Текст книги "Французский поход"

17

Замок герцогини де Шеврез оказался не из старинных. Возводя его, мастера каменных дел даже не пытались подражать древним родовым твердыням Валуа, Конде и Гизов, больше напоминавшим пограничные крепости времен Карла Великого [9]9
  Карл Великий (742–814) – король Франконии, император Запада – то есть государственного образования на части Западной Европы, в которое входила и Франция. Герой известной поэмы «Песнь о Роланде».


[Закрыть], чем приспособленные к салонной жизни аристократические замки-дворцы Парижа.

Что же касается обители герцогини Мари де Роан-Монбазон де Шеврез, упорно интриговавшей в свое время против кардинала де Ришелье, а теперь перенесшей весь свой аристократический гнев на его последователя, кардинала Мазарини, то она представлялась такой же театрально-легкомысленной, как и заговорщицкие пасьянсы ее владелицы. Кстати, настолько замысловатые, а главное, «тайные», что каждая новая интрига почти с момента ее замысла обсуждалась, пересказывалась и осмеивалась в рядах сторонников Мазарини наравне с очередным бездарным английским анекдотом.

Прежде чем войти в стены замка, лейтенант и баронесса обо-шли его, словно новые владения. Гнетущее впечатление, которое он произвел на мушкетера, Лили выразила предельно просто: «Возведя такой замок, любой саксонец сгорел бы от стыда. Бездумно-непозволительная трата камня».

– Зато какие чудные окрестности! – романтическим взором обвел мушкетер подступающее к родовому гнезду Шеврез унылое редколесье.

Он говорил это искренне, поскольку ясно представил себе серые замшелые громадины замков, милых саксонскому сердцу его Лили.

– Почти такие же, как в окрестностях замка Вайнцгардтов неподалеку от Висбадена, – Лили осматривала это уныние со смотровой площадки на крыше центрального корпуса замка.

– Надеюсь, у меня появится возможность полюбоваться этими краями.

Сразу же стало ясно, что положенного количества слуг в замке нет, а тех троих, что остались в нем, Лили сразу же постаралась отстранить от дел. Еду им приносили саксонцы Отто и Карл. Они же бдительно следили за ее приготовлением. А когда Лили и д’Артаньян пошли в спальню, их телохранители внимательно осмотрели весь замок, проследили, чтобы в нем не осталось ни души, и стали на страже у северных и южных ворот. Суровые и неприступные в своей грозной молчаливости, они вселяли в д’Артаньяна уверенность, что ему не следует опасаться здесь не только заговорщиков, но и привидений.

– Когда я стану полководцем и получу возможность формировать собственное войско, – не удержался он уже на пороге спальни, – я наберу его исключительно из саксонцев.

– Можете считать, что польстили мне, – холодно улыбнулась Лили. – Решусь признаться, что, став владелицей двух замков рода Вайнцгардтов, охрану их сразу же поручу французам, и только французам.

– Гасконцам, Лили, гасконцам. И это – существенное уточнение, – с опаской провел рукой по ее золотистым локонам мушкетер. Однако поцеловать так и не осмелился.

И вообще д'Артаньян чувствовал себя как-то странно. Он не сомневался, чем закончится поход в спальню. Но в то же время холодность саксонской красавицы настолько охлаждала его пыл, что иногда д'Артаньяну казалось, будто он готовится не к страстной любовной игре с ней, а к мрачному, гнетущему ритуалу, который можно было бы назвать ритуалом лишения невинности, если бы только речь шла не о пансионесс маркизы Дельпомас. К тому же он представления не имел, как вести себя во время его совершения.

Но, похоже, саму Лили условия этого ритуала не смущали.

Кожа Лили казалась настоянной на луговых цветах, а спадающие к талии волосы источали пряный запах восточных ароматов. Опьяненный им, д'Артаньян не решался сделать ни одного движения, даже был не в состоянии отвести взгляд от чарующих очертаний тела юной баронессы.

Лили взяла кувшин с вином и наполнила два бокала. При этом она смотрела на д'Артаньяна со снисходительным удивлением: «Чего еще вы ждете от меня, граф?!»

– Если помните, мы условились увидеться сразу же, как только окажетесь способны к фантазиям, – подала один из бокалов ему. – Надеюсь, этот день настал?

– Стоит взглянуть на вас, чтобы убедиться, что все мои фантазии оказываются слишком упрощенными, – честно признался д'Артаньян, поднимаясь.

Они выпили стоя. И потом еще несколько мгновений д'Артаньян стоял, побаиваясь прикасаться к оголенному телу Лили. Прекрасные формы его казались такими совершенными, что любое прикосновение к ним грубых, пропахших порохом и привыкших к оружию мужских рук выглядело кощунственным.

– Я понимаю: вы еще не окрепли, – как бы извиняясь проговорила Лили, и только теперь лейтенант заметил, что глаза ее полузакрыты, а губы чувственно тянутся к его губам.

– Дело вовсе не в этом, Лили. Просто вы слишком красивы, просто-таки божественны для того, чтобы представать передо мной столь доступной.

– Это не доступность. Я всего лишь хочу, чтобы все было, как тогда… – прошептала баронесса.

– Когда? – так же, полушепотом, спросил мушкетер.

– О, нет-нет, – мягко успокоила его Лили, и мушкетер так и не понял, о чем это она. Откуда ему было знать, что сегодня она все попыталась устроить таким образом, чтобы было похоже на то, ее первое грехопадение, происшедшее в спальне маркизы Делъпомас.

– Чтобы было еще лучше, чем то, что я испытала тогда… – чувственно лепетала Лили, уже лежа в постели и терпеливо выжидая, пока мужчина нервно раздевался.

Но даже эта спешка не помешала д'Артаньяну поинтересоваться:

– «Как то, что вы испытали тогда»? Когда именно? О чем вы, Лили?

– Я сама хотела этого, сама. Впрочем, нет. Ну что вы? Речь совершенно не о том, что вы себе вообразили.

– Извините, но я пока еще ничего не вообразил, – уверил ее д'Артаньян, бросая на стул подвязку с рапирой. – Поскольку не способен понять, о чем вы говорите.

– Верно, это и невозможно вообразить. Но я страстно желаю, чтобы то, что нам предстоит сейчас, было куда прелестнее и заманчивее.

Д'Артаньян на какое-то мгновение замер, завис над пленительным девичьим телом, словно коршун над поверженной, беспомощной добычей, а потом с какой-то невиданной яростью, с дикой яростью гунна, набросился на него. Набросился, презрев всякие условности, любые попытки облачить свою буйную страсть в шелка хоть какой-то нежности.

Сначала Лили восприняла это с ужасом. Еще мгновение, и она готова была оттолкнуть д'Артаньяна, вырваться из объятий. Но резкая, вспыхнувшая пламенем боль на какое-то мгновение опередила ее. И, томно закричав, яростно взбунтовавшись под телом мужчины, Лили вдруг вцепилась ему в плечи и, в исступлении сжав их, простонала:

– Бо-оль.

– Что? Ах да, потерпи, милая, потерпи, Лили.

Не в этом дело. Боль – вот чего тогда не было! Я не ощущала этой сладострастной боли. И никогда маман Эжен не убедит меня, что ощущение этого адского сладострастия не есть божественный дар.

18

Когда проезжали мост, в карете царило такое тягостное молчание, словно в ней властвовал дух только что расстрелянного графиней де Ляфер монаха-иезуита. Однако оно совершенно не угнетало Диану. Заложив ногу за ногу, графиня мурлыкала себе под нос какую-то легкомысленную песенку и, не выпуская рукояти пистолета, поглядывала в боковое окошечко, время от времени приоткрывая дверцу. Она вела себя так, будто собиралась охотиться, не выходя из кареты.

– Насколько мне помнится, вы говорили о хуторе лесника, досточтимая графиня Ольбрыхская, – вежливо нарушила Диана обет молчания как раз в ту минуту, когда, проехав еще один, теперь уже небольшой, шаткий мостик, они оказались на вершине песчаного холма, на котором колеса кареты увязали по оси.

– После всего того, что произошло, вы решитесь ночью заезжать на хутор лесника? – удивилась Власта. Хотя еще несколько минут назад графине казалось, что она умудрилась уснуть. – Не советую, не стоит. Лучше уж дотрястись до ближайшего села.

– Ваша впечатлительность способна умилить кого угодно, – умышленно громко рассмеялась француженка. Атмосфера монашеского молчания ее совершенно не устраивала. – Хотелось бы знать, где этот хутор, госпожа Ольбрыхская.

– Я ведь сказала, что на рассвете мы часок-другой отдохнем у лесника, – глухо ответила Ольгица.

– Мне бы ваше провидчество, графиня… Кстати, почему вы так уверены, что мы неминуемо станем отдыхать на этом хуторе? Стоит мне приказать, и мы проедем мимо него. Никакие архангелы не заставят меня свернуть к хутору.

– Свой вопрос вы задали только потому, что намерены были свернуть к дому лесника. Причем сделать это вопреки воле спутников.

– Вам и такое открылось?

– Разве для этого нужно быть пророчицей? – снова вмешалась Власта. Она вдруг вспомнила о Гяуре. Все, что им только что пришлось пережить, заставило девушку подумать о князе с такой душевной теплотой, словно это его ангел-хранитель спас их всех от неминуемой гибели.

Но воспоминание о Гяуре не могло не привести и к воспоминанию о том, что напротив нее сидит соперница. Власта слишком долго и настойчиво пыталась забыть об этом, чтобы действительно… забыть.

– Вам – необязательно. Любое пророчество вам только вредит. И вообще, что вам не дает покоя? Тень казненного мною монаха? Да бог с ним. Он так спешил на исповедь к Господу, что было бы страшным грехом не указать ему, заблудшему, кратчайший путь к златым вратам рая. Что же касается князя Гяура, – коротко хохотнула она, – ревновать меня к нему тоже не стоит. Он давно ваш. Ваш, ваш. Разве пани Ольгица еще не напророчила вам судьбу жены князя Одара?

Власта собиралась что-то ответить, но Ольгица сжала своими крепкими костлявыми пальцами ее запястье и почти тотчас же открыла дверцу. В следующее мгновение возле нее появился Кара-Батыр.

– Графиня де Ляфер, – негромко проговорил он, – там, впереди, опять какие-то люди. Их двое. Всадники.

– Ну и что? Вас тоже двое. Уберите их. Или без меня не справитесь?

– Я всего лишь хотел предупредить, – тяжело дышал татарин. Чувствовалось, что он только что примчался.

– Они прибыли с хутора, – заметила Ольгица. – Ждут нас, только уже в виде пленниц.

– Ах, в виде пленниц?! – мгновенно отреагировала графиня, которую это сообщение словно бы вырвало из полудремы. – Что, Кара-Батыр, вам действительно нужна моя помощь, чтобы достойно принять почести этих бродяг?

– Аллах всемогущ, графиня-улан, – мгновенно выпрямился в седле татарин. – «Почести, – коротко, зло рассмеялся он. – Принять почести»! – Он понимал и ценил шутки своей божественной графини. Разве кто-нибудь другой в этом мире смог бы с такой проницательностью ценить мудрость ее величественных шуток?

Он все еще смеялся, когда один из тех двоих, что встречали их, не сумев разобраться в темноте, с каким кортежем движется карета, крикнул:

– Ну, что, нехристи-монахи, графиня в наших руках! – голос был пьяный и нахраписто-наглый. Голос человека, для которого давно не существовало страха ни перед церковью, ни перед святыми отцами, ни перед властями, ни перед самим Богом.

– В наших, конечно! – ответил поручик Кржижевский. – Далеко ли до хутора? Кажется, мы сбились с дороги!

– Не сбились! Сейчас нужно будет свернуть вправо! Сворачивайте сразу же за поляной! Мы доведем!

– Эй, а кто эти люди? – вдруг забеспокоился другой встречавший. – Не монахи это! Кто вы такие?!

Он уже был у кареты. Это-то и заставило графиню де Ляфер подхватиться. Открыв дверцу, она ступила на подножку и, крикнув кучеру: «Останови!», выстрелила. Раненый конь вздыбился и, развернув всадника спиной к графине и стоявшему рядом поручику, осел на задние ноги. Воспользовавшись этим, Кржижевский бросился к всаднику, и в сиянии выглянувшей в разломе черно-синих туч луны едва сверкнуло лезвие сабли.

– Это не они! – невесть кому прокричал другой всадник, которого графиня узнала по пьяному, нахрапистому голосу.

– Это не они! Измена! – кричал он, очевидно, только для того, чтобы заглушить в себе страх. – Где эта сатанистка-француженка?!

Разъяренный и пьяный, он упустил те несколько секунд, которых вполне хватило бы, чтобы обратиться в бегство, но которых оказалось достаточно, чтобы Кара-Батыр заарканил его и буквально выдернул из седла.

– Это вам так не терпелось увидеть «сатанистку»? – склонилась над лежащим на земле пленником Диана де Ляфер, незаметно для всех оказавшись на его коне. – Так вот же она – перед вами. Она предстает перед каждым, кто этого возжелает. Поручик, Кара-Батыр, связать его! Кучер – помочь им! И сюда его, к седлу «сатанистки»!

19

Бросившегося им навстречу пса татарин свалил двумя стрелами, и вход во двор лесника оказался свободным. Дверь была незапертой, горелка еще коптила, а весь стол был заставлен чашами для вина и всевозможными объедками.

– Вот здесь они и пировали, перед тем как двинуться нам навстречу, – язвительно проговорила графиня, подбоченясь. Сейчас она вела себя, как командующий армией, ворвавшейся в цитадель врага. – Где этот наш сатанистоненавистник? Приволоките-ка его сюда.

Стоять на ногах пленник уже не мог. Почти половину расстояния, отделяющего место схватки от дома лесника, графиня протащила его за конем, и теперь на него страшно было смотреть. Когда кучер и татарин втащили пленника в дом, Диана увидела у своих ног жуткое месиво из грязи, крови и лохмотьев.

– Будешь отвечать сразу или же предпочитаешь пройти через пытки? – устало спросила его графиня, опустившись на стул и отпивая из чаши, которую поднес ей поручик, уже успевший выяснить, что в бочке все еще остается немало вина.

– Сразу, – едва слышно пробормотал тот, кто еще несколько минут назад громыхал своим голосом так, что слышно было за версту. – Н-не надо никаких пыток.

– Я ведь только спросила, – мягко заметила графиня-воительница. – Ты хозяин этой разбойничьей хижины?

– Хозяина, очевидно, убили. Вы убили, там, на дороге.

– Жаль, без хозяина как-то неуютно. Получается, что без приглашения. А пребывал он в этой берлоге один?

– Один.

– Но если лесник погиб, последовав вслед за монахами, тогда кто же вы? Представьтесь же наконец.

В ответ пленник промычал нечто нечленораздельное. Диана повторила свой вопрос чуть строже, но и после этого ответа не последовало.

– Вы же сами согласились отвечать без пыток, – удивилась графиня. – Кстати, кто-то сбежал с места схватки. Странно, что не вернулся сюда. Неужели страх погнал его к монастырю?

Подчиняясь ее повелительному взгляду, татарин приподнял голову пленника за волосы и поднес к его подбородку зажженный от горелки факел. Пленник зарычал от боли. Татарин повторил свой эксперимент еще и еще раз.

– Нет! Нет, я скажу! – теперь крик разбойника снова напомнил графине рычание раненого тура. – Я все скажу, пощадите!

«Пощадите» – это уже лишнее, – презрительно отвернулась графиня. Однако вслух спокойно, мягко произнесла:

– Я терпеливо слушаю. Вы что, успели забыть мой вопрос?

– Перед вами – капитан Ганжульский. Ян Ганжульский. Капитан артиллерии коронного войска. Мой отец – маршалок родового поместья Адама Киселя, если изволите знать такого…

– Не изволим. Ваша родословная, капитан Ганжульский, нас уже не интересует, – прервала Диана представление ночного знакомца. – Так что, вы были посланы, чтобы перехватить нас в пути? Кем? Я спрашиваю, кем вы были посланы?

– Паном Дембовским. Полковником Дембовским. Вы, должно быть, знаете его.

– Не лучше, чем вас.

– Я его тоже не знаю.

– Неужели для полковника так важно было разведать, почему я и мои спутницы, – кивнула она в сторону соседней комнаты, где Ольгица и Власта сидели настолько тихо, что трудно было поверить, что они действительно находятся в доме, – едем в Краков? Какой у него в этом интерес?

– Понятия не имею.

– Значит, он послал вас к настоятелю Горного монастыря, дал деньги для найма целой банды, а также для платы леснику, только ради того, чтобы удовлетворить свое любопытство? Я в это не верю. А вы, поручик?

– Я даже плохо представляю себе, кто такой этот полковник Дембовский. Существует ли он на самом деле. Хотя фамилия этого человека мне вроде бы знакома. Словом, кто такой Дембовский, мы выясним уже в Кракове.

– Тем более что нас интересует не столько сам полковник, сколько тот человек или, может быть, целый выводок шляхты, который стоит за ним и который на самом деле оплатил столь странное любопытство полковника.

– Но этого я не знаю! – закричал Ганжульский. – Я не знаю, кто стоит за Дембовским, – взмолился он. – На распятии буду кричать, что не знаю, кто повелел Дембовскому послать меня в этот распроклятый монастырь, а потом на эту лесную дорогу! Я всего лишь капитан артиллерии.

– Как много раскаявшихся в течение одной ночи, – отпила Диана из чаши. Вино было красное, старое, медово-сладкое. Вряд ли такое вино могло настояться здесь, в Польше, в подвале лесника. Откуда в этой северной глуши взяться винограду? Другое дело, что бочонок привезен монахами. А попало оно в монастырские подвалы скорее всего из Венгрии или Семиградья. – Если так пойдет и дальше, мне придется поверить, что мы пережили ночь покаяния перед Страшным судом. И тоже начать раскаиваться.

– Страшный суд – это мы пану капитану обещаем, – заверил ее Кара-Батыр. Улыбка, скользнувшая по его лицу, была заимствована у бахчисарайского палача. – Будем еще спрашивать?

– Он больше ничего не знает, – покачала головой графиня, – а коль ничего не знает, стоит ли тащить его с собой до самого Кракова? – взглянула она на поручика. – Все, что может заинтересовать королеву в истории этого ночного монашеского заговора, она узнает от полковника Дембовского. Не так ли, поручик?

– Святая правда.

– В таком случае капитан от артиллерии меня больше не интересует.

Кара-Батыр и поручик уставились на графиню, ожидая ее приговора. По их пониманию, она обязана была сказать еще что-либо, разъяснить свое намерение. Но поскольку с разъяснениями Диана не спешила, мужчины терпеливо ждали. Причем непонятно чего.

– Так вы и в самом деле ждете, чтобы я приказала найти достойное этого капитана-артиллериста орудие и выстрелить его бренными телесами в сторону Варшавы? – вежливо поинтересовалась де Ляфер, уяснив, что дальше молчать бессмысленно. – Унесите его. И чтобы к утру никто и вспомнить не мог ни о капитане, ни об этом лесном пристанище монахов-разбойников.

Когда через час Ольбрыхская и Власта сели в карету, первые проблески рассвета уже сливались с пламенем пожара. А крик брошенного в горящую сторожку капитана отчаянно и скорбно оплакивала усевшаяся на ближайшей сосне плакальщица-сова.

– Вы немыслимо жестоки, графиня, – глухо молвила Ольгица, услышав, что Диана де Ляфер приблизилась к дверце экипажа.

– Вам не стоит судить об этом, госпожа Ольбрыхская, – спокойно, не повышая голоса, отрубила Диана. – Что вас удручает, мадам? Не вы ли при каждом возможном случае твердите, что судьбы начертаны на небесах, грехи ниспосланы дьяволом, а участь каждого из нас, червей земных, предрешена? Тогда что вы хотели изменить в участи казненного злодея? Наши воины предали его очистительному Божьему огню. Лучшего он не заслуживал ни перед Богом, ни перед людьми. Разве я не права?

Ольгица вздохнула, но промолчала.

– Кстати, где находится этот их Горный монастырь?

– Он не деревянный, сжечь его будет значительно сложнее, – ответила Ольгица, избегая прямого ответа.

– Вот видите, поручик Кржижевский, – улыбнулась графиня. – Оказывается, сжечь Горный монастырь будет непросто, но ведь попробовать все-таки стоит. В нем тоже что-то способно гореть.

20

Проснувшись утром, Сирко первым делом обратил внимание на площадь перед постоялым двором. Там происходило нечто необычное: собралась толпа, появились конные стражники, из переулка вышла целая гурьба монахов, вслед за которыми потянулись калеки, юродивые и просто нищие.

– Что там творится, сотник? – спросил он. Однако из соседней комнатки, в которой должен был находиться Гуран, никто не ответил.

Полковник окликнул его еще раз, заглянул в опочивальню: Гурана не было.

«Очевидно, уже на площади», – решил Сирко, снова возвращаясь к окну. Только теперь, всмотревшись в туманную серость влажного варшавского утра, полковник разглядел, что посреди площади сооружен небольшой помост.

«Без виселицы, – отметил про себя Сирко. – Значит, под мечом или секирой… Хотя бы здесь дали отдохнуть от мечей, секир и крови!»

Через полчаса, когда Сирко уже оделся, привел себя в порядок и собрался спуститься вниз, чтобы перекусить в трактире, в комнату неожиданно заглянул хозяин постоялого двора армянин Изаарян. Во французской купеческой миссии, куда казаки обратились сразу же по прибытии, им посоветовали остановиться именно в этом, заселенном армянами, квартале, где были армянские торговые лавки, мастерские и два постоялых двора.

Тот, в котором остановились они с Хмельницким, явно был рассчитан на шляхту, богатых купцов и офицеров. Так что условия казаков вполне устраивали.

Пан ясно-очень-вельможный, полковник Хмельницкий ждет вас в трактире, – улыбнулся Изаарян. Невысокого роста, полнолицый, с густой копной черных волос, которые и в пятьдесят лет все еще не покрыл осенний туман седины, он казался воплощением здоровья и умиротворенности. – Время у вас, ясно-очень-вельможный, еще есть. Лучше посидеть за кружкой хорошего пива, чем смотреть на то, что будет происходить на площади, – кивнул он в сторону окна, у которого и застал Сирко.

– Кого это поляки на сей раз?

– Украинца, конечно. То ли разбойник, то ли бунтовщик – кто скажет правду? Говорят, схвачен был польскими драгунами после долгого боя. Все погибли, одного его взяли. Не поленились, до Варшавы довезли.

– Вот оно что. Кто бы это мог быть? Имени его, прозвища не слышал?

– Слышал, но… Фамилия такая, украинская. По правде сказать, я и свои, армянские, не всегда запоминаю. А вы что, тоже хотите пойти на площадь?

– Надо пойти, если действительно казнят казака.

– Это произойдет часа через два, когда солнце поднимется достаточно высоко и соберется побольше народа. Почему, чтобы казнить, надо народ собирать? Они думают, что, увидев казнь, народ от страха добрее станет? Но от страха народ только звереет.

– Так здесь у вас что – площадь для казни?

– Какая «площадь для казни»? Что вы говорите, пан ясно-очень-вельможный полковник? Сколько здесь живу, сколько трактир мой стоит на этом месте, никогда никого не казнили. В первый раз такое происходит. Для казней в столице сразу три площади приспособлены, однако все они далеко отсюда, в центре. На одной казнят воров и убийц, на другой – повстанцев, на третьей – провинившихся шляхтичей, которые изменили данной королю присяге. Три площади. Разве мало? А если мало, то кому? Площадь, которую вы видите, торговая. Зачем на торговой площади казнить?

– Значит, говорите, никогда раньше здесь не казнили, потому что?…

– Зачем раньше? – упредил его Изаарян. – Разве когда-нибудь раньше в моем постоялом дворе жили сразу три казачьих полковника?

– По-вашему, они устроили эту казнь специально для нас? – удивленно спросил Сирко. – Для нашего устрашения?

– Один армянин сказал бы: «Да, специально». Другой сказал бы: «Что ты, добрый человек? Так получилось». А вот Изаарян молчит. Разве Изаарян может знать, что думают те, кто устраивает подобные казни под окнами постоялого двора армянского еврея Изааряна сразу после того, как в нем поселились три казачьих полковника? Да еще и казачий сотник.

– Сотник? Да, и сотник – тоже. Но почему тогда вы говорите, что три полковника? Я думал, вы принимаете за полковника моего сотника Гурана.

– А, так, значит, пан ясно-очень-вельможный полковник пока не знает. Поздно вечером у меня поселился еще один полковник. Офицер, который сопровождал его, говорит, что он большой князь. Казачий полковник и князь. О! Никогда такого не слышал. Или князь, или казачий полковник – это да.

– Может быть, речь идет о полковнике князе Гяуре?

– Точно угадываешь: Гяур! Князь Гяур! Никогда не встречал такого имени и такого князя, но он все-таки есть.

– Как же князь Гяур оказался на вашем постоялом дворе?

– Потому что его тоже сюда направили. Только уже из канцелярии коменданта Варшавы.

– Но почему он в Варшаве? Неужели и его пригласили к канцлеру?

– О канцлере не знаю. О себе знаю. Почему всех троих сюда, к Изааряну, направили? Как думаешь?

– Потому что у Изааряна остановился полковник Хмельницкий.

– Правильно. Вот он и ждет тебя внизу, в трактире… – не стал дальше уточнять Изаарян. – А князь Гяур поселился в том, правом крыле. Его слуга уже ускакал с поручением – разыскивает одну известную в городе француженку, мадам Оранж, которой Гяур должен передать письмо. Но если у него есть письмо к этой даме – все дальнейшие дни его в Варшаве пройдут, как сон юности, можете поверить старому армянскому еврею.

– Неужели он примчался из далекого Каменца только ради свидания с дамой? – Однако никто об этом не догадывается. Все считают, что это он по службе, – хитровато улыбнулся Изаарян. – Пока что юный полковник выпил кварту хорошего вина, приняв ее из рук лучшей моей служанки, и приказал не будить.

– Счастливый он человек. Но я уверен, что настоящая дама его сердца осталась в Каменце. Что-то здесь не то, господин Изаарян, что-то не сходится.