира.

Как я уже говорил в предыдущей главе, исследователи привязанности показали, что заботящиеся о нас с рождения взрослые не только кормят, одевают и утешают нас, когда нам грустно: своим поведением они оказывают непосредственное влияние на то, как наш стремительно развивающийся мозг воспринимает окружающую реальность. В ходе взаимодействия со взрослыми мы понимаем, что безопасно, а что представляет угрозу: на кого можно положиться, а кто непременно нас подведет; что нам нужно делать, чтобы наши потребности были удовлетворены. Эта информация отпечатывается в наших нейронных контурах, образуя шаблоны восприятия нами самих себя и мира вокруг. Эти внутренние карты поразительно устойчивы к изменениям на протяжении всей жизни.

Это, однако, вовсе не означает, что наши внутренние карты не могут меняться под воздействием опыта. Наполненные любовью отношения, особенно в подростковые годы, когда мозг в очередной раз проходит через период экспоненциальных изменений, способны по-настоящему нас преобразить. Похожее влияние может оказать и рождение ребенка, так как наши маленькие дети зачастую учат нас любви. Взрослые, столкнувшиеся в детстве с жестоким или пренебрежительным обращением, по-прежнему в состоянии познать прелесть человеческой близости и взаимного доверия либо испытать глубокие духовные переживания, которые по-новому откроют для них мир. С другой стороны, прежде безупречная детская внутренняя карта может настолько исказиться вследствие нападения или изнасилования во взрослой жизни, что все ее дороги будут вести к ужасу или отчаянию. Эти реакции не являются осмысленными, и, как следствие, их нельзя изменить путем переосмысления иррациональных убеждений. Наша внутренняя карта мира запрограммирована в нашем эмоциональном мозге, и для ее изменения необходимо перестроить эту часть центральной нервной системы, что является темой пятой части этой книги, посвященной способам лечения.

Тем не менее обучение распознанию иррациональных мыслей и поведений может стать полезным первым шагом в исцелении. Люди вроде Мэрилин зачастую обнаруживают, что их допущения расходятся с мнением их друзей. Если им повезет, то их друзья и коллеги дадут им понять – словами, а не действиями, – что их недоверие и ненависть к себе значительно усложняют общение. На практике, однако, такое случается редко, и случай, произошедший с Мэрилин, типичен: после того как она напала на Майкла, ему было совершенно не интересно во всем разбираться, и она потеряла одновременно и их дружбу, и своего любимого партнера по теннису. Именно после таких ситуаций умные и отважные люди вроде Мэрилин, которые сохранили свою любознательность и решительность, несмотря на повторяющиеся неудачи, и начинают искать помощи.

Как правило, рациональный мозг способен взять верх над эмоциональным мозгом, если только этому не помешают наши страхи (так, например, страх быть остановленным полицией может мгновенно превратиться в благодарность, когда полицейский предупреждает о случившейся впереди аварии). Когда же мы чувствуем себя загнанными в угол, отверженными либо приходим в ярость, мы склонны активировать свои старые карты и следовать их указаниям. Изменения начинаются, когда мы учимся «владеть» своим эмоциональным мозгом. То есть учимся осознавать душераздирающие ощущения, связанные со страданием и унижением, а также справляться с ними. Лишь научившись переносить то, что происходит у нас внутри, мы можем начать дружить с эмоциями, не дающими нам изменить свои карты, а не заглушать их.