Текст книги "Красноречие сардинки. Невероятные истории подводного мира"

Коралловый полип – вовсе не изолированное существо: он неотделим от других микроскопических видов, живущих в нем и составляющих с ним единое целое. Именно благодаря этому союзу в море возводятся самые невероятные города, видимые из космоса: коралловые острова и Большой Барьерный риф, где другие живые организмы, от маленьких креветок до громадных акул, создают, в свою очередь, собственные сложные сообщества.

У нас нет ни щупальцев, ни известняковых экзоскелетов, но так ли сильно мы отличаемся от кораллов? Мы тоже живем внутри сложных социумов, каждое звено которых – ничто без остальных. Наши цивилизации, наши города основаны на фундаментальных принципах взаимопомощи, о которых мы склонны забывать в эпоху, когда индивидуализм возведен в ранг идеала. Тем не менее само наше тело, как и тела многих животных, похоже на организм кораллов: мы даем в нем приют огромным кланам микроскопических живых организмов, которые не являются Homo sapiens, однако же их судьба прочно связана с нашей. Мы заполнены бактериями с ног до головы, и эти бактерии абсолютно необходимы для нашей жизни. Предположительно, наше тело содержит в 3–10 раз больше чужих клеток, чем собственно человеческих. Осознав это, невозможно не задуматься над вопросами нашей идентичности. Человеческое существо – это большое сообщество, причем не только на клеточном уровне. Разве сами наши мысли и язык не представляют собой экосистему, полную понятий и слов, пришедших из иных краев? Все эти выражения, позаимствованные у других людей, идеи, которыми с нами когда-то поделились и которые с тех пор живут в нас… Чужие истории сосуществуют в симбиозе с нашими собственными. В нашей идентичности, как в огромном коралловом рифе, бок о бок соседствуют и сливаются воедино слова и жизни других людей…

Кораллы, которые можно наблюдать на средиземноморских рифах – желтые “свиные зубы”, растущие на скалах, и восьмилучевые кораллы альционарии с крупными мягкими цветами, – менее яркие и разноцветные, чем обитатели тропиков, зато рассказывают столь же захватывающие истории. Именно в этом море, если верить древнегреческой легенде, кораллы родились, когда герой Персей вступил в схватку с чудовищем по имени Медуза. Она была одной из трех грозных горгон со змеями вместо волос, а ее взгляд превращал человека в камень. Неизвестно, вдохновился ли Персей примером stratum argenteum сардины, но как бы то ни было ему пришло в голову воспользоваться зеркалом, чтобы не глядеть в лицо своей противнице. Вполне возможно, что ее глаза утратили свою способность обращать живых в камень, когда их свет поляризовался при отражении. В любом случае Персею удалось отрубить Медузе голову. А пока он праздновал победу, кровь Медузы пролилась на прибрежные водоросли, которые тоже немедленно превратились в камень и стали кораллами. Сами того не подозревая, греческие поэты уже в древние времена выдвинули в своей легенде гипотезу о коралловом симбиозе между водорослями, скалами и щупальцевыми животными. Более того, по их словам, коралл был порожден чудовищем по имени Медуза, а сегодня мы знаем, что медузы и кораллы – это животные семейства стрекающих, ближайшие родственники, которые выглядят по-разному, но анатомически работают одинаково и вообще иногда образуют единое целое. Действительно, большинство медуз в процессе жизни могут прикрепляться к скале и превращаться в полипов. Соответственно, большинство полипов способны жить в открытой воде в облике медуз (за исключением некоторых кораллов – строителей рифов, у которых в открытом море живут только личинки). Что до оставшихся в тени горгон, сестер Медузы, то они дали свое имя отряду глубоководных кораллов, которым не нужен свет, чтобы расти. Медузы распугивают купальщиков, при их появлении многие предпочитают оставаться загорать на пляже. Но я вспоминаю, как, открыв для себя подводное плавание, понял, что медузы – потрясающие объекты для наблюдения. Никто и ничто не могло заставить меня выйти из воды, даже когда солнце начинало садиться, а вода становилась холодной. Едва закутавшись в полотенце, стуча зубами, я принимался мечтать, как снова погружусь в море и буду слушать истории морских существ.

Увы, каждое лето каникулы рано или поздно заканчивались.

Глава 4
Маленькая рыбка вырастет в большую

Камбала растет и становится плоской. – Почему анчоусам приходится есть собственную икру? – Киты обмениваются словами песен

Детские воспоминания… “Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов”. Стоило сесть за парту, и меня усыпляло монотонное бормотание учителя. Звонок, дребезжащий в школьном дворе, всякий раз не без ехидства напоминал, что каникулы прошли. На улице стояла чудесная погода.

Почему школьные занятия каждый год возобновляются в сентябре? Не сознательно ли выбран именно тот момент, когда за окном еще лето, море, прогретое солнцем, успокаивается, а листья на деревьях становятся разноцветными, словно бросая вызов укорачивающемуся дню? Не специально ли взрослые выискали самое неподходящее время, чтобы запереть детей, когда виднеющееся в окне небо все еще ярко-синее и будто зовет к приключениям и свободе?

Облокотившись о парту из ДСП и подперев голову ладонью, я вполуха слушал скучные сведения о равнобедренных и равносторонних треугольниках. Словно загнанное животное, я не понимал, зачем меня здесь держат и что я здесь делаю. Мне говорили: ты ходишь в школу, чтобы учиться. Однако именно учитель, то есть человек, который много знает, задавал вопросы ученикам, а вовсе не наоборот! Такой способ обучения казался мне загадочным.

В полудреме я вытащил “папку с двойными листами А4 в мелкую клетку с полями”, вынул один лист и принялся рассеянно чертить линии простым карандашом с обязательной маркировкой HB. Даже об этом карандаше, которым предписывали пользоваться все официальные школьные программы, мне ничего не рассказали. Все в детстве пользовались этими карандашами, но никто не знал значения ни H, ни B и никогда не задумывался о наличии других карандашей, в том числе редчайших 6H или 8B. От рассеянных движений грифеля на бумаге появлялись переплетающиеся линии, возникал пейзаж, за который можно было зацепиться мыслями и взглядом, и я понемногу отдалялся от черной доски, исписанной теоремами. Карандашные линии освобождались от клеток тетради, шаг за шагом уничтожая свое узилище с голубыми решетками и красными полями. Я блуждал по волнам рисунка. Карандаш породил сардинку, которая медленно выплывала из его кончика. Грифель терся о бумагу, а мне слышался шум прибоя. Класс расплывался в морском тумане. Рыбка постепенно увеличивалась, а ее изображение увлекало меня за собой.

Рыбам не нужно ходить в школу. Они по-другому обучаются всему, что понадобится в их водной жизни. Но несмотря на это, у них довольно трудное детство. При рождении большинство рыб – будь то будущие сардины, будущие дорады или же будущие огромные тунцы и меч-рыбы – вылупляются из миллиметровой икринки. Эти крохотные личинки, еще не завершившие цикл развития, выталкиваются в толщу воды без всяких ориентиров, в гущу планктона. Они не умеют ни плавать, ни кормиться, ни даже дышать: они дрейфуют, их питает желточный мешок, они поглощают кислород, который проникает через их кожу. Им придется всему научиться.

Но они все быстро схватывают. Через несколько дней личинки начинают сокращаться и разжиматься, потом упорядочивают свои движения и принимаются охотиться на самую мелкую добычу, находя ее в планктоне. Их жабры и плавники развиваются. Тогда они узнают свою историю и все, что суждено им в будущем. Личинке угря становится известно, что ей нужно будет мигрировать к берегу, и она начинает активно плавать, следуя по течению Гольфстрима. Личинки лосося запечатлевают в памяти родной ручей и учатся узнавать его запахи, чтобы однажды найти дорогу к этому детскому воспоминанию. Личинки коралловых рыбок, со своей стороны, прислушиваются. Они надеются поймать звуки песни, исполняемой обитателями дальнего кораллового рифа, и поплыть вслед за ней к ее источнику: рыбки отправляются в путешествие по пустынным пространствам открытого океана. Оно продлится долгие месяцы.

Перемещение в воде, тем более на большие расстояния, – это весьма сложная задача для личинок. Для таких крохотных созданий вода совсем не то же самое, что для нас, и ведет себя иначе. Если смотреть на воду вблизи, доминирующим выглядит диффузионное движение молекул воды по сравнению с эффектами инерции и конвекционными течениями. В мелком масштабе вода не перемещается как единое целое, каждая ее молекула движется хаотично. И чем объект меньше, тем больше эти хаотичные движения влияют на него, потому что тем медленнее обтекает его вода, подчиняясь колебаниям водных молекул. Таким образом, маленькое создание воспринимает воду как почти неподвижную и очень вязкую жидкость, постоянно тормозящую его движение. Для рыбной личинки вода такая же тягучая, каким может казаться нам, например, мед. Подрастая, рыба научится справляться с вязкостью водной среды, ощущать обтекающую ее воду по-другому, как более легкую жидкость. Она сможет разгоняться, скользить по воде и даже отдаваться на волю ее течения. Иными словами, по мере роста рыба постоянно заново учится плавать. Заново учиться, потом опять переучиваться – это в некотором смысле и наш удел, удел человеческих особей, особенно в школьные годы. Сначала маленьких детей призывают проявлять творческие способности, свободно рисуя на листе бумаги. Потом им нужно раскрашивать картинки, не заходя за контуры, то есть соблюдать правила. Составлять фразы, зажатые в рамки строгой структуры: подлежащее, сказуемое, дополнение. Подчиняться указаниям. Потом наступает время экзаменов, когда нас снова просят быть оригинальными, но только в определенных пределах. А когда школа окончена, для каждого в очередной раз наступает время учиться, устанавливать собственные правила или снова искать свою оригинальность.

Личинка рыбы, живущая за счет остатков питательных веществ икринки, совершенно не похожа на ту, какой она будет, став взрослой. Луна-рыба в детстве напоминает солнце: она окружена треугольными лучами. Личинка сардины – нечто вроде нитевидного угря. Личинка меч-рыбы походит на дракона, лишенного гребня, но с огромным парусом на спине. За ней крайне редко удается понаблюдать, потому что она очень быстро вырастает в течение первых недель жизни, а за год набирает около сорока килограммов. Личинки плоских рыб, в частности разновидностей камбалы или палтуса, рождаются “нормальными”: плавают в открытой воде и имеют по глазу с каждой стороны головы. Но такая рыба по мере роста сплющивается, а ее первый глаз перемещается на другую сторону туловища, чтобы совместиться со вторым. Можно сказать, что точка зрения взрослеющей камбалы меняется радикальным образом. Она постепенно расстается со свободой плавания по волнам, пока не окажется навсегда на дне, не растворится в его песке, не покроется осадочными отложениями и не примет их цвет. Она привыкает видеть мир снизу, а ее единственная перспектива – небо. Отныне она будет жить, распластавшись в двухмерном мире.

Метаморфоза плоских рыб

Мой карандаш упал на пол, словно камбала на дно, мягко стукнулся о линолеум. Учитель быстро покосился на меня, и я тут же инстинктивно засунул листок под папку, чтобы он не увидел мои рисунки. Учитель продолжал что-то диктовать, не меняя интонации. На этот раз обошлось, но теперь он будет следить за мной.

Учитель говорил и говорил, не пытаясь поймать наш взгляд, и с ним было скучнее, чем с самой молчаливой рыбой. Он, конечно, приглядывал за нами исподволь, но исключительно для того, чтобы поймать тех, кто не слушает или занимается посторонними делами. Я старался зацепиться за его слова, но скука оказалась сильнее. Волны притягивали мои мысли. На моем листочке были чайки, абстрактные завитушки и начатый пейзаж, который мне хотелось закончить. Я за уголок осторожно вытащил лист из-под папки. Не теряя бдительности, я принялся раскрашивать рисунок четырьмя цветными стержнями моей ручки с липкой пастой, но был готов в любой момент снова спрятать его. Я считал, что загонять в подполье мое творчество – вопиющий абсурд. Какое еще земное создание набирается знаний, спасаясь от преследований того, кто именует себя его наставником?

Впрочем, по сравнению с кое-какими обитателями моря я не заслуживал жалости. За некоторыми рыбами с момента их рождения начинают охотиться собственные родители. Так, анчоусы не способны отличить только что отложенную самкой икру от планктона, которым они питаются, и потому съедают двадцать восемь процентов своей кладки. Щуки терпеливее и поедают своих детей, когда те подрастут, а самки без колебаний закусывают супругами сразу после нереста. Но поскольку подобное поведение сохранилось в процессе эволюции, значит, это в интересах выживания вида. Рыбы истощены после икрометания, и для выживания им необходимы неутомительные для добывания и калорийные источники энергии. Жирная икра и усталый самец лучше подходят для этой цели, чем обычная добыча.

Обыкновенный подкаменщик, большеголовая рыба, обитающая на дне горных ручьев, очень умно разрешила дилемму успешного нереста, с одной стороны, и выживания родителей – с другой, избрав сбалансированный подход. Самец охраняет икру, отложенную в некоем подобии грота, на потолок которого каждая самка мечет отдельную кладку. Чтобы защитить потомство, он должен на месяц отказаться от питания. Когда голод становится невыносимым, он понемногу ест икринки из разных кладок, но никогда ни одну кладку не уничтожает целиком. Поэтому всегда выживают мальки из каждой кладки, то есть от каждой самки, что обеспечивает генетическое разнообразие нового поколения.

Атлантическая песчаная тигровая акула выбрала более радикальную стратегию. Она яйцеживородящая: ее детки выклевываются из икринок, но внутри материнской матки, а затем продолжают расти, пока не подойдет время рождения. При этом у них нет пуповины, по которой к ним бы поступало питание; их пищевая стратегия гораздо агрессивнее. Одна самка акулы спаривается с несколькими самцами и в результате вынашивает несколько десятков эмбрионов от разных отцов. Первые вылупившиеся сильнее остальных и прямо в утробе матери пожирают сводных братьев и сестер, после чего берутся за не успевшие лопнуть икринки и даже неоплодотворенные яйцеклетки. К тому моменту, когда они достаточно окрепнут и будут готовы к выходу во внешний мир, в живых останется всего одна или две рыбки длиной около метра. Цель этой братоубийственной внутриматочной войны – селекция, естественный отбор самых сильных эмбрионов, имеющих наибольшие шансы на выживание.

К счастью, у других рыб более спокойное детство. Или, по крайней мере, более похожее на наше собственное.

Многочисленные рыбы-родители защищают свою икру и заботятся о потомстве. У рыб этим чаще всего занимаются самцы. Они выполняют свои обязанности с огромной самоотверженностью, это примерные отцы, превосходящие представителей человеческого рода по многим показателям. Самец пинагора, совершенно круглого обитателя холодных морей, чья черная или красная икра продается в качестве заменителя лососевой или осетровой, питает кислородом икру своих подруг в гнезде из водорослей, сооружаемом на неглубоких местах. Он прикрепляется брюшной присоской к близлежащим камням и остается рядом с кладкой от шести до семи недель, охраняя ее, пока не вылупятся личинки.

Некоторые тилапии из озера Танганьика – еще более преданные родители: чтобы лучше защитить свое потомство, они оплодотворяют и вынашивают икринки у себя во рту, потом выращивают там же мальков, которые кормятся всем тем, что едят родители. У морских коньков самка мечет икринки в карман, находящийся внутри тела самца. Последний оплодотворит и выносит икру, из которой родятся сотни маленьких коньков – они вырвутся из папаши, словно залп фейерверка.

Немногие рыбы живут семьей, но встречаются и такие, в частности рыбы-клоуны, или амфиприоны. В своем морском анемоне рыбы-клоуны образуют странную семью: она состоит из пары родителей и всех их детей, появляющихся на свет исключительно самцами. Если самка уходит из семьи, ее супруг превращается в самку, а роль мужа переходит к самому зрелому из детей. Интрига знаменитого анимационного фильма[1]1
  Имеется в виду мультфильм “В поисках Немо”, главный герой которого, рыба-клоун по имени Марлин, растит единственного сыночка Немо. Океан и его опасности очень страшат Марлина, и он, как может, ограждает сына от них. (Здесь и далее – прим. перев.)


[Закрыть] изменилась, когда авторы учли эту оригинальную реальность.

Многие виды рыб являются гермафродитами: в течение жизни они меняют пол. С этой точки зрения, подводный мир проявляет большую гибкость по отношению к так называемым вопросам общественной нравственности и демонстрирует весьма разнообразные модели поведения. У наших берегов все морские юнкеры, звезды рыбных супов, рождаются самками. В определенном возрасте они станут самцами, окрасятся в более яркие цвета и приобретут ярко-красную полоску. Впрочем, некоторые из них в момент превращения предпочитают отказаться от униформы самца и сохраняют внешний облик самки. И вот когда остальные джентльмены вступают в битвы за дам, эти хитрые самцы, которые выглядят как самки, могут исподтишка завоевать доверие настоящих самок и соблазнить их, не вызвав ни малейших подозрений. Юнкеры, плавающие и кружащиеся в скалах Средиземного моря, являют собой разноцветное и очень яркое зрелище. Когда что-то случается, они тут же “сбегаются” со всех концов и кувыркаются, словно цирковые акробаты на арене. Зачастую, когда я погружался в море и видел их, я говорил себе…

“Давай дневник! – зловещий окрик вырвал меня из моих подводных мечтаний. На этот раз победил вышедший на охоту хищник. – Останешься на два часа после уроков”.

Лишиться свободы на все послеобеденное время в среду! Жестокое наказание для ребенка, штраф, который его вынуждают оплачивать часами своей жизни. Меня покарали за то, что “размечтался” и делал наброски, вместо того чтобы изучать углы треугольников. В темном и пустом классе я присоединился к двум товарищам по несчастью, которые отбывали срок за “болтовню”. То есть для людей, желавших научить нас жизни, разговоры и мечты были самыми тяжкими преступлениями.

Но ведь общение необходимо для обучения. Общение даже является основой зарождения и дальнейшей жизни цивилизации.

Осьминоги считаются одними из самых умных животных, населяющих нашу планету, и им, возможно, принадлежит рекорд разумности среди беспозвоночных. Их мозг работает удивительно эффективно, они способны рассуждать и делать умозаключения, то есть они – настоящая аномалия в семействе моллюсков, объединяющих таких на первый взгляд простаков, как мидия или улитка. Но помимо живого ума осьминоги наделены еще и поразительным телом: они невероятно гибкие, способны пролезть в крохотные отверстия, меняют по желанию форму и окраску, у них восемь конечностей, в которые вынесена часть их нервной системы, и эти конечности своей осмысленной ловкостью бросают вызов самым хитроумным роботам. Все эти преимущества должны были бы превратить их в доминирующий на нашей планете вид, тем более что, живя в водной среде, они когда-то располагали 71 % поверхности Земли для построения своей цивилизации.

Но им это не удалось – по крайней мере, до сих пор. Одно из возможных объяснений провала – применяемый ими способ передачи знаний. Осьминог получает знания на протяжении всей своей жизни: он разрабатывает сложные стратегии, например, маскируется под охотящегося на него хищника, чтобы спастись от него; использует пустые раковины в качестве доспехов; задерживая дыхание, выползает на сушу в поисках пищи. До последнего времени считалось, что эти головоногие моллюски не способны общаться, однако недавно выяснилось, что это неправда. Они обмениваются информацией об уловках, помогающих выжить, разговаривают друг с другом с помощью сигналов, посылаемых конечностями, и посредством изменения цвета; существуют даже целые города осьминогов, функционирующие путем сложного социального взаимодействия и возведенные на грудах ракушек, которыми они питаются. Но хотя осьминоги и умеют делиться знаниями, они не способны передавать их новым поколениям. Это объясняется их способом размножения. Начало жизни осьминога печально и драматично. Сразу после оплодотворения самцы отправляются по своим делам, а самки остаются в пещерке возле яиц, присматривая за белыми сталактитами, в которых извиваются осьминожьи эмбрионы, и насыщая их кислородом. Икринки развиваются очень долго, а самка преданно их охраняет и при этом не питается с того момента, как отложила их. Поэтому она умирает от истощения непосредственно перед вылуплением молоди. Ей так и не удастся поговорить с потомством и передать свои знания новому поколению. В результате юному осьминогу приходится все узнавать самостоятельно. Из-за невозможности обучения детей осьминоги не смогли завоевать сушу, возвести города и соборы, создать спутники связи… А заодно они лишились метро в часы пик, дискуссий в соцсетях, налоговых деклараций и прочих радостей цивилизации. Возможно, им повезло, однако об этом можно и пожалеть, поскольку они бы наверняка оснастили свои соборы огнетушителями, а метро сетью Wi-Fi.

Осьминог

В противоположность осьминогам горбатые киты долго воспитывают своих малышей и ведут с ними постоянный диалог; такой метод обучения формирует то, что можно назвать культурой. У каждой группы китов развиваются общие культурные особенности – характерные стереотипы поведения, которые они поддерживают и передают в ходе социального обучения. К примеру, из года в год киты из одной группы обмениваются песнями. Кто-то из них добавляет или изменяет те или иные куплеты, а позже эти новшества подхватывают другие члены группы. Таким образом, год за годом песни постоянно видоизменяются, как это случается с музыкальной модой или человеческими языками. Какие-то темы появляются, какие-то исчезают, еще какие-то трансформируются.

В 1980-е годы из залива Мэн исчезли косяки сельди вследствие избыточного вылова рыбопромысловым флотом. Во всем мире киты-горбачи сбивают сельдь в стаю, выдувая вокруг себя струйки пузырей. Они делают это для того, чтобы было удобно за один глоток втянуть в себя весь косяк. Когда в регионе не стало сельди, китам Мэна пришлось переключиться на другую добычу – песчанковых, сгруппировать которых гораздо сложнее. Тогда они придумали новую тактику – начали бить хвостами по поверхности, создавая пузыри и тем самым вынуждая песчанковых уходить на глубину. Позднее эти киты стали передавать из поколения в поколение свой способ ловли песчанковых. “Необразованный” кит, приплывший из другого региона, не умеет, естественно, охотиться на этих рыб. Но если он встретится с горбачами залива Мэн, те обучат его необходимым приемам, и он станет их применять. Распространение приобретенного, а не врожденного знания, передаваемого с помощью обучения, а не инстинкта, доказывает, по мнению этологов, что у китов происходит передача культуры.

Но я не был китенком и послеобеденное время среды проводил взаперти в классе не для того, судя по всему, чтобы чему-то научиться или приобщиться к культуре. Я лишь ждал и боялся соуса, под которым нас вскоре съедят, то есть наказания, изобретенного классным воспитателем на этот раз.

Обычно мы должны были битых два часа переписывать текст внутреннего распорядка школы или, хуже того, отдельные его пункты, и пока наши уставшие пальцы продолжали автоматически водить ручками по тетрадям, стремление придумать новые уловки, которые помогут эти правила нарушить, лишь усиливалось. Однако в этот день у воспитателя было хорошее настроение, и он проявил великодушие. Не отрывая глаз от своей газеты, он распорядился, чтобы за два часа нашего наказания мы написали сочинение. Тема: “Как я провел каникулы”.

Я подчинился, сначала против воли. Мне показалось, что заставлять себя вспоминать каникулы, как раз когда ты их лишен, особенно мучительно. Однако слова выстраивались на бумаге и постепенно увлекали меня за собой так же, как перед этим штрихи моего рисунка. В моем тексте появилась бухта со сверкающей голубой водой, зелено-фиолетовая подводная растительность, медленно извивающаяся под отблесками неба, и резвящаяся у поверхности кефаль. Просто выписывая чернилами буквы, я выводил на сцену косяки полупрозрачных атерин, синие спинки сардин, пучину океана с разбросанными в ней морскими звездами, морских ежей с их звучным потрескиванием. Я освободился из заточения, плавая в центре вселенной, которую изображал. Все зловредные правила грамматики, раньше заставлявшие меня страдать, растворялись в гармонии подводных ландшафтов. Фигуры стиля, которыми нас доставал учитель французского, на глубине оживали: спрятавшийся в подводной скале осьминог становился метафорой голубой бездны; в свою очередь, угорь забивался в свою пещерку, словно эвфемизм, высовывая наружу только морду. Сарпы выстраивались друг за дружкой как анафоры, а крошечная глазчатая зеленушка притворялась страшной и играла роль гиперболы. Я испытывал законную гордость, плывя по волнам поэзии и извлекая ее из воды, чтобы разместить на листке в клетку. И был счастлив, делясь этой поэзией.

Однако оказалось, что я поверял ее лишь бумаге. Как только мы сдали сочинения, воспитатель механически сложил листки в стопку и, даже не заглянув в них, скомкал и выбросил в корзину.

Нужно продержаться больше десяти месяцев, сказал я себе, выходя из класса. К счастью, вернутся холода, а с ними и рождественские каникулы. Я снова смогу слушать истории моря, только совсем в другом виде. Потому что это будет в разгар “месяцев с буквой «р»”, то есть сезона морепродуктов.