Текст книги "Золото Роммеля"

24

Бушевавшее всю ночь море под утро настолько успокоилось, что гладь бухты казалась умиротвореннее, нежели отражающиеся в ней небеса, где голубовато-белесые тучи стремительно опускались к недалекому горизонту, сжигаемые багровым пламенем предзакатного солнца. Все пространство между Скалой Любви и раскаленным светилом превратилось в сплошное зарево, так что остров казался Скорцени последним приютом посреди полыхающей стихии, зарождавшейся в глубинах разверзшегося ада.

Штурмбаннфюрер сам сел на весла, чтобы на острове не оказалось никого, кроме него и Марии-Виктории, – княгиня настояла на этом, – и теперь подводил шлюпку к западной оконечности его так, чтобы, не зацепив выступ скалы, проскользнуть в узкую горловину миниатюрной бухточки. Они уже давно могли высадиться на Скале Любви, но Сардони с загадочным видом попросила обогнуть остров и проникнуть в этот прибрежный каньон.

– А теперь оставьте-ка в покое весла, все равно гребец из вас никакой, – молвила она, когда, слегка ободрав правый борт шлюпки, Отто все же сумел пройти это мрачное, а при малейшем шторме еще и погибельное место, – и взгляните наверх.

Бухта напоминала колодец, прорубленный в огромной, поросшей мхом и соснами скале, единственный выход из которого тоже исчезал за изгибом, маскируясь в зарослях густого кустарника. Подковообразный каньон, густая, мрачная синь воды и такая же мрачная синь неба. Было что-то во всем этом угнетающее и отпугивающее.

– Взглянул, – напомнил Скорцени, когда молчание женщины слишком затянулось.

– Видите там что-либо примечательное?

Отто старался рассмотреть там что-нибудь эдакое, бросающееся в глаза, с прилежностью «от природы невнимательного» ученика.

– Две сросшиеся сосны на небольшом скальном уступе. Такой результат моей наблюдательности вас устроит?

– Понятно: разведчик из вас получился бы еще бездарнее, нежели мореплаватель, – бесстрастно констатировала владелица виллы «Орнезия», а заодно и этой скалы; падчерица лазурного побережья Лигурии.

– Ваше мнение в подобных вопросах неоспоримо, синьора.

– Не сомневайтесь: так оно и есть. Лучше скользните взглядом на два метра вниз. Видите небольшую расщелину?

– Попробую убедить себя, что вижу.

– А под ней еще один выступ, с сосенкой на краю?

– Сосенку вижу.

– Кстати, замечу, что расщелину можно рассмотреть, лишь остановив шлюпку в пяти метрах от входа в бухту. Как только вы сделаете несколько гребков в ее сторону, она тотчас же скроется из вида. Из-за скалы, мимо которой вы прошли сюда, она тоже не просматривается.

– Следует предположить, что за этой сосенкой притаилась пещера, в которой вы храните сокровища рода Сардони? – иронично изрек Отто.

– Там действительно находится пещера, об этом уже нетрудно догадаться. Поскольку вилла пребывает под патронатом Ватикана, то и пещеру мы назвали на церковный лад – «Келья отшельника». Именно «келья», дабы избегать в общении между собой и в переписке определения «пещера».

– Название вполне диверсионное. Любую операцию известный вам бригадефюрер Вальтер Шелленберг[17]17
  Бригадефюрер (генерал-майор) СС Вальтер Шелленберг являлся начальником Управления шпионажа и диверсий Главного управления имперской безопасности.


[Закрыть] начинал оценивать, исходя из необычности и многозначительности ее названия.

– Не зря же кто-то из чинов то ли СД, то ли гестапо назвал его «диверсионным эстетом».

– Вам известны даже такие тонкости? – без какого-либо налета иронии оценил ее познания обер-диверсант рейха.

– Как только стало известно, что фюрер намерен пустить вас по следу папы римского, чтобы то ли убить, то ли похитить его, люди из ватиканской контрразведки вплотную занялись изучением не только ваших повадок, но и всего окружения еще одного вашего «диверсионного эстета» – начальника полиции безопасности и службы безопасности (СД) Кальтенбруннера.

В этот раз Отто с трудом оторвал взгляд от Марии-Виктории. Его так и подмывало продолжить этот разговор, чтобы выяснить, какими еще сведениями владеет эта контрразведывательная фурия Ватикана, хотя и понимал, что княгиня сразу же восприняла бы его «заинтригованность» как попытку устроить ей допрос. К тому же, сейчас его как начальника отдела диверсий Управления зарубежной разведки СД больше интересовали не интриги начальственной верхушки СД, в которые самому не раз приходилось окунаться, как в прорубь с дерьмом, а тайное предназначение Сторожевой скалы, пещеры и вообще всего этого скалистого островка.

– Кажется, вы хотели поведать некую притчу о местной «Келье отшельника», княгиня? Так не будем же отвлекаться. Итак, в глубине этой скалы находится пещера…

– …Спуститься в которую можно только по веревочной лестнице, закрепленной на вершине сосны, или же с помощью альпинистского снаряжения. Однако укрывать в ней собираюсь более ценное сокровище, нежели фамильные драгоценности.

– Еще одна загадка? Кого или что вы собираетесь укрывать там?

– Например, вас, штурмбаннфюрер.

– Не понял. Вы хотите прятать в этой пещерке меня?! Прямо сейчас?! И для этого доставили к ней?

– Не волнуйтесь, не сейчас, а несколько позже.

– После поражения рейха?

– Вот именно, после его капитуляции. Когда вы, лично вы, Скорцени, почувствуете себя слишком неуютно не только в Германии, но и во всей Европе.

– Вы говорите об этом всерьез? – согнал с лица ироничную ухмылку первый диверсант рейха.

– Об этом уже всерьез говорят в Лондоне, Москве, Вашингтоне и даже в Ватикане.

Скорцени развел руками, вежливо склонил голову и артистично произнес:

– Извините, княгиня, диверсанты, как и люди богемы, тоже имеют право на свою долю славы. Кому, как не вам, знать это?

– А тем временем, – не восприняла его демарша Мария-Виктория, – во всех названных и неназванных мною светских и церковных столицах высших руководителей поверженного рейха собираются отлучить от церкви, предать анафеме…

– Меня это мало волнует, поскольку…

– …Поскольку, – прервала его княгиня, – собираются «благословить» на виселицу, к которой вас приговорит международный суд как особо опасных для человечества преступников. Обратите внимание: «особо опасных для всего человечества»!

Скорцени затравленно осмотрелся, словно те, кто собирался вздернуть его, уже постепенно окружали их пристанище. Но тут же попытался взбодриться:

– Мне, конечно, трудно предположить такое, – проворчал он. – Особенно в отношении меня, солдата. Впрочем, в наше время все может быть.

– Такое как раз предположить нетрудно. Поэтому скажите честно: вы подготовили для себя убежище, в котором способны продержаться в подполье хотя бы два-три месяца? Притом что травля на вас будет объявлена вселенская, и что по вашему следу пустят целые полчища ищеек?

Скорцени так и хотелось объявить, что подобных лежек у него несколько, в разных частях мира. Сдерживало только то, что врать пришлось бы не столько Марии-Виктории, сколько самому себе. Обер-диверсант и сам только что открыл для себя, что подобных «лежек» у него нет. Да, он пользуется явочными квартирами СД; в разных регионах рейха и за рубежом существуют агентурные базы и подпольные склады-бункеры. Но, при всей секретности, о них знают десятки, а порой и сотни людей; к тому же они существуют в системе службы безопасности рейха, под ее охраной и прикрытием. А где, в каком «незасвеченном» персональном – горном, лесном или еще каком-то там – «бункере», может укрыться он после войны при его-то предательской внешности?

– И не успокаивайте себя тем, – напористо добивала его своей логикой княгиня Сардони, – что вам удастся подыскать более удачное прибежище, нежели вилла «Орнезия», с ее «Кельей отшельника». Во-первых, это уже не Германия, во-вторых, далеко от городов, а следовательно, от полиции, карабинеров и агентов вражеских разведок. К тому же это частная территория, принадлежащая подданной Святого престола, гражданки Ватикана.

– Не спорю, к вашим аргументам стоит прислушаться.

– И потом, не забывайте, что и сама вилла моя находится под покровительством Ватикана. Возможно, в ходе войны покровительство это выглядит неубедительным, но в мирное время вряд ли кто-либо решится проникнуть на территорию, пребывающую под патронатом папы римского Пия XII. Вспомните хотя бы об экстерриториальном статусе его виллы-резиденции «Кастель Гандольфо».

– О чем тоже не следует забывать, дьявол меня расстреляй.

Услышав это, Мария-Виктория победно улыбнулась, выдержала щадящую паузу, а затем вдруг произнесла то, что заставило штурмбаннфюрера совершенно по-иному взглянуть и на экскурсионную поездку к островку, и на заботу княгини о его «послекапитуляционной» безопасности:

– Но главное, – вкрадчиво молвила она, поводя ладонью по предплечью мужчины, – что какое-то время вы сможете укрываться в «Келье отшельника» вместе со своими корсиканскими сокровищами, которые нетрудно разместить в специальном подводном тайнике.

– Стоп-стоп, с какими еще… «корсиканскими сокровищами»? – мгновенно насторожился Отто.

– Предпочитаете называть их «африканскими»? Или же «сокровищами фельдмаршала Роммеля»? Не возражаю. В любом случае мы имеем в виду одни и те же сокровища, которые были переправлены с Северной Африки к берегам Корсики.

* * *

Приподнимаясь в лодке, штурмбаннфюрер чуть было не опрокинул ее. Упершись рукой в выступающую из моря вершину скалы, он ошалело смотрел на княгиню Сардони до тех пор, пока та не приказала:

– Да сядьте же вы, а то опрокинемся и потеряем нашу спасательно-спасительную шлюпку.

– К черту вашу шлюпку и вашу «Келью отшельника»! Прямой, откровенный вопрос: вам давно известно об этих сокровищах, княгиня?

Под воздействием течения лодка медленно разворачивалась носом к выходу из бухты, однако Скорцени не обращал на нее внимания. В эти минуты он вел себя, как следователь, сумевший подловить свою жертву на какой-то мелочевке и теперь упорно загоняющий ее в криминальный угол.

– Забыла сообщить, что вон из той песчаной отмели начинается подъем, по которому до пещеры можно добраться и отсюда, из бухты. Или, наоборот, при необходимости спуститься сюда. По существу, это наша тайная тропа, словно брод через непроходимое болото.

– Я задал вопрос: когда вы узнали о морском кладе Роммеля.

– Затем последуют вопросы: «От кого узнали?», «Что намерены предпринять?»… Не советую устраивать мне допрос. Лучше запоминайте подходы к пещере, очень даже может пригодиться.

– То есть все те знаки внимания, которые вы оказываете теперь бедному германскому диверсанту, обусловлены только тем, что получили задание добраться с его помощью до сокровищ Роммеля?

Княгиня взвесила его ироничным взглядом зрелой женщины, которой приходится оценивать любовные потуги влюбленного в нее подростка.

– Что в этом порочного, Скорцени? Рейх рушится, его высшие чиновники истребляют друг друга, словно пауки в банке, а между тем где-то у северо-восточной оконечности Корсики возлежат несметные богатства, которые могут оказаться брошенными на произвол судьбы, вместо того чтобы быть использованными в благородных церковных целях.

– В церковных?! – изумился обер-диверсант подобному взгляду на будущее сокровищ фельдмаршала.

– …И благородных.

– Ну да, в самых что ни на есть «благородных», – нервно поиграл желваками Скорцени.

25

«…А ведь в Берлине, в СД и гестапо, все еще считают захоронение сокровищ у берегов Корсики величайшей из тайн рейха, – подумалось штурмбаннфюреру Скорцени. – Причем даже в окружении фюрера и Гиммлера о нем известно только единицам, да и то в самых общих определениях количества награбленного Африканским корпусом и реального места его затопления!»

– В ватиканской разведке «Содалициум пианум» даже над названием операции мудрить не стали, решив именовать почти так же, как именует ее «спецгруппа Скорцени», занятая поисками этого вынужденного затопления, а также его секретная охрана, то есть «Корсиканский корсар», – окончательно добила его княгиня.

– И, как я понимаю, теперь Святой престол предлагает мне покровительство, но в обмен на статус агента его разведки?

Операцию по поиску сокровищ фельдмаршала Шелленберг в самом деле одобрил именно под этим названием. Прохаживаясь по кабинету, бригадефюрер даже несколько раз повторил его, явно смакуя непривычное словосочетание «корсиканский корсар» и наверняка пополнил им собственную коллекцию наименований разведывательно-диверсионных рейдов. Словом, он, Скорцени, мог бы посвятить этой истории отдельную страничку своих мемуаров. Но тогда еще одну пришлось бы посвящать тому, каким образом наименование этой секретнейшей операции стало известно княгине Сардони.

– А еще вам будет предложено определенную часть сокровищ, – даже не стала подслащивать свою пилюлю Мария-Виктория. – Так что вам грех обижаться на нас, корсиканский корсар Скорцени. К тому же учтите, что мы уже подступаемся и к более информированному источнику – барону фон Шмидту, то есть непосредственному участнику операции «Бристольская дева», в рамках которой и формировался Африканский конвой Роммеля.

– Это уже чувствовалось, что подступаются. Хотя, признаюсь, мне не известно было, кто за этим стоит.

– И давно завладели бы вашим бароном, но из уважения к вашему статусу личного агента фюрера решили, что действовать все же лучше через вас.

– Какая деликатность.

– Справедливо полагая, что вы то ли включите Шмидта в свою группу, то ли, выжав из него всю информацию, превратите с потустороннего «духа-хранителя» сокровищ.

– И что, сомнений в том, что я соглашусь сотрудничать, у вас и ваших покровителей не возникало?

– Почему же, возникали. Но мы проанализировали ситуацию и поняли, что в борьбе за сокровища Роммеля схлестнется множество сил. Прежде всего, к нему будет подбираться несколько сугубо германских групп, что совершенно естественно; затем подключатся ценители сокровищ из Корсики и Франции. Не забывайте также о ватиканской группе, сицилийской мафии, корсиканских сепаратистах, а также о командном составе красных партизан-гарибальдийцев, с их русскими покровителями; не говоря уже о новоявленных флибустьерах, которые решат испытать судьбу сразу же, как только отгремит война.

– Признаю: перечень вполне обоснованный.

– Можете себе представить, каким слоем костей будут усеяны места предполагаемого захоронения сокровищ?

– Моя фантазия блекнет.

– А сколько пота и крови, – не унималась княгиня, – будет пролито в связи с поисками их на корсиканско-французском, итальянском, ливийском и прочих берегах, а также на судах поисковиков?!

Скорцени помолчал. Слова княгини Сардони комментариев не требовали, они требовали глубинного осмысления. До сих пор он относился к поиску сокровищ, как к сугубо германскому делу, и всегда исходил из того, что еще до окончания войны они будут найдены и перепрятаны уже где-нибудь в Германии. Но теперь обер-диверсант рейха начинал понимать, что в Ватикане к этой проблеме относятся более расчетливо. И Мария-Виктория права: к поискам сокровищ неминуемо подключатся мафия и корсиканские сепаратисты, которым деньги понадобятся, прежде всего, для борьбы за независимость от Франции.

Причем задача обоих этих движений будет заключаться не только в том, чтобы немедленно разыскать и поднять сокровища, сколько в том, чтобы истреблять или, по крайней мере, запугивать всякого, кто решится на поиски без их разрешения или без их участия в доле.

– Кстати, если мне действительно придется прятать вас, то в миниатюрной бухточке, замаскированной вон теми зарослями, будет ждать небольшая моторка, – вновь вернулась к описанию условий их сотрудничества Мария-Виктория.

– Вы и в самом деле инструктируете меня, как будущего «монаха-отшельника».

– Ничего не поделаешь, приютив, я обязана буду проникнуться ответственностью за вашу судьбу и, прежде всего, за условия содержания.

– Почему «обязана буду»? На мой взгляд, вы уже прониклись ею.

– Еще не совсем, – озарила его своей белозубой улыбкой Мария-Виктория. – По-моему, чего-то не хватает, какой-то чувственной изюминки.

– Но тогда это уже будет не чувство ответственности, а нечто иное.

– Хотите сказать: чувство любви? – игриво подразнила его кончиком языка княгиня.

– А я вот произнести эти слова не решился. По крайней мере, вслух.

– Опасная тема, не правда ли?

Скорцени ответил не сразу, поэтому на какое-то время наступило неловкое молчание.

– Все это очень романтично, – заговорил он после подбадривающего вздоха княгини, – почти как в пиратском романе. Но вы не ответили на простой, как весло в моей руке, вопрос: когда и каким образом вы узнали об африканских сокровищах Роммеля?

– О сокровищах меня известили не так уж и давно. С тех пор, когда моим разведпокровителям стало известно о вашем предстоящем визите на виллу «Орнезию». Как вы понимаете, они решили максимально использовать наше знакомство и наши контакты.

– Звучит правдоподобно.

– Не огорчайтесь, в разведке все зиждется на правдоподобности, поскольку на этом выстраиваются все наши «легенды». К тому же убеждена, что после войны добыть сокровища Роммеля в одиночку вам не удастся. А мы – самые порядочные союзники, с которыми вам стоит иметь дело и которые намерены твердо следовать любым нашим договоренностям.

– При этом гарантом в сделке намерены выступать вы?

– Не скажу, чтобы я напрашивалась на эту роль, однако предполагала, что именно так и будет решено.

– Понимаю, шефы исходили из ваших сегодняшних связей и складывающейся ситуации. Но вопрос в том, как будут развиваться события дальше.

– О конкретных этапах операции «Корсиканский корсар» с вами будут говорить позже. Как и со мной – тоже.

– То есть вести переговоры будете не вы?

– Скорее всего нет. Вы сами определили, что меня будут использовать в качестве гаранта-заложника. Причем заложника обоюдного: и вашего, и Ватикана.

– Откровенно скажу: вам не позавидуешь, – мрачновато улыбнулся Скорцени.

– Но и тем, кто посмеет нарушить эти договоренности, тоже завидовать не придется, – вдруг сурово предупредила княгиня. – Месть гарантирована. А теперь вновь возьмитесь за весла, штурмбаннфюрер. Нам не стоит задерживаться здесь. Все равно вряд ли нас заподозрят в том, что мы целовались.

– В чем же тогда нас могут заподозрить?

– Только не в том, чего вы на самом деле пытались добиться от меня в этой островной бухточке, – насмешливо заверила его Мария-Виктория. А заметив, как, досадуя на эту подковырку, Скорцени передернул головой, добавила: – Дело в том, что никто из обитателей «Орнезии» о существовании пещеры не знает. Тайну ее открыл мне один местный рыбак, который в двадцатые годы, еще в дни своей юности, занимался здесь контрабандой. Он лично углублял эту пещеру, расширял ее, прощупывал подходы сверху и снизу, а главное, пользуясь тем, что ни при каких штормах убежище это не заливает, обустроил в нем небольшой, довольно уютный, обшитый досками и всячески утепленный бункер.

– Хотите сказать, что кроме вас об этой пещере знает теперь только этот рыбак-контрабандист?

– Существовали еще трое «посвященных», которые помогали ему в обустройстве пещеры и в кое-каких контрабандистских операциях. Но одного из них пришлось казнить из-за буйства и непостоянства характера, двое других сами благополучно отошли к праотцам, погибнув в море во время шторма. Правда, утверждают, что шторм тоже был вызван разведкой Ватикана, – лукаво ухмыльнулась Мария-Виктория, – однако лично я в подобные святопрестольные силы не верю.

– Тогда позвольте полюбопытствовать, почему не убрали самого создателя бункера?

– Это физически очень сильный и решительный человек, настоящий пират, умеющий орудовать ножом и пистолетом.

– Понятно, именно его вы используете в роли цербера, который занимается охраной этой «Кельи отшельника».

– Благодаря нам рыбак сумел отсидеться – когда на вилле, когда в самой пещере – в течение всей войны, избежав мобилизации и ни в чем не нуждаясь. И время от времени продолжает отсиживаться, прячась то от полиции, то от коллег-контрабандистов. Понятно, что из признательности он готов отправить на тот свет каждого, кто попытается проникнуть в пещеру без моего ведома. Согласитесь, что убирать такого человека – слишком расточительно.

26

Мария-Виктория погасила свет и широко распахнула окно спальни.

Десять-пятнадцать минут, которые она обычно проводила перед сном, вот так вот, у окна, глядя на бухту, посреди которой таинственной пирамидальностью восставали очертания Скалы Любви, чем-то напоминали вечернюю молитву, не знавшую, впрочем, ни покаяния за неправедно прожитый день, ни мольбы о благополучии во дне грядущем. Ибо, как всякая молитва надежды и многотерпения, была она небогобоязненной и почти бессловесной.

Ветер, еще несколько минут назад упорно прорывавшийся со стороны гор, неожиданно утих, и над бухтой Орнезия воцарился величественный, поистине королевский штиль, мгновенно примиривший гладь моря с блаженствием поднебесья и подаривший всяк обитавшему на сих берегах еще одну чарующую лигурийскую ночь.

Чуть перегнувшись через подоконник, княгиня с трудом, при едва пробивающемся свете луны, разглядела корму яхты. Подперев ладонью подбородок, она некоторое время смотрела на нее. Это был взгляд юнги, которого навсегда отлучили от первого в его жизни корабля, а значит, и от всего того мира, в котором и ради которого он до сих пор жил.

Что-то взыграло в ней. Ей вдруг захотелось связать простыни, по стене спуститься со второго этажа и, тайно пробравшись на яхту, уйти в море. Одной, держа курс на луну, в надежде, что где-то там, на краю лунной дорожки, ждет ее та земля, которая давным-давно дожидается только ее одной.

Вот только яхта уже давно стала ее собственностью, а посему похищать ее бессмысленно. Да и все окрестности бухты на много миль исхожены на борту яхты и осмотрены. Так что убегать следовало только от самой себя, что еще никому не удавалось.

«Яхта, вилла, море… Все это пока что нереально, – молвила себе княгиня, – ибо нереален сам мир войны, в котором они существуют. Единственной реальностью, которую тебе дано по-настоящему ощущать, – являешься ты сама: нелюбимая, всеми отвергнутая, уставшая от страха и одиночества женщина, которая множество раз бросалась в очередной “костер любви”, чтобы очень скоро обнаружить, что на самом деле топчется по давно остывшему пепелищу, оставленному кем-то другим, на коем уже ни сгореть, ни согреться».

В спальне было довольно душно. Распахнув пеньюар, Мария-Виктория улеглась на покрывало – нагая, открытая романтическим терзаниям и любовным грезам. Несколько минут она лежала так, разметавшись по нерасстеленной постели, со страхом прислушиваясь к эротическому пламени, постепенно разгоравшемуся где-то в недрах ее плоти, чтобы затем охватить все естество, превратить в чувственный бред, в ярость неудовлетворенности, в нечто напоминающее сексуальное бешенство…

«Господи, в этом доме полно мужчин, а ты почти каждый вечер засыпаешь в постели одна, поедаемая мечтаниями о мужской ласке и звериной мужской силе. Что за чертовщина такая, и до каких пор все это будет продолжаться?! Что в этом – роковое женское невезение или некая душевная лень, не позволяющая тебе хотя бы время от времени устраивать охоту на мужские тела?..»

А ведь и в самом деле… Все ее неожиданно вспыхивавшие в последнее время романы очень быстро заканчивались обычным женским разочарованием. Вот и привязанность к Отто Скорцени, с его стороны, не была ни взаимной, ни хотя бы сколько-нибудь соблазнительно-щадящей. Этот гигант создан был для войны, взращен на ее сражениях и когда-нибудь должен был остаться на одном из ее полей. Вот и все. Так на что же она рассчитывала?

К тому же Сардони знала о давнишнем романе штурмбаннфюрера с эсэсовкой-диверсанткой Лилией Фройнштаг. И даже успела смириться с мыслью: если уж какой-либо женщине и суждено познать родственную близость с первым диверсантом рейха, так это Фройнштаг, вместе с которой ему не раз приходилось бывать на заданиях; с которой он, любя, рискует и которую, рискуя, любит…

Так что все в этой военно-погибельной паре естественно и справедливо. Если только вообще, в принципе, можно смириться со справедливостью, заключающейся в том, что какая-то женщина имеет больше прав на любовь с избранным тобой мужчиной, нежели ты.

Конечно, даже самой себе Мария-Виктория порой неохотно признавалась, что с каждым из мужчин, обитающих на вилле «Орнезия», она уже успела вкусить запретный плод. Но всякий раз это было не любовное и даже не моральное грехопадение, а банальное усмирение плоти. Иное дело, что деление постели с каждым из них княгиня обычно пыталась превращать в некий ритуал «изгнания из рая». Например, заплывала вместе с ним на Скалу Любви, чтобы отдаваться там, в положении, при котором бедра все еще пребывали в морской воде, а грудь уже представала присыпанной золотистым песком.

Да и кто позволит себе упрекать женщину, стремящуюся хоть как-то романтизировать свои отношения с этими загрубевшими на войне и в любовных баталиях мужланами, признающими только грубую силу и столь же грубый военно-полевой секс?

Так стоит ли удивляться, что порой Мария-Виктория притворялась, будто бы яростно сопротивляется – причем то и дело увлекалась образом насилуемой – в специально возведенном для любовных утех островном шалаше. А порой пыталась превратить в некое подобие райского шалаша одну из кают яхты, после игр в которой уводила очередного избранника на горный луг ближайшей возвышенности. Или же милостиво впускала в эту вот спальню, чтобы, разбросав постельное белье по коврам, метаться по ним в поисках ласк и наслаждений, не находя в конечном итоге ни того, ни другого; ничего, кроме опустошенности пресытившейся и в то же время вечно неудовлетворенной самки.

Луна взобралась на вершину Скалы Любви, облачая в мягкое голубоватое сияние часть обрамленного окном поднебесья. На его фоне силуэт Марии-Виктории представал статуей оголенной блудницы, работы неизвестного мастера, очаровывавшей своими телесами всякого, кто оказывался допущенным в спальню княгини.

Вот и любовные забавы, которым Сардони предавалась на острове вместе со Скорцени, словно бы разбудили в ней, разбередили все то поглощающе сексуальное, что до поры до времени каким-то образом утаивалось ею, подавлялось, развеивалось по суетной обыденности.