Текст книги "Возвращение"

Книга 2

Больше всего мы скучаем по местам, где никогда не были.

Карсон Маккалерс

Хелена

20 июня 2009 г.

День 598

Хелена, сидя у себя на диване, пытается осознать значимость произошедшего за последние полчаса. Первая реакция – это не может быть правдой, просто какой-то фокус или обман. Однако перед глазами отчетливо стоят и законченная татуировка с именем Миранда на плече наркомана, и она же – незавершенная – с видео, которое только что продемонстрировал Слейд. И хотя у Хелены остались детальные, до мелочей воспоминания об утреннем эксперименте – вплоть до стула, летящего в стекло, – каким-то непостижимым образом ничего этого не было. Тупиковая, никуда не ведущая ветка в нейронной структуре ее мозга. Что-то вроде впечатлений, сохранившихся от очень подробного сна.

– Скажи мне, о чем ты сейчас думаешь, – говорит Слейд.

Хелена переводит взгляд на него:

– Это правда изменяет прошлое? Смерть в депривационной капсуле в ходе реактивации памяти?

– Прошлого не существует.

– Что за бред!

– То есть тебе можно иметь свои теории, а мне нет?

– В смысле?

– Ты ведь сама так говорила про настоящее. Что это лишь иллюзия, то, как наш мозг обрабатывает и преподносит нам реальность.

– Ну, тут просто… доморощенная философия, ничего больше.

– Наши далекие предки жили в океанах. Из-за особенностей распространения солнечного света в воде их сенсорное пространство, где они могли засечь добычу, совпадало с двигательным – то есть тем, с которым они напрямую взаимодействовали, куда могли дотянуться. Как по-твоему, что из этого следовало?

– Они реагировали только на непосредственные стимулы, – подумав немного, отвечает Хелена.

– Верно. А что произошло, когда эти рыбы наконец выбрались из океана четыреста миллионов лет назад?

– Их сенсорное пространство увеличилось, поскольку в воздухе свет распространяется дальше.

– Некоторые биологи-эволюционисты считают, что именно наземный дисбаланс между сенсорным и двигательным пространствами подготовил почву для появления сознания. Если мы можем далеко видеть, то способны и думать наперед, планировать. Следственно, и предугадывать будущее, даже если его не существует.

– Так к чему ты ведешь?

– К тому, что сознание обусловлено окружающим миром. Наши когнитивные способности – и с ними представление о реальности – сформированы тем, что мы в состоянии воспринять, и ограничены возможностями наших органов чувств. Нам кажется, что мы видим мир таким, каков он есть, но кому как не тебе знать, что это – всего лишь тени на стене пещеры. Мы так же зашорены, как наши далекие предки – водные жители, пределы нашего разума по-прежнему обусловлены случайным ходом эволюции. И мы все еще не можем заглянуть дальше своего поля зрения. Точнее, не могли – до нынешнего момента.

Хелена вспоминает таинственную улыбку Слейда тогда, за ужином, много месяцев назад.

– Проникнуть сквозь завесу восприятия.

– Именно. Для двумерного существа двигаться через третье измерение не просто невозможно – непостижимо. Точно так же наш мозг подводит нас здесь. Представь, что ты смотришь на мир глазами кого-то более совершенного, живущего в четырехмерном пространстве, – тогда ты смогла бы воспринимать события своей жизни в любом порядке, проживать снова любое воспоминание, какое захочешь.

– Но это… это же просто смешно. И вдобавок нарушает причинно-следственную связь.

Снова улыбка превосходства. У Слейда на все готов ответ:

– Боюсь, здесь на моей стороне оказывается квантовая физика. Сейчас мы знаем наверняка, что на субатомном уровне течение времени вовсе не так элементарно, как люди привыкли думать.

– Ты правда считаешь, что время – всего лишь иллюзия?

– Скорее его восприятие нами настолько несовершенно, что для нас это все равно что так. Каждый миг одинаково реален и происходит сейчас, но наше сознание дает нам доступ лишь к одному срезу времени за раз. Представь жизнь человека в виде книги, страницы которой – те или иные моменты. И так же, как мы читаем книгу, видя непосредственно только одну страницу, несовершенное восприятие не дает нам доступа ко всем остальным моментам нашей жизни. Но теперь все изменилось.

– Как?

– Ты однажды сказала, что память – наша единственная истинная связь с реальностью. Думаю, ты права. Любой другой момент времени, любое воспоминание так же существует сейчас, как предложение, которое я произношу. И попасть в него – все равно что перейти в соседнюю комнату. Нужно лишь найти способ убедить в этом наш разум. Обойти эволюционные ограничения и позволить сознанию заглянуть за пределы сенсорного пространства.

От того, что он говорит, у Хелены голова идет кругом.

– Ты знал? С самого начала?

– О чем?

– О том, к чему на самом деле должно прийти исследование. Что это куда больше, чем просто воспоминания с эффектом погружения.

Слейд смотрит в пол, потом поднимает глаза на нее:

– Я слишком тебя уважаю, чтобы врать тебе.

– Значит… да?

– Прежде чем мы перейдем к тому, что я сделал, может быть, сперва насладимся достигнутым тобой успехом? Ты теперь величайшая из ученых и изобретателей, когда-либо живших на земле. Автор самого важного научного прорыва нашего времени. Да и любого другого.

– И самого опасного.

– Не в тех руках – конечно.

– Господи, как ты самонадеян! Да в любых руках! Откуда ты знал, на что способно мое кресло?

Слейд ставит свой бокал на кофейный столик, поднимается и отходит к окну, в котором видны надвигающиеся на платформу черные тучи.

– Когда мы встретились в первый раз, ты возглавляла научно-исследовательскую группу в одной компании в Сан-Франциско, которая называлась «Ион».

– В каком смысле «в первый раз»? Я никогда не работала…

– Позволь мне закончить. Ты взяла меня на должность ассистента. Я печатал отчеты под диктовку, отслеживал статьи, которые тебя интересовали. Занимался организацией расписания и поездок. Варил кофе, следил за порядком в кабинете. Ну, по крайней мере чтобы там можно было пройти. – В его улыбке читается что-то вроде ностальгии. – В общем, прислуга. Но ты хорошо ко мне относилась. Я чувствовал себя практически частью команды, как будто и сам вовлечен в исследование. До нашей встречи у меня были проблемы с наркотиками. Ты, можно сказать, спасла мне жизнь.

Тебе тогда удалось создать отличный МЭГ-микроскоп и неплохой прибор для электромагнитной стимуляции. Квантовые процессоры были куда лучше тех, что мы используем сейчас, – технология к тому времени сильно продвинулась. Ты придумала задействовать депривационную капсулу и нашла способ, чтобы устройство реактивации могло работать внутри нее. Однако все это тебя не удовлетворяло. Твоя теория заключалась в том, что из-за полной сенсорной депривации в капсуле при стимуляции нейронов наведенное воспоминание вызовет невероятный, никем ранее не испытанный эффект полного погружения в него.

– Подожди, когда все это было?

– В первоначальном варианте развития событий.

Когда до Хелены доходит, что́ кроется за его словами, это оглушает ее, как удар по голове.

– Тогда я тоже искала способ сохранить память больных синдромом Альцгеймера?

– Не думаю. Компанию «Ион» интересовало применение твоего кресла в развлекательных целях, над этим мы и работали. Однако, как и в этом исследовании, максимум, чего тебе удавалось добиться – несколько более яркое переживание воспоминаний без сознательного извлечения их из памяти самим испытуемым. – Отвернувшись от окна, Слейд переводит взгляд на Хелену. – Так было до второго ноября две тысячи восемнадцатого.

– Две тысячи восемнадцатого года?

– Да.

– То есть через девять лет?

– Совершенно верно. Тем утром произошла трагическая случайность, имевшая поразительный результат. Мы проводили реактивацию памяти новому подопытному по имени Джон Джордан. Воспоминание касалось автокатастрофы, в которой погибла его жена. Все шло как по маслу, пока он не отрубился прямо в капсуле. Обширный инфаркт. Медики бросились его вытаскивать, и тут произошло нечто необыкновенное. Прежде чем они успели открыть крышку, все в лаборатории вдруг оказались в других местах, из носов течет кровь, у некоторых раскалывается голова, а вместо Джона Джордана в капсуле лежит совсем другой человек, какой-то Майкл Диллман. Все произошло буквально в долю секунды, как будто кто-то щелкнул переключателем.

Никто не мог понять, что случилось. Ни единой записи о том, что Джордан когда-либо переступал порог лаборатории. Все были сбиты с толку, пытались хоть как-то разобраться. Может, мне стоило заняться чем-то другим, но эта загадка не давала мне покоя. Я постарался отыскать Джордана, узнать, что с ним сталось, куда он делся, и выяснил поразительную вещь. Та автокатастрофа – оказалось, что он на самом деле погиб в ней вместе со своей женой, пятнадцать лет назад.

По стеклу с едва слышным стуком забарабанил дождь. Слейд вернулся и снова сел на пуфик для ног.

– Думаю, я первым догадался, что произошло. Я понял, что сознание Джона Джордана каким-то образом перенеслось назад, в то воспоминание. Конечно, наверняка мы никогда не узнаем, однако полагаю, дезориентированный возвращением, он только усугубил тяжесть аварии, и на этот раз она унесла жизни их обоих.

Хелена поднимает взгляд от коврового покрытия, с которого не сводила глаз, пытаясь осознать весь ужас откровений Слейда.

– И что же ты сделал, Маркус?

– Я был сорокашестилетним неудачником с наркозавимостью, зря растратившим свою жизнь. Я испугался, что ты уничтожишь свое изобретение, если поймешь, на что оно способно.

– Что ты сделал?

– Через три дня, вечером пятого ноября, я пришел в лабораторию и загрузил в устройство реактивации одно из своих собственных воспоминаний. Потом забрался в капсулу и вколол себе смертельную дозу хлористого калия. Боже, по моим венам будто огонь потек! Худшей боли я в жизни не испытывал. Сердце остановилось, и после выброса ДМТ мое сознание вернулось в момент, когда мне было двадцать. Так началась новая линия времени, отделившаяся от изначальной в тысяча девятьсот девяносто втором.

– Для всего мира?

– Очевидно.

– И в ней мы сейчас и живем?

– Да.

– Что случилось с той, первоначальной?

– Я не знаю. Мои воспоминания о ней стали серыми и призрачными.

– Значит, они у тебя сохранились? Память о той жизни, в которой ты был моим сорокашестилетним ассистентом?

– Да. Они перенеслись сюда вместе со мной.

– Почему же у меня их нет?

– Ни у меня, ни у тебя не было воспоминаний о текущем эксперименте, пока не наступил тот самый момент, когда Рид умер в капсуле и перенесся назад, туда, где ему делают татуировку. Только тогда память и сознание из предыдущего варианта развития событий, где ты пыталась разбить стекло стулом, проскользнули в этот, нынешний.

– То есть через девять лет, пятого ноября две тысячи восемнадцатого, я вдруг вспомню ту, другую свою жизнь?

– Думаю, да. Изначальная линия времени вольется в эту, и у тебя возникнут два набора воспоминаний – живой, настоящий и мертвый, призрачный.

Дождь льется по стеклу, размывая мир за ним.

– Я нужна была тебе, чтобы снова создать кресло.

– Да, это правда.

– Со своим знанием будущего ты построил в этой линии времени бизнес-империю и заманил меня неограниченным финансированием, как только я добилась первых успехов в Стэнфорде.

Слейд кивает.

– Теперь ты мог полностью контролировать процесс и использовать кресло, как сочтешь нужным.

Молчание.

– То есть ты с самого начала пристально следил за мной.

– Ну, думаю, это некоторое преувеличение…

– Извини, разве мы не на старой нефтяной платформе посреди Тихого океана, которую ты переоборудовал специально и исключительно для меня?

Слейд берет бокал с шампанским и допивает остатки.

– Ты украл у меня мою жизнь – ту, другую.

– Хелена…

– У меня был муж? Дети?

– Ты правда хочешь знать? Какая теперь разница? Ничего этого не существовало.

– Ты чудовище!

Порывисто встав, она отходит к окну и смотрит на тысячу оттенков серого за стеклом – океан вблизи и вдали, разные слои облаков, надвигающийся штормовой фронт… За последний год эта каюта все больше и больше казалась похожей на тюрьму, но никогда так сильно, как сейчас. Горячие, злые слезы текут по щекам – Хелена осознает, что сюда ее завели собственные саморазрушительные амбиции. И теперь, и тогда, в 2018-м…

Становится понятно поведение Слейда все это время, особенно его ультиматум несколько месяцев назад – подвергать испытуемых клинической смерти для более обостренного восприятия наведенного воспоминания. Тогда Хелена думала, что это чистое безрассудство со стороны миллиардера, приведшее к массовому исходу почти всего коллектива исследователей. Теперь она видит здесь тщательный расчет. Слейд знал, что они вышли на финишную прямую и ему не нужны были лишние свидетели истинного предназначения кресла – только наиболее преданное проекту ядро команды. Если подумать, неизвестно даже, добрались ли все остальные до берега…

До сих пор Хелена только подозревала, что ей может грозить опасность. Теперь она уверена в этом.

– Давай поговорим, Хелена. Не замыкайся в себе снова.

От того, как она отреагирует на откровения Слейда, скорее всего будет зависеть ее дальнейшая судьба.

– Я зла на тебя.

– Вполне естественно. Я бы тоже был взбешен.

До этого момента Хелена считала, что Слейд обладает невероятным интеллектом и мастерски манипулирует людьми, как и все акулы бизнеса. Возможно, это действительно так, однако львиной долей своего успеха и состояния он обязан всего лишь знанию будущего. И в конечном итоге ее, Хелены, уму.

Зачем Слейду снова создавать кресло? Ведь явно не ради прибыли. У него уже столько денег, власти и славы, сколько другим и не снилось.

– Ну, теперь проект завершен. И что ты планируешь делать с результатом?

– Пока не знаю. Я думал, мы вместе сможем найти ему какое-то применение.

Чушь собачья. У тебя было двадцать шесть лет, чтобы поразмыслить над этим.

– Помоги мне усовершенствовать кресло. Испытать, довести до ума. Сам не знаю, что я имел в виду, задавая тебе вопрос в первый раз и даже во второй, но сейчас ты знаешь правду. Я спрошу в третий раз и надеюсь, что ты ответишь «да».

– О чем ты? Какой вопрос?

Он подходит, берет ее руки в свои. Его лицо так близко, что она чувствует запах шампанского в его дыхании.

– Хелена, ты готова изменить мир вместе со мной?

Барри

25–26 октября 2007 г.

Войдя в дом и закрыв дверь, Барри вновь останавливается у зеркала рядом с вешалкой и смотрит на отражение более молодого себя.

Это неправда. Этого не может быть.

Джулия окликает мужа из глубины дома. Барри проходит мимо телевизора, где все еще идет матч, и сворачивает в коридор. Каждый скрип половиц под босыми ногами знаком и памятен. Миновав комнату Меган и гостевую – она же рабочий кабинет, – Барри оказывается перед входом в их с Джулией спальню.

Его бывшая жена сидит на кровати с открытой на коленях книгой. На прикроватном столике стоит чашка чая, от которой поднимается пар.

– Ты выходил или мне послышалось?

Джулия так изменилась…

– Да, выходил.

– Где Меган?

– Пошла в «Дэйри куин».

– Завтра же в школу.

– Обещала вернуться до половины одиннадцатого.

– Она знала, у кого отпрашиваться, да?

Улыбнувшись, Джулия приглашающе похлопывает ладонью рядом с собой. Барри заходит в спальню, его взгляд скользит по их свадебным фото и еще одному, черно-белому, где она держит новорожденную Меган, и останавливается на висящей над кроватью репродукции «Звездной ночи» Ван Гога, которую они с Джулией купили в Нью-Йоркском музее современного искусства десять лет назад, пленившись оригиналом. Подойдя, Барри полусадится-полуложится рядом с женой, вытянув ноги и опираясь спиной об изголовье. Вблизи лицо Джулии словно подретушированная версия того, что он видел два дня назад. Гладкая, даже чересчур, кожа, морщинки едва намечаются…

– Почему не смотришь игру? – спрашивает Джулия.

Последний раз они так сидели на кровати вместе, когда она сказала, что уходит от него. Смотря ему в глаза, проговорила: «Прости, но я не могу отделить тебя от всей этой боли».

– Милый, что-то случилось? У тебя такой вид, будто кто-то умер.

Последний раз Барри слышал от нее «милый» целую вечность назад. Нет, он не чувствует себя так, будто кто-то умер. Скорее – совершенно потерянным во времени и пространстве, оторванным от реальности. Как будто перевоплотился в собственном теле и все еще пытается привыкнуть к нему.

– Все нормально.

– Хм, может, попробуешь еще раз, поубедительней?

Это боль утраты, которая не оставляла Барри со дня смерти Меган, сочится сейчас из его кровоточащей души и проявляется во взгляде? И Джулия на подсознательном уровне чувствует, что в муже произошел некий сдвиг? Сам он видит в ее глазах прямо противоположное, и они потрясают его – ясные, чистые и такие настоящие. Не познавшие горя. Глаза женщины, которую он полюбил когда-то. Осознание разрушительной силы беды, постигшей их двоих, вновь обрушивается на Барри.

Джулия легонько пробегает пальцами по его шее. Прикосновение отзывается в позвоночнике словно слабым электрическим разрядом, на коже выступают мурашки. Барри не знал ласк жены вот уже почти десять лет.

– Что с тобой? Что-нибудь на работе?

Ну, в последний рабочий день его прикончили в депривационной капсуле, отослав сюда, так что…

– Да, если честно.

Что убивает Барри больше всего, так это звуки, запахи, прикосновения… То, как пахнет их спальня. Какие мягкие у Джулии руки. То, что он успел забыть. То, что он потерял.

– Расскажешь? – спрашивает она.

– Можно я просто полежу рядом, пока ты читаешь?

– Ну конечно.

Он кладет голову ей на колени – так, как представлял тысячу раз, лежа глубокой ночью у себя в квартире, в изнурительном промежутке между опьянением и похмельем, и думая, думая… Что, если бы Меган осталась жива? Если бы Джулия не ушла? Если бы все не полетело под откос? Если бы…

Это неправда. Этого не может быть.

Единственный звук в комнате – тихий шорох страниц, которые Джулия перелистывает примерно раз в минуту. Барри лежит с закрытыми глазами, мерно дыша, а она ерошит ему волосы пальцами, совсем как раньше. Он поворачивается на бок, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.

Внутри он весь словно дрожащая, колышущаяся масса протоплазмы, и только ценой гигантских усилий ему удается сохранять спокойствие. Его буквально трясет от эмоций, однако Джулия словно не замечает, как спина мужа время от времени судорожно поднимается от едва сдерживаемых рыданий.

Барри только что вновь обрел свою погибшую дочь. Видел ее, слышал ее голос, держал в своих объятиях. И теперь непостижимым образом вновь оказался в своей прежней спальне, с бывшей женой… Нет, это уже слишком.

В голову вкрадывается леденящая мысль: может быть, это просто психоз, нервный срыв? Вдруг все исчезнет?! Вдруг я опять потеряю Меган?! Вдруг?..

Пульс подскакивает, дыхание становится учащенным.

– Барри, с тобой все нормально?

Хватит думать. Спокойно. Вдох-выдох, выдох-вдох.

– Да.

Вдох… Выдох…

– Точно?

– Угу.

Засыпай. Только без сновидений. Посмотрим, останется ли все на месте утром…

* * *

Барри пробуждается рано – от солнца, проникающего сквозь шторы. Он лежит рядом с Джулией, на нем все та же одежда, оставшаяся с вечера. Выбирается из кровати, стараясь не побеспокоить жену, и крадется по коридору к комнате дочери. Дверь закрыта. Барри приоткрывает ее и заглядывает в щелку. Меган мирно спит под грудой одеял. В этот час в доме так тихо, что отчетливо слышно размеренное дыхание девушки.

Она жива. Она в безопасности. Дома.

Сейчас они с Джулией, убитые горем, должны были только приехать из морга, где провели всю ночь. Образ тела Меган на прозекторском столе (все туловище – один сплошной черный кровоподтек) никогда не оставит Барри, хотя теперь это воспоминание стало таким же серым и призрачным, как и другие ненастоящие.

И вот она здесь, и он тоже, и с каждой секундой все больше и больше вживается в это тело. Рваная последовательность картин из той, другой жизни постепенно отступает, словно Барри только что очнулся от самого долгого и жуткого кошмара, какой когда-либо испытывал. Кошмара длиной в одиннадцать лет. А теперь он чувствует, что постепенно возвращается в реальность.

Проскользнув в комнату, Барри останавливается у кровати дочери и смотрит, как она спит. Даже став непосредственным свидетелем сотворения Вселенной, он и тогда бы не ощутил большей радости, сопричастности чуду и переполняющей все существо благодарности той силе – чем бы она ни была, – которая заново создала этот мир для них двоих.

Однако в затылок Барри все время дышит холодный ужас от мысли, что все может оказаться иллюзией. Что неизъяснимо совершенная конструкция вот-вот распадется.

* * *

Он бродит по дому словно призрак по своей прошлой жизни, заново открывая места и предметы, почти стершиеся из памяти. Ниша в гостиной, где они каждое Рождество ставили елку. Маленький столик у входной двери, где Барри хранил кое-что свое, личное. Его любимая кофейная кружка. Письменный стол с крышкой в комнате для гостей, за которым он разбирал счета. Кресло в гостиной, где каждое воскресенье читал от корки до корки «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс».

Настоящий музей воспоминаний. Сердце Барри бьется учащенно, в такт со слабой пульсирующей головной болью где-то позади глазных яблок. Нужно закурить. Не то чтобы он хочет – пять лет назад после множества неудачных попыток ему удалось наконец бросить, – но, похоже, этому тридцатидевятилетнему телу просто физически нужна привычная доза никотина.

Пройдя в кухню, Барри наливает стакан воды из-под крана. Стоя у раковины, смотрит, как утреннее солнце раскрашивает задний двор, наполняя жизнью.

Из шкафчика справа Барри достает пачку кофе, который пил тогда, и ставит кофейник. Загружает тарелки, оставшиеся с вечера, в посудомойку, потом домывает непоместившиеся вручную. Он всегда этим занимался, когда они с Джулией были женаты.

Готово. Все еще тянет закурить. Барри отправляется к столику у входной двери, берет пачку «Кэмел» и выбрасывает в мусор. Потом садится на крыльце с чашкой, надеясь, что кофе и утренний холодок прояснят голову. Видит ли его сейчас тот человек, что отправил его сюда? Смотрит с какого-то другого, высшего уровня бытия, из точки вне времени? Страх возвращается к Барри. Вдруг его сейчас выдернет отсюда и забросит обратно, в ту, прежнюю жизнь? Или он здесь теперь навсегда?

Барри старается подавить нарастающую панику, говоря себе, что не мог просто выдумать СЛП и вообще будущее. Слишком тщательная детализация, даже для его изощренного ума детектива.

Это – по-настоящему. Здесь, сейчас. Это реальность.

Меган жива, и больше ничто и никогда не заберет ее у него.

– Если ты слышишь меня, – произносит вслух Барри, никогда не молившийся, – прошу, только не забирай меня отсюда. Я готов на все ради этого.

Рассветная тишина отвечает ему молчанием. Он делает новый глоток кофе и смотрит, как солнце льется сквозь ветви дубов на тронутую инеем траву, которая начинает куриться испарениями.

Хелена

5 июля 2009 г.

День 613

Хелена спускается по лестнице на третий уровень пристройки, думая о родителях – о маме в первую очередь. Прошлой ночью слышала во сне ее голос – мелодичный и мягкий, с легкой западной гнусавинкой. Они с мамой были на поле, рядом со старой фермой, где Хелена выросла. Осенний день, в воздухе разлита бодрящая свежесть, предвечернее солнце заходит за горы, и все вокруг окрашено в медово-золотые тона. Дороти еще молода, ее каштановые волосы развеваются на ветру. Хотя губы не двигаются, голос звучит четко и ясно. Хелена не помнит ни слова из того, что произносит мама, только порожденное ее голосом ощущение чистой и безусловной любви с примесью сильнейшей, до боли в сердце, тоски по дому.

Отчаянно хочется поговорить с родителями, но после открытия двухнедельной давности – что Хелена и Слейд создали нечто куда более могущественное, чем устройство для погружения в воспоминания, – ей не хочется снова поднимать этот вопрос. Когда-нибудь потом, когда придет время… Слишком свежа еще рана. Тяжело принять и осознать и свое нечаянное изобретение, и манипулирование Слейда, и возможные последствия.

Однако теперь Хелена вновь работает в лаборатории. Занимается в тренажерном зале. Старается быть полезной, в общем, делать хорошую мину при плохой игре.

И сейчас, на подходе к испытательному сектору, уровень адреналина в крови зашкаливает. Сегодня над Ридом Кингом проводят новый эксперимент, девятый по счету. Еще раз ощутить, как реальность смещается прямо под твоими ногами – это волнующе, нельзя отрицать.

Хелена уже совсем рядом, когда из-за угла появляется Слейд.

– Доброе утро.

– Идем со мной.

– Что-то случилось?

– Планы изменились.

Напряженный и обеспокоенный, он проводит Хелену в конференц-зал и закрывает за ними дверь. Рид уже за столом в рваных джинсах и вязаном свитере, сжимает в ладонях дымящуюся чашку кофе. Время, проведенное здесь, на платформе, пошло бывшему наркоману на пользу – он уже не выглядит таким костлявым, из глаз ушла пустота.

– Эксперимент отменяется, – объявляет Слейд, усаживаясь во главе стола.

– Я должен был получить за него пятьдесят тысяч! – протестует Рид.

– Все деньги тебе заплатят сполна. На самом деле мы его уже провели.

– О чем ты говоришь? – недоумевает Хелена.

Слейд смотрит на часы.

– Эксперимент состоялся пять минут назад. – Он переводит взгляд на Рида. – И ты умер.

– Но ведь так и должно было произойти?

– Ты умер в капсуле, только вот никакого сдвига реальности не последовало. Ты просто умер.

– Откуда ты знаешь? – никак не может понять Хелена.

– После этого я залез в кресло и записал воспоминание о том, как порезался утром во время бритья. – Слейд приподнимает голову, демонстрируя жуткую отметину на горле. – Мы вытащили Рида из капсулы, я забрался туда вместо него, умер и вернулся к тому моменту, чтобы прийти сюда и остановить эксперимент до его начала.

– Почему так вышло? – спрашивает Хелена. – Недостаточное число синаптических связей?..

– Нет, с этим все было в порядке.

– А что за воспоминание?

– Пятнадцать дней назад, двадцатое июня. Первый раз, когда Рид забрался в капсулу с законченной татуировкой «Миранда» на руке.

В голове у Хелены как будто вспыхивает лампочка.

– Еще бы он не умер. Это ведь ненастоящее воспоминание.

– В смысле?

– Той версии событий никогда не было. Риду так и не сделали татуировку до конца. Он изменил воспоминание, умерев в капсуле в первый раз. – Хелена смотрит на подопытного, постепенно складывая картинку в голове. – Тебе оказалось просто некуда возвращаться.

– Но я ведь помню это.

– Каким оно выглядит для тебя, то воспоминание? Темное? Застывшее? В серых тонах?

– Как будто время в нем остановилось.

– Значит, оно не настоящее, а… Не знаю, как назвать. Ложное. Фальшивое.

– Мертвое, – подсказывает Слейд, вновь взглядывая на часы.

– То есть это была не случайность? – Хелена со злостью смотрит на него через стол. – Ты знал с самого начала.

– Мертвые воспоминания привлекают меня, не отрицаю.

– Почему?

– Они представляют собой… как бы еще одно измерение. Новый пункт назначения.

– Понятия не имею, какого черта это значит, но мы вчера договорились, что ты не станешь картировать…

– Каждый раз, когда Рид умирает в капсуле, он обрывает цепочку событий, которые становятся для нас мертвыми воспоминаниями после сдвига реальности. Что случается с этими временными линиями? Они действительно исчезают или остаются где-то там, вне досягаемости? – Слейд опять смотрит на часы. – Я знаю о сегодняшнем эксперименте, и вы в любую секунду тоже должны все вспомнить.

Все трое молча сидят в ожидании. Хелену охватывает дрожь. Они лезут туда, куда лезть совсем не стоит.

Где-то позади глаз начинает разливаться боль. Подавшись вперед, Хелена хватает несколько салфеток из коробки, чтобы остановить носовое кровотечение.

Мертвое воспоминание о неудавшемся эксперименте врывается в разум.

Рид отрубается в капсуле. Остановка сердца – пять минут. Десять. Пятнадцать. Хелена кричит Слейду: «Сделай что-нибудь!» Бросается туда, распахивает люк. Рид мирно покачивается внутри на воде – неподвижный, мертвый.

Вместе со Слейдом Хелена вытаскивает его и укладывает, мокрого, на полу. Начинает делать искусственное дыхание и массаж сердца, хотя доктор Уилсон по интеркому говорит: «Хелена, это бесполезно. Прошло слишком много времени». Однако она все равно продолжает. Глаза заливает пот. Слейд исчезает за дверью напротив, в комнате с креслом.

Когда он возвращается, Хелена, сдавшись, просто сидит в углу и пытается осознать тот факт, что они убили человека, на самом деле. И это ее вина – из-за ее изобретения Рид попал сюда.

Слейд начинает раздеваться.

– Что ты делаешь?

– Пытаюсь все исправить. – Он смотрит сквозь одностороннее стекло. – Уберите ее кто-нибудь отсюда, пожалуйста.

Он залезает в капсулу, когда в комнате появляются его подручные.

– Доктор Смит, будьте добры пройти с нами.

Хелена медленно поднимается и против своей воли отправляется в аппаратную, где садится позади Сергея и доктора Уилсона, реактивирующих воспоминание Слейда о порезе при бритье. В голове у Хелены только одно: это неправильно, неправильно, неправильно…

Как вдруг…

Она сидит здесь, в конференц-зале, прижимая салфетку к кровоточащему носу. Поворачивается к Слей-ду – тот смотрит на Рида, который пялится куда-то в пустоту с идиотской улыбкой.

– Рид? – окликает его Слейд.

Тот не отвечает.

– Рид, ты слышишь?

Он медленно поворачивает голову к Слейду – кровь течет по губам, капая на стол.

– Я умер…

– Да, я в курсе. Поэтому и вернулся в другое воспоминание, чтобы спасти…

– И это было самое прекрасное, что я видел в своей жизни.

– Что именно?

– Я видел… – Рид не может подобрать слов. – Я видел все.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать.

– Каждый миг моей жизни. Я несся через туннель, заполненный воспоминаниями, и это было потрясающе. И я нашел одно, о котором совсем забыл. Лучшее из всех. Думаю, самое первое.

– О чем? – спрашивает Хелена.

– Мне года два или, может, три. Мы на пляже, я сижу у кого-то на коленях – не могу повернуться и посмотреть, но я знаю, что это мой отец. Мы на Кейп-Мей на джерсийском побережье, куда обычно ездили отдыхать. Я не вижу маму, но знаю, она тоже где-то сзади, а подальше, в полосе прибоя, стоит мой брат Уилл, и волны накатывают на него. Пахнет океаном, кремом от загара и маслом из фритюрницы в уличной палатке неподалеку. – По щекам Рида текут слезы. – Никогда больше я не чувствовал ничего подобного. Столько любви. Так хорошо и спокойно. Это был самый совершенный момент во всей моей жизни. До того…

– До чего? – переспрашивает Слейд.

– До того, как я стал тем, кем стал. – Рид утирает слезы и переводит взгляд на Слейда. – Не нужно было меня спасать. Не надо было возвращать сюда.