Текст книги "Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности"

Глава 3. Опровержение: как дать отпор

«Фигня, фигня, фигня!» – грозно гремело из глубины комнаты.

Я знал Брюса три года, со дня первого прослушивания для отбора в сборную штата осенью 2010 года, и уже давно стал экспертом в считывании его мимики и жестов. Естественным положением для тела Брюса – под два метра ростом, с телосложением регбиста – был наклон вперед в позе готовности к конфронтации, а его манера общения в основном опиралась на шутки и подколы в адрес собеседника. Короче, это был толстокожий парень из глубинки. Однако я со временем научился видеть в мимолетных движениях его лица – в морщинках в уголках глаз, в изгибе губ – намеки на одобрение, заботу и сочувствие.

А в тот субботний вечер 26 января 2013 года, в мрачном свете зимних сумерек в турецком Стамбуле, я узнал о Брюсе кое-что новенькое: лицо нашего тренера пылало неподдельным гневом, на щеках разлились багрово-красные пятна, которые, быстро поднявшись, разбились о линию роста его редеющих волос.

«Ну, это было просто…»

У-у-у-у-у-у-у-у-у-у!

Раздавшийся за окнами звук начался как далекая-далекая сирена, но уже через несколько секунд стал ужасно громким. Проникая через тонкие стены нашей съемной квартиры на втором этаже, он заполонил все ее тесное пространство, словно какой-то тягучей жидкостью. Часы показывали 18:36 – время для вечерней молитвы мусульман, населяющих земли Магриба. Брюс обреченно вздохнул и откинулся на спинку стула; и внешним видом, и издаваемыми звуками он напоминал вулкан, который настоятельно попросили чуток повременить с извержением.

Мы восьмеро – пятеро членов австралийской сборной, Брюс и два помощника тренера – приехали в Турцию на одну неделю. В вечер приезда мы смотрели с крыши дома на линию горизонта города, и он казался миражом, прекрасно мерцающим в темноте и каким-то нереальным. Теперь оставалось всего несколько часов до вылета из Стамбула в Анталию, где скоро начинался чемпионат мира по дебатам среди школьников, а пасмурное вечернее небо предрекало темную-претемную ночь.

Всю прошедшую неделю мы соблюдали жесткий режим: по несколько трехчасовых дебатов в день (час на подготовку, час на дебаты, час на разбор полетов), перемежавшихся тренировками, лекциями и исследованиями. Если не считать однодневной поездки в Голубую мечеть, где мы увидели двадцать тысяч расписных плиток, да на кладбище и мемориал в Галлиполи, место катастрофического для австралийских и союзных войск поражения в Первой мировой войне, мы, не поднимая головы и смиренно отсрочив любые удовольствия, готовились к дебатам.

Но, несмотря на это, прогресс оставлял желать лучшего. До этого наша сборная выступала сообща, как единая команда, только один раз – пятью месяцами ранее на национальном чемпионате в Хобарте. Так что во многих отношениях мы пятеро – Ник, Тайрон, Зоуи, Джеймс и я – оставались друг для друга чужими.

Результаты, которые мы показывали на тренировках, хоть и демонстрировали нашу компетентность, но победы явно не гарантировали. Будучи капитаном, я изо всех сил пытался сплотить команду, но уже начал думать, что эффект синергии нам не светит. Прессинг был сильнейший, и со временем он не ослабевал. Трое из нас – Ник, Тайрон и я – скоро поступали в университет, и этот чемпионат для школьников был для нас последним. То же касалось и Брюса, который уже подал в отставку с поста национального тренера.

Дождавшись, пока молитва стихнет, Брюс заговорил на фоне последних ее отголосков. Теперь в его голосе звучал не гнев, а мрачная задумчивость, придававшая словам тренера еще большую серьезность и важность: «Ребята, вы сливаете дебаты. Серьезно, вы самоустранились. Где ваши опровержения?»

Далее Брюс повернулся к двум своим помощникам – Крису, высокому парню из Мельбурна с тихим голосом, и Кристен, язвительной девушке-всезнайке из Брисбена, задача которых заключалась в том, чтобы уничтожать нас на этапе подготовки, разнося в пух и прах наши доводы и аргументы: «А вы им в этом потакаете». Помощники только бросали в нашу сторону сочувствующие взгляды.

Критика эта, надо сказать, была вполне обоснованной. В последнем раунде на тему пользы государственного финансирования сектора искусств оппоненты так нас запугали, что мы сдулись. Вместо того чтобы решительно опровергать их доводы, мы принимали их как данность и искали контраргументы. Мы говорили: «Да, но…» За последнюю неделю тренер не раз указывал нам на эту скверную тенденцию, и теперь он, казалось, решил покончить с этой проблемой раз и навсегда.

«Вот что мы с вами сделаем: каждый раз, когда соперники выдают новый довод, думайте „Фигня“. И тут же начинайте придумывать причины, по которым это полная чушь».

Следующие несколько минут Брюс посвятил демонстрации вышесказанного.

«Вам говорят, что та или иная политика повышает вероятность ядерной войны, вы говорите…»

«Вам говорят, что тот или иной закон нарушает право людей на собрания, вы говорите…»

«Вам говорят, что оппозиция действует неразумно, вы говорите…»

В этом рефрене, как в любом простом цикле «вопрос – ответ», слышалась некоторая музыкальность.

«А теперь попробуем еще кое-что. Вместо того чтобы повторять это слово про себя, произносите его вслух».

Так мы и сделали, по очереди. Слово звучало у всех по-разному, но у меня явно получилось плохо. Я говорил слишком тихо и неуверенно, чрезмерно деликатно: «Фигня-а-а». Брюс не отрывал взгляда от своего ноутбука, но я все равно чувствовал бремя его внимания. Я знал, что это упражнение предназначено им конкретно для меня.

* * *

Как я уже рассказывал, большую часть своей жизни я старательно избегал конфликтов.

За главным корпусом брутального вида моей начальной школы в Сеуле находился небольшой пустырь, немощеный участок земли, покрытый темно-оранжевой грязью. Там, вдали от глаз взрослых, ребята постарше кулаками исследовали консистенцию человеческих тел. Потасовки длились обычно несколько минут. Драчуны, как правило, какое-то время кружили друг перед другом, а затем, набравшись смелости, бросались в бой под дикие животные вопли ликующей толпы. Потом наступал неизбежный решающий момент, и почти никогда победу не определяла физическая сила. Первой ломалась воля.

Мне еще в первом классе довелось наблюдать за этим действом, и я понял, что близость к насилию вызывает у меня физиологическую реакцию. Кислота разъедала кишки, а затем поднималась к задней части горла, вызывая тошноту. Хотя смотреть эти драки из толпы было безопасно, я печенкой чувствовал тонкость грани между зрителем и участником. И поэтому старался держаться другой части школьного комплекса, где находились сады и парковки, чтобы ничто не могло запятнать моей школьной формы.

Однако у моих родителей было на этот счет другое мнение. Обеспокоенные очевидным отсутствием у их сына готовности к беспощадному миру, они предприняли то, что в Корее считают национальной панацеей в борьбе с чрезмерной детской застенчивостью: записали меня на курсы тхэквондо. Тренировки проходили в зале, в душном подвале под бассейном. Я так и не привык к вони хлорки и к липкости виниловых матов, но спортом, на начальном этапе растяжками и повторами движений, сильно напоминающими балетную репетицию, постепенно увлекся.

Спустя три года я попал в единый учебный центр «Куккивон» в Сеуле, глобальную штаб-квартиру тхэквондо; мне предстояло побороться за черный пояс. Место это поклонники данного вида спорта описывали как своего рода мекку, но на деле оказалось, что это лишь огромный тренажерный зал, построенный в 1970-х. В неглубоком колодце амфитеатра сотня людей демонстрировала свои навыки десятку чиновников от спорта, которые сидели на возвышении и по ходу дела отбраковывали тех, кто им не нравился.

Последней частью экзамена был спарринг. Я готовился к нему неделями, но в нужный момент разрыв между тренировками и реальной схваткой показался мне огромным, почти непреодолимым. Я встретился взглядом с похожим на лань большеглазым мальчиком, стоявшим передо мной. Мы сблизились и, как положено, поклонились друг другу. И он сделал первый удар, который с глухим стуком пришелся мне в грудь. Я отступил, перенес вес и ударил его ногой на несколько сантиметров ниже ребер.

И тут под своим накрахмаленным белым добоком, где-то во внутренностях под костями, я опять явственно ощутил ту часть меня, которой это ненавистно. Я получил тогда черный пояс, но довольно скоро бросил этот спорт.

За последующие десять лет инстинктивное восприятие переросло в полноценный этический кодекс – в четкую теорию по поводу того, как следует вести себя в этом жестоком мире. В повседневной жизни я старался уклоняться от любых ссор, игнорировать их и прятаться от них. Я довел до уровня искусства умение не отвечать на острые вопросы и отпускать шутки, отвлекающие от конфликта. Наградой за эти невероятные усилия было то, что я всем нравился. Пока мои друзья растрачивали многие дни жизни на ссоры и мелкие драки, я наслаждался комфортом, который давало умение ладить со всеми, всегда и во всем.

Надо сказать, отношение к избеганию конфликтов как к мудрому лайфхаку имеет под собой весьма долгую историю. Под видом благопристойности, покладистости, приятности и хороших манер оно описывается во множестве источников, начиная с древнеегипетских папирусных свитков (древнеегипетский мудрец и сановник Птаххотеп пишет: «Молчание – это то, как ты утверждаешь свое превосходство над тем, кто злословит, порождая к нему великое отвращение наблюдателей, а себе создавая доброе имя в сознании власть предержащих»)[18]18
  Devaud E., trans. Teaching of Ptahhotep. 1916 // ucl.ac.uk/museums-static/digitalegypt/literature/ptahhotep.html.


[Закрыть] и заканчивая всем известной книжкой «Как завоевывать друзей и влиять на людей» легендарного корпоративного коуча и в прошлом, кстати, активного участника дебатов Дейла Карнеги («Ha этом основании я пришел к заключению, что существует только один способ в подлунном мире добиться наилучшего результата в споре – это избежать его»)[19]19
  Карнеги Д. Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. Минск: Попурри, 2020.


[Закрыть].

Мудрость подобных советов казалась мне неоспоримой в XXI веке. Как я уже упоминал, одной из особенностей тогдашней общественной жизни был острый дефицит хорошо аргументированных споров, но имелась и другая – неуклонное нарастание злобы и вражды между политическими оппонентами.

Отвратительные выборы 2010 года, которые один журналист назвал новым провалом австралийской политики[20]20
  Kelly P. Campaigns Characterised by Complacent Timidity // The Australian, July 28, 2010 // theaustralian.com.au/subscribe/news/1/?sourceCode=TAWEB_WRE170_a_GGL&dest=https%3A%2F%2Fwww.theaustralian.com.au%2Fopinion%2Fcolumnists%2Fcampaigns-characterised-by-complacent-timidity%2Fnews-story%2F4ae48b1667bbe66f4d63df9dd80b8f7e&memtype=anonymous&mode=premium&v21=dynamic-hot-test-score&V21spcbehaviour=append.


[Закрыть], уступили место долгому периоду враждебных и неослабевающих партийных распрей. Приведу пример, характеризующий те смутные времена: в 2012 году премьер-министр Австралии Джулия Гиллард выступила в парламенте с резкой пятнадцатиминутной речью, в которой клеймила лидера оппозиции за женоненавистничество, указывая в числе прочего на то, что на одном из митингов он стоял под плакатом с надписью «Ведьму – в канаву».

Ее речь стала вирусной по всему миру, но в самой Австралии реакция была довольно смешанной и поляризованной по партийной линии. Лидер оппозиции в ответ призвал правительство «перестать разыгрывать гендерную карту», и эта фраза тоже попала в ряд крупных газет. На низшей точке этой, с позволения сказать, дискуссии люди щедро обзывали друг друга женоненавистниками или мужененавистниками – в зависимости от их реакции на упомянутые выше речи.

В эпоху яростных политических и культурных войн избегание конфликта виделось мне не только благоразумным жизненным выбором, но и добродетелью. Мое отвращение к политическим сварам зиждилось не на природной апатии, не на невежестве и не на страхе. Оно скорее напоминало то, что итальянский философ Норберто Боббио назвал mitezza (кротостью), «отвергающей разрушительную жизнь из чувства досады на очевидную тщетность ее целей»[21]21
  Bobbio N. In Praise of Meekness: Essays on Ethics and Politics. Cambridge: Polity Press, 2000. P. 34.


[Закрыть]. Я даже нашел теологическое обоснование для своей моральной позиции. В Священном Писании ведь не зря говорится, что подставлять другую щеку не глупость и не слабость. Это мудрость.

В этом противоречии я и существовал. Даже добившись определенного успеха в состязательных дебатах, в повседневной жизни я крайне редко с кем-либо спорил. Друзья, приходившие посмотреть на меня на дебатах, в изумлении наблюдали за моим преображением. А родители и вовсе отпускали шутки о докторе Джекилле и мистере Хайде. Но я считал свой подход исключительно эффективным.

Споры стали для меня забавой для идиотов и фанатиков. Я же был счастлив оставаться частью молчаливой, воздерживающейся середины, стоящей над дракой.

* * *

Атмосфера за столом была напряженнее некуда. Обычно на тренировках Брюс давал нам инструкции, а мы их записывали. Как на элитной кухне – мы просили разъяснений, а не обоснований. Но на этот раз все было иначе. Называя доводы соперников фигней, мы, по сути, нарушали главный принцип дебатов, которому учат в первые дни: к противнику надо относиться с уважением. Кто-то из нас высказал мнение, что дело попахивает темной стороной силы.

Брюс оглядел стол, поправил очки, почесал бороду. Отложив в сторону недоеденный кусок симита – плотного хлеба, посыпанного кунжутом, – он продолжил: «Я прошу вас делать это не потому, что хочу, чтобы вы победили любой ценой. Это вы сейчас нарушаете правила дебатов, не выслушивая до конца аргументы другой стороны. Вы с ходу соглашаетесь с оппонентами, отказывая им в более важной любезности – в том, чтобы их выслушать».

Я заглянул в свой блокнот. В колонке, отведенной для аргументов наших соперников, было написано всего ничего: пара-другая слов и коротких фраз, разбросанных по всей ее длине в случайном порядке. Конечно, идеальной стратегией это не назовешь. Но я уже начал также понимать, что притворяться, будто доводы другого человека на редкость убедительны и сильны, когда ты в действительности просто ошеломлен его рангом и статусом, тоже, скорее всего, своего рода самообман.

«Кроме того, вы же на самом деле согласны не со всеми их аргументами и доводами, от первого до последнего, правда? – спросил Брюс; голос его медленно крепчал и становился громче. – Нет, вы просто держите язык за зубами. А это трусость; это практически то же самое, что сказать кому-то „Ну да-а-а, это интересно“, утаив, что ты думаешь на самом деле.

Прямое опровержение или возражение мы выдвигаем не только ради себя и своей победы. Это одна из основных обязанностей участника дебатов. Вы просто обязаны обеспечить оппонентов достойным ответом на их аргументы, а вместе с ним и шансом улучшить, развить свои навыки. А еще ваша обязанность на дебатах заключается в том, чтобы достойно представить слушателям другую сторону истории».

Чем дольше Брюс говорил, тем больший оптимизм я распознавал в его советах. Я все лучше понимал, что опровержение – это вотум доверия не только к самому себе, но и к оппоненту; в нем изначально содержится идея, что твой соперник заслуживает того, чтобы быть с ним откровенным, и что он примет эту откровенность с уважением и изяществом. Называя аргументы оппонента фигней, мы показываем, что верим в свою способность вынести из этой дискуссии что-то полезное и позитивное.

А вот избегание конфликта, судя по всему, основано на более негативном наборе предпосылок. Такой настрой предполагает, что споры и разногласия изначально по природе своей неэффективны и разделяют людей, а то и вовсе разрушительны. Этот взгляд, скорее всего, коренится в еще более мрачном суждении о людях – в идее, что нам не стоит рассчитывать на то, что люди склонны делать друг другу добро.

Я пока не был уверен, какой из этих подходов верен, но, слушая, как Брюс заканчивает нашу последнюю перед дебатами тренировку, чувствовал, что как минимум пришел к правильному вопросу: не может ли быть так, что опровержение в спорах – не просто разрушительная сила, а нечто большее?

* * *

Зимой ожерелье огромных курортов, висящее вдоль побережья Анталии, сияло чуть менее ярко, чем летом. Огни вокруг ресторанов гасли вскоре после того, как заканчивалось время подачи ужина, а бары у бассейнов были вовсе закрыты, о чем немногочисленным гостям города сообщали односложные таблички с надписью «Межсезонье». Ко времени нашего прибытия воскресным вечером в отель, где проводился турнир, – гостиница входила в огромный роскошный курортный комплекс под названием Delphin Imperial – большинство команд соперников уже заселились.

Чемпионат мира по дебатам среди школьников, по сути, – Олимпийские игры в этом виде спорта. Впервые его проводили в 1998 году с участием команд всего из шести стран – Канады, Англии, Гонконга, Новой Зеландии, Австралии и США, и с тех пор он превратился в ежегодное двухнедельное соревнование сборных из шестидесяти стран, включая Монголию и Барбадос. Двумя годами ранее, в 2011 году, на церемонии открытия моего первого международного чемпионата по школьным дебатам в шотландском Данди, я был до глубины души поражен разнообразием национальных одежд и акцентов. Сидней, конечно, тоже город яркий и пестрый, но до экзотики, когда румыны и малайцы учатся танцевать традиционный шотландский танец кейли, ему все же далеко.

Такое глобальное представительство, очевидно, давало очень неплохое представление о том, как спорят разные народы мира. Нас, подростков шестнадцати-восемнадцати лет, многие из которых впервые в жизни выехали за рубеж, очевидные стилистические различия между сборными из разных стран просто ошарашивали: речь технократических спикеров из Сингапура кишела безупречно продуманными и лихо закрученными аргументами; восточные европейцы щедро цитировали Маркса и прочих важных теоретиков; канадцы с улыбкой били прямо в лоб (в переносном, разумеется, смысле).

Но шок от новизны вскоре сменился восхищением тем, как много сходства скрывается за этими поверхностными различиями. Почти все на турнире говорили с точки зрения причин, доказывания и его бремени. И практически все черпали материал из одного и того же кладезя риторических отсылок. Создавалось впечатление, что эта начитанная и привилегированная группа подростков нащупала свой путь к глобальному языку убеждения, основанному на богатом вокабуляре и синтаксисе убедительных аргументов.

Большую часть истории проведения чемпионата мира по дебатам среди школьников на нем безраздельно доминировала горстка богатых англоязычных стран. Внутри этой группы на самую верхушку с восемью победами поднялась Австралия (далее шли Шотландия и Новая Зеландия с четырьмя победами каждая). Но к нашему появлению конкуренция стала куда более жесткой; в финал регулярно выходили такие страны, как Южная Корея, Словения и Объединенные Арабские Эмираты. В последний раз Австралия выигрывала чемпионат семью годами ранее, в 2006-м.

Структура соревнования была проста: все команды проходят восемь предварительных раундов, а затем шестнадцать из них проходят серию раундов на выбывание, начиная с одной восьмой финала (идеальным результатом считалась победа в двенадцати раундах). Единственное, из-за чего команда могла проиграть в каждых отдельно взятых дебатах, был аргумент-возражение соперника, сумевший убедить аудиторию; за это команда зарабатывала за раунд в среднем четыре очка. Чтобы победить в турнире, сборной нужно было успешно опровергнуть сорок восемь аргументов.

Итак, зарегистрировавшись в гостинице, мы с товарищами по команде превратили свой номер, жарко натопленный двухэтажный лофт с мебелью в стиле барокко, в военный штаб. Брюс сдвинул софы и прочую мебельную мелочь к стенам, чтобы освободить посередине место для большого стола и стульев с жесткими спинками. А мы разложили на поверхности кровати листы со сводками новостей и тематическими сводками, разобрали электрические розетки для зарядных устройств ноутбуков и включили телевизор на канал Би-би-си. И приступили к делу.

Такие сессии-совещания в последнюю минуту, как правило, выявляли истинные проблемы и тревоги. Если у тебя осталось несколько часов на подготовку к чемпионату мира, на что ты употребишь это время? Некоторые из моих товарищей по команде тренировались в формулировке аргументов, другие штудировали возможные темы. Я же мог делать только одно – практиковаться в опровержениях.

В теории опровержение, или искусство опровергать аргумент-возражение, – задача проще простого. Как нам еще несколько лет назад объяснил Брюс, каждый аргумент несет на себе два бремени доказывания: он должен показать, что суть его истинна и что он важен, поскольку подтверждает заключение.

Мы должны криминализировать определенные препараты… – Заключение

…потому что они вредны для нашего здоровья – Основное утверждение

Истинность: определенные препараты действительно вредны для нашего здоровья.

Важность: если определенные препараты вредны для нашего здоровья, нам следует их криминализировать.

Ни один аргумент не даст нужного результата, если он не соответствует этому критерию.

Отсюда следует: показав, что чей-то аргумент неистинен или неважен – а лучше и то и другое, – ты сможешь его опровергнуть.

Неистинность: на самом деле эти препараты не так уж вредны для нашего здоровья.

Неважность: даже если эти препараты вредны для нашего здоровья, криминализировать их совсем не обязательно.

Данная идея лежит в основе всех опровержений, как по важным, так и по пустяшным вопросам.

Нам надо купить новую машину… – Заключение

…потому что старая вышла из моды – Основное утверждение

Неистинность: старая машина на самом деле не вышла из моды.

Неважность: даже если старая машина вышла из моды, это не значит, что надо покупать новую.

Есть несколько способов показать, что тот или иной аргумент не отвечает требованию двух видов бремени доказывания.

При опровержении по аспекту правды заявляется, что данный аргумент содержит неадекватную информацию. Его содержание может быть фактически неверным («Нет, люди в наши дни не покупают меньше хетчбэков») либо лишенным доказательств («Вы не дали мне оснований полагать, что вкусы людей меняются»). А еще в нем может содержаться противоречивая информация, которая делает изложенную в аргументе точку зрения неубедительной («Да, так утверждает Cars Daily, но Motor Enthusiasts считает иначе»).

Опровержение по аспекту важности встречается в двух разновидностях. В первом варианте в нем указывается на то, что данный аргумент не важен – что в нем не содержится причины или довода в поддержку выведенного из него заключения. Оппонент мог совершить логический скачок или неверно оценить релевантность приводимого им аргумента («А кто вообще сказал, что у нас должна быть модная машина?»).

Во втором варианте опровержение указывает на то, что аргумент перевешивается другими соображениями – что он действительно поддерживает свое заключение, но существуют не менее веские причины его не принять. Например, лучшие альтернативы («Да, мы должны ездить на модной машине, но мы могли бы достичь этого, прокачав старую») или конкурирующие соображения («Да, мы должны ездить на модной машине, но мы также должны жить по средствам»).

Словом, на практике опровержение – дело очень даже непростое.

В буддийских суттах Саччака, вступив в спор с Буддой, оказывается в весьма незавидном положении. Будда предупреждает Саччаку, что, если тот не сможет ответить на вопрос, поставленный трижды, «его голова [расколется] на семь частей»[22]22
  The Buddha warns Saccaka: Bhikkhu Bodhi and Bhikkhu Nanamoli, The Middle Length Discourses of the Buddha: A Translation of the Majjhima Nikaya. Somerville, MA: Wisdom, 2015. P. 326.


[Закрыть]. Мне кажется, бедняга тогда испытывал чувство, очень похожее на то, которое посещает вас, когда вы готовите опровержение. Ты, находясь под сильнейшим прессингом, ищешь ответ, который может материализоваться, а может и не материализоваться.

* * *

Позже тем вечером, когда мои товарищи по команде уже легли спать, я вышел на территорию отеля и устроился в пластиковом кресле у пустого бассейна. Из открытых окон близлежащих корпусов доносились звуки разговоров других команд, готовившихся к грядущему состязанию. Один женский голос, на редкость богатый и мощный, перекрывал остальные. Говорившая выдавала аргументы быстро и громко: едва я начинал вникать в одну ее мысль, как она подбрасывала следующую, и я быстро «закопался» и почувствовал, как в груди моей что-то сжалось. Ведь это было именно то, чего я боялся, – перспектива упустить свой шанс и остаться у разбитого корыта.

* * *

Первый день состязаний – понедельник – начался для нас в семь утра с завтрака. Люстры зала на первом этаже гостиницы не освещали ничего примечательного: несколько сотен подростков в явно дискомфортных, сковывающих движения строгих костюмах двигались с подносами вдоль стойки буфета. Но стоило мне войти в зал, как уши мои приспособились к звуку, и я услышал, что люди повсюду – вокруг длинных столов, у едва теплых пароварок, да везде – что-то кричат, что-то друг другу объясняют, о чем-то спорят.

Раньше этот аспект турниров по дебатам здорово меня озадачивал: где люди находят силы и энергию спорить не только во время напряженнейших раундов, но и до, и после них? А потом я понял, что одни делают это, чтобы заранее оценить уровень конкуренции, а другие просто пользуются возможностью дополнительно попрактиковаться. Ко второй группе вопросов вообще не было. Такие уж тут собираются люди. Словом, входя в одиночку в помещение, наполненное участниками дебатов, жди атаки.

И вот посреди завтрака, сидя за столом с перуанцами и чилийцами, спорившими друг с другом по-испански, я боковым зрением заметил приближавшуюся фигуру. Высокая и угловатая, одетая в черный костюм, она замаячила сбоку узким треугольником. Я посмотрел на свободное место справа, затем на свою тарелку с яичницей-болтуньей. «Тут свободно?» – услышал я. Пока парень садился, я мельком увидел его черные волосы, расчесанные на косой пробор. «Меня зовут Габриэль, я с Филиппин», – представился он и уставился на меня своими темными миндалевидными глазами.

«Ты же согласен, что альтруизм – это миф?» Я понимал, что если капитулировать сразу, то дальнейшее общение можно прекратить тут же, так сказать, на взлете. Но что-то в голосе Габриэля, пронзительном и умном, всколыхнуло во мне чувство гордости, и я отказался от этой идеи. «Тут все объясняется идеально просто. Известно, что те из наших предков, которые были более настроены на сотрудничество с другими, имели больше шансов выжить, чем те, кто заботился прежде всего о себе любимом. И что же великого в этом, с позволения сказать, стремлении делать добро для мира? Ровным счетом ничего. Чушь». От желания его перебить меня аж затрясло.

Одна из отличительных особенностей чемпионата мира по дебатам для школьников – так называемая точка информации (POI – point of information). Кроме «защищенных» первой и последней минут восьмиминутного выступления, оппоненты могут встать и предложить свою POI; спикер вправе принять либо отклонить ее. Если он ее принимает, – а он обязан сделать это во время речи хотя бы раз, – оппонент высказывает POI; по обоюдному соглашению это опровержение, замаскированное под вопрос (например: «Если альтруизм – продукт эволюции, почему люди просто не подавляют этот инстинкт, как многие другие врожденные импульсы?»). Практика эта выросла на почве традиции устных вопросов в процедуре английского парламента. Некоторые участники дебатов, получив приглашение высказать POI, и сегодня используют жест: поднимают правую руку, а левую кладут на голову. Это отсылка к далекому прошлому, когда английским парламентариям приходилось, вставая с места, придерживать парик.

В пользу POI приводились разные доводы, начиная с того, что это повышает ответственность спикера за приучение соперников думать на ходу. Но я всегда считал, что основная функция этих санкционированных перебиваний выступающего состоит в том, чтобы добавить дебатам зрелищности. Сильная POI может сбить спикера с мысли, а тот, кто ее предложил, начинает выглядеть доминирующим и грозным. С другой стороны, умная мгновенная реакция на хорошую POI делает спикера непобедимым в глазах аудитории и обычно вызывает одобрительные вопли в его честь.

В обществах, где говорение кодируется как сила, а слушание как слабость, перебивание несет в себе огромную мощь. Право перебивать – в семье, социальных группах, на работе – всегда позволяло выявлять даже самые скрытые иерархии. А еще это, как зеркало, отражало самые уродливые предрассудки общества вроде сексизма; считалось, например, что женщин перебивать не грех, а вот их за это нужно наказывать. И в повседневной беседе, и в возвышенной дискуссии, своевременно перебив говорящего, можно в корне переломить ход разговора.

Во время вторых президентских дебатов в США, состоявшихся 16 октября 2012 года, Барак Обама и Митт Ромни, два самых вежливых кандидата на нашей памяти, перебивали друг друга в среднем 1,4 раза в минуту (126 раз за девяносто минут)[23]23
  Jackson D. Study: Obama Wins Interruption Debate // USA Today, October 20, 2012 // usatoday.com/story/theoval/2012/10/20/obama-romney-debate-interruptions-george-mason/1646127/.


[Закрыть]. Обама в какой-то момент даже невозмутимо сказал: «Я привык, что меня прерывают». Обоим мужчинам и правда было что доказывать. Ромни как кандидату надо было показать, что он способен составить конкуренцию действующему президенту США. Обама же находился не в лучшей позиции после провального выступления в первом раунде дебатов, которое широко раскритиковали как вялое и тусклое. Теперь создавалось впечатление, будто оба кандидата нашли одно и то же решение своих проблем – как можно чаще перебивать оппонента.

Любопытно, что, судя по заголовкам в прессе, это решение было принято на ура[24]24
  Obama Hits Back In Fiery Second Debate with Romney // BBC, October 17, 2012.


[Закрыть]: «Обама наносит ответный удар в горячих вторых дебатах с Ромни» и «Соперники пришли на матч-реванш во всеоружии»[25]25
  Rutenberg J., Zeleny J. Rivals Bring Bare Fists to Rematch // New York Times, October 16, 2012 // nytimes.com/2012/10/17/us/politics/obama-and-romney-turn-up-the-temperature-at-their-second-debate.html.


[Закрыть]. Но один политолог, команда которого подсчитала, сколько раз участники дебатов перебили друг друга, увидел в этом признаки серьезной угрозы: «Президент Обама, перейдя на более агрессивный стиль, возможно, выиграл в краткосрочной перспективе. Однако такое количество перебиваний раздвигает границы пристойности в политических дебатах»[26]26
  Jackson, Study: Obama Wins ‘Interruption Debate.’


[Закрыть].

Итак, сидя за столом в буфете гостиницы и набрасывая в голове ответ поязвительнее на аргумент Габриэля, я с огромным трудом сдерживался, чтобы не перебить его. Наш разговор, за которым следил в лучшем случае один человек, скучающий перуанский парень, сидевший за тем же столом, не был публичным зрелищем. Так почему же я сдерживал себя? Да потому, что считал последствия перебивания явно нежелательными и в личной, повседневной беседе.

Во-первых, такая реакция может оказаться необоснованной. Начало спора очень часто ничего не говорит о том, чем он может закончиться. Некоторые люди уходят от сути; другие используют отвлекающие маневры, чтобы отвлечь внимание от главного в своей точке зрения.

Во-вторых, перебивание скорее направлено на заключение, а не на аргумент. Большинство заключений по большинству вопросов содержат минимум один правдоподобный пункт в свою пользу, но никто не может гарантировать, что другая сторона идеально поняла один из этих аргументов.

В-третьих, перебивание соперника дает ему шанс изменить направление дебатов. Он, например, может переключиться на новый аргумент в поддержку своего заключения («Ладно, забудем об эволюции. Мы помогаем другим людям, потому что рассчитываем на их помощь в будущем») или «передвинуть ворота» исходной дискуссии («В любом случае никогда нельзя точно сказать, был поступок мотивирован альтруизмом или нет»).