Текст книги "До последнего солдата"

8

Часть крыши дома упала так, что подступиться к входной двери можно было лишь пригнувшись и пройдя под свисающими бревнами. Но в самом доме, особенно в просторной кухне, с окнами, забитыми подушками и завешанными шинелями, было довольно тепло и даже по-своему, по-фронтовому, уютно. Чувствовалось, что еще недавно здесь топили печь. Причем огонь в ней разводили, несмотря на то, что верхняя часть дымохода была снесена.

– Командир дивизии – в звании генерала? – спросил Беркут связиста, отыскивая при свете керосинки лежавший в углу, на каком-то ящике, полевой телефон.

– Генерал-майор Мезенцев, – полушепотом ответил связист, очевидно, побаиваясь, как бы на том конце провода генерал не услышал свое имя, всуе произнесенное безымянным ефрейтором.

– Здесь капитан Громов.

– Капитан… кто? – переспросили охрипшим, совсем некомандирским голосом на том конце провода.

– Громов, товарищ генерал! – решил Андрей назвать свою настоящую фамилию, понимая, что генерал начнет выяснять, кто он таков и откуда взялся.

– Слушай, капитан, что там у тебя происходит?!

– Воюем, товарищ генерал.

– Понятно, что воюете, но ты давай открытым текстом, черт с ними, если прослушивают. Что происходит? Вы все еще держитесь?

– Держимся, конечно.

– Какими силами? Вы – единственные, кто еще цепляется за тот берег. Сколько у тебя людей?

– Думаю, человек сорок насчитаем. – Андрей вопросительно взглянул на связиста, но тот растерянно пожал согбенными плечиками.

– Может, и наберется, – проговорил вполголоса.

– Противник пока еще только прощупывает нас. Он все еще в азарте наступления, а потому ринулся к броду, к переправе…

– Он не к переправе. Он уже за этот берег зацепился и теснит нас, – прохрипел-пророкотал в трубку генерал. – Так сколько вас, говоришь?

– Я только что прибыл, товарищ генерал. Мне нужно еще минут двадцать, чтобы выяснить…

– Постой-постой! Откуда это ты прибыл? Из какого полка? Что-то я тебя, Громов, не припомню.

– Я не из вашей дивизии, – Беркут оглянулся на вошедшего лейтенанта и жестом попросил его присесть – он мог понадобиться.

– Так все-таки откуда? – теперь голос генерала звучал настороженнее и требовательнее. – Из соседней дивизии, что ли?

– Дело в том, что на косу я попал случайно. Мы прорвались на грузовике, который подвозил сюда боеприпасы и продукты. Сам я из-за линии фронта. Командовал диверсионно-партизанской группой. В Украинском штабе партизанского движения меня знают, как «лейтенанта Беркута». Внеочередное звание, «капитан», присвоили всего лишь несколько дней назад. Это я на тот случай, если вдруг начнете выяснять!

– Ни черта не пойму, – откровенно проворчал генерал, однако теперь голос его стал мягче.

– Я – тоже не многое понимаю, – успокоил его Беркут, считая, что вникать в подробности комдиву не обязательно. Главное, чтобы сгоряча не принял его за диверсанта.

– Но все-таки чуть подробнее.

– Наш самолет, то есть тот самолет, на котором меня как командира разведывательно-диверсионной группы должны были доставить из-за линии фронта в штаб армии, был подбит и сел на вашем берегу, в трех-четырех километрах от реки, справа от дороги, ведущей к переправе. Там осталось несколько бойцов, однако немцы могут захватить самолет, – поспешно чеканил Андрей, опустившись на краешек стула, на котором еще стояла миска с солдатской похлебкой.

Он опасался, что объяснение может затянуться, потому что объяснить генералу, кто он такой, откуда прибыл и как оказался здесь, значит, по существу, пересказать половину своей фронтовой биографии.

– Самолет, говоришь? Это же где-то в расположении вашего полка… – вполголоса проговорил генерал, явно обращаясь к кому-то из стоящих рядом с ним. – Тогда почему не доложили? Не знали? Быстро разведчиков… Обеспечить охрану самолета.

– Его нужно отбуксировать в безопасное место, – вклинился в их разговор Беркут. – Экипаж остался у машины. Вместе с ним – прибывший со мной майор-летчик, сбитый немцами над партизанскими лесами, и один из моих бойцов.

– Понял, капитан, понял, – занервничал теперь уже генерал. Он тоже почувствовал, что время уходит. Драгоценное время.

– И еще просьба, – властно перебил его Андрей. – Найдите, пожалуйста, способ связаться с Москвой, с Украинским штабом партизанского движения, и сообщить, что капитан Громов, он же капитан Беркут, – «капитан Громов, он же Беркут» сразу же диктовал телефонисту генерал, – из-за линии фронта прибыл. Но задерживается по теперь уже известным вам обстоятельствам.

– …Только что прибыл, – лихорадочно диктовал генерал, на которого магически подействовало сообщения о том, что капитана Беркута доставляют из-за линии фронта. – Самолет подбит и совершил вынужденную посадку….В Украинский штаб партизанского движения. Майор, позаботьтесь. Все у тебя, капитан?

– Так точно, товарищ генерал.

Несколько секунд трубка молчала. Беркут даже потряс ее, поднялся и еще раз вопросительно взглянул на стоявшего рядом и, почему-то навытяжку, ефрейтора, заподозрив, что связь прервана.

– Слушай, капитан, – вдруг снова зарокотала трубка. Но только теперь в голосе генерала послышалось нечто такое, что заставляет подчиненного напрячь внимание, сосредоточиться и преисполниться желанием выполнить. Во что бы то ни стало выполнить. – Слушай меня внимательно, дорогой ты мой, – это «дорогой ты мой» совершенно не вписывалось в тон и суть их разговора, но что поделаешь? – Кто бы ты ни был и откуда бы ни появился. Но коль уж ты оказался на плацдарме… Моим именем и приказом… Как представитель штаба дивизии… Собери всех, кто оказался на этом плато. Независимо от того, из каких они частей.

– Есть, собрать всех, кто способен держать оружие.

– Правильно, по-солдатски понимаешь, – одобрил генерал. – Где-то там, судя по карте и донесениям, есть старая каменоломня, хутор, болото. Местность каменистая. Словом, если ты из-за линии фронта, да командовал такими людьми… Собери и продержись. Во что бы то ни стало – продержись.

– Понял, товарищ генерал. Исходя из вашего приказа, буду действовать как комендант гарнизона этого плацдарма.

– Как комендант – это да. Однако ничего ты не понял. Ты еще ничего не понял, капитан, – гремел в трубке голос генерала. – Понять может лишь тот, кто знает, какой кровью доставался нам этот плацдарм, эта самая каменоломня и хуторок Каменоречье – при форсировании. Поэтому собери бойцов и держись. До вечера не обещаю. Дай бог здесь выстоять. Но скоро штаб армии подкинет резервы и тогда… До вечера – нет, а завтра на рассвете обязательно попытаемся пробиться к тебе. И нужен будет плацдарм. Ты же знаешь: порой двадцать, пусть даже всего-навсего десять, метров «своего» берега, но своего, не стреляющего, не ощетинившегося стволами, – и то уже солдатское счастье.

– Да все ясно, – вдруг неожиданно даже для самого себя рассмеялся Беркут. Услышав его смех, генерал не поверил себе. И ошеломленно умолк.

– Что это ты так? – почти оскорбленно поинтересовался Мезенцев.

– Извините, товарищ генерал. Приказ ясен. Я ведь с июля сорок первого, с Днестра, по эту сторону фронта не появлялся. А на Днестре командовал дотом. Тридцать бойцов – и ни шагу назад. Поэтому лишних вопросов у меня, как правило, не возникает.

– Значит, капитан? Фамилия твоя Громов… Запиши, – скомандовал он кому-то. – Запиши, штабная твоя душа, еще раз. «Капитан Громов». И представить, понял? Вплоть до Героя. Ты все слышал, капитан?! Уже представляю к награде. Только продержись. Хотя бы сутки.

– Есть, продержаться сутки!

– Но… слышишь, капитан, – вдруг перешел он почти на шепот. – Ты уж… до последней возможности. Через невозможно… До последнего, так сказать, солдата. Зубами за тот берег цепляясь. Извини, что говорю так, но именно: до последнего. Объяви это моим приказом.

Беркуту вдруг вспомнился обгоревший немецкий офицер-танкист, докладывавший ему ночью посреди заснеженной, усеянной трупами равнины. «Мы сражались до последнего солдата…». Не хотел бы он дожить до этой его страшной фразы и до его состояния.

– Отходить нам все равно некуда.

– Так ведь река… Можно плот…

– Плот есть. Но будет уничтожен. Если появится возможность, пусть летчики сбросят нам боеприпасы и продукты. На тот случай, когда через сутки ваши войска не выйдут к берегу.

– Это будет, капитан. Это подбросим. И считай, что ты уже в списках офицеров штаба дивизии. С партизанским штабом твоим я разберусь. Поэтому держись, умоляю и приказываю: держись!

* * *

Положив трубку, Беркут присел на краешек стола и какое-то время смотрел на потрескавшуюся стену перед собой.

«Держаться до последнего солдата!» – такой приказ он слышал впервые. Впрочем, суть его стара и вечна, как войны и армии.

Андрей снова вспомнил обгоревшего немецкого офицера, который в бреду принял его, очевидно, за командира своего полка. «Мы держались до последней возможности. Как приказано…».

Кажется, только теперь он по-настоящему понял, что таилось за словами этого офицера, чего они стоили ему. И проникся уважением. Да, уважением к врагу, в мужеству врага.

И генерала Мезенцева он тоже понимал: при создавшейся ситуации приказ его должен был звучать только так. Другое дело, что его по-иному можно было сформулировать. Впрочем, «до последнего патрона» тут не скажешь.

До последнего солдата, последней капли крови…

– Что, пригвоздили нас, капитан? – вывел его из оцепенения лейтенант Глодов. – «Стоять насмерть – а Родина вас не забудет!». «Умереть, но ни шагу назад!»

– «Насмерть» и «умереть» как раз не приказывали. Понадобимся живыми, – спокойно ответил Беркут. – Мертвые плацдарм не удержат.

– То есть на тот берег нам уже не позволено? Так нужно понимать?

– Ни в коем случае. Командованию мы нужны здесь, а не на том берегу.

– Значит, эти камни снова стали плацдармом? – нервно прошелся Глодов из угла в угол. – Ну, ты как хочешь, капитан, а меня здесь не было. Я этого приказа не получал. У твоей машины я и мои люди оказались случайно. Мы сбиваем плот и уходим. А нет – так вплавь. Тут реки – на два ручейка…

– Божественная мысль, лейтенант. «Мы не слышали, нас здесь не было мы уходим». Не прощаясь!

Лейтенанту еще не знакома была эта властная, холодно-презрительная улыбка Беркута, которая многих охлаждала и там, в обреченном доте на берегу Днестра, и потом, в партизанском отряде, и в плену. Поэтому, когда капитан поднялся и подошел к нему вплотную, лейтенант сначала не понял и решил, что Андрей согласен. Он даже сказал: «Ну и ладненько, капитан», но тут же осекся.

– Только запомните, лейтенант Глодов, что после приказа отданного мне генералом Мезенцевым, ни один человек из этого плацдарма не уйдет. Это вы, лейтенант, надеюсь, слышали? Или, может быть, повторить?

– Да плевать я хотел!.. Мне нужно в часть. Явиться пред ясные очи командования, пополнить взвод людьми…

Беркут внимательно выслушал Глодова, глядя ему прямо в глаза, холодно кивнул и абсолютно спокойно приказал:

– Соберите бойцов. Прихватите боезапас. Выступаем на помощь роте. Телефонист, мастеровых, которые у плота, немедленно сюда. Если не подчинятся, расстреляю перед строем.

– Так и передать? – ужаснулся телефонист.

– Можете пару теплых слов добавить от себя лично. Разрешаю. В каменоломне бывать приходилось?

– А как же.

– Когда вернетесь, присмотрите хорошую выработку, перенесите туда аппарат и оборудуйте нечто похожее на КП. Линию замаскировать. Вы все еще здесь, лейтенант? – обратился уже к Глодову, который почему-то не торопился оставлять дом. – Вам не ясен был приказ?

– Да приказ-то ясен, однако…

– Так выполняйте же его, черт возьми! – как можно внушительнее произнес Беркут. – Рота истекает кровью.

– Но я не из дивизии этого вашего генерала Мезенцева.

– Так, может быть, вы уже уволили себя из рядов Красной армии, а, лейтенант? – расстегнул кобуру Беркут, поигрывая при этом желваками. – Не слышу ответа.

– Есть, выступить на помощь истекающей кровью роте, – отдал честь Глодов, хотя и сверкнул при этом недобрым взглядом, которому Божественный Капитан попросту не придал значения.

9

Они прошлись по крепостному двору, осмотрели две полуразрушенные и одну наспех отреставрированную башню, проникаясь при этом фортификационным мастерством предков и сравнивая эти стены и башни с крепостными цитаделями Германии.

– Говорят, вы много времени проводите в этой башне, – остановился Вартенбург возле той из них, вершина которой совсем недавно была наспех наращена кладкой из дикого камня. – Скрашивает тоску по родине и навевает воспоминания о родовом замке Штуберов?

– Во всяком случае, наталкивает на размышления, – суховато просветил его гауптштурмфюрер. Ему не нравилось, что берлинский гость начинает выяснять такие нюансы его бытия, вторгаться в которые ему не следовало бы.

– Да-да, мне известно о ваших психологических изысканиях, – все еще по инерции молвил Вартенбург, но, уловив настроение барона, тут же сменил тему: – Не сказал бы, что эта крепость впечатляет, – очертил он пространство перед собой широким движением руки. – В сравнении с тем, что нам с вами приходилось видеть в Саксонии и Пруссии… Явно не впечатляет.

– Зато моим «рыцарям рейха» эти стены в самом деле напоминают о временах рыцарства и о том, что они все же не просто солдаты, а рыцари, элита, надежда рейха.

– Считаете, что нечто подобное в душах ваших бойцов действительно возникает?

– Причем вместе с ощущением защищенности. Ни один партизанский отряд не способен проникнуть на базу моих рыцарей. Ни одно нападение…

Штубер хотел продолжить свою мысль, однако, встретившись с удивленно-насмешливым взглядом Вартенбурга, запнулся и умолк.

– Странно, у меня есть сведения, что партизаны все же тайно проникали на территорию крепости. К примеру, этим двором разгуливал в форме германского офицера все тот же лейтенант Беркут.

Услышав это, Штубер явно смутился. Поднявшись по каменным ступеням на крепостную стену, он заставил подняться туда же и Вартенбурга. Какое-то время они молча осматривали подступающий к самой твердыне луг, с узкой ленточкой речушки, ожерелье рощиц и сплошную стену леса, по ту сторону шоссе, за грядой невысоких холмов. Вилли мог любоваться этим пейзажем часами, он привораживал, вдохновлял, а главное, вырывал из потока реального бытия, сотворяя некий полумиражный мир воспоминаний, желаний и ни к чему не обязывающих грез.

– Если вернуться к событиям, связанным с посещением крепости лейтенантом Беркутом, – заговорил барон уже тогда, когда Вартенбург смирился с его нежеланием касаться этого странного события. – Там все происходило немного по-иному.

– Хотите сказать, что меня неверно информировали? В таком случае внесите ясность. Я вообще не касался бы этого эпизода, если бы речь шла не о Беркуте.

– Беркут и в самом деле побывал здесь в форме германского офицера, – я сам докладывал об этом начальнику местного отдела СД. Однако его появление здесь следует воспринимать как своеобразный визит вежливости, а не как нападение или проникновение в крепость с целью покушения.

– Согласен, это тоже следует принимать во внимание, – сдался Вартенбург. – Тем не менее… Как часто он наносил вам подобные визиты, господин фон Штубер?

– Второй раз испытывать судьбу лейтенант не решился.

– Но если вы знали, что перед вами Беркут, то почему не убили или не задержали.

– Вам бы следовало знать, что Беркут – диверсант экстра-класса. А следовательно, проник он не один, с надежными документами и со столь же надежной поддержкой и подстраховкой. Чтобы понимать, с кем мы имеем дело, нужно знать, с кем имеют дело наши враги, когда в операции против них участвует Отто Скорцени.

Они спустились со стены и, пройдя вдоль нее, остановились в проеме лишь недавно восстановленных по приказу Штубера ворот, ведущих с общего крепостного двора в мощную цитадель. «Перепоясанные» толстыми металлическими пластинами, они все еще пахли древесной смолой и кузнечным горном и казались очень крепкими, даже с учетом того, что разбивать их могут автоматными очередями и гранатами.

И на общем дворе, и на территории цитадели инструктора обучали небольшие группы новичков рукопашному бою. Эти «птенчики» лишь недавно были навербованы людьми Штубера в полиции, в лагерях военнопленных и в расположившемся на противоположной окраине Подольска батальоне власовцев. Но хотя отбор, как уверяли барона, был очень жестким и сугубо профессиональным, парни эти особого восторга у него не вызывали. Личности среди них не было, вот в чем беда. Ни одной настоящей личности. Во всяком случае, Штубер не мог выявить их.

В последнее время гауптштурмфюрер делал все возможное, чтобы наконец сформировать благословленный Скорцени батальон «рыцарей рейха». Две роты его могли бы состоять из где угодно навербованного сброда, который можно бросать на любые антипартизанские акции. Третья же, отборная, должна была состоять в основном из германцев и представляла собой ту группу профессиональных диверсантов, которую они со Скорцени когда-то, собственно, и задумывали.

Эту роту должен был возглавить прибывший из Фриденталя инструктор, оберштурмфюрер Альфред Бернадис, а отдельным взводом в нее должны были войти остатки «старой гвардии», то есть остатки группы фельдфебеля Зебольда, подчинявшиеся только лично ему, Штуберу.

Понятно, что использовать эту роту командир батальона Вилли Штубер намеревался в щадящем режиме. Прибегая к услугам ее «рыцарей» лишь в исключительных случаях, при проведении самых деликатных операций, в ходе которых его старая гвардия получала бы хорошую военно-диверсионную практику, а не складывала головы под березовыми крестами.

– …Нет, Рашковский никогда не был романтиком войны, – неожиданно даже для самого себя вдруг вернулся Штубер к воспоминаниям о майоре. Слова его не предназначались для Вартенбурга, скорее это были всего лишь размышления вслух. – Если бы меня спросили, кто он такой? Обычный тыловой мясник, зверствовавший к тому же в своих родных краях. Не спорю, такие люди нам тоже нужны. Но это не тот материал, из которого потом появляются настоящие «коршуны Фриденталя». Иное дело Беркут…

– Но его у вас нет. И вы до сих пор не установили с ним контакт, – резко отреагировал Вартенбург. – Зато есть сержант Крамарчук, которого почему-то торопитесь отправлять на тот свет.

– Вам хотелось бы предъявить его Скорцени, – осклабился Штубер. – Понимаю: экзотический трофей с Восточного фронта. Но даже если бы Крамарчук и согласился на сотрудничество, это явно не Беркут. Не романтик войны. Не спорю, парень он храбрый, но…

– Вы что, действительно убеждены, что во Фриденталь попадают исключительно романтики войны?

– Что вы, оберштурмфюрер, туда тоже попадает немало сброда! Однако задумывалась эта особая диверсионная школа, курсанты которой должны были «практиковать» во всех уголках мира, именно как школа истинных «романтиков войны». Прекрасно вышколенных, преданных идее арийского господства и готовых действовать в любое время, в любой точке земного шара, с искренней верой в новый мир и новый порядок, даже через много лет после поражения Германии в этой благословенной Богом и фюрером войне.

– О Фридентальских курсах Скорцени придерживается того же мнения.

– Их выпускники должны действовать уже не во имя господства одной лишь арийской расы, но во имя господства арийского духа, независимо от того, в чью европейскую, и вообще белую душу он вселяется. Потому что и создание ее было задумано и осуществлено истинным романтиком войны. Коим, кстати, был в свое время известный вам корсиканец.

– И вы уверены, что Беркут принадлежит к плеяде таких «романтиков войны»?

– По крайней мере способен и достоин принадлежать к ним. Притом, что я не собираюсь наделять Беркута никакими особыми характеристиками, – жестко отчеканил Штубер. Он не любил, когда его провоцировали на исповеди, подобные той, которую он только что произнес. И тем более – не собирался убеждать заезжего оберштурмфюрера, что Беркут соответствует его представлениям о том, кто такие «романтики войны», и о том, кто имеет моральное право именовать себя «коршуном Фриденталя». – Этого человека нужно видеть в деле. Или хотя бы внимательно ознакомиться в местном гестапо со всеми материалами, касающимися его боевых действий.

– Что я и сделаю. Сегодня же. Но хочу, чтобы вы знали: я – солдат, и до тех пор, пока идет война, не приемлю никакой романтики, кроме романтики холодного солдатского расчета, мощного удара и жесточайшей беспощадности по отношению к каждому, кто восстает на нашем пути с оружием или словом.

– В таком случае вам крайне трудно будет понять многое из того, что здесь сейчас происходит. А еще труднее будет подбирать именно тех людей, которые нужны сейчас отделу диверсий Главного управления имперской безопасности.

Вартенбург не ответил. Однако от Штубера не ускользнуло, что, поднимаясь вслед за ним полуразрушенной лестницей на крепостную стену, оберштурмфюрер иронично улыбался. Теперь он понимал, почему Штубер избрал местом для своей базы именно эту старинную цитадель. Точно так же, как становилось понятным то, что трудно поддавалось объяснению в кабинетах Отдела диверсий управления зарубежной разведки СД, которым руководил сам Отто Скорцени.

«Романтики войны! – недоуменно возмущался про себя Вартенбург. – Сотни тысяч германских солдат гибнут на фронтах и замерзают в снегах. Германия буквально задыхается в тисках врагов, в стане которых оказались почти все ведущие страны мира. А в это время отборные офицеры-диверсанты собирают под свои знамена неких «романтиков войны», возятся с партизанами-диверсантами типа Беркута, а главное, имея неплохо обученных солдат, отсиживаются за стенами средневековой крепости, в глухом уголке Украины, в глубоком тылу!.. Непостижимо!»

– Однако вернемся к вашему «романтику» Беркуту. Последнему «романтику войны» на этой, никогда не знавшей воинской славы, земле… Что утверждает ваша агентура? Каковы его дальнейшие намерения?

– Для начала – относительно воинской славы. Коль уж вы затронули этот вопрос, то должны знать, что Украина дала миру так называемое «сечевое казачество», сотворив на своей земле один из самых могущественных и воинственных рыцарских орденов – Запорожскую Сечь. Во все века и во всех армиях – польской, русской, австрийской, германской – украинцы отличались особой воинственностью и дисциплиной. Так что в этом смысле украинский солдат ближе всего оказывается к германскому.

– Не удивлюсь, гауптштурмфюрер, узнав через какое-то время, что вы возглавили отряды украинских повстанцев, сражающихся за независимость от России.

– Вы даже не догадываетесь, какую прекрасную идею подсказываете мне, – задумчиво проговорил Штубер, опираясь руками о края замшелой бойницы. – Очевидно, я слишком много времени провел в стенах этой крепости, да в окрестных лесах, где все пропитано кровью и духом украинцев. А что касается их возможного предводителя Беркута… Стоп! – вдруг воскликнул фон Штубер. – Вы, Вартенбург, даже не догадываетесь, какую гениальную идею только что подали.

– Считаете, что его следует готовить к роли лидера украинских националистов?

– Именно к этой мысли вы меня сейчас подтолкнули. Хотя родился Беркут-Громов на Дальнем Востоке, однако происходит из древнего украинского казачьего рода, один из основателей которого оказался на Амуре вместе с казачьим полком, направленным туда царским правительством для охраны границы. К слову, настоящая фамилия его предка была Грим, то есть, в переводе с украинского, Гром.

– Что ж, при должной идеологической подготовке, ваше предложение может показаться такому человеку заманчивым.

– Для начала попытаемся определить расположение его новой партизанской базы и установить с ним хоть какой-то контакт.

– Насколько мне известно, это не первая ваша попытка. У вас с Беркутом давнишний рыцарский роман.

– Мои убийственно-рыцарские отношения с Беркутом – особая легенда этой войны, – сурово отреагировал Штубер. – Но я просил бы вас не касаться деталей. Истинную суть этих отношений вы уловите сразу же, как только отправитесь в лес, для участия в операции против группы Беркута. Там вы многое поймете. Если только удастся уцелеть.