Текст книги "Флотская богиня"

31

Помогая Евдокимке переоблачаться, сестра-хозяйка, выступавшая здесь и в роли каптенармуса, не могла нарадоваться: «Вот что значит настоящая казачка! Вот что значит “девка в теле”. Еще “теластее” будешь, нежели Корнева. Ну вот, и юбка, будто на тебя шита. И гимнастерка… Ничего-ничего, чуточку приталим, на два пальца укоротим. Главное, сапоги на ходу терять не будешь. Всех прочих женщин обмундировывать – одно сплошное наказание. Но ты-то… ты – настоящая фронтовичка».

– А, по-моему, все какое-то мешковатое.

– Ну, тоже мне претензии! Это ж не на заказ у модного модельера шито. Поносишь, привыкнешь…

Когда минут через двадцать они снова появились на крыльце, эскулап-капитан, дежурный врач Онищенко и Корнева как раз провожали четыре выделенных командиром дивизии крытых грузовика, на которых раненых увозили в тыловой госпиталь за Ингулец. Это было началом эвакуации всей медсанчасти.

– Если я верно понял, о твоей «солдатчине» мать еще не знает? – обратился капитан к Евдокимке, как только госпитальная колонна покинула территорию госпиталя.

– Ничего, я напишу ей об этом в письме, – легкомысленно заверила его курсистка.

– Интересно, куда ты собираешься ей писать, если дня через два здесь уже будут фрицы?

– Тоже правда, – с тем же легкомыслием признала его правоту Евдокимка. В эти минуты ее больше волновало мнение Корневой и мужчин о ее фронтовом одеянии, нежели переживания матери.

– Тебе хватит ночи для марш-броска домой, а также на солдатские сборы и прощание?

– Вполне. Недалеко отсюда, у знакомых, я оставила свой велосипед.

– В таком случае, не будем разводить бузу, – вскинул капитан руку с часами. – Кстати, смотайся в училище, постарайся взять справку о том, что ты училась в нем и проходила медподготовку. Пригодится. Не позже восьми ноль-ноль утра явиться в госпиталь и доложить!

– Хорошо, ровно в восемь утра, как сказано…

– Не «хорошо», а «есть!», – с упреком прервал ее начальник госпиталя. – И не «как сказано», а «как приказано».

– Учту. Скажите, оружие мне положено?

Капитан и Корнева заинтригованно как-то переглянулись.

– Может, тебе еще и пушку-сорокапятку вручить? – на ходу бросил невропатолог Онищенко.

– Лучше бы пистолет или карабин, – вполне серьезно уточнила курсистка.

– Так ты что, и стрелять умеешь?! – удивленно вскинула брови Корнева.

– Если товарищ капитан рискнет доверить мне свое оружие – продемонстрирую на стволе ближайшего дерева.

– Не рискну, – мгновенно отреагировал капитан. – Меня же первого и застрелишь.

– Не-е-ет. Это случится, только когда в руки оружие возьму я, – пообещала медсестра. – Вот тогда уж можете не сомневаться.

– Не разводи бузу, Корнева, – решительно покачал головой капитан. – Не доводи до уставного греха.

– До «уставного греха» – это как? Неужели существует еще и такой грех?

– Кстати, – проигнорировал ее начальник госпиталя, обращаясь к Евдокимке, – подполковник Гребенин только что звонил, судьбой твоей интересовался. Причем так придирчиво интересовался… Ты что, давно знакома с ним?

Степная Воительница замялась лишь на несколько мгновений, ровно настолько, чтобы скрыть свое удивление. Вот уж чего она не ожидала, так это звонка начальника штаба.

– Кажется, я вам уже говорила, что мой отец – старший лейтенант и служит при штабе дивизии?

– Кажется.

– Так вот, майор Гребенин – его двоюродный брат, а значит, мой дядя.

– Что ж ты молчала об этом? – стушевался капитан.

– Разве сам Гребенин не сообщил?

– Значит, еще сообщит, – подыграла ей Корнева. – Так что лучше сразу же наделите ее пистолетом, а то влетит вам, товарищ капитан. Может, даже в звании понизят.

– Опять ты свою бузу мерзопакостную затеваешь, Корнева?

– Кроме того, что подполковник интересовался, как я устроилась, – перебила их курсистка, – он еще что-нибудь сказал?

– Вызова в штаб не было, это точно.

«А жаль, мог бы и вызвать», – про себя отметила Евдокимка. Знал бы этот эскулап-капитан, как ей хотелось сейчас увидеть Гребенина! Просто взглянуть на него, хотя бы издали. Но девушка понимала, что задавать какие-либо наводящие вопросы по поводу начальника штаба было бы нетактично.

– Извините, уходит мое время, – поспешила она к воротам.

– Эй, товарищ капитан! У нас там, в кладовке, в углу карабин кавалерийский пылится, – всерьез восприняла ее просьбу сестра-хозяйка, заставив Евдокимку тут же остановиться. – От конника с оторванной ногой, что на операционном столе умер, остался. Короткий такой. Думаю, в самый раз будет; не то, что винтовка.

– Из такого, кавалерийского, я уже стреляла, – оживилась курсистка. – Неси его. Лучше пойдем вместе.

– Правильно. Теперь, когда все мужское сословие на пальбе помешалось, – поддержала ее Игнатьевна, пока они приближались к кладовке, – нам, бабам, тоже не грех вооружиться.

– Ну и зачем тебе оружие? – сурово поинтересовался капитан, когда, вернувшись во двор вместе с карабином, точно таким же, на каком обучал Евдокимку военному делу старшина Разлётов, сестра-хозяйка протерла его тряпочкой и торжественно передала девушке.

Евдокимка быстро проверила затвор, заглянула в ствол, определив, что его нужно бы почистить и смазать; убедилась в том, что магазин наполнен патронами. И лишь после этого, дав понять удивленным эскулапам, что оружие для нее – не в диковинку, ответила:

– Вдруг немцы прорвутся.

– Ну, теперь-то они вряд ли прорвутся, – заметила Корнева.

– Или десант выбросят, – курсистка демонстративно перебросила перед собой карабин из руки в руку, точно так же, как это делал эскадронный старшина. В руках этой рослой, крепкой девушки оружие вовсе не выглядело таким тяжелым и бесполезным, каким оно обычно предстает в руках многих других женщин. – А то еще на диверсанта немецкого наткнусь, к его несчастью.

– Какой десант, какие диверсанты в этом городке? – опять возник на крыльце лейтенант Онищенко, и только сейчас Евдокимка обратила внимание, что он без портупеи, а значит, и без оружия.

– Считайте, что с этой минуты, товарищ лейтенант, на одного стрелка[15]15
  Все пехотные части Красной армии в те времена именовались «стрелковыми».


[Закрыть] в стране стало больше. К слову, позавчера летчика сбитого немецкого самолета в плен взяла я. Правда, увидев меня, пилот расщедрился на комплимент и тут же застрелился, – приврала курсистка.

– А что еще ему оставалось делать? – попытался изобразить ухмылку на лице невропатолог. – Завидев тебя в бою, многие тут же будут кончать жизнь самоубийством.

– Угу, причем не только немцы, – тут же согласился с ним эскулап-капитан.

– Вот вы язвите, товарищ капитан, а за немецкого пилота мне уже наверняка медаль положена. Сам командир морских пехотинцев назвал меня Степной Воительницей. Так что взяли бы да походатайствовали о награждении, – и воинственно держа карабин в опущенной руке, словно уставший, только что вышедший из боя солдат, Евдокимка направилась к воротам госпиталя.

– Хотелось бы видеть тебя в бою, – бросил вслед ей невропатолог. – Интересно, под пулями ты будешь такой же бедовой?

– Эта – да, будет, – вступилась за нее Корнева. – Она у нас и в самом деле… Степная Воительница.

32

К тому часу, когда майор направил машину к дому ветеринара, Евдокимка уже находилась там.

Серафима Акимовна теперь не сомневалась, что город вот-вот окажется в руках врага: об этом свидетельствовали и всё приближающаяся канонада, и поспешная эвакуация предприятий… Поэтому решение своей «курсистки» стать санитаркой военного госпиталя она восприняла с тем стоицизмом, с которым всякая мать пытается закрыть глаза на трудный выбор дочери, укрепляя тем самым веру в ее спасение. Уж госпиталь-то эвакуируется в любом случае, рассудила Серафима. И понятно, что он всегда будет располагаться в тылу, а не на передовой. (Больше всего мать опасалась, чтобы дочь не попала на фронт, а слишком усердное влечение к оружию и армейскому быту, наблюдающееея у Евдокимки в последние недели, подводило опытного педагога к мысли об именно таком ее уходе из-под материнского крыла.)

Серафима прекрасно понимала, что ей тоже следует как можно скорее уйти из города, но когда и каким образом – все еще не решила. К тому же сама мысль о том, что придется оставить свой уютный, лишь год назад основательно отремонтированный дом на произвол судьбы, приводила её в ужас.

– Ты ведь можешь работать медсестрой, сама говорила, что у тебя еще институтское удостоверение, – напомнила ей Степная Воительница. – Я постараюсь поговорить с начальником госпиталя. Вдруг и тебя согласятся принять на службу?

– Ну, во-первых, от моих медсестринских знаний давным-давно ничего не осталось…

– По ходу дела подучишься. Там настоящие фронтовые медсестры, они быстро введут тебя в курс дела. Одна Корнева чего стоит.

– Имя этой Корневой ты упоминаешь уже в третий раз, – заметила Серафима, ставя перед дочерью миску с подогретым борщом.

– Если бы не Вера, самой мне уломать нашего эскулап-капитана не удалось бы. Заладил: «Тебе нет восемнадцати, нет восемнадцати…» Знаешь, как медсестра осадила его? «Пока вы решитесь сделать ей – мне то есть – предложение, она как раз подоспеет по возрасту». Или что-то в этом роде.

– А он что, молод?

– Нет.

– Но холост?

– Вот уж чем я не намерена интересоваться, так это его семейным положением.

– Все может случиться, поэтому будь осторожной. Армия – это вотчина мужчин, причем всегда огрубевших и в большинстве своем циничных.

– Вот в кого я действительно могла бы влюбиться, – Евдокимка решила слегка подразнить маму, – так это один подполковник. С таким, знаешь ли, дворянским, аристократическим лицом. И как только энкавэдисты не расстреляли его? За один только благородный вид.

– Речь конечно же идет о подполковнике Гребенине, начальнике штаба полка?

– Так ты что, знакома с ним?! – изумилась дочь.

– За то недолгое время, пока полк квартирует в городе, его командование взяло шефство над нашей школой.

– И что, ты обратила на него внимание?

– В каком смысле? Он бывал и в школе, и в райсовете. Мы решали с ним, как с начальником штаба, разные вопросы…

– И все?! Он совершенно не приглянулся тебе как мужчина?

– Мне уже приглянулся один мужчина, – резко парировала Серафима Акимовна. – Тот, которому я позволила стать твоим отцом!

«Которому я позволила стать твоим отцом» – мысленно повторила Степная Воительница. В этих словах была вся Серафима Гайдук. «Я не виновата, что все, что попадает в поле моего зрения, тут же попадает в поле моей властности», – как-то покаянно повинилась она перед мужем, который ощущал на себе ее «властность» больше кого бы то ни было.

– Хотя, не спорю, вид у него высокомерно-барский, – запоздало признала Серафима Акимовна. – И вообще не кажется ли тебе, что пора бы уняться? Девушке твоего возраста и воспитания неприлично касаться таких тем в разговоре с матерью. Мало того что, будучи ученицей моей школы, ты всячески проявляла свой бунтарский характер, демонстрируя, что тебе как дочери директора многое позволено…

– Мне припоминаются только два подобных случая, – спокойно возразила Евдокимка, поедая борщ вприкуску с зубчиками чеснока. Привычку к чесноку она позаимствовала у отца, не раз вызывая острую насмешку матери, объявлявшей, что не рискует появляться в воспитанном обществе в сопровождении «благоухающих чесночников». – Причем в обоих случаях ты была неправа.

– Даже так? – подбоченилась Ветеринарша.

– Хорошо: мы обе были неправы. В равной мере.

– Боже мой! И это я слышу из уст будущего педагога, – сокрушенно покачала головой Серафима Акимовна. – Какой позор! Лучше бы ты в самом деле родилась мальчишкой. Все равно с раннего детства авторитетом для тебя являлся только отец, которого ты копируешь во всем, даже в походке и повадках.

– Жаль, не всегда получалось.

– И самое странное, что с годами, с твоим девичьим становлением, это не проходит. Знала бы ты, сколько раз я как директор школы попадала в неловкое положение из-за твоих мальчишеских выходок…

О, как же Евдокимке был знаком этот тон! Именно в таком Серафима Акимовна обычно отчитывала и провинившихся учеников, и своих коллег, и чиновников из райисполкома. Как выразился однажды директор школы Харланов, во времена которого Гайдук работала завучем, – «при одном упоминании имени Серафимы Акимовны в нашей школе начинает трепетать всё, вплоть до ученических парт и швабры уборщицы». Причем самое удивительное, что сказал он это инспектору городского отдела образования, упрекнувшему директора в его мягкотелости и в том, что тот безвольно отдал бразды правления завучу. Откуда инспектору было знать, что самого Харланова такая жесткость завуча вполне устраивала. Точно так же, как устраивала его, человека, никогда не имевшего собственных детей, роль вполне добродушного, милостивого отца большого семейства.

Именно этот разговор, свидетелем чего Евдокимка стала совершенно случайно, заставил дочь по-иному взглянуть и на поведение матери дома, и, в частности, на ее отношение к отцу.

– Если ты будешь постоянно напоминать мне о мальчишеских ватагах, я постригусь наголо и запишусь в полк рядовым. В морскую пехоту. Кстати, у меня появился там один знакомый.

– Знаю я твоего знакомого, – ехидно так улыбнулась Серафима. – Он именуется «лейтенантом Лощининым». Заезжал, чтобы попрощаться с тобой перед отправкой на передовую. Поскольку это происходило на рассвете, я принципиально не стала будить тебя. Мало того, предупредила этого сухопутного морячка, что его ждет, если после прошедшего ночного свидания моя несовершеннолетняя дочь окажется обесчещенной.

– Это ты обо мне? – вполголоса уточнила девушка. – Это я могу оказаться обесчещенной?!

– Нет смысла переспрашивать в тех случаях, когда и так все ясно, – отрубила Серафима.

33

После признания матери Евдокимке стоило бы ужаснуться и возмутиться. Но вместо этого она так расхохоталась, что, вызвав благородный гнев Серафимы Акимовны, выпрыснула остатки борща на скатерть.

Степная Воительница всего лишь на минутку представила себе бледный вид лейтенанта Лощинина перед грозной директрисой школы, никакого иного тона, кроме командного, не признающей. Даже эскадронный старшина – и тот с едва уловимым сочувствием, но с еще более уловимой завистью, доверился Евдокимке: «С таким командирским голосом и таким приказным характером твоей матери самое время командовать гарнизонной гауптвахтой».

– Что тебя так рассмешило, Евдокия? – мать уставилась на дочь суровым взглядом.

– Бедный лейтенант! Представляю, как он чувствовал бы себя, выслушивая твои нравоучения.

– Как и должен чувствовать себя развратник, решившийся на ночное свидание с моей несовершеннолетней дочерью.

– Почему бы тебе не предположить, что решал не он, а я? И не вспомнить, что с моим отцом ты начала встречаться уже в пятнадцать.

– Неуместное напоминание, Евдокия. В свои пятнадцать я не была столь легкомысленна, как ты в свои семнадцать, – скрестив руки на груди, Серафима выдержала горделивую паузу и лишь после этого решительно прошлась по комнате.

В ту же минуту послышался такой знакомый обеим женщинам гул авиационных моторов. Поскольку надвигался он с запада, то не оставалось сомнений, что немцы совершают очередной налет на железнодорожную станцию. Увы, за все время налетов ни одного советского самолета, прикрывающего город, они так и не увидели. Евдокимка была уверена, что на обратном пути враги обязательно атакуют центр города, бомбами и пулеметным огнем пройдутся по пролегающему через него шоссе. К счастью, усадьба Гайдука располагалась в отдалении и от центра, и от железной дороги, так что до сих пор судьба миловала ее.

В течение какого-то времени женщины прислушивались к вою сирены, гулу моторов и пальбе зениток, а после каждого взрыва бомбы испуганно посматривали на потолок, словно угроза исходила оттуда. Им бы следовало спуститься в глубокий каменный погреб, находившийся рядом с летней кухней, но они все еще продолжали пребывать в некоем оцепенении.

– Наверное, ты и в самом деле должна держаться поближе к Корневой, – смягчила тон Серафима Акимовна, вспомнив, что находится не на школьной линейке, а перед ней – не провинившаяся ученица. Но, главное, после налета эта властная женщина вдруг осознала всю житейскую мелочность того, о чем они с дочерью только что спорили. – Как ценно покровительство этой женщины, я, кажется, сумела уяснить. Мало того, мне хотелось бы встретиться с ней.

– Только не это! Не рискну потерять такую подругу. Впрочем, стоп. Ты желаешь встретиться с Корневой? – изменила тактику Евдокимка. – Я готова провести тебя. Не будем терять времени, идем прямо сейчас.

– Куда это? – вскинула изогнутые лебяжьи брови Серафима Акимовна.

– Сказала же: поступать на службу в госпиталь. В крайнем случае пристроим тебя санитаркой.

– А… что будет с усадьбой?

– Опять ты о своей усадьбе! – укоризненно пристыдила её дочь. – Сколько можно об одном и том же?

– О нашей усадьбе, Евдокимка; о твоем родительском доме, если ты еще способна помнить об этом после облачения в армейскую форму. Неужели ты решила, что армия заменит тебе все прочее, что до сих пор было свято?

– Ты же не на уроке, мама, и не в своем директорском кабинете, – попыталась остепенить ее курсистка. – А с нашей усадьбой случится то же самое, что уже случилось с тысячами других брошенных усадьб.

– Считаешь, что после такого напоминания у меня перестанет болеть душа за нашу усадьбу и наш сад – о чем ты уже стараешься не думать?

– Я стараюсь не думать о том ужасе, который ждет тебя во время оккупации города фашистами. Если те и пощадят тебя, то заставят работать на рейх.

– Не заставят, потому что я не соглашусь.

– Когда в город вернутся наши, ты будешь встречать их в должности директрисы немецкой школы или переводчицы при бургомистре. В городе мало людей, владеющих немецким языком так же хорошо, как владеешь ты, германский филолог.

– Сказано уже: я не стану работать на немцев!

– В таком случае они объявят тебя врагом немецкого народа и расстреляют. Если же согласишься работать на немцев, то коммунисты, как только вернутся, тут же объявят тебя врагом советского народа и тоже расстреляют.

– Замолчи! – рассердилась Серафима Акимовна. – Как ты смеешь сравнивать: «фашисты – коммунисты»? Ты что себе позволяешь?!

– Всего лишь обрисовала последствия твоей жизни в оккупированном городе. Не веришь мне – посоветуйся с Дмитрием Гайдуком. Или с любым другим энкавэдистом. К твоему сведению, со мной дядя всегда оставался достаточно откровенным.

– Он всегда был непростительно… откровенным.

– Во всяком случае, не увиливал от ответов.

– Потому что не хватало ума приучить тебя не задавать лишних – как правило, идиотских, – вопросов. Все, хватит спорить со мной! – мать хлопнула ладонью по столу так, что тарелка оторвалась от его поверхности. – И впредь – ни слова по этому поводу! – буквально прошипела Серафима Акимовна, встревоженно посматривая в окно, словно опасалась, что кто-нибудь там способен подслушать их разговор.

– Так что ты решила? – ушла от неприятной для них обеих темы курсистка.

– Судя по всему, нужно уходить. Директора других учебных заведений, как и большинство педагогов, уже покинули Степногорск. Правда, почти у каждого из них где-то восточнее проживают родственники. А вот куда деваться мне?

– Со временем решишь. К началу учебного года устроишься учительницей где-нибудь за Днепром.

34

Едва Степная Воительница произнесла это, как от ворот донесся автомобильный гудок. Решив, что приехал муж, Серафима метнулась к двери и чуть было не столкнулась лицом к лицу с майором Гайдуком, облаченным в какую-то странную униформу.

– У тебя час на сборы, – с ходу предупредил ее Дмитрий, не отвлекаясь ни на какие расспросы. – Десять минут из них – на то, чтобы хоть чем-нибудь накормить водителя и меня. У тебя, красавица, еще меньше времени, – обратился он к Евдокимке. – И, для начала, позови в дом шофера.

– Все, накрываем на стол, – засуетилась хозяйка.

– Где-то здесь у меня хранилась парадная форма одежды. Надеюсь, старьевщику вы ее не отдали?

– Не успели, – заверила его Серафима. – Она все еще в шкафу. Вообще-то я пока еще не решила, куда уезжать, а главное, когда…

– За тебя уже все решила война, – жестко, словно новобранцу на плацу, объяснил майор.

– Я все надеялась, что Николай найдет возможность хотя бы на полчасика заехать…

– Тебе хорошо известно, что он уже «ветеринарит», а возможности у него, подневольного, нулевые. Притом под утро здесь уже будет действовать десант; а завтра, к концу дня, в город войдут немцы. Дай-то бог вырваться из этого котла, пока враг не отрезал нас от реки… Ты-то почему в армейской форме? – обратил майор внимание на одежду Евдокимки.

– Потому что служу. Санитаркой в госпитале.

– А не кажется ли, что не по твоей службе долг? Кому пришло в голову?

– Сама уговорила начальника госпиталя, нашего эскулап-капитана. Так что все: к восьми утра мне приказано прибыть в распоряжение.

– Голову бы оторвать вашему капитану.

– Ну, это в любом случае не помешало бы, – кокетливо повела плечами Степная Воительница.

– Причем вместе с тобой, – Дмитрий разгорячился. – По поводу возраста своего соврала?

– Пыталась, но эскулап-капитан догадался и прогнал.

– Почему вдруг передумал?

– Потому что за меня тут же вступился начальник штаба кавалерийского полка подполковник Гребенин.

– Лично знаком с таким. Неплохой мужик, видный, по-старозаветному интеллигентный. Во время великой чистки чудом уцелел. Но почему вступился именно он? – с легкой тревогой во взгляде обратился особист в этот раз не к Евдокимке, а к ее матери. В душе майор был убежден, что в мире не существует мужчины, который бы устоял перед чарами этой кубанской казачки, а посему нисколько не сомневался, что и Гребенин тоже исключением не стал.

– Моей заслуги в этом нет, – предупредила Серафима. – Наносить визиты в армейские штабы моя дочь уже способна по собственной инициативе.

Для ветеринара Николая Гайдука не было секретом, что его разведенный двоюродный брат тайно вздыхает по Серафиме. Но, поскольку Дмитрий сам признался ему в этом в полушутливой форме, то его увлечение так и воспринималось в семье ветеринара, как некая великосветская игра. Знала об этом странном «родовом флирте» и курсистка, списывавшая его на прихоти взрослых.

– И кто же познакомил будущего великого педагога с подполковником? – теперь Дмитрий перевел взгляд на девушку.

– Лично командир полка, к кому я обратилась с просьбой зачислить меня в госпиталь, – объяснила курсистка. – Но решить этот вопрос он поручил Гребенину, в которого прямо там, у штаба, я и влюбилась.

– Ты все слышала, Серафима Акимовна? – подался особист к Ветеринарше.

– Как ты ведешь себя, Евдокия?! – патетически воскликнула Серафима, возводя руки к небу.

– Еще немного, и она поставила бы на ноги половину Генштаба. Теперь ты понимаешь, что на самом деле скрывается под поговоркой «яблоко – от яблони…»?

– У меня впечатление, что к воспитанию этого «ингульского Гавроша» я никакого отношения не имею, – Серафима отвернулась.

– Да вы не поняли меня, – невинно уточнила курсистка. – Я влюбилась в его интеллигентность, в его манеры, а вовсе не в том смысле, в каком вы подумали.

– Все-таки ты доведешь меня до инфаркта, о, дочь моя!

– Кстати, было бы здорово, если бы вы, товарищ майор, хоть на пять минут появились в госпитале, только уже в форме, – решила не упускать своей удачи курсистка. – На эскулап-капитана это произвело бы должное впечатление.

– Не получится. У меня другие планы, – сухо ответил Дмитрий уже из-за двери комнатки, где он, дабы не смущать женщин, спешно переобмундировывался. – По пути мне еще кое-кого нужно подобрать и, как можно скорее, покинуть город. Служба.

– Понимаю. Жаль.

– И потом, я уверен, – окончательно намеревался оправдаться Гайдук, – что своим появлением ты уже произвела «должное впечатление». Причем не только на эскулап-капитана, – заметил он, присаживаясь, вместе с водителем, к столу.

Эта милая беседа была прервана разрывами снарядов. Эхо их доносилось с западных окраин города, по которым сейчас, очевидно, создавалась запасная линия обороны. Прикинув, что немец палит из дальнобойных орудий, Гайдук понял: на этом участке фронт противником пока что окончательно не прорван, но стрелкам из дивизии Коростышева, в которой он намедни побывал, долго не продержаться. Даже, несмотря на то, что на помощь ей переброшен батальон морских пехотинцев. Гайдук помнил, в какой растерянности пребывал начальник разведки дивизии Зырянов, когда майор покидал ее расположение. Зырянов лучше других знал истинную мощь группировки противника, подтягивавшего резервы на территории его части.

Серафиме же разрывы снарядов напомнили, что время, отведенное им войной на раздумья, истекает. Наскоро пообедав, Гайдук приказал ей брать с собой только самое необходимое и быть полностью готовой к его прибытию.

– Постараюсь переправить тебя на Дон, к родственникам своего сослуживца. Я бывал у них в командировке: большая станица, усадьба над рекой, душевные люди, две школы.

– Ты позаботился даже об этом, – трогательно отметила своего деверя Серафима. – Не знаю, как и благодарить тебя.

– Пока еще не позаботился, – бросил майор от калитки. – Это только намерения. Кстати, от станицы этой, Славской, до Дона – рукой подать; если уж нашим совсем худо на фронтах придется…

– Да неужели такое возможно?! – возмутилась Серафима, однако, наткнувшись на суровое командирское «Отставить стенания! Политзанятия тоже отменяются!» – тут же умолкла.

– Для женщины из древнего казачьего рода и с повстанческой фамилией Гайдук станица Славская – самое то, что нужно, – заключил он, уже берясь за дверцу машины. – Так приживешься, что не захочешь возвращаться. Все, появлюсь через тридцать минут.