Текст книги "Десять Слов о Промысле"

Впрочем, справедливости ради нужно отметить наличие и критической оценки как самого творчества блж. Феодорита, так и его «Слов о Промысле». Так, Симонин в «Словаре католической теологии» выражает некоторое разочарование в этом труде, он пишет, что Феодорит взялся за разработку тем, уже намеченных свт. Иоанном Златоустом, но не достиг блеска последнего. Симонин характеризует стиль Феодорита как сухой, дидактический и лишенный вдохновения Златоуста[31]31
  См.: Theodoret of Cyrus. On Divine Providence. Р. 6–7.


[Закрыть]. В книге К. Морескини и Э. Норелли, изданной в 1996 году, мы встречаем весьма восторженные замечания: «В этих пространных речах Феодорит демонстрирует блестящую риторику и выдающуюся эрудицию, даже в области естественных наук, в своем стремлении доказать Божественный Промысл действующим во всех сферах человеческого опыта»[32]32
  Morescini C, Norelly E. Early Christian Greek and Latin Literature. A Literary History. Vol. 2. Massachusetts, 2005. P 167.


[Закрыть]. Однако в работе 2004 года одного из двух вышеупомянутых авторов звучат совсем другие интонации, кажущиеся для нас необъяснимыми (хотя не исключено, что дело отчасти и в качестве русского перевода): «В том же смысле обманчивы и его “Гомилии о Промысле”, в которых повторяются и излагаются с бесконечным красноречием вполне традиционные мотивы: промысел Божий постигается при созерцании красоты сотворенного мира, причем достойны в той же мере изумления совершенство человеческого тела и функция, закрепленная за каждым его членом. Наряду с этими избитыми утверждениями, разумеется, не отличаются новизной высказывания в защиту свободы воли человека, а также высказывания, призванные доказать тот факт, что зло, наличествующее в мире, не есть истинное зло, если только речь не идет о грехе; космология решается в закреплении сотворения из ничего как дела Божия; ничто как таковое не отождествляется с материей и так далее»[33]33
  Морескини Клаудио. История патристической философии. М., 2011. С. 744.


[Закрыть]. Впрочем, эта пренебрежительная интонация отнюдь не портит похвальных отзывов большинства других авторов об этом труде блж. Феодорита, а главное – чтения самого этого произведения, в чем читатель может убедиться и сам.

Поэтому, «Слова о Промысле», по мнению многих, демонстрируют «литературную силу» блж. Феодорита «в ее высшей форме»[34]34
  Theodoret of Cyrus. On Divine Providence. Р. 4.


[Закрыть]. Подводя итог, скажем, что более ценными представляются взвешенно-положительные оценки с учетом критических замечаний: «Не притворяясь, что все в этом труде восхитительно, а сам он является абсолютным шедевром, мы тем не менее полагаем, что он обладает достаточным числом качеств, благодаря которым может рассматриваться как один из прекрасных трудов, которые нам достались от античности»[35]35
  Ibid. Р. 6–7.


[Закрыть], а сам блж. Феодорит своей многогранной деятельностью и талантами «подводит достойное завершение истории антиохийской культуры… которая дала людей великой культуры за период менее чем в век»[36]36
  Morescini C, Norelly E. Early Christian Greek and Latin Literature. P 164–165.


[Закрыть].

П. К. Доброцветов

Слово первое

[PG. T. 83] [Col. 556]

Доказательство Промысла, выводимое из рассмотрения неба, луны и сонма звезд

Самою природою вложен в людей закон, чтобы дети заступались за обиженных отцов и слуги за господ, также граждане подвергали себя опасности за одолеваемые врагами [родные] города, – одним словом, чтобы облагодетельствованные по мере сил воздавали долг свой благодетелям. Видим же, что и царя, который управляет подданными правильно и справедливо и власть срастворяет кротостью, и щитоносцы и копьеносцы защищают на войне усердно. И никто да не делает мне неосновательного возражения, да не уличает слова моего во лжи, выставляя на вид отцеубийц, людей негодных, предателей и тиранов. У нас речь о соблюдающих закон; тех же привыкли мы называть неблагодарными [Col. 557] и преступниками, и они понесут достойное наказание за свои проступки.

Если же самой природой узаконено, чтобы дети подвергали себя опасности за отцов, слуги – за господ, граждане – за города, оруженосцы – за царей, тем более и свято, и справедливо нам, которые созданы и спасены Богом, не словом только подвизаться за Бога, но даже принять самую мучительную смерть, потому что Бог нам ближе, чем отцы, ибо по Его милости называются и они отцами, и господство принадлежит Ему в смысле более собственном, нежели господам, ибо Его господство над рабами – по естеству, а не по несчастному какому-либо случаю¹, и Он надежнее всякой стены, ибо стена, будь она адамантовая, есть дело рук человеческих, и если устоит против [стенобитных] орудий, то не избежит рук времени, а Бог нескончаем и вечен, вседостаточен для всякого охранения и ограждения, и царей Он настолько царственнее, насколько вечно сущее безмерно превосходнее сотворенного и тленного. Ибо Бог всегда существует, и Его могущество соприсуще с самым бытием, а царь от Него заимствует и бытие, и могущество, и могущество его и ненадолго, и над немногими, а не над всеми, причастными того же естества. Итак, поскольку Бог и отцов нам ближе, и господ господственнее, и всяких благодетелей промыслительнее, и всякой стены надежнее, и всех царей безмерно царственнее, то справедливость требует, чтобы мы, от Него принявшие бытие (то eivat) и причастившиеся благобытия (то ev eivat), ополчили уста свои против уст, отваживающихся хулить Его, и словом благочестия поражали слово злочестия. Не с тою мыслью, что мы окажем тем самым помощь свою имеющему в ней нужду, ибо Творец всяческих ни в чем не нуждается², не требует помощи от глиняных уст (ср. Быт. 2:7), но похваляет уста, песнословящие Его, вознаграждает уста, подвизающиеся за Него, увенчивает уста, обличающие ложь, но с тою мыслью, что выразим тем свою преданность Ему, и если мы в силах, низложим дерзость подобных нам рабов, а если не в силах, то по крайней мере изобличим ее и сделаем явною для незнающих.

Полчища предающихся злочестию многочисленны и разнообразны и стрелы хулы различны, потому что ложь многочастна и многолика, а красота истины проста. Так, полчище [языческих] поэтов, разделив Божество в понятии на множество, растворив ложь приятным баснословием и как бы приготовив некий раствор, напоило людей прелестью многобожия³. Другое же [полчище], ограничив философию белым плащом, длинною бородою и не остриженными на голове волосами⁴ и усматривая, как смешно богословие поэтов, измыслила иные стези заблуждения, ведущие в одну с поэтами бездну; [Col. 560] одни прикрыли срамные сказания поэтов о богах изяществом слова и тонкостью мыслей, другие придали божеские именования страстям⁵: наслаждение наименовали Афродитою, ярость – Аресом, опьянение – Дионисом, воровство – Гермесом, благоразумие – Афиной, – и все сему подобное передавая с надменным челом и аттическим сладкоречием, многих людей ввели в другой вид обмана. Обещавшие философствовать, своей наружностью завоевывающие себе почтение, требующие владычества над страстями заставили и убедили людей поклоняться страстям, так что обуздатель⁶ страстей – самовластитель ум стал несмысленно приносить жертвы похоти, ярости, воровству, пьянству и другим страстям. А еще иные, будучи не в состоянии представлять в мысли что-либо, кроме видимого, но заключив ум в одном чувственном, назвали богами то, что подлежит зрению очей, и досточтимое имя [бога], приводящее в трепет слышащих оное, одни придали стихиям⁷, а другие – их частям. Одни утверждали, что мир произошел случайно и сам по себе (ταὐτόματον), другие вместо одного мира вообразили многие миры⁸. Одни говорили, что вовсе нет Божества⁹, другие, что, хотя и есть, но не имеет попечения ни о чем существующем¹⁰, а иные – что хотя и имеет попечение, но весьма малое, и Промысл ограничивается луною¹¹, остальная же часть мира влечется неизвестно чем, принужденная покорствовать неизбежной судьбе¹². Даже и из тех, которые носят на себе имя христиан, иные прямо восстают против догматов истины. Ибо одни рассекают Нерожденное на три части и одну называют добром, другую – злом, третью – правдою¹³; другие изображают словом два нерожденные начала, прямо одно другому противоположные¹⁴. Иные же дают слово противоборствовать этим злочестивым учениям и измышляют новый путь злочестия. Ибо Единородное Божие Слово, исповедуя Сыном, как создание сопричисляют к твари, и Творца ставят наряду с тварью¹⁵, и Духа Святого злочестивым словом своим исключают из естества Божия¹⁶. А иные, потеряв прямой путь и не восхотев идти по следам предшественников, иным образом удалились от истины. Одни вовсе отрицали совершившееся ради нас Домостроительство¹⁷; другие же исповедуют, что Бог Слово, хотя и вочеловечился, но воспринял на Себя только тело¹⁸. Иные воспринятую плоть называют одушевленною, но отрицают, чтобы в ней была разумная и мыслящая душа¹⁹, доказательством сего имея, может быть, собственное свое неразумие, тогда как мы не знаем никакой другой в человеке души, кроме разумной и бессмертной.

Но на сей раз оставляем всех прочих, потому что слово, как бывает и во время битвы, не может бросать стрел обличения во всех одновременно. Поэтому все другие полчища злочестивых пусть остаются в покое, а мы выведем на середину лишь одно воинство [Col. 561] нападающих на Промысл Божий и его будем поражать обличениями, его постараемся привести в расстройство, пробиться сквозь густые ряды, увести из него пленников, будем пленять всякое помышление в послушание Христу (2 Кор. 10:5). Прочее же сборище злочестивых пусть остается в ряду зрителей и смотрит на сию борьбу. Ибо, вероятно, каждый из этих рядов не потребует особенного с ним состязания, но, увидев поражение одних и уразумев силу истины, и прочие перейдут на сторону истины. А может быть, слово сие, идя медленным шагом, затронет и тех, кто ныне слушает и кто впоследствии будет читать. Поэтому, облекшись во всеоружие Духа, в броню праведности, щит веры, шлем спасения, препоясав чресла истиною и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего взяв и меч духовный, который есть Слово Божие (Еф. 6:14–17), вступим в борьбу, и да возгремит божественная труба в подкрепление немощи нашей.

Мы же, став у самой ограды, спросим противников, почему прекословят они учению о Промысле, и притом когда сами говорят, что есть у них Творец, потому что к ним теперь будет слово наше. По какой причине ввергаетесь в это нечестие? Что из видимого вами кажется безобразным? Что из сотворенного усматриваете бесторядочным? В какой части творения недостает стройности? В какой есть недостаток красоты или величия? Какая часть твари несоразмерным движением своим породила у вас сие нечестие? Теперь, по крайней мере, если не хотели прежде, рассмотрите видимого [творения] естество, положение, порядок, стояние, движение, стройность, гармонию, изящество, красоту, величину, пользу, приятность, разнообразие, изменение, потом возвращение в прежний вид и всякое, [насколько вообще это возможно] в тленном, постоянство. Смотрите, как Божий Промысл из каждой части творения сам приникает к вам, дает себя видеть, вещает и едва не вопиет вам самою действительностью, и заграждает дерзкие уста ваши, и обуздывает необузданный язык ваш.

Смотрите, он виден в небе и небесных светилах, то есть в солнце, луне и звездах; виден в воздухе, в облаках и на суше, и на море – во всем, что на земле; виден в растениях, злаках и семенах; виден в живых существах словесных и бессловесных, ходящих, летающих и плавающих, пресмыкающихся, водоземных, кротких и свирепых, ручных и неукротимых. Рассудите сами: [Col. 564] кто поддерживает небесные своды? Как столько тысяч лет небо пребыло нестареющим и никакой перемены не произвело в нем время, хотя небо имеет страдательное естество, как поучает блаженный Давид. Та погибнут, – говорит он о небесах, – Ты же пребываеши: и вся яко риза обетшают, и яко одежду свиеши я, и изменятся. Ты же тойжде еси, и лета Твоя не оскудеют (Пс. 101:27–28). Однако же, имея страдательную и тленную сущность, пребыло оно в одинаковом состоянии, поддерживаемое словом Сотворившего, потому что создавшее его Слово хранит и поддерживает его и, пока угодно сему Слову, дает ему постоянство и прочность. Посему-то проносится по небу огонь (разумею солнце, луну и прочие светила), но в продолжение стольких годовых круговращений оно не расплавляется, не иссыхает, не сгорает, хотя огненное естество приняло от Сотворившего силу производить все это: золото, серебро, медь, свинец, олово, воск, смолу и все сему подобное огонь плавит и разрушает, превращает в естество текучее, а грязью и водами наполненные болота, истощив их влажность, сушит; камни же размягчает, отнимает у них твердость и самое плотное естество превращает в прах; наконец, дерева, траву, солому мгновенно сжигает. Но ничего подобного не претерпевает небо, потому что все это обилие огня не расплавляет его кристалловидного состава, не портит гладкости, не делает впадин на шарообразной поверхности; напротив того, в какое состояние приведено оно вначале, такое и сохраняет до конца. Поставивый небо яко камару, Тот, Кто и простер е, яко скинию обитати (Ис. 40:22), – привел в содружество естества противоположные. И естество огненное не угашается множеством вод, кристалловидный, или воздушный, или облачный состав неба не тает и не повреждается при чрезмерном обилии огня, но огонь и вода, оставаясь в соседстве друг с другом, скрывают враждебные силы и, покорившись слову Сотворившего, навек заключили между собою дружбу; и хотя не одушевлены, не имеют правителя ума, однако же неизменно сохраняют первоначальный устав. Ибо Творец правит тварью; будучи Сам и кораблестроителем, и производителем вещества, не оставляет без управления устроенной Им ладьи [мира], вместе и вещество Он создал, и ладью соорудил, и не перестает править кормилом²⁰. О сем свидетельствует круг стольких лет: и продолжительное время не повредило ладью, но целою и неприкосновенною представляет ее не только первым, но и поздним родам.

А теперь, когда увидел ты, друг, [Col. 565] являемый в небе Божий Промысл, поведем тебя к обозрению прочих частей твари: взяв за руку, как ребенка, только начинающего ходить, заставим обойти постепенно все творение. Поэтому сойди с небес словно бы на первую ступень – к солнцу; не бойся опалиться, но взойди и осматривай; не сожжет оно тебя, исполненного благопризнательности к Творцу, но укажет тебе Создателя, Который повелевает ему силу естества употреблять на противоположное действие. Огонь по природе обыкновенно стремится вверх, как вода течет по наклону вниз. Как воду невозможно провести на вершину горы, так невозможно заставить огонь обратить свой пламень вниз: если кто-либо, держа свечу или факел, тысячу раз повернет его вниз, пламень снова будет подниматься вверх и устремляться к держащей свечу руке и не переменит стремления, какое получил вначале, но останется верным уставам естества. Творцу же все нетрудно. Что не послушно твоей руке, то покорно мановениям Создателя. И можем видеть, что солнце, луна и сонм звезд хребет свой обращают к небу, а лучи свои испускают вниз, потому что они служебны Создавшему и устав Сотворившего – для них естество. Тебе не покоряется естество огня и не оставляет свойственной ему деятельности, потому что оно сослужебно тебе; повинуясь же мановениям Творца, оно изменяется, и естество, стремящееся вверх, делается устремляющимся вниз. Так и естество вод, текучее и нетвердое, Творец возводит и возносит ввысь и, привлекая снизу, ставит среди неба и земли²¹, не подпираемое, но поднимаемое и удерживаемое единым словом.

Но пока удержись от желания услышать что-либо об облаках и от охоты идти вперед, не научившись еще ходить: постепенно, обходя тварь, изучай стезю благочестия. Но и здесь усматривай Божий Промысл, который бодрствует над солнцем, луною и другими светилами и как бы гласом каким-то повелевает им освещать людей, и не просто освещать, но и для разделения времени: солнце, восходя, производит день, а заходя и как бы скрываясь, уступает место ночи, темноту которой Создатель растворяет светом луны и звезд. И можешь видеть, что как день и ночь, будто брат и сестра, для потребностей людей друг у друга берут взаймы время и с благодарностью возвращают назад. Когда проходит зима, с первыми лучами весны, когда у людей более всего хозяйственных трудов, путешествий, отлучек, отправлений из пристаней, когда море делается спокойным и свободным от зимней суровости, а земля, украшаясь жатвами, призывает земледельца к прилежной работе, растения приглашают садовника к обрезыванию, орошению и окапыванию [Col. 568] заступом, – тогда день берет взаймы у ночи, увеличивая для людей время деятельности, берет же понемногу, чтобы внезапным приращением не сделать вреда пользующимся, потому что внезапно увеличенный труд крайне вреден телам, долгое время остававшимся в бездействии. Поэтому-то день понемногу растет. Когда же лето достигает середины, заем прекращается и немедленно начинается уплата; и она не в один производится день, но также понемногу, как было взимаемо, и возвращается, что взято. Потом осенью, когда день сделается равным ночи, не стыдится он умаляться, никак не соглашается удержать что-либо принадлежащее сестре, трудящейся с ним под одним игом, но, пока не уплатит всего долга, не перестает убывать и оказывать долговременную услугу людям, потому что, когда по причине стужи, дождя, грязи они вынуждены бывают оставаться дома, ночь для них приятнее дня, а есть и такие, что, когда ночь сделается столько длинною, не насыщаются отдыхом, но негодуют, увидев рассвет утра. Так и ночь, взяв долг, не отказывается дать снова взаймы. Так во днях и ночах проходит вся наша жизнь, и ночь доставляет людям не меньшую пользу, чем день. И во-первых, разность тьмы и света делает для нас более приятным и восхитительным свет. Поэтому утро для нас вожделеннее полудня. Пресытившись светом в продолжение дня, имеем нужду в ночном упокоении. Потом, пока длится ночь, пресыщение наше проходит, и свет снова делается для нас любезным. Так, насытившись трудами в продолжение дня, утомленное тело успокаиваем ночью и, хорошо уврачевав его постелью, сном, тишиною, на заре, как обновленное, опять посвящаем на дела. Столько великой пользы доставляет нам ночь. В продолжение ее успокаивается наемный работник и слуга имеет отдых от трудов. Ночь и ее темнота даже крайне трудолюбивых заставляет прекращать работу. Уважали ее нередко и сражающиеся: побеждающие и преследующие противников, увидев приближение ночи, прекращали преследование и спасающимся бегством позволяли бежать с меньшею скоростью. Ночь людей собирает в дома и приносит им сладкий сон, а зверей выводит на поиски добычи и придает им смелости для поиска пищи. За сие-то великий Давид, песнословя Бога всяческих, взывает: Сотворил есть луну во времена: солнце позна запад свой. Положил еси тму, и бысть нощь, в нейже пройдут вси зверие дубравнии, скимни рыкающии восхитити и взыскати от Бога пищу себе. Возсия солнце, и собрашася, и в ложах своих лягут. Изыдет человек на дело свое и на делание свое до вечера (Пс. 103:19–23). Посему ночь доставляет и ту пользу, [Col. 569] что людям дает покой, а зверям возможность безбоязненно искать себе пищу. Но, может быть, кто-либо из отрицающих Промысл скажет: «Для чего созданы звери? Какая от них польза людям?» Но защитительная речь об этом пусть найдет себе место и в слове о зверях. Впрочем, пусть наше слово идет своим путем. Поэтому, думаю, и сказанного достаточно для понимания того, что потребность в ночи необходима и крайне полезна людям. Однако же слово сие присовокупит и нечто иное в подтверждение сказанного прежде. Поскольку имеем мы естество смертное и время жизни нашей ограничено, то надобно нам изучать и меры времени. Посему ночь, занимая середину между двух дней, служит для измерения времени. Если бы свет пребывал непрерывно, то не могли бы мы знать годовых круговращений и изучать число месяцев, но казалась бы нам мера всего настоящего века одним днем, чем, как веруем, и будет для нас век ожидаемый, потому что, как научены мы, день тот будет невечерний и совершенно непрерывный (ср. Откр. 22:5). И такой век приличен тем, которые будут бессмертны. В веке же настоящем, по причине множества нужд, естества смертного и бренного, должно знать меры времени, чтобы, видя течение оного, прилагать попечение о себе самих и быть готовыми к отшествию. Посему ночь, по преемству следуя за днем, делается мерою времени и, совершив это семикратно, составляет неделю. Меру же месяца заимствуем от луны, потому что от нее получил он и название, ибо и луну называют месяцем. Луна, возрастая и убывая, делаясь серповидною, половинною, двугорбою, полною и опять принимая вид двугорбой и потом половинной и серповидной, исполняет число тридцати дней без нескольких часов. А годовой круг познаем не по месяцам только, но и по дням. Ибо в начале весны солнце, совершая путь по самой середине неба, производит равенство дня и ночи. Отсюда подвигаясь в более северные части востока и там восходя, умаляет ночи и приращает дни; сообщая же земле более и более теплоты, приводит в зрелость плоды ее, а достигнув обычных пределов, возвращается с севера к югу. И опять осенью устанавливает равенство дня и ночи, делается более южным, возвращает ночам то, что, заимствовав у них, придавало дням; воздуху предоставляет сгущаться, наполняться облаками и увлажнять твердую землю; возвращаясь же отсюда к равноденственному повороту, исполняет годовой круг. Итак, поскольку знаешь потребность солнца и луны, равномерную преемственность ночи и [Col. 572] дня и доставляемую тем пользу людям, то обрати внимание и на это приятное и полезное круговращение годовых времен. Творец не на две равные части разделил годовой круг, не лето только и зиму дал нам, и мы не переходим непосредственно из одной крайности в другую; напротив того, весна и осень, приняв в удел среднее растворение воздуха, составляют середину между стужею и жарою. За чрезмерно влажною и холодною зимою следует не чрезмерно сухое и жаркое лето, но весна, которая, имея часть летней теплоты и часть зимнего холода, производит прекрасную смесь двух крайностей и, словно руками, взяв две противоположности, холод зимы и жар лета, сии совершенно враждебные качества приводит в сближение и приязнь. Поэтому, переходя от зимы к лету, идем беспечально, потому что, постепенно удаляясь от зимнего холода и приближаясь к летней теплоте, не терпим никакого вреда от внезапной перемены. Так переходим и от лета к зиме – при посредстве осени, которая не попускает, чтобы две противоположности вдруг к нам прикасались, но срастворяет крайнюю теплоту с крайним холодом, производит новую смесь и понемногу вводит нас в оную крайность. Такова-то попечительность о нас Сотворившего! Так и переменами годовых времен достигает того, что мы не только не терпим скорби, но и чувствуем приятность.

Но, может быть, какой-либо неблагодарный, порицая то, что совершается так хорошо и устроено так премудро и полезно, скажет: «Для чего бывают перемены года? Какую пользу доставляют нам сии перемены годовых времен?» Но скажи, мудрый и сильный обвинитель Промысла, какие блага получаем мы не через них? В начале зимы мы бросаем в землю семена, а Научивший нас сему искусству питает их, орошая из облаков, для чего одним лишь словом Своим подъемлет воду морскую, возводит ввысь, превращает соленость ее в сладость, делит ее на капли и испускает на землю то мелкими, то крупными, как ливень ниспадающими каплями, словно решетом каким-нибудь просеивая эти порождения облаков. Так зимнее время года служит для того, чтобы пропитать тебя, неблагодарного, чтобы тебе, непризнательному, заготовить на потребу самое необходимое. Когда же снова начинается весна, то одни земледельцы обрезывают [старые] виноградные лозы, другие же – другие сажают, [новые], [Col. 573] и, взлелеянные теплотою воздуха, спешат они оказаться плодоносными. А когда наступает середина лета и солнце сильно нагреет воздух, пшеница призывает земледельца к жатве, гроздья чернеют, оливы гнутся от тяжести наливающихся плодов и созревают разные роды овощей. Наступившая потом осень все это совершенно зрелым передает посадившим, которые, окончив сбор плодов, снова приступают к посеву. Поэтому перестань выказывать свою неблагодарность, стараясь дары Промысла обращать в хулу Промысла и данными благами уязвлять их Подателя. Во всем сказанном нами познай Божий Промысл, Который распоряжается и правит тобою, изготовляет тебе обилие всяческих благ. Обрати внимание и на природу, положение и порядок звезд, на разнообразие [образуемых ими] фигур, приятность, пользу, круговращение, восхождения и захождения. Сотворил их Создатель всяческих не для того только, чтобы освещать ими ночную темноту и в безлунную ночь доставлять людям необходимый свет, но чтобы и руководить путника, указывать путь мореплавателям, потому что, смотря на них, мореходы идут непроложенным путем и, наблюдая их положение, направляют ладью и достигают желанных гаваней. Поскольку водное естество не принимает на себя ни следа от коней, ослов, мулов и пешеходов, ни колеи от колесниц, смотря на которые путешественники могли бы без сомнения совершать путь, то переплывающим обширные моря Владыка всяческих в качестве неких следов на морских стезях дал положение звезд. Какое неизреченное человеколюбие! Какая неизглаголанная премудрость! Кто достойно подивится благости, могуществу Божия Промысла, Его благопоспешению в затруднениях, удобоисполнению представляющегося невозможным, величию, легкости дел Его? Подлинно удивися разум твой от мене, утвердися, не возмогу к нему (Пс. 138:6), воскликну и я. А если и ты послушаешься меня, то возгласишь то же самое, по мере сил прославишь Благодетеля и, видя на себе тысячи Его благодеяний, не перестанешь выражать Ему свою признательность. Но чтобы тебя, только начавшего ходить, заставив совершить дальний путь, не довести до утомления, остановимся пока на этом и оставим тебя рассматривать

Божий Промысл, открывающийся в небе и небесных светилах. Ибо, вероятно, по сему руководству сам ты продолжишь рассмотрение и то, чего ради краткости не коснулось слово, выведешь из сказанного и воскликнешь с пророком: Яко возвеличишася дела Твоя Господи: вся премудростию сотворил еси! (Пс. 103:24). Тебе слава и честь и поклонение во веки! Аминь. [Col. 576]