Текст книги "Нечеховская интеллигенция. Короткие истории о всяком разном"

Чужие среди своих

Как часто со мной бывает, этой интересной темой я занялся, когда собирал материал для книги.

Мне нужно было понять психологическое устройство русского эмигранта, который во время Крымской войны из идейных соображений шпионит на англичан. Что за бури бушуют в сердце человека, который помогает убивать людей своей крови – можно сказать, родственников?

Меня интересовала не ситуация, скажем, власовцев, абсолютное большинство которых записались в РОА, спасаясь от медленной смерти в концлагере, а добровольный и сознательный выбор.

Естественнее всего было начать с истории русских немцев двадцатого столетия.

Не получается громить немцев на фронте – будем громить в тылу

Как вы знаете, в Российской империи их было очень много, особенно среди военного сословия. Пропорция немецких фамилий в кадровом офицерстве составляла от 13 до 20 процентов (чем выше чин – тем выше, потому что хорошие служаки). Эти люди были патриотами России, опорой царского престола, и в 1914 году никакой душевной дискордии у них не возникло (в конце концов, ведь и сам царь был, если я правильно посчитал, на 127/128-ых немцем). Однако российским немцам стало неуютно, когда после первых поражений страну охватила волна шпиономании и начались немецкие погромы.

Конечно, «Ш» непредставительная буква, очень немецкая, но все-таки.

Офицер немецкого происхождения знал, что он обязан воевать лучше других, быть безупречным – вроде как искупать вину за свое происхождение. Возможно, поэтому в списках кавалеров ордена Святого Георгия (высшая военная награда) так много немецких фамилий (см. верхнее фото).

Маяковский потешается над немецким словом

Нижние чины относились к «немчуре» с подозрением, поэтому некоторые генералы и офицеры вслед за Петербургом, переименовавшимся в Петроград, сменили немецкие фамилии на русские. Вероятно, это было трудное и неприятное решение – отказываться от родового имени. Тяжело, наверное, было видеть в газетах и агитационных листках трескучую германофобскую пропаганду – куда ж без нее.

Однако командованию и в голову не приходило устраивать в армии какие-то этнические чистки, а интернированию подлежали лишь германские и австрийские подданные.

Совсем иначе «немецкий вопрос» у нас был решен во время Второй мировой войны. Немцев в стране к 1941 году стало значительно меньше (часть эмигрировала еще в Гражданскую, часть уехала в сороковом году из Прибалтики, часть была репрессирована во время Большого Террора), но все же в СССР жили полтора миллиона тех, кто, по терминологии Третьего рейха, относился к категории «фольксдойче».

На сей раз обошлось без погромов – при Сталине народная самодеятельность не поощрялась. Зато вождь любил репрессировать целые нации. Немцев депортировали в Казахстан и Сибирь почти сразу же после начала войны – просто в качестве превентивной меры. Военнослужащих (а их было немало, 33 тысячи) из армии вычистили. Остались единицы: кто-то замаскировался, назвавшись евреем или сменив фамилию; кого-то оставили в порядке исключения как особо ценного специалиста. Условия были куда более жесткими, чем во время предыдущей войны, поскольку особисты повсюду вынюхивали предателей и с доказательной базой никто не церемонился. Нужно было воевать с удвоенной доблестью и не ждать за это наград, тем более повышения – немцу высовываться, привлекать к себе внимание не рекомендовалось.

Тем поразительней, что некоторые из этих изгоев смогли дослужиться до генеральского чина. Я обнаружил троих.

Это командир артиллерийской дивизии генерал-майор Сергей Волкенштейн, герой Советского Союза (было еще семь немцев-героев).

 Он к прочим несчастьям был еще и из дворян

А. Борман. По паспорту русский, но какова фамилия?

На верхнем снимке: генерал-майор Александр Борман, командующий 1-й истребительной воздушной армией ПВО.

На нижнем снимке: генерал-лейтенант Николай Гаген, командующий 26-й армией.

Бывший штабс-капитан. Очевидно поэтому был принят в партию только в 1939-ом, уже полковником

Родиться в стране «пролетарского интернационализма», жить ее жизнью и интересами, не отделяя себя от остальных, а потом вдруг узнать, что все вокруг свои, а ты чужой, – этот травматический опыт довелось пережить многим советским нациям, но у немцев потрясение было двойным.

В школе, где училась моя мать, тоже были московские немцы. Про ее одноклассника Леонида Оттовича Винтера, погибшего на фронте, я когда-то писал отдельный текст, но не знаю – возможно, Винтер был еврей. Зато другой ее товарищ точно был немец. Я в детстве часто его видел, он бывал у нас дома. Мать говорила, что в начале войны он служил в армии, потом вдруг исчез и появился вновь лет через пятнадцать. Где всё это время был и что делал, он никому не рассказывал, только улыбался. Семьей не обзавелся, образования не получил, хотя вырос в профессорской семье. Жалко его особенно не было, потому что остальные мальчишки из их класса почти все погибли, а он выжил. Но помню, что было странно. Надо же, он ничем не отличается от нас, думал я. А сам – немец. В те времена, в начале шестидесятых, это все еще было особенное слово, со зловещим звучанием.

Чужие среди своих (продолжение)

Негодование по поводу того, как Сталин обошелся с советскими немцами, несколько блекнет, когда вспоминаешь, что в той же ситуации Америка, поборница прав человека, повела себя немногим лучше.

В 1941 году в США жили несколько сотен тысяч американцев японского происхождения – так называемые нисэи (это значит «второе поколение», хотя сюда иногда относят и первую, и третью генерацию иммигрантов).

Солдаты этого американского полка ходили в атаку с криком «банзай»

Шок от неожиданного удара по Перл-Харбору и страх перед грозным врагом иной расы, иной культуры, иной психологии были так велики, что президент Рузвельт позабыл об идеалах демократии. Эксперты и советники говорили ему, что японцы плохо ассимилируются, что их эмоциональная связь с исторической родиной крепка, а культ микадо в их среде очень силен. На самом деле это было заблуждением. Японское воспитание сакрализирует чувство благодарности и корпоративность. Своей новой родине нисэи были искренне благодарны, ощущали себя членами корпорации «американский народ» и сумели доказать свою искренность (очень японский термин), несмотря на то, что «корпорация» поступила со своими новыми гражданами скверно.

Сначала нисэев зачислили в категорию 4C («враждебные иностранцы»), а вскоре Рузвельт санкционировал их интернирование. В общей сложности в лагеря попали сто десять тысяч человек.

После боя

Американским японцам, так же как русским немцам, пришлось доказывать кровью, что они не подозрительные чужаки, а патриоты. С огромными трудностями нисэи добились разрешения сформировать батальон (потом полк) из добровольцев. Еще тяжелее было попасть на фронт. Воевать с армией микадо им не доверили – отправили в Европу, драться с немцами. Психологически это, наверное, было правильно.

442-ому пехотному полку пришлось пролить очень много своей крови, прежде чем недоверие было преодолено. Боевые потери этой части были самыми высокими во всей американской армии. За год состав менялся несколько раз. Из четырнадцати тысяч человек, отслуживших в полку, девять с половиной тысяч получили орден «Пурпурное сердце» – аналог нашей нашивки за ранение. После октябрьских боев 1944 года на юге Франции в строю осталось меньше трети солдат. Зато 442-ой стал рекордсменом по количеству наград. 21 человек был удостоен Медали Почета, высшего воинского знака отличия.

Было много и горечи, и обид. Генерал, которому подчинялся «японский» полк, раз за разом гонял этих не вполне своих солдат в самое пекло, очевидно, жалея их меньше, чем своих. Из-за этого уже после окончания войны произошел неприятный инцидент. Принимая на торжественном построении рапорт командира нисэев, тот самый генерал протянул руку, но полковник лишь поднес ладонь к фуражке, а рукопожатие не принял. Стало быть, не простил.

А недавно у меня появилась возможность взглянуть на эту проблему с другой стороны фронта. Я пообщался с японским писателем Отохико Кага, который написал роман «Корабль без якоря» про одного храброго летчика императорских военно-воздушных сил. Вот этого.

 Не очень похож на японца, правда?

Это майор Рё Курусу (1919–1945). Он был сыном дипломата-японца и американки. Естественно, воевал за свою страну – Японию. Во времена, когда японские города сгорали дотла под американскими бомбежками, человеку с таким неправильным лицом жилось трудно. Вся книга – про то, как трудно доказать своим, что ты свой, если они считают тебя чужим. Финал романа трагический: главный герой, сбитый в воздушном бою, выбрасывается на парашюте – и соотечественники забивают его до смерти, приняв за американца.

Когда-нибудь в энциклопедиях будут писать: «Война (ист.) – эпидемическое психическое заболевание непонятной этиологии, в прежние времена периодически поражавшее целые народы».

Печальные приключения французов в России

Когда-то в России жило много иностранцев.

Одни приехали «на ловлю счастья и чинов», другие просто за куском хлеба. Каждый обладал какими-то полезными знаниями (на худой конец мог просто учить своему языку) – иначе зачем бы они здесь сдались?

Многие прижились. В восемнадцатом и девятнадцатом веках Россия была приязненна к европейцам. Во втором поколении семьи обрусевали, начиная с третьего – становились обычными русскими.

Но наступил двадцатый век, и Россия разлюбила соотечественников с иностранными фамилиями. Тяжкие времена для многочисленных русонемцев начались еще при царе, в 1914 году. А потом становилось только хуже. Сейчас французские, шведские или итальянские фамилии у нас большая редкость, и даже немецких, которых сто лет назад было чуть не пол-Петербурга, осталось немного.

Когда я придумывал проект «Б. Акунин», у меня была идея сделать главного героя полицейским врачом, причем непременно с какой-нибудь маленькой экзотинкой. Просматривая уголовную хронику 70-х годов девятнадцатого века, я наткнулся на имя врача московской полиции статского советника Александра Гетье, который был назван «французом». Ага, подумал я. Пожалуй, мой персонаж будет из «понаехавших». Французик из Бордо. Можно обыграть комичный конфликт с туземными нравами, галльскую жовиальность в контрасте со славянской тяжелокровностью, опять же успех у дам, смешное грассирование, эгалите-фратерните.

Я принялся искать дополнительные сведения об Александре Гетье, но попадались лишь упоминания о его потомках. Потом концепция серии поменялась (герой будет русский, но с причудливой фамилией «Фандорин»), и папка «Гетье» была заброшена.

А сейчас наткнулся на старый файл и заинтересовался – не французским уроженцем, его потомками. О них и расскажу.

Сын полицейского врача, статского советника, Федор Александрович Гетье (1863–1938) был человеком известным. Он убедил миллионщика Кузьму Солдатенкова завещать два миллиона на постройку городской больницы. В 1910 году корпуса нынешней Боткинской приняли первых пациентов. Возглавил больницу тот, чьим попечением она была основана, – Ф.А. Гетье. Он был одним из самых известных врачей-практиков своего времени. После Октября стал ведущим специалистом кремлевского Лечсанупра, пользовал многих вождей, у которых считался светилом терапии. Кроме Свердлова, Троцкого и Дзержинского доктор Гетье лечил и самого вождя, при том, что Ленин терпеть не мог врачей, не подпускал их к себе. Единственный, кого он признавал и кому доверял, был Гетье.

Все помнят ужасную фотографию больного Ленина в Горках.

Полностью снимок выглядит иначе.

Думаю, что справа – доктор Гетье. Во всяком случае, похож.

Там произошла какая-то подозрительная история с протоколом вскрытия Ленина. Гетье подписывать этот документ почему-то отказался, что породило всякие неприятные для большевиков слухи. У медиков дореволюционной выучки были очень твердые правила врачебной этики. Лечить доктор мог (и был обязан) всех, а вот ставить подпись под сомнительным документом – ни в коем случае. Впоследствии, после опалы Троцкого, слишком принципиальный Гетье был убран из большевистских лейб-медиков.

У Федора Александровича было двое детей. Их биографии тоже не вполне обычны.

Дочь Наталья (1892–1973), знаменитая красавица и спортсменка, перед Первой мировой была чемпионкой Москвы по теннису и состояла в Клубе лыжников. Записалась в сестры милосердия, была на фронте, получила Георгиевский крест (таких женщин очень немного). Всех поразив, вышла замуж за некрасивого офицера с сильным заиканием, поручика Любченко, и вместе с ним воевала в Белой армии. В эмиграции сначала жила в Болгарии, где вновь стала теннисной чемпионкой. Потом оказалась во Франции. Работала медсестрой, дружила с Буниными. Ее фотографии я, к сожалению, не нашел. Пишут, что Наталья Федоровна оставила неопубликованные мемуары. Почитать бы.

От ее брата Александра Федоровича (1893–1938) фотография осталась, но странная (на стр. 143).

Он тоже был спортсмен, но любил не теннис, а бокс. Окончил военное училище, воевал с немцами, потом с красными. Отец выхлопотал бывшему белогвардейцу помилование у своего пациента Дзержинского.

Александр Федорович – один из создателей отечественной боксерской школы. Он был тренером, автором нескольких книг по боксу. Но в 30-е годы страстно увлекся альпинизмом. На фотографии он запечатлен по время знаменитого восхождения на Пик Сталина (7495 м).

В декабре 1937 года спортсмена арестовали и почти сразу расстреляли. Удивляться нечему: бывший офицер, «белый», с иностранной фамилией. К тому же чекистов ни с того ни с сего вдруг охватила параноидальная ненависть к альпинистам – их почти всех тогда репрессировали.

Старый доктор не пережил смерти своего замечательного сына. А дочь, как мы знаем, к тому времени давно уже вернулась обратно на родину предков.

«Россия, которую мы потеряли», говорите? Мы за последний век много Россий потеряли. В том числе и такую.

В нашем городе, на окраине

Сам не очень понимаю, почему эта история, далеко не самое страшное преступление сталинизма, так меня пронимает.

Есть в ней что-то совершенно невыносимое.

И ведь не то чтоб я испытывал хоть какую-то симпатию к коммунистам 30-х годов. Если сравнивать их с фашистами, последние, конечно, хуже, но это вовсе не означает, что первые лучше.

23 августа 1939 года немецкие фашисты с советскими коммунистами решили (и справедливо), что у них друг с другом общего больше, чем с западными демократиями. Подписание Пакта Молотова-Риббентропа дало старт мировой войне, и начался кошмар, по сравнению с которым происшествие в Брест-Литовске 2 мая 1940 года должно было бы казаться пустяком. Но не кажется.

Как известно, Сталин был ужасно собой доволен. Всех перехитрил. Заполучит Прибалтику, кусок Польши, Румынии и Финляндии (что Финляндия окажется крепким орешком, он еще не догадывался); стравит европейцев между собой, и они опять, как в 1914–1918, истощат себя нескончаемой войной, а он будет третьим радующимся.

Так был счастлив, что прямо изъюлился весь перед своим новым другом Гитлером. Тот, надо сказать, тоже ликовал (и имел для того более существенные основания). Фюрер даже щедро предложил выпустить в СССР коммунистического вождя Тельмана. Сталин деликатно отказался: ну что вы, что вы, стоит ли утруждаться, мы и так всем довольны. (Потом он точно так же откажется спасти Рихарда Зорге.)

В качестве некоей дополнительной любезности Сталин предложил выдать Берлину политэмигрантов из Германии и Австрии – своих товарищей-коммунистов, которым повезло спастись от фашистов.

Ай, голова! (Молотов подписывает договор Молотова-Риббентропа, за ним Риббентроп, справа Сталин. 1939 г.)

Правда, большинство из них в 1937–38 годах (тогда мели всех иностранцев без разбора) вместо этого попали в ГУЛАГ, а то и под расстрел. Но пятьсот коммунистов собрали-таки, и Гитлер с благодарностью принял этот дар доброй воли.

История эта, в общем, хорошо известна и новостью для меня не являлась. Просто на днях я случайно наткнулся на одном европейском телеканале на интервью с очень старой дамой и послушал, как всё это происходило. Ну и от некоторых подробностей меня заколотило.

Даму зовут (то есть звали – она давно умерла, интервью было старое) Маргарете Нойманн. Она – вдова одного из лидеров германской компартии, казненного Сталиным. Конечно, сидела где-то как жена врага народа. Всё по полной программе: голод, побои, унижения. И вдруг ее срочно увозят из карагандинского лагеря – и не на допросы, а в санаторий. Там много старых знакомых, все коммунисты. Условия – райские. Лечат, кормят. Больше всего Маргарете, отвыкшую от человеческого обращения, тронула заботливость врачей и персонала. Прямо как с родной обращались.

В общем, подкормили, подлечили, приодели – женщинам чуть ли не шубки меховые выдали. Посадили в поезд, повезли на Запад. Прошел слух, что в Литву или Латвию, а оттуда – на все четыре стороны.

Но нет. Поезд прибыл в Брест-Литовск. И на той стороне моста ждали люди в эсэсовских мундирах…

Эти провожали…

…а эти встретили

Почти никто из того поезда живым из концлагерей не вернулся. Маргарете – одна из очень немногих, кому повезло.

Что здесь отвратительнее всего? Конечно, «санаторий». И ведь нам-то, в отличие от западной аудитории, не нужно объяснять этот странный и вроде бы ненужный перерыв между одним концлагерем и другим. А чтоб «за державу не было обидно»! Чтоб не ударить лицом в грязь перед иностранцами, да еще из такой почтенной организации, как гестапо. У советских собственная гордость. У нас и зэки, слава тебе господи, откормленные и нарядные. Потому что у нас всё полной чашей.

Маргарете тогда была вот такой

Маргарете Нойманн

Слушал я рассказ везучей старушки и всё гнал от себя выплывшую из какого-то пионерлагерного прошлого идиотскую песню «сиротского» жанра.

В нашем городе, на окраине,

На помойке ребенка нашли.

Ручки вымыли, ножки вымыли

И опять на помойку снесли.

Нечеховская интеллигенция

В фандоринской повести «Куда ж нам плыть?» есть эпизод с ограблением поезда.

Хотя сцена не очень большая, в процессе подготовки мне пришлось стать экспертом по данному вопросу. Я теперь точно знаю, сколько для такого высокотехнологичного предприятия нужно людей, как между ними распределить обязанности, в какой последовательности действовать, что делать обязательно и чего ни в коем случае не делать. Так что если кому понадобится ограбить поезд с почтовым вагоном, в котором перевозят золотые слитки или банковские мешки с купюрами, – обращайтесь. Всё объясню.

Иллюстрации того, как не надо грабить поезда (добром для участников не кончилось). Постер к фильму «Великое ограбление поезда»1903 г.

Самое эффективное и гладкое железнодорожное ограбление произошло вовсе не на Диком Западе, как вы могли бы подумать, и даже не в Англии в 1963 году, а в нашей родной Российской империи (хотя не думаю, что это повод для гордости).

1. Взят очень большой куш.

2. Все налетчики уцелели.

3. Они сумели воспользоватся добычей (это не так просто, как кажется).

4. И самое главное: налетчики остались на свободе и спокойно дожили до старости.

Участники описываемого ограбления мало того что спокойно дожили до старости, но еще и…

Хотя нет, не буду забегать вперед. Это в Польше Безданская история хорошо известна, а у нас ее знают мало, поэтому оставлю самое интересное на конец.

Нападение на поезд. Иллюстрация из газеты 1900 г.

Братья Джеймс грабят поезд «Миссури». 1870 г.

Итак.

26 сентября 1908 года, на станции Безданы (сейчас – Бездонис), недалеко от Вильно, на почтовый вагон, в котором везли налоги, собранные в Привисленском крае (так называлась российская часть Польши), напала шайка экспроприаторов.

Часть из них дожидалась на станции, часть ехала в самом поезде. Всего грабителей было двадцать человек.

Действовали они по четкому плану, слаженно и быстро – потому что готовили операцию несколько недель.

Нейтрализовали станционных жандармов; отключили телефон и телеграф; когда охрана почтового вагона начала отстреливаться, бросили внутрь бомбу (один охранник погиб, пятеро были ранены). Подавив сопротивление, взорвали сейф динамитом.

Кадр из телефильма «Великое ограбление поезда» 2013 г.

И ушли, захватив 200 812 рублей и 61 копейку казенных денег – сумму, которая по золотому эквиваленту соответствовала бы сегодня примерно семи миллионам долларов.

Экспроприацию провела Польская социалистическая партия. У них там существовало правило, согласно которому каждый партиец, даже плюгавый очкарик или нежная девица, должны были непременно принять участие хотя бы в одной боевой акции.

И ограбление в Безданах организовали и провели тоже не профессиональные боевики, а «политики»-интеллигенты в манишках и галстуках. Было там и четыре барышни.

Эта культурная публика сначала почитала книжки, подготовилась теоретически, потом перешла к практическим занятиям.

Учебник, по которому они осваивали обращение с «браунингом»

Ну а дальше всё сложилось по формуле «трудно в учении – легко в бою». У умных, обстоятельных панов с паненками всё получилось идеально.

Героическим борцам с русским царизмом рукоплескали все свободолюбивые поляки. Литовцы, кажется, обрадовались меньше. Дело в том, что похищенные деньги предназначались на строительство первого виленского трамвая. Не стало денег – рухнул и проект. Город Вильно остался жить с конкой.

Ладно, бог с ним, с виленским трамваем.

Самое интересное в Безданской экспроприации то, что она оказалась кузницей кадров почище кооператива «Озеро». В Польше эту операцию называют «Akcją czterech premierów», потому что четверо из участников впоследствии стали председателями польского правительства.

Посмотрите на них, таких почтенных и солидных. Никогда не подумаешь, что это бывшие подельники по гоп-стопу.

Юзеф Пилсудский

Томаш Арцышевский

Александр Пристор

Валерий Славек

А всё потому, что у польской интеллигенции Чехова не было. Некому было им объяснить: «Через двести-триста, наконец, тысячу лет, дело не в сроке, настанет новая, счастливая жизнь. Участвовать в этой жизни мы не будем, конечно, но мы для нее живем теперь, работаем, ну, страдаем, мы творим ее – и в этом одном цель нашего бытия и, если хотите, наше счастье». Вот они и взялись строить новую жизнь сразу, не откладывая в долгий ящик. Неинтеллигентно взялись, но эффективно.