Текст книги "Возвращение"

Пятнадцать минут быстрым шагом – и вот уже перекресток Западной 50-й и Восьмой авеню. Барри сворачивает на восток. Ледяной ветер со снегом теперь прямо в лицо, приходится загораживаться зонтиком, как щитом.

На Лексингтон-авеню Барри останавливается, пропуская три снегоочистителя. Через улицу горит красным неоновая вывеска:

Ресторан Маклахлена

Завтрак

Обед

Ужин

7 дней в неделю

24 часа в сутки

Барри переходит на другую сторону и задерживается под вывеской, глядя, как снег падает сквозь красные отсветы. Видимо, это та самая забегаловка, о которой говорил Джо.

После сорокаминутной прогулки холод начинает пробирать уже всерьез. Ноги промокли. Миновав ресторанчик, Барри проходит мимо ниши, в которой сидит бездомный. Тот что-то бормочет себе под нос и раскачивается взад-вперед, обхватив руками колени. Далее следуют винный погребок, магазин со спиртным покрепче, салон брендовой женской одежды и банк. Все закрыто на ночь, рольставни опущены.

Уже в конце квартала Барри останавливается перед чернеющей в темноте подъездной дорожкой. Она ведет к подземному гаражу здания в стиле неоготики, втиснутого между громадинами небоскребов из стекла и металла. Опустив зонтик, Барри шагает в едва освещенный полумрак, уходящий куда-то вниз. Через полтора десятка шагов дорожка упирается в подъемную дверь из усиленной стали. Рядом цифровая панель для набора кода, над ней камера наблюдения.

Ну и черт с ним. На сегодня достаточно. Надо будет прийти сюда завтра, проследить за выходом и отловить кого-нибудь, кто появится оттуда или…

От звука внезапно начавшего работать механизма у Барри замирает в груди. Он оглядывается на дверь гаража. Та медленно поднимается, свет изнутри протягивается по дорожке, подбираясь к носкам мокрых ботинок полицейского.

Уйти? Остаться? Может, это вообще не то место…

Дверь поднялась уже наполовину и движется дальше, по другую сторону никого нет. Барри, поколебавшись, делает шаг внутрь и попадает в небольшой подземный паркинг с дюжиной стоящих автомобилей. Звук шагов по бетону отзывается эхом, с потолка светят галогенные лампы. Впереди возникает лифт, а рядом дверь – по-видимому, на лестницу.

Над лифтом загорается огонек, звучит сигнал прибытия кабины. Спрятавшись за «Линкольном», Барри смотрит через тонированное лобовое стекло на раскрывающиеся дверцы. Внутри пусто. Какого черта?!

Что он вообще здесь делает? Все это не имеет отношения ни к одному из его дел. Никакого преступления, насколько он может судить, здесь не совершается. Формально это он сейчас нарушает закон, вторгаясь в частное владение.

А, пошло оно все…

Стенки кабины лифта из гладкого металла, взгляду не за что зацепиться. Управление, очевидно, осуществляется откуда-то изнутри здания. Дверцы закрываются, и лифт движется вверх. Сердце в груди Барри бешено колотится. Он дважды сглатывает, чтобы не закладывало уши. Через полминуты лифт с дрожью замирает на месте.

Первое, что слышит Барри, когда дверцы открываются – музыка Майлза Дэвиса[12]12
  Майлз Дэвис (1926–1991) – один из самых известных джазовых музыкантов и композиторов, родоначальник нескольких направлений этого жанра.


[Закрыть], одна из его потрясающих медленных композиций. Она скользит печальным эхом по обширному помещению – кажется, это фойе отеля.

Барри ступает из лифта на мраморный пол. Вокруг все отделано деревом темного, мрачного оттенка. Кожаные диваны, стулья, покрытые черные лаком. В воздухе еле заметно пахнет сигарным дымом. Что-то вневременное ощущается во всей обстановке.

Впереди пустая стойка администратора со старинными, из другой эпохи полками для почты. На стене выше вензель с буквами «О» и «В».

Откуда-то доносится хрупкое звяканье ледяных кубиков о стекло, затем долетают и голоса. Возле ряда окон угнездился небольшой бар. Двое мужчин, сидя на табуретах с кожаными сиденьями, разговаривают между собой. Женщина-бармен в черной жилетке протирает стаканы.

Барри подходит, запах сигарного дыма становится сильнее, в воздухе – сизая завеса. Усевшись на один из табуретов, полицейский облокачивается на стойку из красного дерева. Огни города и контуры зданий за окнами почти скрыты снегопадом.

Женщина-бармен подходит к новому клиенту. Красивая – темные глаза, седые не по возрасту волосы удерживаются деревянными палочками. На ее бейдже написано: ТОНЯ.

– Что будете пить? – спрашивает она.

– Можно виски?

– Какую-то конкретную марку?

– На ваш выбор.

Она отходит налить ему порцию. Барри оглядывается на двоих мужчин, сидящих через несколько мест от него. Они пьют бурбон – наполовину опустошенная бутылка стоит между ними на стойке. Тому, что поближе, кажется, немного за семьдесят. У него седые, редеющие волосы и изнуренный вид неизлечимо больного. В руке он держит сигару, от которой спиралью поднимается дымок, пахнущий словно проливающийся над пустыней дождь. Второй мужчина по возрасту ближе к Барри – незапоминающееся чисто выбритое лицо, в глазах усталость.

– Давно вы уже здесь, Амор? – спрашивает он.

– Около недели.

– Дату уже назначили?

– Да. Завтра вообще-то.

– Ого! Поздравляю.

Они чокаются стаканами.

– Нервничаете?

– Ну, из головы не выходит, конечно. Но они очень тщательно ко всему подготавливают.

– А правда, что никакой анестезии?

– Да, к сожалению. А вы когда приехали?

– Вчера.

Амор возвращается к своей сигаре. Появляется Тоня и ставит перед Барри виски на салфетке с золотой надписью «Отель Воспоминание».

– Решили, что будете делать, когда вернетесь? – спрашивает мужчина помоложе.

Барри отпивает немного скотча. Во вкусе нотки хереса, карамель, сухофрукты и алкоголь.

– Есть кое-какие планы. Покончу вот с этим, – он поднимает сигару. – Поменьше вот этого, – показывает на стакан с виски. – Когда-то я был архитектором – есть один проект, за который я не взялся, о чем всегда жалел. Это могло бы стать главным моим достижением в жизни. А вы?

– Не знаю. Я чувствую себя таким виноватым…

– Почему?

– Разве мы поступаем не эгоистично?

– Это наши воспоминания. Никто другой не может претендовать на них. – Амор опрокидывает в рот остатки своего виски. – Ну, мне, пожалуй, пора на боковую. Завтра важный день.

– Да, я тоже пойду.

Встав, мужчины пожимают друг другу руки, желают удачи и направляются к лифтам. Барри смотрит им вслед. Когда он поворачивается обратно к стойке, перед ним стоит барменша.

– Что это за место, Тоня? – спрашивает он.

Губы и язык почему-то плохо слушаются, и слова выходят тягучими и неуклюжими.

– Кажется, вам нехорошо, сэр.

В голове словно ослабевает какая-то пружина, связывавшая его с реальностью. Барри смотрит на свой стакан, потом на Тоню.

– Винс отведет вас в номер, – добавляет она.

Барри кое-как слезает с табурета и, нетвердо держась на ногах, оборачивается. Глаза встречаются с мертвым взглядом бритого мужчины из закусочной. Вокруг шеи у того идет искусная татуировка в виде сомкнувшихся на горле женских рук.

Барри тянется за пистолетом, но рука движется медленно, будто в сиропе. Винс уже шарит под пальто, ловко отстегивает плечевую кобуру со служебным оружием и сует его за пояс своих джинсов сзади. Потом вытаскивает из внутреннего кармана телефон и перебрасывает Тоне.

– Я полицейский, – заплетающимся языком выговаривает Барри.

– Я тоже им был.

– Что это за место?

– Скоро узнаешь.

Дурнота усиливается. Винс хватает его под руку и тащит к лифтам позади стойки администратора. Нажимает на кнопку и вталкивает в кабину. Следующее, что Барри помнит – как ковыляет по коридору отеля, а все вокруг будто растворяется на глазах. Ноги петляют по мягкой красной ковровой дорожке, мимо проплывают настенные канделябры с допотопными лампами, льющими тусклый свет из другой эпохи на деревянные панели между дверями. Номер «1414» из-за этого отбрасывает тень и словно медленно вращается вокруг глазка, описывая плавные восьмерки.

Винс открывает дверь и, втащив Барри внутрь, швыряет на громадную кровать с балдахином, где тот сворачивается клубком. Сознание быстро уходит, лишь одна мысль еще крутится в голове – вот это я облажался. Дверь захлопывается, он остается один, не в состоянии пошевелить даже пальцем.

Сквозь полупрозрачную штору на стеклянной стене просачиваются огни заснеженного города. Последнее, что Барри видит, – сияющие бриллиантами треугольные окна Крайслер-билдинг.

* * *

Во рту сухо. Левая рука болит. Постепенно зрение проясняется…

Барри распростерт в кожаном кресле – черном, элегантном, ультрасовременном, – к которому пристегнут ремнями. В левом предплечье катетер, отсюда и боль. Рядом металлическая капельница на колесиках, от которой тянется подсоединенная к нему пластиковая трубка.

На стене прямо перед Барри компьютерный терминал и различное медицинское оборудование, в том числе (и это не может не тревожить) набор для реанимации на тележке. В нише у дальнего края комнаты какое-то гигантское яйцо, белое и гладкое, от него тянутся различные трубки и провода.

На табурете возле кресла сидит незнакомец. Длинная всклокоченная борода, пронзительные голубые глаза, светящиеся интеллектом и неуютной энергичностью.

Барри открывает рот, но слова не желают складываться – состояние пока не то.

– Еще не отпустило?

Барри кивает.

Мужчина нажимает кнопку на капельнице, и по трубке в вену начинает течь прозрачная жидкость. В глазах сразу проясняется, Барри ощущает прилив бодрости, будто только что опрокинул порцию эспрессо. Вместе с сознанием возвращается и страх.

– Лучше? – спрашивает незнакомец.

Барри пытается кивнуть, однако теперь не может двинуть головой.

– Я коп, – предупреждает он.

– Я знаю. Мне много чего о вас известно, детектив Саттон, включая тот факт, что вы очень везучий человек.

– Почему это?

– Из-за вашего прошлого я решил не убивать вас.

Хорошая новость. Или незнакомец просто забавляется с ним?

– Кто вы?

– Это неважно. Но я собираюсь сделать вам лучший подарок в вашей жизни. Величайший из всех, о котором человек может только мечтать. Если вы не возражаете… – Вежливость незнакомца странным образом лишь усиливает тревогу. – …прежде чем мы начнем, у меня к вам будет несколько вопросов.

Барри окончательно приходит в себя. Туман рассеивается, возвращаются последние фрагменты памяти – как непослушные ноги ступают по ковровой дорожке, и затем номер 1414…

– Вы нанесли визит Джо и Фрэнни Берманам в официальном качестве? – спрашивает незнакомец.

– Как вы узнали, что я у них был?

– Просто ответьте на вопрос.

– Нет. Я удовлетворял собственное любопытство.

– Кто-нибудь из ваших коллег или начальства в курсе вашей поездки в Монток?

– Никто.

– Вы с кем-нибудь обсуждали ваш интерес к Энн Восс Питерс и Джо Берману?

Барри разговаривал о них и о синдроме ложной памяти с Гвен в воскресенье, но об этом никто не может знать, он уверен.

– Нет, – не моргнув глазом, отвечает он.

На телефоне у Барри активировано отслеживающее приложение. Неизвестно, сколько он провалялся без сознания, и если сейчас утро вторника, на работе его отсутствие теоретически могут заметить не раньше вечера, через много часов. Встреч на сегодня не назначено – ни деловых, ни дружеских посиделок в кафе или баре. Пожалуй, и несколько дней ни у кого не сработает тревожный маячок на радаре.

– Меня будут искать, – произносит Барри.

– Не найдут.

Он делает глубокий вдох, пытаясь унять нарастающую панику. Нужно убедить этого человека освободить его, прибегнув лишь к помощи слов и логики.

– Я не знаю, кто вы, – говорит Барри. – И понятия не имею, что здесь происходит. Но если вы отпустите меня, клянусь, вы больше никогда обо мне не услышите.

Незнакомец сходит с табурета и идет через комнату к терминалу. Встав перед огромным монитором, набирает что-то на клавиатуре. Спустя секунду Барри ощущает, как аппарат на его голове – что бы это ни было – начинает издавать едва различимый звук, похожий на комариный писк. Страх мгновенно затмевает способность к рациональному мышлению, сердце колотится где-то в горле…

– Что это?! Что вам от меня нужно?!

– Мне нужно, чтобы вы рассказали о том дне, когда последний раз видели вашу дочь живой.

В ослепляющей ярости Барри рвется из кожаных пут, всеми силами пытаясь высвободить голову. Ремни трещат, но ничего не выходит. Выступившие крупные капли пота стекают по лбу, соленая влага щиплет глаза, которые нельзя даже вытереть.

– Убью! – ревет Барри.

Мужчина склоняется к нему. Его лицо совсем рядом, в глазах пляшет холодный голубой огонек. Барри чувствует запах дорогого одеколона и кислинку обжаренного кофе в дыхании.

– Я не издеваюсь над вами, – говорит незнакомец. – Я пытаюсь помочь.

– На хер такую помощь!

– Вы сами сюда пришли.

– Ага, после того как Джо Берман напел мне – наверняка с ваших слов.

– Знаете что – пусть все будет честно, по максимуму. Или вы отвечаете правду на все мои вопросы, или умрете на месте.

Барри в его положении не остается ничего другого, кроме как принять эти правила. Надо продержаться в живых, пока не представится хоть малейшая возможность, хоть крохотный шанс освободиться.

– Ладно.

– Компьютер, начать сессию, – произносит мужчина, подняв голову к потолку.

Механический женский голос откликается:

– Новая сессия начата.

Незнакомец смотрит Барри прямо в глаза.

– Итак, расскажите мне о том дне, когда вы в последний раз видели свою дочь живой. Не упуская ни малейшей детали.

Хелена

29 марта – 20 июня 2009 г.

День 515

Стоя в вестибюле надстройки у выхода к западной погрузочной площадке, Хелена наглухо застегивает «молнию» на своей одежде для плохой погоды. Ветер, словно призрак, воет замогильным голосом по ту сторону двери. Дует с самого утра, порывами такой силы, что запросто может снести в море.

С трудом открыв дверь, Хелена выглядывает в серую мглу с косо идущим дождем и пристегивает страховочный карабин к протянутому через всю платформу тросу. Одно дело знать, что ветер сильный, другое – ощутить это на себе. Налетевший порыв едва не сбивает с ног. Хелена собирается с духом и, клонясь вперед, выходит.

Снаружи все затянуто серой пеленой, в которой слышен только безумный рев ветра. Иглы дождя бьют по капюшону, словно железные шарики. На то, чтобы пересечь платформу, уходит добрых десять минут. Каждый шаг дается с трудом и грозит потерей равновесия. Наконец Хелена добирается до своего любимого места в северо-западном углу платформы, усаживается, свесив ноги, и смотрит, как внизу разбиваются об опоры волны высотой с пятиэтажный дом.

Последние двое человек из группы оборудования уехали вчера, до начала шторма. Дело обернулось не просто возражениями против нового распоряжения Слейда – помещать подопытных в депривационную капсулу и останавливать им сердце. Все исследователи, кроме самой Хелены и Сергея, разорвали контракты и потребовали немедленного возвращения на материк. Чувство вины за то, что осталась, Хелена старается заглушить мыслями о маме и других таких же, как она, однако утешение выходит слабым.

Правда, она практически уверена, что Слейд все равно не отпустил бы ее. Чжи Ун улетел, чтобы набрать команду медиков и новых техников для сооружения депривационной капсулы, так что теперь на платформе остались только сама Хелена, Слейд и костяк обслуживающего персонала.

Здесь, снаружи, кажется, что сама вселенная вопит ей прямо в ухо. Подняв голову к небу, Хелена кричит в ответ.

День 598

Кто-то стучит в дверь. Пошарив рукой в темноте, Хелена включает лампу и выбирается из постели в пижамных штанах и черной майке. Будильник на столе показывает 9.50.

Хелена выходит в гостиную и идет к двери, нажав по дороге на кнопку, поднимающую глухие шторы. В коридоре стоит Слейд в джинсах и спортивной кофте с капюшоном. Прошло несколько недель, как они виделись последний раз.

– Черт, я тебя разбудил…

Хелена щурит глаза от яркого света, льющегося от люминесцентных ламп на потолке.

– Могу я войти?

– У меня есть выбор?

– Хелена, прошу…

Она делает шаг назад, впуская его, и следует за ним из маленькой прихожей мимо туалета в гостиную.

– Зачем ты пришел?

Он усаживается на пуфик для ног возле огромного кресла у окна, за которым ничего, кроме бескрайнего моря.

– Мне сказали, ты не выходишь ни в столовую, ни в тренажерный зал. Ни с кем не разговариваешь, целыми днями торчишь у себя в комнате…

– Почему ты не разрешаешь мне общаться с родителями? Почему не отпускаешь?

– Ты сейчас сама не своя, Хелена, и можешь наговорить лишнего об этом месте.

– Мне нужно уехать, говорю тебе. Мама в больнице – я даже не знаю, в каком она состоянии. Папа уже месяц не слышал моего голоса, наверняка ужасно беспокоится…

– Сейчас ты этого не поймешь, я знаю, но я спасаю тебя от тебя самой.

– Да пошел ты!

– Ты забросила проект, потому что не согласна с направлением, которое я ему придал. Я просто хочу дать тебе время пересмотреть свое решение.

– Это был мой проект!

– Но деньги давал я.

У Хелены дрожат руки – и от страха, и от злости.

– Я не желаю больше этим заниматься. Ты разрушил мою мечту. Не дал мне помочь маме и другим. Сейчас я хочу вернуться домой. Ты и дальше собираешься удерживать меня здесь против воли?

– Нет, разумеется.

– Значит, я могу уехать?

– Помнишь, о чем я спросил тебя в первый день, когда ты только прилетела?

Хелена качает головой, борясь с подступающими слезами.

– Я спросил: готова ли ты изменить мир вместе со мной? Ты проделала блестящую работу, и сегодня я пришел к тебе сказать, что она почти завершена. Забудь обо всем, что было в прошлом. Давай вместе пересечем финишную черту.

Хелена непонимающе смотрит на него через кофейный столик. Слезы текут по лицу.

– Что ты сейчас чувствуешь? Объясни мне.

– Как будто ты украл у меня мою мечту.

– Ничего подобного. Я только вмешался, когда тебя подвело чутье. На то мы и партнеры. Сегодня главный день в твоей и моей жизни – тот, к которому мы шли все это время. Поэтому я и здесь. Депривационная капсула готова. Аппарат реактивации приспособлен к работе внутри нее. Через десять минут состоится новое испытание – самое важное.

– И кто же подопытный?

– Какая разница?

– Для меня есть разница.

– Просто парень, который получает двадцать штук в неделю, кладя свою жизнь на алтарь науки.

– И он знает, насколько это опасно?

– Да, он полностью осведомлен о возможных рисках. Слушай, в общем, если хочешь домой – собирай вещи и жди в полдень на вертолетной площадке.

– А что с моим контрактом?

– Ты подписывалась на три года. Это досрочное расторжение. Никакого вознаграждения, никакой доли в прибыли, ничего. Ты знала, на что шла. Но если хочешь закончить то, что мы начали, идем со мной в лабораторию прямо сейчас. Сегодняшний день войдет в историю.

Барри

6 ноября 2018 г.

Пристегнутый к креслу, чувствуя себя словно в кошмаре, который не закончился с пробуждением, Барри отвечает:

– Это было двадцать пятого октября. Одиннадцать лет назад.

– Что первое приходит на ум, когда вы вспоминаете об этом? Какая самая сильная эмоция или образ?

Барри испытывает два противоречивых чувства. С одной стороны, ему хочется разорвать незнакомца на куски, с другой – сама мысль о Меган и той ночи разрывает сердце ему самому.

– Момент, когда я нашел ее тело, – монотонным голосом отвечает он.

– Прошу прощения, я недостаточно ясно выразился. Не после того, как ее не стало. До того.

– Наш последний разговор.

– Вот об этом и расскажите.

Барри стискивает зубы, невидящим взглядом уставившись в стену.

– Прошу вас, детектив Саттон, говорите.

– Я сидел в кресле в нашей гостиной, смотрел чемпионат по бейсболу…

– Вы помните, кто играл?

– «Ред сокс» и «Рокиз»[13]13
  «Ред сокс», «Рокиз» – бейсбольные команды из Бостона и Денвера соответственно.


[Закрыть]. Вторая игра. Первую выиграли «Сокс». В итоге все четыре останутся за ними, и они победят всухую.

– А вы за кого болели?

– Мне было все равно, в общем-то. Наверное, предпочел бы, чтобы «Рокиз» дали отпор, игра была бы интереснее. Слушайте, зачем вы это делаете? Какая разница…

– Значит, вы сидели в кресле…

– Пил пиво, кажется.

– Джулия тоже болела вместе с вами?

Господи, откуда он знает ее имя?

– Нет. Вроде бы смотрела телевизор в спальне. Мы к тому времени уже поужинали.

– Все вместе, по-семейному?

– Не помню. Наверное. – Барри вдруг ощущает, как в груди все сжимается – с такой силой, что вот-вот лопнет. – Я много лет ни с кем не говорил о том вечере.

Мужчина все так же сидит на табурете, расчесывает пальцами бороду и смотрит холодным, изучающим взглядом, ожидая продолжения.

– Вошла Меган. Не помню точно, как она была одета, но я вижу ее почему-то в джинсах и бирюзовом свитере, который она всегда носила.

– Сколько ей тогда было лет?

– Через десять дней должно было исполниться шестнадцать. Она останавливается перед кофейным столиком между мной и телевизором – это я помню точно, – руки на бедрах, взгляд притворно строгий…

Глаза Барри наполняются слезами.

– Эмоции не угасли со временем, – отмечает незнакомец. – Это хорошо.

– Пожалуйста, – просит Барри, – давайте остановимся.

– Продолжайте.

Барри делает глубокий вдох, пытаясь нащупать внутри себя хоть что-то, на что можно опереться и не расклеиться окончательно. Наконец, он говорит:

– Тогда был последний раз, когда я смотрел в глаза дочери. Я не знал, что так будет, и все старался извернуться и заглянуть в телевизор.

Лишь бы не разрыдаться перед ним. Боже, что угодно, только не это.

– Продолжайте.

– Она спросила, можно ли ей пойти в «Дэйри куин»[14]14
  «Дэйри куин» – сеть фастфуда, известная своими десертами, в том числе мороженым и коктейлями.


[Закрыть]. Пару раз в неделю она ходила туда тусоваться с друзьями и делать домашнее задание. Я, как обычно, начал задавать вопросы: а мама разрешила? А уроки все готовы? Маму она не спрашивала, пришла сразу ко мне. Уроки не все, но как раз и надо встретиться с Минди и обсудить лабораторку по биологии, которую они вместе делают. А кто еще там будет? Меган перечислила – имена в основном знакомые. Я посмотрел на часы – была половина девятого, матч только начинался – и велел возвращаться не позже десяти. Она попыталась выторговать еще час, я отрезал – завтра в школу, нечего спорить. Она и не стала, просто пошла к двери. Напоследок, помню, я окликнул ее и сказал, что люблю…

Слезы текут безудержным потоком, все тело Барри сотрясается от рыданий, но ремни держат крепко.

– По правде говоря, не знаю, сказал я ей это тогда или нет. Вряд ли – скорее всего просто переключился на матч. И даже не вспомнил о ней, пока десять часов не прошли, а она так и не вернулась.

– Компьютер, остановить сессию, – говорит незнакомец. – Спасибо, Барри.

Он наклоняется и вытирает ему слезы тыльной стороной ладони.

– Зачем все это? – спрашивает Барри сломленным голосом. – Любая пытка была бы лучше.

– Я покажу вам – зачем.

Мужчина нажимает кнопку на капельнице. Барри смотрит, как прозрачная жидкость течет по трубке в его вену.

Хелена

20 июня 2009 г.

День 598

Подопытный – высокий жилистый мужчина. Тонкие руки в следах от уколов. На левом плече татуировка с именем Миранда. Должно быть, свежая – кожа вокруг еще красная и воспаленная. На голове – плотно облегающий серебристый шлем, похожий на шапочку для купания, только толще. Какое-то устройство, размером с губку для обуви, прикреплено к левому предплечью. Совершенно голый, мужчина стоит перед белой, похожей на огромное яйцо капсулой. Рядом двое медиков с реанимационным набором наготове.

Хелена наблюдает за экспериментом через одностороннее стекло, сидя за главной консолью в соседней аппаратной. По бокам от нее – Маркус и доктор Пол Уилсон, руководитель команды медиков. Слева от Слейда – Сергей, единственный из прежнего коллектива исследователей.

Кто-то трогает Хелену за плечо. Она оборачивается – место сзади занял Чжи Ун, видимо, только что проскользнувший внутрь. Наклонившись, он шепчет ей в ухо:

– Я очень рад, что вы вернулись к нам. Без вас здесь все было не так.

Слейд оглядывается на Сергея, который изучает экран с подробным изображением черепа испытуемого в высоком разрешении.

– Что с координатами реактивации?

– Рассчитаны и загружены.

Слейд оборачивается к медику.

– Пол?

– Все под контролем.

Щелкнув кнопкой гарнитуры у себя на голове, Слейд обращается к подопытному:

– Рид, у нас здесь полная готовность. Можешь залезать в капсулу, и приступим.

Тот, однако, не двигается с места. Он стоит, поеживаясь, и смотрит внутрь капсулы через открытую крышку. Искусственное освещение придает его болезненно бледной коже синеватый оттенок, и только отметины от игл на руках горят красным.

– Рид? Ты меня слышишь?

– Да, – доносится голос из четырех динамиков по углам комнаты.

– Так ты готов или нет?

– Это… А вдруг больно будет? Я чего-то не уверен, как оно пойдет.

Рид смотрит на них через одностороннее стекло – изможденный, худой, под землистого цвета кожей торчат ребра.

– Мы все это обсуждали, – откликается Слейд. – Рядом со мной доктор Уилсон. Пол, не хотите сказать пару слов?

Тот надевает наушники поверх гривы вьющихся седых волос:

– Рид, прямо передо мной на мониторе все ваши жизненные показатели, за которыми я буду постоянно следить. Если я увижу, что с ними что-то не так, у нас есть план действий.

– И не забудь про премию, которую ты получишь в случае успешного эксперимента, – добавляет Слейд.

Рид снова переводит пустой взгляд на капсулу.

– Ладно, – говорит он, настраиваясь. – Поехали.

Взявшись за ручки по сторонам корпуса, он неуклюже забирается внутрь. В динамиках раздается плеск воды.

– Рид, дай знать, когда устроишься там, – говорит Слейд.

– Нормально, плаваю в воде, – отвечает тот через некоторое время.

– Тогда, если ты не против, двигаемся дальше. Я закрываю крышку?

Десять долгих, напряженных секунд тишины.

– Ты не против, Рид?

– Да, лады.

Слейд набирает команду на клавиатуре. Крышка плавно встает на место, становясь единым целым с корпусом.

– Рид, мы готовы погасить свет и приступать. Как ты?

– Тоже готов, наверное.

– Ты помнишь все, о чем мы говорили с тобой утром?

– Вроде.

– Без «вроде». Помнишь или нет?

– Да.

– Отлично. Все будет нормально. Когда увидимся в следующий раз, скажи мне, что мою мать зовут Сьюзен. Так я пойму, что все получилось.

Слейд выключает освещение в капсуле. В аппаратной зажигается еще один монитор, транслирующий изображение с камеры ночного видения, которая смотрит с потолка прямо на Рида. Тот, распростертый на спине, плавает в крепком соляном растворе. Слейд вызывает на главном мониторе таймер и устанавливает на пять минут.

– Рид, это последний сеанс связи. Сейчас мы дадим тебе немного времени, чтобы расслабиться и сосредоточиться. Потом начнем.

– Ясно.

– С богом. Сегодня ты войдешь в историю.

Слейд запускает обратный отсчет и снимает гарнитуру с наушниками.

– Какое именно воспоминание будет реактивировано? – спрашивает Хелена.

– Ты заметила наколку у него на плече?

– Да.

– Мы сделали ее вчера утром, а вечером записали воспоминание об этом.

– Почему именно тату?

– Из-за боли. Требовалось какое-то достаточно сильное и недавнее впечатление.

– Никого, кроме героинщика, на роль испытуемого не нашлось?

Слейд не отвечает. Просто поразительно, в кого он превратился. Зашел куда дальше, чем Хелена планировала. Она и не думала, что встретит кого-то более одержимого, более помешанного на своей идее, чем она сама.

– Он хотя бы понимает, во что ввязался?

– Да.

Таймер на мониторе продолжает обратный отсчет. Секунда истекает за секундой, минута за минутой.

– Это совершенно вне рамок ответственного подхода к научному эксперименту, – глядя прямо на Слейда, произносит Хелена.

– Согласен.

– И тебе плевать?

– Чтобы добиться прорыва, к которому я стремлюсь, играть надо по-крупному.

Хелена смотрит на экран, где неподвижная фигура Рида лежит на поверхности воды внутри капсулы.

– То есть ты собираешься поставить на кон жизнь этого человека?

– Да. Однако и он готов к этому. Он понимает свое положение. По-моему, это настоящий героизм. Кроме того, когда мы закончим, он отправится лечиться от зависимости в роскошную клинику. А мы с тобой, если дело выгорит, будем пить шампанское в твоей каюте… – Слейд смотрит на свой «ролекс». – …через каких-нибудь десять минут.

– О чем ты говоришь? Какое дело?

– Скоро увидишь.

Последние две минуты проходят в напряженном молчании. Наконец, звучит сигнал, что время вышло.

– Пол? – вопросительно произносит Слейд.

– Наготове.

Слейд поворачивается ко второму человеку за консолью, ответственному за стимуляторы:

– Сергей?

– Жду команды.

– Реанимация?

– Наготове, полный заряд.

Слейд кивает Полу. Тот выдыхает через нос и нажимает кнопку.

– Один миллиграмм рокурония, ввожу внутривенно.

– Что это? – спрашивает Хелена.

– Нервно-мышечный релаксант, – поясняет доктор Уилсон.

– Что бы там ни случилось, – добавляет Слейд, – нельзя, чтобы у Рида начались судороги и он разрушил устройство реактивации.

– Он в курсе, что его на время парализует?

– Разумеется.

– Каким образом подаются препараты?

– У него в левой руке катетер с беспроводным управляющим устройством. Состав примерно такой же, как для смертельной инъекции, за исключением снотворного.

– Ввожу два и две десятых миллиграмма тиопентала натрия, – произносит доктор.

Хелена попеременно смотрит то на трансляцию из капсулы, то на монитор перед ним, где показывается пульс Рида, кровяное давление, ЭКГ и с десяток других жизненных показателей.

– Давление падает, – комментирует Уилсон. – Частота сердечных сокращений снизилась до пятидесяти ударов в минуту.

– Он страдает? – спрашивает Хелена.

– Нет, – отвечает Слейд.

– Откуда ты знаешь?

– Двадцать пять ударов в минуту.

Хелена наклоняется к экрану с зеленым, как его показывает камера ночного видения, лицом Рида. Глаза мужчины закрыты, никаких признаков, что ему больно. Он выглядит скорее даже умиротворенно.

– Десять ударов в минуту. Давление – тридцать на пять.

Комнату вдруг наполняет непрерывный высокий звук – линия пульса на мониторе становится прямой. Доктор выключает сигнал и произносит:

– Время смерти – десять тринадцать.

Рид, плавающий в капсуле на поверхности воды, выглядит совершенно таким же.

– Когда вы его реанимируете?

Слейд не отвечает.

– Я готов, – говорит Сергей.

На главном мониторе перед доктором появляется новое окно: «Время после остановки сердца: 15 секунд».

– Зафиксирован выброс ДМТ, – сообщает он, когда проходит минута.

– Сергей, – командует Слейд.

– Запускаю программу реактивации памяти. Работа стимуляторов начата…

Уилсон продолжает зачитывать различные показатели, теперь в основном связанные с активностью мозга и уровнем кислорода в нем. Сергей информирует о прогрессе примерно каждые десять секунд, для Хелены их голоса сливаются в неясный гул, отступая на второй план. Она не сводит глаз с лица человека на экране – что он видит и слышит сейчас? Была бы она сама готова умереть, чтобы понять, прочувствовать свое изобретение до конца?

На отметке в две минуты тридцать секунд Сергей рапортует:

– Программа реактивации памяти завершена.

– Запустите еще раз, – откликается Слейд.

Сергей смотрит на него в недоумении.

– Маркус, – вмешивается доктор, – после пяти минут шансы вернуть его к жизни будут практически нулевые. Клетки мозга сейчас стремительно погибают.